Сэрен Йепсен стоял перед домишком ткачихи Малене, — как, к вящему его огорчению, люди еще продолжали называть эту хижину, — и огораживал забором палисадник — крохотный кусочек песчаной земли с несколькими мальвами и двумя или тремя грядками лука. Он втыкал в землю тонкие еловые колья и оплетал их проволокой.
— Хочу огородить свой сад, — объявлял он всем, кто проходил мимо. — Ей-богу же, ничего не вырастет, если каждый, кому вздумается, будет топтать грядки.
Впрочем, прохожие здесь были редки, разве что пройдет почтальон да кто-нибудь из обитателей домишек на пустоши, по которой шла узкоколейка; по ней можно было доехать до Лема, станции железнодорожной ветки; дальше, сильно петляя, она вела в Фьордбю. В Леме, кроме станционного здания, имелся еще только один дом — гостиница с магазином.
Здесь, вдали от другого жилья, было довольно тоскливо, Сэрен Йепсен старался перекинуться словечком с каждым, кто проходил мимо. А сегодня воскресенье, можно надеяться, что кто-нибудь пойдет на станцию, потому он и торчал возле палисадника. В доме у окна сидела ткачиха Малене и читала молитвенник. Ее большое круглое лицо было лишено какого бы то ни было выражения — как крышка от кастрюли; и только роговые очки придавали ему какую-то характерность. С очками на носу она, по мнению Сэрена, походила на пастора.
Малене была глуха, — может быть потому, что много лет прожила здесь в полном одиночестве, — и разговаривать с нею было совершенно невозможно. А может быть, наоборот — из-за глухоты ей и полюбилась одинокая жизнь. Она и мужу-то не отвечала ничего, кроме «ладно» или «гм», когда он пытался втянуть ее в разговор, и почти целый день хлопотала возле своего станка. В известном смысле это было удобно — семейных сцен уж она устраивать не станет, другой такой миролюбивой женщины днем с огнем не сыщешь. Но Сэрен Йепсен любил поговорить, ему необходим был человек, с которым можно отвести душу. И дни иногда тянулись для него невыносимо долго.
Он выгодно женился и мог бы теперь радоваться жизни, если бы не его несчастная страсть к разговорам. Земля, несмотря на всю ее скудость, давала больше хлеба, чем могли съесть старики; свинья и парочка овец снабжали их мясом; яиц куры несли столько, что Малене умудрялась время от времени даже продавать десятка два, а на своем станке она зарабатывала достаточно для покрытия расходов. Но Йепсен вбил себе в голову превратить этот клочок земли в образцовое хозяйство. Если уж на старости лет ему суждено было стать «землевладельцем», то необходимо показать людям, чего можно добиться от земли.
Он начал осушать болото и удобрять его, словно ему было двадцать лет, работал не покладая рук, потом стонал и охал, а вечером ложился в постель таким обессиленным, как никогда в жизни. Он заставлял Малене бросать станок и итти смотреть, что он сотворил за день. Ему очень хотелось услышать ее похвалы, но она только складывала руки на своем могучем животе, смотрела круглыми глазами па сделанное мужем, потом переводила взгляд на него и произносила свое «гм, гм». Что она при этом думала, отгадать было трудно.
Только по воскресеньям позволял он себе немного повозиться в саду — главным образом для того, чтобы отметить праздничный день и подстеречь прохожих. По праздникам, когда он не работал до полного изнурения, в нем поднималась тоска по внешнему миру и прежде всего по Эстер-Вестеру и по Хутору на Ключах.
Будни по крайней мере приносили удовлетворение. Благодатное чувство — на старости лет по праву обрабатывать свой собственный клочок земли! Лопата дрожала у Сэрена в руках, и когда он втыкал ее в землю, сердце его билось часто-часто. Точно какая-то неуловимая связь устанавливалась между ним и землей, шептавшей ему: «Будь добр ко мне, и я отплачу тебе тем же!» И старик для земли не щадил своих сил, — нет, не такой он человек, чтобы обмануть того, кто трудится заодно с ним. Это ведь не то, что быть старшим работником в большом хозяйстве.
Двух коров они хоть и с трудом, но приобрели. Пришлось даже долгов наделать. Зато теперь эти дышащие теплом, живые существа стояли в хлеву — пусть несколько облезлые, но все равно дивные созданья божьи! Они призывно мычали, заслышав шаги Сэрена Йепсена, и лизали его рукав, когда он к ним приближался. Молока они давали немного, так как их использовали еще и как тягловый окот, и мечта Сэрена поставлять молоко на молочную ферму, наподобие заправского хуторянина, пока еще оставалась несбыточной. Зато качество молока было отменное. Даже Малене, не очень-то долюбливавшая коров, с удовольствием пила его.
— Это, мать моя, чистые сливки! — приговаривал Йепсен всякий раз, когда она подносила ко рту большую кружку; тем самым давая ей понять, что к такому напитку следует относиться с благоговением. А будучи под хмельком, он рассказывал каждому, кто соглашался его слушать, о двух своих великолепных коровах и жирном молоке, которое они давали. «Ей-богу, снимаем по три раза, и все еще остаются чистые сливки!» — восклицал он, ударяя кулаком по столу.
Впрочем, под хмельком Сэрен бывал не часто. В доме у них водки не водилось; но раз в месяц Малене давала ему далер и жестко, беззвучным голосом говорила:
— Сходи на станцию и выпей стаканчик, да смотри поешь чего-нибудь, а то тебе плохо станет. И домой возвращайся еще при луне. — Она считала, что мужчине необходимо время от времени выпивать, и обычно посылала его на станцию во время полнолуния.
Может быть, она понимала, что старому ветерану необходимо иногда поговорить о том, что творится в мире. Почтальон приносил им газету перед обедом, и за едой старик обычно читал военную сводку. Он кричал Малене в ухо последние новости, а она улыбалась и добродушно бормотала: «Так, так!» Но долго кричать было трудно, и вдобавок события не производили на нее особого впечатления. Посему уйма стратегических соображений Сэрена Йепсена оставалась невысказанной; и когда ему уже становилось невмоготу, он отправлялся к соседу, захватив с собой собственноручно им нарисованную карту военных действий, и на этой карте наглядно демонстрировал битвы и ошибки полководцев.
А ошибок делалось немало; ясно было, что ни та, ни другая сторона не имели своего де Меца. Самолеты Сэрен Йепсен презирал; бомбы с неба — это же просто свинство, от них не спасают никакие окопы, а лежать в окопах — священное право каждого солдата. Огромное количество жертв войны он объяснял тем, что современное поколение очень уж некрепко сшито, «не могут даже пули выдержать». Тут Сэрен обязательно спускал с одного плеча куртку и демонстрировал рубец от пули, прошедшей через лопатку.
— А я продолжал сражаться, да еще как! — добавлял он. — И рану-то заметил уж после боя!
В такие вечера Сэрен Йепсен представлялся своим простодушным слушателям чуть ли не Наполеоном, но ему этого было недостаточно. Еще стаканчик-другой, и он уже готов был сожалеть вместе с ними, что не ему вверено верховное главнокомандование на фронтах войны.
— Ну, это уж, пожалуй, было бы многовато, — говорил он, блаженно щурясь от такого признания своих заслуг, — человек стареет! Но несколько парней нашей закалки, 'закалки шестьдесят четвертого года, пожалуй, положили бы конец всей этой заварухе.
Но самое скверное, что в этом одиночестве Сэрена Йепсена временами охватывала тоска по хутору, по тамошней людской, по тучным нивам, по тяжелому воздуху скотного двора. Узы более крепкие, чем он мог бы подумать, привязывали его к хутору. Почти пятьдесят лет прожил он в той округе, работая с утра до ночи. Жил при двух хозяевах, совсем разных людях, но по-своему все же не плохих. И детей двух поколений держал он на руках там, где столько лет зарабатывал себе на хлеб.
Он бы с удовольствием наведался туда — посмотреть, что делается на хуторе. Но ехать отсюда было не на чем, а итти пешком он боялся — сил нехватит. В такие путешествия можно пускаться, только когда кровь играет и ты чувствуешь себя женихом. Сэрену Йепсену казалось, что все это было очень давно. И откуда только брались у него силы в ту пору, он и сам не понимал.
Да, вообще неплохо было бы приобрести маленькую исландскую лошадку, — тогда можно будет и на хутор съездить, да и в хозяйстве она очень нужна.
Однажды, когда Сэрен Йепсен резал торф для своей крыши, он увидел, что по полю идет какой-то высокий, тощий человек; он опирался на палку так, словно за ним уже лежал долгий и трудный путь. Сэрен был дальнозорок и тотчас узнал его. Да ведь это полупомешанный школьный учитель Нильс Фискер! Ей-богу, он! Йепсен носил его на руках еще крохотным мальчуганом и учил ездить верхом. Да, они всегда были друзьями, покуда Нильс не отрекся от всего, что ему внушали с детства. В общем, если бы не эта дурь, он и сейчас был бы славным малым! Ну, да все равно, надо радушно принять его, ведь Нильс, как-никак, вестник из родных краев, милых сердцу старика. Сэрен Йепсен заковылял к дому и достиг калитки одновременно с гостем.
— Вот молодчина, Нильс! — воскликнул он, тряся его руку. — Заходи-ка, заходи! Надо же тебе посмотреть, какой я женой обзавелся, первый сорт женщина! Только она немножко туга на ухо, так что ты уж говори погромче.
Нильс Фискер направлялся на хутор, на котором, как стало ему известно, хозяин жестоко обошелся со своим несовершеннолетним батраком; шел он туда по поручению газеты. Старик тоже слышал об этой истории.
— Я сразу подумал, что ты туда идешь, — сказал он. — Я с тобой согласен, этот хуторянин порядочная скотина — избил мальчишку до полусмерти, а потом оставил лежать без всякой помощи. Но вообще-то вы очень уж круты с крестьянами, ничего нет удивительного, что они вас не очень-то жалуют. Да, тот хозяин не так обрадуется твоему приходу, как я радуюсь. Ну, впрочем, мое дело сторона. А вот в смелости вам отказать нельзя, это уж что и говорить!
Покуда Малене варила кофе, старик потащил Нильса на скотный двор и в поле — ему не терпелось похвастаться своим хозяйством. Нильс не скупился на похвалы, но сердце у него щемило при мысли, что старик все силы отдал, служа другим, а свой кусок земли достался ему уже только затем, чтобы на нем изработаться до смерти.
— Постарайся обзавестись маленькой исландской лошадкой, — сказал Нильс, — это тебе очень облегчит работу. Парочка лошадок была бы, конечно, еще лучше, но это вам, наверно, не по карману, а?
Сэрен отвечал, что он, пожалуй, сумеет прокормить и пару, в низинах здесь очень много травы; что же касается телег, то за ними дело не станет, были бы лошади — в них только вся загвоздка.
Они вместе все обсудили и пришли к выводу, что покупка пары исландских лошадей оправдает себя, если соседние хуторяне снабдят его телегами, а он в свою очередь это им отработает. Ведь поблизости ни у кого нет лошадей, все обрабатывают землю с помощью коров, — следовательно, Сэрен, обзаведясь лошадьми, сильно возвысится над всеми жителями округи. Нильс Фискер понимал, что последний довод играет первостепенную роль для Сэрена: старик во что бы то ни стало хотел походить на заправского хуторянина. Это была вполне простительная маленькая слабость, и Нильс посулил помочь ему подыскать ипотеку для его еще незаложенного участка. Скорей всего это будет кредитное общество, там он этого легче всего добьется.
Старик на мгновенье заколебался: слово «кредитное» было ему не по вкусу. Ну да деньги в конце концов остаются деньгами! Главное приобрести лошадей, остальное уж как-нибудь утрясется.
Он немножко проводил Нильса, чтобы показать ему свое хозяйство, и вернулся к своей работе совсем другим человеком, словно сегодня не только родной край, но и весь мир побывал у него в гостях. А кому он обязан этим... Нет, все-таки отличный парень, этот Нильс, сколько бы там его ни ругали!