Йенса Ворупа искренне сокрушала перемена, происшедшая с пастором. Как печально, что теперь, когда все так светло вокруг, его разум внезапно помрачился. Ведь другого объяснения всему, что произошло, не подыщешь. Сам он не был в церкви в то воскресенье, когда пастор Вро свел счеты с самим собой и со своей паствой, но немало слышал об этом и составил себе достаточно ясное представление обо всем происшедшем. Всюду, куда бы он ни заходил, только и разговоров было, что об этой необычайной проповеди. С пастором, видимо, случилось то же, что с тем солдатом в первые дни войны, который мчался по улицам Фьордбю! Пастор Вро тоже не сумел совладать с суровой действительностью и лишился рассудка.
Йенс сожалел, что все так сложилось; но злобы, которую многие теперь питали к пастору, не разделял и не видел причин ополчаться против него. Церковь и пастор — это женское дело, и в этом отношении он предоставлял Марии поступать так, как она сочтет правильным. У него были дела поважнее.
Он держал слово, данное Марии, и больше уже не торговал ее родным хутором. Но она не вполне доверяла ему, и когда он возвращался домой, его встречал ее тревожно-вопросительный взгляд. Йенс обнимал ее и успокоительно говорил: «Можешь не тревожиться, мать!» И тут же добавлял: «Я бы не удивился, если бы на сегодняшний день хутор пошел за двести тысяч, — конечно, если не требовать уплаты наличными!» Но Мария упорно притворялась, что не слышит его слов.
Зато какое однажды он испытал удовлетворение, купив два чужих хутора! Один он тотчас же перепродал с большим барышом. Свой барыш он решил вложить временно в хутор, пока новый владелец не наладит там хозяйство. Полученное Ворупом обязательство было вернее верного.
— Как, четвертая закладная? — удивленно спросила Мария. — Разве дают и четвертую? Мне казалось, что, получив третью, мы уж по самую крышу увязли в долгах. А после новой закладной наши долги совсем задушат нас.
Йенс обстоятельно разъяснил жене, что в такие времена, когда цены на все растут, четвертая закладная под имущество — вполне обычное явление, а также и пятая и шестая. Марию ему было нетрудно успокоить: ведь все это шло на пользу ее хутора.
— Так, значит, теперь мы в долгах не по уши, а только по колено? — полушутя спросила она.
Йенс не мог не рассмеяться.
— Ну, все-таки чуточку повыше, — тем же тоном отвечал он.
Мария убедилась, что обязательство в пятнадцать тысяч крон означает: пятнадцать тысяч заработано в один день! Все теперь делается как-то не по-людски, Мария боялась, что Йенс прогневит господа бога! Но когда Йенс, вернувшись из следующей поездки, заявил, что обменял обязательство на деньги, она успокоилась. До тех пор ей казалось, что в доме у них лежат сребренники Иуды. Чего-чего только Йенс не получил в обмен на это обязательство: участок под постройку в Брэнсхое, — он даже толком не знал, в какой части страны этот Брэнсхой расположен; садоводство в Глострупе, на Зеландии, неподалеку от столицы, — иными словами, землю, которая со временем будет цениться на вес золота; пакет акций банка в Фьордбю и половинную долю прибыли с рыболовного катера в Эсбьерге, — это доставило ему наибольшую радость. В последнее время любой уважающий себя ютландский крестьянин обзаводился акциями эсбьергских рыболовных катеров,, а Йенс в этом отношении как-то отстал. В один прекрасный день это предприятие, несомненно, себя оправдает.
— Глоструп расположен не так уж близко от Копенгагена и никогда не станет пригородом, если только наша столица не разрастется до размеров Берлина или Лондона, — скептически заметила Мария.
— Да? — рассеянно переспросил Йенс. — Я не знаю. Мне так сказал человек, с которым я заключил эту сделку.
— Значит, он тебя надул. Тебе не следовало поддаваться обману.
— Пустяки! — Йенс весело рассмеялся. — Право, не стоит из-за такой ерунды подымать историю. Это было бы уж очень хлопотливо. Завтра я уже, может быть, перепродам это самое садоводство. Тому, у кого я его купил, оно, по-моему, досталось на тех же основаниях; и, уж конечно, при продаже я буду рассказывать о нем то же, что рассказывали мне.
— Воображаю, что это за садоводство, которое прошло через столько рук! — заметила Мария.
— А через сколько оно еще пройдет! — со смехом отвечал Йенс Воруп; весь этот разговор он воспринимал как милую шутку.
Но зато очень серьезно отнесся он к покупке второго хутора. Этот хутор был расположен всего на одну милю к западу от Хутора на Ключах и мог быть объединен с ним, во всяком случае на первое время. Поэтому Йенс начал с того, что продал весь урожай и скот в своем новом владенье и однажды вечером принес Марии двадцать пять тысяч крон чистоганом. Она уже лежала в постели, и он разбросал вокруг нее красивые пятисоткроновые кредитки с изображением пашущего крестьянина.
— Вот тебе «пахари», чтобы ты больше не говорила, что датское сельское хозяйство пришло в упадок!
Да, то были поистине прекрасные «пахари»!
— Это мне? — спросила Мария, глубоко запуская руку в кучу кредиток.
Собственно говоря, они ей были вовсе не нужны, просто ее захватил вид этого множества красивых бумажек с картинками.
— Ведь это же просто бумажки, которые ты ни во что не ставишь! — поддразнил ее Йенс.
— Что ж, но они ведь не похожи на замасленные кредитки, которыми обычно был набит твой бумажник.
— Ну, и те нисколько не хуже этих. Бумажные деньги не теряют своей ценности, покуда они находятся в обращении. Вот когда уже все отказываются брать такой билет и его приходится изымать из обращения, тогда он ничего не стоит. Это относится и к кредитным билетам и ко всем ценным бумагам вообще.
Йенс собрал деньги и аккуратно сложил их в пачку. Мария внимательно следила за каждым его движением. Она была точно загипнотизирована — никогда в жизни еще не приходилось ей видеть зараз такую уйму денег.
— Что же ты намерен с ними сделать? — задумчиво спросила она.
— Это, мать, пойдет в банк. Теперь я могу полностью оплатить свою часть.
— Ах так! А я думала... разве вы не хотите больше работать вместе с банком в Фьордбю?
Это было нечто совсем новое.
— Неужели я забыл тебе рассказать? Нет! Хватит уж нам зависеть от его заправил, нам нужен собственный банк. И теперь он у нас будет! Я стану во главе нового предприятия. Ну, что ты на это скажешь?
— А какие операции будет производить банк здесь, в деревне?
— Не беспокойся, один владелец консервной фабрики, Ханс Нильсен, даст банку немало работы! — с уверенностью отвечал Йенс Воруп.
Не прошло и несколько дней, как в Эстер-Вестере был организован банк с Йенсом Ворупом в качестве председателя правления.
Банк в Фьордбю, получив отступные, согласился упразднить свой филиал и уступил новому предприятию свои помещения в потребительском обществе.
Йенс Воруп стал героем дня. Его выдвигали на всевозможные посты и должности. В Эстер-Вестере издавна умели пользоваться его деловитостью, но теперь его ставили во главе всех новых начинаний, независимо от того, смыслил ли он в них что-нибудь, или не смыслил. От былого недоверия не осталось и следа.
Если в Эстер-Вестере кто-нибудь выделялся из общей массы и, по мнению местных жителей, совершал поступки необычные, это испокон веков объясняли дурной наследственностью. Видно, в семью примешалась какая-то чужая кровь; наверняка в каком-то отдаленном поколении случился грех, который теперь сказывается.
Отклонением от нормы собственно считалось все новое, а так как Йенс Воруп один из первых оказался вовлеченным в свистопляску новизны, то односельчане спешно принялись отыскивать причины, объясняющие его поведение, и по косточкам перебрали всех его предков. Да, такая путаница неизбежно должна была привести к какой-то чертовщине, — в данном случае к помешательству. Йенс Воруп, не раздумывая и пяти минут, продал свой хутор и в тот же день выкупил его обратно, — так благонадежные люди не поступают. Это уж результат смешения кровей, прелюбодеяния, словом — дурная наследственность!
Тем не менее хутор снова находился в его владении и стоил теперь немало денег; а второй, который он по-настоящему продал, тоже принес ему солидную сумму. Поэтому, может быть, и не стоит придумывать какие-то сложные объяснения его поступкам. Многим сейчас приходилось туго, и никто бы не отказался получше устроить свои дела.
Жители Эстер-Вестера с поразительной быстротой стали теперь привыкать к новшествам. И если прежде Йенс Воруп заслуживал названия новатора, то теперь он стал признанным вожаком округи. Он, можно сказать, уподобился папе римскому: одного его слова было достаточно, чтобы «вязать и разрешать».
Все это не могло не подействовать и на Марию. Он был ее муж, ее супруг, и вдобавок хороший муж, заботливый отец и семьянин. Перед лицом таких успехов невозможно было долго сохранять критическое отношение к нему. Ведь он был удачлив, как Аладин из волшебной сказки, — таково было всеобщее мнение. Все, к чему бы он ни притронулся, превращалось в золото.
Новые условия жизни создали новые общественные обязанности. Представительство, если можно так выразиться, в известной мере коснулось и жены, — почти ежедневно к хутору подкатывали автомобили с важными посетителями. Банкиры, крупные землевладельцы, коммерсанты приезжали повидать Йенса Ворупа или поговорить с ним о делах. Марии приходилось принимать их. С утра она уже должна была быть нарядно одета, на ее обязанности лежала так же забота о припасах и хороших винах. Если в доме чего-либо недоставало, достаточно было позвонить по телефону в Фьордбю, и все немедленно доставлялось на автомобиле. Владельцы Хутора на Ключах были выгодными клиентами, и когда Мария ездила в город, тамошние торговцы из кожи вон лезли, стараясь угодить ей.
Йенс Воруп ввел в обиход своего дома новое слово — ленч.
— Надо приготовить вкусный и легкий ленч человек на пять-шесть, — говорил он. И Мария уже знала, что делать.
На хуторе давались и парадные обеды, быстро снискавшие славу во всей округе. Во время этих обедов провозглашались тосты за прекрасную хозяйку.
Это напоминало рыцарские обычаи и отвечало чему-то глубоко таившемуся в душе Марии.
Приходилось бывать на небольших интимных обедах у помещиков и в городе у дельцов, а также на многолюдных торжественных банкетах. Йенс облекался тогда в смокинг, а Марии пришлось все же в конце концов сменить закрытое платье на декольтированное. Правда, далось ей это нелегко, но требования света были беспощадны. До сих пор она обнажала грудь, только чтобы утолить голод ребенка, и поэтому ей в первое время казалось, что и в гостях она должна утолять чей-то голод. Но и это прошло. Она стала выезжать охотно: пусть Йенс не думает, что она бросила его на произвол судьбы. В тех кругах общества, где они теперь бывали, хозяйка дома существовала главным образом для праздников и приемов, и Мария вовсе не желала, чтобы ее лишили этой роли. А работу по хозяйству пусть за нее выполнят другие, так же как другие работали за ее мужа. Если она была его верной подругой в плохие времена, то ее место подле него и теперь, когда они начали преуспевать! Она снова забросила обоих стариков и своего брата. Но уж тут ничего не поделаешь: нельзя служить двум господам одновременно.
В гости ездили иногда очень далеко, так что приходилось ночевать вне дома. Мария привыкла жить в гостиницах, поздно ложиться, привыкла, чтобы утром официант в черном фраке подавал ей не раньше одиннадцати кофе в постель. Всему этому надо было научиться, а иной раз и стерпеть обидные замечания. В отсутствие родителей с детьми спала Карен; и когда Мария возвращалась, они смотрели на нее, недоумевая: почему все идет теперь по-новому? Неужели она начала пренебрегать ими? Иногда их взгляд ранил ее в самое сердце. Но Йенс был ее мужем и первый имел на нее все права.
Счастье улыбнулось не одному Йенсу Ворупу — вся округа, вся крестьянская Дания — по крайней мере так представлялось людям в Эстер-Вестере — купалась в счастье. Настали необыкновенные, удивительные и счастливые времена, они каждому приносили что-нибудь. Не так, как обычно, когда двум-трем повезет, а остальные хоть зубы на полку клади, — нет, тут все выигрывали! Достаточно было сделать шаг — и удача сейчас же брала тебя на буксир". Дело обходилось даже без всяких предпосылок: с тебя не требовали ни ума, ни оборотного капитала. А если у человека кое-что имелось — тем лучше, ибо все росло и росло в цене; а ведь у всякого что-нибудь да имеется — либо золото, либо лохмотья. Запрашивать можно, сколько хочешь, особенно если не слишком настаивать на уплате чистоганом. Повсюду был избыток бумаг; акции, векселя, закладные, маклерские расписки, бывшие так долго в обращении, что никто уже хорошенько не знал, по какому случаю они даны, переходили из рук в руки. Даже рабочая сила стала капиталом. В один прекрасный день из Эстер-Вестера, словно по волшебству, исчезли все бедняки: они оказались на пустоши, где косили вереск, который потом вывозился в Германию целыми товарными поездами, или добывали торф на болотах. Туда же устремились и батраки. Тому, кто хотел удержать своих работников, приходилось платить им сумасшедшее жалованье. И все равно это не помогало. В погоне за удачей в людей словно бес вселялся, как говорил Воруп.
Правда, здесь, как и везде, люди понимали, что все идет не так, как надо. Страна имела необычный вид — что зимой, что летом; она утратила свой облик, труд и плодородие больше не украшали ее, она казалась опустевшей и словно обритой наголо. Но Йенс Воруп не сетовал; может быть, он даже перестал это замечать. Трудно было сказать, осталось ли в нем хоть что-нибудь крестьянское. От азартной игры он тоже отказался! Теперь уже незачем было мечтать о разведении канадской чернобурки, или играть в лотерею, или спекулировать лошадьми, — действительность была сказочнее сказки, будни — фантастичнее самых необузданных фантазий. Только протяни руку! И Йенс Воруп весело и бодро протягивал ее. «Я ведь только скромный практик, — сказал он однажды в ответ на хвалы. — Я, словно корова, ищу лужайки, где трава посочней да получше».
Чтобы преуспевать и делать дела при данных обстоятельствах, особой фантазии не требовалось, в этом Йенс был прав.
Казалось, само провидение взяло на себя заботу об успехе и поощряло любое начинание. Даже самым смутным намеком на удачную сделку не пренебрегали, все шло в ход. Достаточно было старого корыта, чтобы основать пароходную компанию, как оно и случилось на ручейке Скьерн.
А в столице это было еще легче. Суда? Зачем пароходной компании суда? Дельцы продавали новые суда, на которые еще не было заказа, которые даже еще не строились; выдавали переводные векселя на суда, которые были еще только в проекте, с тем что они будут учтены, как только суда выйдут из верфей! Правда, перспективы эти были весьма отдаленными, ко векселя все же перепродавались, и с неизменным барышом. А почему нельзя действовать таким же образом и здесь? Подобного рода кораблевождение не требует особого искусства!
Группа сельских хозяев из Эстер-Вестера во главе с Йенсом Ворупом взяла несколько тысяч из банка и вложила их в такое пароходное общество — просто ради курьеза. У этого общества не было на море ни одного судна, вся его деятельность сводилась к непрерывным переговорам относительно покупки шхуны для острова Турэ. Однако к концу первого же года Йенс и акционеры получили двадцать процентов дивиденда и вдобавок выпустили новые акции. Йенс Воруп с торжеством показал их жене, но она уже перестала удивляться чему бы то ни было.
Все же ему однажды удалось поразить ее! Он вел себя за последнее время весьма загадочно, когда бывал дома, ездил каждое утро в Фьордбю, и в его лице появилось что-то новое, чего Мария до сих пор не замечала, — нижняя челюсть приобрела выражение ожесточенного упорства; у американских датчан видела она такие челюсти. И вечно он с Арне шушукался, — наверное, у них были какие-то планы.
И вот однажды, стрекоча и ревя мотором, въехал во двор новый большой автомобиль и подкатил к парадному крыльцу. Дверца распахнулась, и из машины выскочил Арне.
— Мне поручено, господа, пригласить вас прокатиться! — провозгласил он. А внутри за ветровым стеклом сидел Йенс Воруп и ухмылялся.
Это произвело ошеломляющее впечатление. Из прачечной и конюшен выскочили работники, чтобы полюбоваться вместительным семейным автомобилем.
Мария и девочки быстро надели пальто и уселись в машину; Йенс Воруп решил немножко покатать их. Но не успели они опомниться, как очутились в Фьордбю, и машина остановилась перед кафе.
— Угощаю кофе с пирожными! Отпразднуем нашу покупку, — заявил Йенс Воруп.
— Вот это действительно экипаж, до чего быстро несется и как мягко покачивает! — Мария была в восторге.
— Да, теперь, есть в чем разъезжать по своим делам, — сказал Йенс Воруп. — Роскошь, а не машина! Правда, ребятки? И стоила не так уж дорого, —обратился он к Марии.
Однако, сколько она стоила, Йенс все же не пожелал ей открыть.