I
К парадному подъезду хозяйского дома Хутора на Ключах подкатило два легковых автомобиля. Да, в этих новомодных каретах было немало диковинного: оглобель нет, а конная тяга, ловко упрятанная в передок, обращена в какую-то таинственную «лошадиную силу». Шмыгая от тока к амбару, работники украдкой неприязненно поглядывают на автомобили. Разве не величайшая это нелепость, что, приезжая и уезжая, господа больше не нуждаются в услугах конюхов, — ведь теперь ни запрягать, ни распрягать не надо. Чаевых не видать больше, как ушей своих, да и с работой, того гляди, придется распроститься: что ни день всех этих машин и другой чертовщины становится все больше! Зачем, скажите на милость, сеять тогда овес, раз нет лошадей и некому жрать его? Что станет со всем сельским хозяйством? Нет, никуда это не годится.
Но все же любопытство разбирало их и, придравшись к какому-нибудь предлогу, они направлялись к парадной лестнице, которая вела в большую прихожую с висевшей в ней праздничной сбруей, чтобы получше рассмотреть эти «трясучки». Как иначе назвать посудины, которые и лязгают, и тарахтят, и изрыгают отравленный воздух, и разбрызгивают во все стороны грязь, и пыль на дороге поднимают такую, что, попадись им навстречу, с головы до ног обдадут.
Девушек, работавших в прачечной, не волновали неприязненные чувства; простодушно любопытные, они выходили, гремя ведрами, на порог и, разинув рот, глазели на таинственную карету, способную мчаться с невероятной скоростью. Хорошо бы взять да юркнуть в этакую карету, ведь она, наверное, несется еще шибче, чем карусель. Так прямо и чувствуешь, как холодный ветер вздувает юбки и всю-всю пробирает тебя... Хорошо! Даже стоя здесь, у своей лохани, трудно удержаться, чтобы не завизжать от восторга!
Под впечатлением нового и незнакомого в них пробуждались фантастические мечты: вот-вот они, как в сказке, умчатся в далекие неведомые края и там станут богатыми помещицами. Чего не бывает!
Во всяком случае, мысль об этом развлекала их, девушки всячески возвращались к ней, и глаза их горели.
— Ведь они из великой снежной России, из святой России, — сказала Карен, самая младшая из работниц. Минувшим летом она побывала в Высшей народной школе, и вынесенные оттуда знания еще не стерлись в ее памяти. Острая на язык и задиристая, она вся так и светилась жизнерадостностью. Карен не могла глаз оторвать от автомобилей.
— А что, очень далеко отсюда эта Россия? — спросила Эльза; она недавно вышла замуж за хусмана, но все еще продолжала работать на хуторе.
— Еще бы! Чтоб добраться туда, надо через семь морей переплыть, семь раз солнце проводить. Туда попадешь — не воротишься. И не видать тебе больше своего муженька, Эльза! — Карен жалостливо посмотрела на Эльзу.
— Господи Иисусе, что ты только говоришь, Карен? Ведь пока что мы, кажется, еще на своей земле?
Эльза испуганно переводила взгляд с одной подруги на другую. Она была беременна, предстоящее материнство очень красило ее, и забавно было смотреть, как она схватилась за бока, точно ее кольнуло от испуга.
— Да, да. Карен правду сказала, — подхватила другая девушка, Метте. — Домой ты уж никогда не воротишься, так что очень жаль, конечно, если сегодня с утра ты, по обыкновению, разругалась со своим Андерсом, вместо того, чтобы как следует попрощаться с ним. Попасть в Россию не хитро. Русские как приезжают к кому на хутор, так непременно увозят с собой по одному теленку, по одному поросенку и по одной девушке. Они, видишь ли, желают перестроить по датскому образцу свое сельское хозяйство, и им, значит, эти трое необходимы.
— Но ведь для племенного разведения требуются женщины помоложе и незамужние, — ответила Эльза и, как бы ища сочувствия, оглянулась на подруг.
Хоть все это было, конечно, чистейшим вздором, но Эльза перетрухнула как будто не на шутку.
— Русские понимают толк в этих делах, они увозят с собой только молодых и красивых. Другим нечего бояться.
Эльза неуверенно улыбнулась и погладила себя по животу. Трудно было сказать, верит она подругам или не верит.
— Эх ты! Не понимаешь разве, глупышка, для чего русским нужны женщины в сельском хозяйстве? Вот они и выбирают только уже испытанных, — опять поддразнила ее Карен, выразительно глядя на ее округлую фигуру. — Можешь спросить у хозяина. Он получает по двести крон за теленка и поросенка и пятьсот — за девушку.
— Но это же... то самое... как оно, бишь, называется... да, торговля белыми рабами... — пробормотала Эльза.
Убитая, с видом полной беспомощности, она опустилась на край лохани. Потом вдруг вскочила и решительно устремилась к вешалке.
— Что ж, в таком случае не остается ничего другого, как собираться в дорогу, — сказала она, торопливо сунула руки в рукава пальто, нахлобучила шапочку и кинулась к дверям, собираясь выйти. Подружек ее даже в жар бросило.
— Эльза, послушай! Куда же ты собралась, Эльза? — наперебой закричали они.
— Я хочу пойти и сказать русским, что готова и сейчас же могу ехать.
У Карен и Метте сразу пропала охота смеяться.
— Да будет тебе, ведь все это шутки, — уверяли они, стараясь удержать Эльзу. — Не срами же нас, Эльза! Ладно? Ведь ты не сделаешь этого, правда?
— Нет, уж какие тут могут быть шутки; все, наверное, сущая правда! — Эльза вырвалась и с простодушнейшей миной, на какую только была способна, выбежала на лестницу.
Из своих комнат вышла хозяйка и недоуменно посмотрела на девушек.
— Эльза уже собралась домой? — удивленно спросила она.
— Нет, нет, мы просто немножко подурачились тут, — Эльза быстро сняла пальто. — Хотели испытать, кто из нас троих глупее.
Мария Воруп с улыбкой переводила взгляд с одной девушки на другую.
— Вы у меня — как маленькие дети, — сказала она и, пройдя через людскую, вошла в столовую. — Карен, ты можешь помочь мне накрыть на стол? — крикнула она оттуда.
В людской, взобравшись на скамью и стоя на коленках, прильнули к окну трое детей. Они буквально сгорали от любопытства, сердца у них бились так, что даже дыхание спирало. Они таращили глаза, смотрели не мигая, прямо-таки впивались в эти волшебные штуковины, которые только стоило завести, и они уже неслись, как ветер. Вон они там стоят на снегу и мурлыкают, как кошки, и морды их укутаны одеялами, чтобы они не простудились... Ведь они живые, эти чудища!
— Там, в середине, они дышат; в них сидит живое существо, — объяснял Арне. Он был старшим из троих — ему уже исполнилось семь лет. Мальчику очень нравились эти новые кареты; он их уже раньше видел, когда ездил в город. И Арне на все лады расписывал обеим девочкам, какая с ними нужна осторожность: чуть-чуть заслышишь грохот, отскакивай в сторону, иначе они тебя обязательно переедут. Их и не заметишь, пока они не промчатся мимо, так быстро они едут. Вдруг он увидел под машинами грязные лужи.
— Смотрите сами, видите? Они пикают... Мочатся, — поправил он себя, — совсем, как настоящие кони! Видите, видите? — в восторге выкрикивал он.
— Фу, как они плохо пахнут, — установила Инге, старшая из девочек, и сморщила свой маленький носик.
— Фу-фу, как пьохо, — повторила за ней младшая сестренка, точно замирающее эхо.
Но Арне любил запах автомобилей, он был куда приятнее запаха лошадиного навоза. Когда Арне вырастет большой и сам станет хозяином хутора, у него для всех надобностей будут автомобили и ни одной лошади во всем хозяйстве!
Мария вместе с Карен накрывала на стол в столовой и поминутно, по пути в кладовую, проходила через людскую. Кладовая, просторное помещение, выходившее на север, находилась двумя ступенями ниже прачечной.
Что бы Мария Воруп ни делала, она всегда была погружена в свои думы: вот и сейчас—она не замечала ребяческой веселости Карен, радовавшейся необычным гостям, и точно сквозь сон слышала болтовню детишек. С отсутствующим выражением лица она всем и на все улыбалась и никому не отвечала. И она тоже унеслась в далекий, неведомый край, — хоть и не в огромную таинственную Россию, где, как говорят, богатые и знатные помещики женятся на своих служанках! Ее лично это уже не манило, она уж вытянула свой жребий. Нет, Мария Воруп витала, по всей вероятности, в поднебесье.
Карен, проходя мимо девушек, молча сделала им знак, чтобы они не тревожили хозяйку. Но все-таки странно, что и в такой день хозяйка тоже о чем-то грезит, а не радуется вместе со всеми таким необыкновенным событиям в доме.
Мария Воруп была красивая женщина, высокая и стройная, энергичная и в то же время кроткая. Еще красивей она казалась, когда глаза ее, вот как сейчас, словно видели свою мечту, недоступную ни для кого другого, когда она, по словам Карен, уносилась в волшебное царство. В эти минуты Мария Воруп казалась как бы существом с другой планеты. На гладких черных волосах, обрамлявших светлый лоб и причесанных на прямой пробор, она всегда носила серебряный обруч; ворот платья был застегнут брошью в форме старинного щита, а на поясе висела тяжелая связка ключей. Именно такой рисовалась ей Фрейя, древняя северная богиня, в образ которой она влюбилась еще школьницей.
Для замужней женщины, хозяйки, у которой было на руках и обширное хозяйство и дети, она слишком часто бродила с отсутствующим видом. Взгляд ее становился ищущим, скользил мимо реальных вещей, витая где-то вне их или не доходя до них; глядя на нее в такие минуты, думалось, что она видит незримое. Но стоило заговорить с ней, и все существо ее точно возвращалось из полета и медленно спускалось на землю. А ступив на землю и словно сложив крылья, она умела прекрасно справляться с действительностью; и хозяин Хутора на Ключах мог с полным правом сказать, что жена его умная и дельная женщина, которой он гордится.
На этот раз она, как голубь-турман, кувырком спустилась на землю: в кухне со звоном грохнулось на пол несколько тарелок, и Мария Воруп, вскрикнув, проснулась. Она рассмеялась и вся обратилась к живой действительности! Она никого не выбранила за тарелки, а, наоборот, еще даже пошутила на этот счет; казалось, она прямо-таки рада, что Эльза разбила тарелки.
У нее и в самом деле были все основания гордиться и радоваться. На хутор довольно часто приезжали разные люди — нередко издалека — знакомиться с хозяйством ее мужа; здесь уже бывали посетители из Швеции, из Норвегии. Но гости из такой далекой страны, как Россия, — это уж что-то совсем необыкновенное! Хотя и знаешь по карте, где эта Россия расположена, но кажется, будто она находится за тридевять земель, в другом полушарии! Работники и работницы понимали, конечно, что их хозяин не так уж знаменит, чтобы о нем знали во всем мире; но разве не замечательно, что министерство и Общество содействия сельскому хозяйству направляют сюда иностранцев, желающих изучить сельское хозяйство Дании? Здесь есть чем гордиться! Именно в то мгновение, когда раздался звон бьющихся тарелок, эта мысль блеснула в голове Марии Воруп; она появилась и зазвучала, как песня, и Мария невольно стала что-то тихо мурлыкать. Хорошо, если б отец, нередко сурово критикующий их хозяйство, на минутку заглянул к ним сейчас.
В это время года, когда все занесено снегом, на полях трудно что-либо увидеть, и поэтому гости больше всего осматривали постройки, где содержался скот. Да, гостей главным образом интересовало животноводство, а конюшни, коровники и свинарники Йенса Ворупа не стыдно было показать. Гости всё осмотрели и, оживленно разговаривая, шли по двору; в своих длинных шубах и черных каракулевых шапках они и в самом деле казались какими-то особенными людьми. Это были русские помещики — целых восемь человек; в качестве переводчика их сопровождал профессор из Сельскохозяйственного института. Вот гости остановились посреди двора и, сильно размахивая руками, принялись тараторить безумолку: русски, дуски, пилатцки! Ох, какой невозможно быстрый язык! Тарабарщина какая-то! Девушек до того душил смех, что они боялись нос высунуть во двор; Марии Воруп пришлось самой выйти и сказать, что на столе стынут бифштексы с глазуньей. Иностранцы сняли шапки, низко поклонились и вошли в дом.
В людской работники и работницы сидели за ужином; они молча жевали, прислушиваясь к голосам, доносившимся из столовой.
— Русски, дуски, — нарушила торжественную тишину Карен; на ее круглом молодом лице расцвели смешливые ямочки. Старший скотник погрозил ей ножом: ну что за девка, никогда не помолчит!
Старый поденщик Сэрен Йепсен решительно встал и, в одних носках, неслышно ступая, подкрался к дверям столовой; делая знаки своим товарищам, чтобы они помалкивали, — хотя все сидели не дыша от благоговения, — он приложил ухо к дверной щелке.
— Ах, чорт! Так я и думал, — сказал он приглушенно, возвращаясь на свое место за столом. — Это такой же русский язык, как я граф! Да они же говорят по-немецки! — Ведь в 1864 году он был в австрийском плену, значит кто-кто, а уж он-то разобраться умеет!
Но Карен это нисколько не убедило.
— Это же русские, сама хозяйка сказала, — самоуверенно заявила она. — Значит, ясно — они говорят по-русски.
— Ну и что ж, что русские! — Сэрен Йепсен громко рассмеялся над такой невероятной наивностью. — Русские, да будет тебе известно, говорят на всех языках! Понятно? В бытность мою в плену про них толковали, якобы они рождаются с десятью языками во рту, — оттого они и говорят на всех десяти языках мира.
— Да ведь на свете, насколько нам известно, есть больше десяти языков, — выпалила Карен.
— Так! Ты, значит, наверняка это знаешь? Ну конечно, если прибавить твой детский лепет, тогда, может, будет не десять, а одиннадцать. Впрочем, мы можем сейчас посчитать. — Он стал загибать пальцы: — Арабский, мессопотамский, французский, русский, немецкий! — И, помолчав, продолжал: — Еще английский, и этот... забыл, как он называется, на котором в Америке говорят. Вот тебе восемь. Потом для шведов один язык и... погоди-ка, я еще один вспомнил!.. Там, на севере, в Гренландии, у них тоже свой язык, — вот тебе десять! На каждый палец по языку!
Сэрен Йепсен вытер со лба пот и воинственно оглядел всех.
Старший скотник благодушно молчал, но маленькая Карен и не думала сдаваться.
— Значит, по-твоему, датский язык не в счет? Или это не язык вовсе? — спросила она с ироническим смешком.
Старый поденщик засопел от возмущения.
— Господи спаси! Стыда в тебе, дочка, нет, что ли? Датский ведь наш любимый родной язык! Кто же спорит! Ну, скажу тебе, и дерзкой же ты стала, как поучилась в школе. Придется, видно, подрезать тебе язычок!
Вошла Мария Воруп и попросила, чтобы они потише разговаривали. Когда она повернулась, собираясь итти назад, Арне вцепился в ее юбки: он боялся этих чужих людей, но любопытство не давало ему покоя. В столовой он спрятался за отцовский стул.
Гости пообедали и переходили теперь из комнаты в комнату, восторгаясь уютом, царившим здесь, в доме датского крестьянина. Особенно поразил их кабинет хозяина, Йенса Ворупа, его письменный стол, заваленный большими папками, в которых лежали расчеты с сельским приходом и кооперативной молочной фермой. В книжных шкафах красовалось изрядное количество книг, среди которых почетное место занимал поблескивающий золотом переплета многотомный «Справочник сельского хозяина». Вдруг один из гостей изумленно вскрикнул: он обнаружил книгу Л. Толстого «Смысл жизни». Йенс Воруп скромно и вместе с тем гордо показал ему также «Анну Каренину» и «В чем моя вера?».
Профессор из Сельскохозяйственного института не успевал переводить. В заключение ему пришлось перевести речь председателя комиссии, который выражал хозяину благодарность от имени всей группы и превозносил его как представителя датских крестьян, самых просвещенных и дельных во всем мире. Йенс Воруп поблагодарил за лестное мнение, но сказал, что он маленький человек в маленькой стране и что он рад, если знакомство с ним и его хозяйством может содействовать общему благоприятному впечатлению гостей от его родины.
Русский взял на руки малыша Арне и посмотрел на него таким долгим и нежным взглядом, что материнское сердце Марии Воруп наполнилось теплой радостью. Затем гость торжественно прикоснулся к лобику ребенка и произнес что-то на своем родном языке, хотя раньше, как правильно определил Сэрен, чужаки разговаривали только по-немецки.
Но вот гости стали прощаться; они крепко пожали руки хозяину и хозяйке и еще раз поблагодарили за гостеприимство. Затем оба чудовища, рыча, вынеслись со двора на ровную дорогу и стремительно умчались по дороге в город. В звонком морозном воздухе еще долго слышался удаляющийся шум моторов. В последний раз он донесся из-под горы, с фьорда, похожий на слабый перезвон льдинок.
Йенс Воруп, утомленный напряжением этого дня, вернулся в дом и сел к письменному столу. Мария, убиравшая посуду в столовой, вошла в кабинет с десятикроновой бумажкой в руках.
— Их председатель забыл под своей тарелкой деньги, — сказала она. — Не послать ли Карен им вдогонку? Она могла бы опередить их, если побежит напрямик через поле. Может, ей удастся догнать их у церкви?
Йенс Воруп от души посмеялся над женой.
— Да что ты, милая, они уже давным-давно в городе!
— Не может быть! Подумать только! А мы тратим на эту поездку больше часа. Что за необыкновенная карета этот автомобиль!
— Да, если бы нам такие штучки, мы бы здорово скакнули вперед.
Но Мария не это имела в виду.
— Ах, мы отлично и без автомобилей обходимся, — сказала она.
Йенс на это ничего не ответил.
— Думается мне, — сказал он, — что гость намеренно положил деньги под тарелку; у них так принято делать, когда они хотят отблагодарить.
— Значит, он оставил нашим людям «на чай»? Вот молодец! Это мне очень нравится.
— А не рассчитывал ли он, что мы половину раздадим людям, а остальное положим в копилку для Арне? — выразил предположение Йенс Воруп. — Он столько возился с малышом. Все они очень богатые люди. Профессор рассказывал, будто у каждого из них столько земли, что в одном имении весь наш приход уместится. Вот это действительно страна! По крайней мере есть где развернуться человеку!
Мария обняла его за плечи.
— Ах ты, муженек мой милый! Неугомонный ты хлопотун! — произнесла она по-норвежски и погладила его по волосам. — Думаешь, там ты преуспел бы больше, чем здесь? Отчего же в таком случае они приезжают к нам учиться?
— Ты, пожалуй, права. Особой прытью они там, в России, не отличаются. А знаешь, они предложили мне продать им несколько голов племенного скота. Хорошо, если из этого что-нибудь выйдет... Деньги мне очень нужны.
— В самом деле? — воскликнула Мария с наигранным удивлением. — А я была уверена, что ты уже выпутался из своих денежных трудностей. — Вообще-то она не очень верила ему, когда он жаловался на безденежье, но иногда ее брало сомненье, права ли она. — На этот раз ты не слишком дорого запросишь с них? — осторожно спросила она.
— Уж им придется раскошелиться. Иначе какой же смысл? Что же, я зря им показывал свое хозяйство? Этим сыт не будешь, — решительно сказал Воруп.
— Ты прав, конечно! И если русские хотят немедленно получить самое лучшее, тогда, разумеется...
Мария оборвала на полуслове. Ей захотелось приласкать мужа, выказать свое полное согласие с ним, свое восхищение им. Она вдруг весело рассмеялась:
— Ну, наверное, и вытаращили же все глаза там, в деревне, когда увидали автомобили. Теперь даже завистники твои должны будут признать, что...
Йенс Воруп небрежно махнул рукой.
— А знаешь, я говорил с профессором об этом дурацком запрете на ввоз нашего картофеля в Америку. Он подтвердил, что в скором времени мы опять начнем вывозить. Наше правительство ведет переговоры об отмене запрета, и как будто есть надежда на успех. Тогда только не зевай! Они платят хорошо, эти американцы.
— Значит, ты правильно сделал, что посадил столько картофеля. Хорошо, что не послушал отца и остальных. Ах ты моя умная, умная головушка! — В голосе Марии слышалась просьба о прощении, так как в душе она все время оставалась на стороне советчиков мужа.
Но Йенс Воруп был настроен великодушно. Он улыбнулся и сказал:
— Не могут же все быть одинаково умны.
— Теперь-то будут довольны все те, кто по твоему примеру посадил в нынешнем году много картофеля, — сказала Мария.
— Возможно! Во всяком случае, ругать меня теперь уже не будут, Впрочем, я никого не просил брать с меня пример, и я полагаю... — Мария нервно повернулась к нему. — Видишь ли, милая, нечего оказывать благодеяния — на это не проживешь. Нынче каждый должен думать о себе, и этим он лучше всего служит общему делу. Идея-то фактически моя...
Мария старалась изобразить на своем лице полное непонимание, но по легкому подергиванию век видно было, что она чувствует, куда клонит муж.
— И вот... можно было бы скупить картофель у других и хорошо на этом заработать. Ведь еще никто ничего не знает.
— И ты сразу наживешь себе врагов, — прерывисто дыша, бросила Мария. Она так и знала, что он это скажет!
Йенс Воруп коротко засмеялся:
— Друзьями не прокормишься! И на моем месте так поступил бы каждый хороший делец. С какой стати ни с того ни с сего дарить людям свою частную информацию?
— Свою... что?
— Ну, те сведения, которые ты раздобыл раньше, чем другие, что ли. То самое, что наш брат всегда делает и по отношению друг к другу и по отношению к загранице. Оттого-то мы вечно и тащимся в хвосте.
— И, ты думаешь, все рассуждают так? Боюсь, что ты навлечешь на. себя ненависть всех. Ты у всех на виду, Йенс: ведь у тебя много завистников, твои успехи им глаза колют. — Она взяла его руку в свои. — Ведь у нас есть все, что нам нужно, — сказала она убеждающе.
Да, так она говорит сейчас, а если им потом придется терпеть нехватку в деньгах? Об этом-то она не думает. Не легко было при мечтательном складе характера Марии итти прямым путем; но если Воруп уступал ей, он впоследствии всегда жалел об этом.
— Врагов наживешь так и так, — сказал он угрюмо. — Что касается меня, то еще никогда в жизни у меня не было настоящих друзей. Ни один человек не радуется успехам другого; и с этим приходится считаться, хочешь того или не хочешь. К сожалению, не мы устанавливаем порядок на земле, и нам остается либо зарубить себе это на носу, либо дать растоптать себя. Конечно, дорогая, если бы тебе поручили повернуть все по-своему, жизнь была бы, может быть, лучше. — Он ласково улыбнулся. — Да, вот еще что: я попросил профессора разузнать у русских, стоят ли чего-нибудь все эти газетные толки, будто Россия готовится к новой войне. И они сказали, что это верно, — война, по всей вероятности, не заставит себя ждать. Если это так, то для сельских хозяев наступят добрые времена — как тогда, в русско-японскую войну.
Марию трясло, словно в ознобе. Странным, пустым взглядом уставилась она в пространство.
— Ложись-ка спать! — сказал Йенс Воруп. — Ты устала. Спокойной ночи, милая! — Он сел за письменный стол, собираясь поработать над расчетами с сельским приходом.
Мария помедлила на пороге: ей очень хотелось еще побыть с мужем, но она не решилась возразить ему. Как нелепо это в жизни мужа и жены! У пары лошадей в одной упряжке ведь общая работа, и они, идя рядом, сообща и делают ее. А тут что? Какая помощь ей от Йенса? Как только он погружается в свои бумаги, она перестает для него существовать, и он пользуется первым попавшимся предлогом, чтобы отделаться от нее. Разве она хочет спать? Нисколько! Эх, как жаль, что она не мужчина! Женщина не получает такого удовлетворения, как мужчина, ни от своей жизни, ни от своей работы.
В столовой она постояла немного у стола, размышляя, что делать. Потом поднялась в спальню, открыла комод и достала маленькую шкатулку, спрятанную глубоко под бельем. Мария быстро разделась и взяла с собой шкатулку в постель. Лампу она поставила на край тумбочки, у самого изголовья, так что узкая полоска света падала под перину и можно было читать. Она удобно улеглась. Рядом слышалось здоровое дыханье детей.