Узнав, что на МТС организуется луговое отделение, Авдотья с облегчением сказала:
— Вот когда вздохнем!
Она чувствовала себя, как человек, одетый в платье, из которого он давно вырос. Запланированный размах работ требовал большого количества рабочих рук, людей нехватало, и даже терпеливая Авдотья иной раз говорила:
— Как подумаешь о весне, хоть плакать впору! Кормовой севооборот введи, пастбище улучши, пойму залуживай, зеленый конвейер организуй, лагерное содержание скота обеспечивай, а людей раз — два, и обчелся.
Она собралась на МТС посмотреть на новые машины и поговорить о работе.
— Не бережешься ты, мотаешься туда-сюда, — сумрачно сказал Василий. — Гляди, повредишь маленькому.
Мрачным его делала не столько тревога за маленького, сколько беспокойство при мысли о возможной встрече Авдотьи со Степаном, который снова работал на МТС.
Авдотья безошибочно поняла его невысказанные опасения, посмотрела на него ласковым и твердым взглядом и ответила:
— Рано ли, поздно ли, придется съездить. Может, вместе поедем?
— Езжай уж одна, коли наладилась.
Она говорила с Василием спокойно, но в действительности сама боялась возможной встречи:
«Как встретимся, как разминемся? Какой он стал, Степа? Да нет, не встретимся, необязательно же нам встретиться! Я же в мастерские не пойду. Я же прямо в контору и обратно. Не ехать нельзя. Столько дел обговорить надо!».
Она повязалась большим платком так, чтобы скрыть изменившуюся фигуру, и с попутной полуторатонкой отправилась на МТС.
По приезде она быстро договорилась обо всем необходимом с Высоцким и Прохарченко.
Степана нигде не было видно, никто о нем не вспоминал. Она осмелела и, выйдя во двор, спросила:
— Которые же тут луговые машины?
Замполит Рубанов, худощавый человек с кожаным протезом вместо руки, сам показал ей болотные плуги, канавокопательные машины, кусторезы, травосеялки. Она поглаживала и похлопывала их твердые бока так, как привыкла похлопывать коров и овец, и, улыбаясь, спрашивала:
— Кого же нам за все это целовать-обнимать?
— С пятилетним планом придется тебе целоваться! — улыбнулся Рубанов.
Все дела были уже сделаны. Пришло время ехать домой.
«Ну вот все и обошлось. И не встретила я Степу», — подумала Авдотья, и вдруг все словно опустело. Примолкшая, разочарованная, шла она к выходу, когда впереди показалась узкоплечая, сухая фигура. Она узнала и эту фигуру, и твердый, ровный шаг, и узкое лицо и так побледнела, что Рубанов, как и все в районе, знавший историю Авдотьи и Степана, мгновенно исчез. Куда он исчез, она даже не заметила.
Она смотрела на приближавшегося Степана. Бежать ли укрыться между машинами, идти ли ему навстречу, стоять ли на месте? Она прислонилась к железному боку комбайна. Мартовская капель звенела вокруг нее. С крыш и карнизов свисало ледяное кружево, и то там, то здесь сверкнув на солнце, пролетали быстрые капли, каждая из них в отдельности была мгновения и незаметна, но все вместе они наполняли большой двор МТС серебром и звоном. Над головой Авдотьи с крыши свисала большая остроконечная сосулька, и капли, срываясь с нее, мерно падали вниз, туда, где то вырастали из снега и наледи, то вновь разрушались крохотные башни, стены и переходы.
Степан приближался, и она видела, как приминается подтаявший весенний снег под его ногами, как один за другим отпечатываются темные следы на утоптанной снеговой дорожке.
…Много лет пройдет с этого дня, но и через много лет первая мартовская капель по непонятным законам памяти будет вызывать в воображении Авдотьи узкоплечую фигуру Степана, словно врезанную в весеннее сияние, и будет Авдотья останавливаться на полуслове и забывать о тех, кто рядом, рванувшись душой к далекому.
Степан был близорук и узнал ее, толъко подойдя ближе. Она увидела, как дрогнуло и сразу окаменело его лицо. Он смотрел ей в зрачки, не моргая, не сводя с нее взгляда, и молча, как загипнотизированный, шел к ней.
Она испугалась, что он кинется к ней, что произойдет тяжелое, ненужное им обоим, прислонилась спиной к комбайну и со страхом и нежностью смотрела на Степана.
Но он уже взял себя в руки и, подойдя, спокойно сказал своим глуховатым, тихим голосом:
— Здравствуй, Дуня.
— Здравствуй, Степа.
Он протянул ей руку. Крохотная льдинка, отколовшаяся от сосульки, упала на его ладонь. Авдотья подала ему руку и почувствовала тепло его кожи и холодок от капли весенней влаги.
— Луговые машины пришла посмотреть?
— Да, Степа.
— Добрые машины…
— Большой от них ожидаем помощи…
Они помолчали, потом он еще глуше спросил:
— Ну, как живешь, Дуня?
— Грешно мне жаловаться, Степа… А ты?
— Тоже ничего живу…
Они смотрели друг на друга не отрываясь. Они боялись моргнуть, чтобы не утратить ни одной секунды этой короткой встречи.
«Такой же! Все такой же!»—думала Авдотья.
«Похудела. Постарела. А все-таки та же!»—думал Степан.
— Где ты, Авдотья Тихоновна? Тебя дожидаемся! — крикнули ей попутчики с подводы.
По-прежнему не отрывая от Степана взгляда, она протянула ему руку.
— Ну, до свиданья, Степа… Зовут меня. Всего тебе наилучшего, Степа…
Он задержал ее ладонь.
«Не забыла? Не забудешь?» — спросил его взгляд. «Не забыла. Не забуду. Такого не забывают», — твердо и честно ответили ее глаза.
Он понял ее, сильнее сжал ее пальцы, улыбнулся.
Степан не надеялся ни на что и не ждал ничего. Когда он был ребенком, его родители то сходились, то вновь расходились, и он полностью испил горькую чашу изуродованного детства. Он жил то с отцом, то с матерью, тосковал то об одном, то о другом, нигде не чувствовал себя по-настоящему дома, был свидетелем и участником ссор и столкновений и всегда ощущал свою семью как некую стыдную болезнь, которую необходимо скрывать от посторонних. На впечатлительную его натуру бессемейное детство наложило неизгладимый отпечаток, и еще с той поры стали ему ненавистны те, кто ломает семью, не считаясь с детьми. Он принадлежал к тем цельным и требовательным натурам, которые не прощают себе ни малейшего отступления от своих убеждений. Вот почему, когда вернулся Василий, отец Авдотьиных детей, Степан не пытался удержать Авдотью. Не от слабости и не от недостатка любви шло это, а от ясного понимания, что дорога к счастью с Авдотьей для него закрыта.
И сейчас, при встрече с Авдотьей, он не допускал мысли о новом сближении, но ему нужно и важно было видеть, помнит ли она его. Несмотря на то, что Авдотья была теперь женой другого, она все-таки оставалась «своей» для него. Он хотел увидеть и увидел, прочел в ее лице, в ее глазах, что не сможет она вырубить кусок жизни, прожитый с ним. Да и не захочет вырубить.
Они простились, и он долго смотрел ей вслед.
Задумчивая и молчаливая ехала Авдотья домой. Лошаденка с трудом волочила розвальни по оттаявшей дороге, и в такт неторопливому движению в памяти Авдотьи день за днем развертывалось прожитое.
Несмотря на то, что Степан был одинок и выглядел болезненным, а Василий находился в расцвете сил и благополучия, в этот час Авдотья жалела Василия и с благодарностью думала о Степане. Она была благодарна ему за все, пережитое вместе, за сдержанность только что минувшей встречи, за долгий прощальный взгляд. Всегда и во всем он поступал, как надо, всегда училась она у него благородству, обдуманности и зрелости каждого поступка. Он казался ей взрослее, сильнее других.
Девочкой пришла она к Василию, но не он, а Степан разбудил в ней и разделил с ней подлинную юность со всей полнотой любви и радости. «Это прошло, но оно было! Было!» — думала она и была счастлива этим сознанием.
В памяти ее вставало все, пережитое со Степаном: длинные зимние вечера, вспугнутая куропатка близ реки, легкая звезда, падавшая с неба, счастье долгих спокойных дней. «Оно было! Не судьба жить вместе, случается так, но не печалиться нам со Степаном надо о том, что оно прошло, а радоваться тому, что оно было! Может, от тех дней набрала я силу на всю жизнь. И Степа, как и я, найдет еще свою судьбу, найдет другое счастье, а меня не забудет».
Поляны сменялись проселками, одни мысли сменялись другими. Рослый темноголовый Василий вставал перед нею, и она подумала с внезапной жалостью к нему: «Большой, сердитый на вид, а копнись поглубже, сколько в нем еще малого дитяти! Может, тем и дорог он мне, что в нем для меня и суровый мужик, и малый ребенок? И никого в жизни у него нет и не было, кроме меня! Степа сильнее, Степа без меня легче обойдется, чем Вася. Тревожится, верно, без меня дома, верно, покоя не знал, пока я ездила. Глупый! Куда я теперь от него? То все было, когда было; прошло, когда прошло. В памяти сберегу, из души не выброшу, а в жизни возврата нет!»
Василий встретил ее встревоженный. Он старался по лицу отгадать, видела ли она Степана, какие мысли разбудила в ней встреча, не угрожает ли снова опасность семейному благополучию. Авдотья показалась ему мягче, светлее, ласковее, чем обычно. Он был ее мужем, отцом ее детей, бесконечно родным и дорогим ей человеком, и ей хотелось успокоить его и как-то разделить с ним то богатство, ту душевную полноту, которую она носила в себе.
Ободренный ее ласковостью, Василий не удержался:
— Не видела там… Степана-то?
— Видела, — спокойно сказала она. — Луговые машины он мне показывал, Вася. Да что это ты тревожный какой? — она погладила его по голове. — Не из-за чего ведь, Вася. — И, видя, что тревога его не проходит, она безошибочно нашла те слова, которые лучше других могли его успокоить: — Еду я в машине, а маленький как начнет толкаться! Видно, не по вкусу пришлась ему дорога. Не иначе, мальчик родится, Вася. Уж очень он нравный! По всем приметам выходит, что мальчик.
Василий слушал ее добрые слова, смотрел в ясные, правдивые глаза и постепенно успокаивался.
Валентина гостила дома. Давно перекипел суп и пересохли котлеты, а Андрея все еще не было. Валентина нервничала. Она бродила из комнаты в комнату, то и дело смотрела на часы и ничем не могла заняться.
Весь год они мечтали о частых и регулярных встречах, но оба были слишком заняты. Случалось так, что Андрей, остро затосковав о жене, вечером выезжал в Первомайский колхоз, а Валентина в это время была в других колхозах. Ночью он ездил в поисках жены из села в село, по всему сельсовету и, намучившись, находил ее заночевавшей в доме у какого-нибудь колхозного бригадира. Бывало и так, что Валентина, с великим трудом освободив вечер, приезжала к нему как раз в ту минуту, когда ему срочно необходимо было уехать. Оба они ругали свою кочевую жизнь и наперечет считали те часы и минуты, когда им удавалось побыть вместе.
«Неужели опять придется уехать, так и не дождавшись его? — тосковала Валентина, слоняясь по комнатам. — В прошлый раз было то же самое. Как о счастье, мечтаешь о том, чтобы пообедать с мужем!»
Он пришел за полчаса до ее отъезда, сияющий, веселый, оживленный.
— Валька, дорогая, — заговорил он еще с порога, – какая удача! К нам приехали три новых агронома, и один из них местный житель, из вашего сельсовета. Молодой, энергичный парень—прекрасная замена для тебя! И какое счастливое совпадение: месяца через два уезжает Павличенко, агроном райзо. Освобождается место агронома в Угрене. Наконец-то мы будем вместе!
Она и обрадовалась и растерялась:
— Это — счастье! Но… как же партийная организация и работа с Алешиной сверхранней, и политзанятия?
— Партийной организацией сможет руководить Буянов, на политзанятия будешь ездить, а сверхранней займется новый агроном. Ты как будто не рада?
— Я страшно рада, но… как-то сразу!
— Валька, сейчас уже нет необходимости в нашей разлуке! Колхоз встал на ноги, партийная организация выросла, приехал молодой агроном. Чего же еще ждать? Хватит нам с тобой кочевать!
— Конечно, хватит. Я еще больше тебя устала от этой разъездной жизни, но… может быть, после посевной?.. Мне хочется…
Он заметил ее растерянность, засмеялся и сказал с шутливой жалобой:
— Валька, ведь я уже старый! Вот посмотри! — Он нагнул голову и показал ей прядь волос с несколькими ниточками седины. — Видала? Я уже старик. Мне уже хочется, чтобы жена сидела рядом со мной и штопала мне носки, и скоро это будет. Скоро мы с тобою заживем, как вполне нормальные домовитые старички! Будем сидеть дома, раскладывать пасьянс зимой и поливать георгины летом.
Он шутил и смеялся, но как только Валентина уехала, веселость покинула его.
Он прошелся по опустевшим комнатам. Свежевыкрашенные и натертые мастикой полы блестели. Оттого, что и Андрей и Валентина почти не бывали дома, в квартире чувствовалась парадная необжитость. Как нехватало здесь говора, смеха, брошенной на диван книги, пухового платка, свесившегося со спинки кресла!
«Валентинка только что была здесь, — попытался утешить себя Андрей. Но это не утешило его. — Мы даже не успели поговорить как следует! Все торопливо, все наспех! Столько всегда накопится новостей и тем для разговоров, что никак не втиснешь их в короткую встречу. Скоро ли она приедет совсем?»
Он ходил из угла в угол и тер ладонью затылок — в последнее время у него появились пульсирующие боли в затылке, порой лишавшие его сна и способности работать. Врачи объясняли это переутомлением.
«Вот взялся, чертов черепок! — выругал он свой затылок, потер его ладонью и мысленно продолжал: — Сейчас, брат, нельзя хворать. Нельзя. Нельзя. И отдыхать сейчас нельзя. Провести посевную и уборочную, а там хоть в десять санаториев сразу».
Ему предстоял самый трудный год в его жизни.
В памяти встал прошлогодний разговор в обкоме.
После того как в областном управлении решительна отказали в средствах на строительство образцовой МТС, Андрей пошел к секретарю обкома. Секретарь вызвал одновременно и его и начальника областного управления сельского хозяйства. Взъерошенный и обозленный Андрей, решивший хоть из-под земли достать деньги на образцовую МТС, и уравновешенный, уверенный в себе начальник областного управления Алексеев сидели в кабинете первого секретаря.
— Ваши доводы? — спокойный и внимательный взгляд секретаря устремился на Андрея.
— Мои доводы?
Андрей понимал, что от убедительности его доводов во многом зависит решение вопроса, и ответил с твердостью и спокойствием, противоречившими его красному лицу и сердито блестевшим глазам:
— Я считаю, что именно у нас в Угрене есть и необходимость и возможность создания и использования образцовой МТС. Угренский район в течение десятков лет числится самым слабым в области. Самые слабые звенья требуют самого сильного укрепления. Этим я обосновываю необходимость в дополнительном и преимущественном субсидировании строительства, в организации образцовой МТС именно у нас. Угренский район, несмотря на свое многолетнее отставание, в последние месяцы очень быстро идет вперед и по многим показателям обгоняет более сильные районы. Этим я обосновываю нашу возможность и способность создать такую МТС, нашу способность правильно ее использовать и на базе механизации поднять экономику района.
— Ваши доводы? — так же спокойно и серьезно обратился секретарь обкома к Алексееву.
— Средства на строительство распределены плановой равномерно по всем районам, — сказал Алексеев. — Неотложные нужды и специфические особенности есть у каждого из районов. Товарищ Стрельцов не умеет подходить к фактам с государственной точки зрения. Он не видит всей области в целом. Он заботится только о своем Угренском районе.
— Партия приказала мне заботиться об Угренском районе, и я выполняю ее приказание! — горячо перебил Андрей. — И нет ничего антигосударственного в том, чтобы самую большую помощь оказать самому слабому звену.
После получасового разговора секретарь обкома сказал: — Подумаем. Посоветуемся. Завтра дадим ответ.
На следующий день Андрей уже один стоял в кабинете секретаря и слушал его негромкие слова: — Будете строить образцовую МТС. Мы верим в ваши возможности сделать ее действительно образцовой. Но вам понятна та ответственность, которая ложится на вас? У вас будет лучшая, крупнейшая МТС в области; нам важно, чтобы за несколько лет, к тому времени, когда в других районах будут выстроены такие же МТС, в области уже был поучительный опыт работы, опыт умелого, правильного использования крупного узла механизации сельского хозяйства. Значение той задачи, которую мы ставим перед вами, выходит за пределы района. Сумеете справиться с ней — беритесь, не находите в районе возможности для ее разрешения — говорите прямо.
— Сумеем, — подумав, ответил Андрей.
Вспоминая этот разговор, Андрей все ускорял шаги, пока сам не заметил этого: «Что же теперь бегать из угла в угол? Трудно? Да. Выполнимо? Да. Так надо же думать об этом, думать ясно, точно, конкретно. Надо сорганизовать мысли».
Трудности и мелочные неполадки были так многочисленны, что порой казалось, он завязнет в них, как увязают в болоте. Ему хотелось яснее представить себе будущее, провести к нему сквозную линию конкретных дел и мероприятий, а сотни нерешенных вопросов осаждали мозг, мысли шли вразброд.
«Половина тракторного парка требует полного обновления. Высоцкий подсчитал среднегодовое количество поломок и простоев за три года. Цифра невероятная! Вопрос с кадрами… Трактористами МТС укомплектована на семьдесят процентов, и те в большинстве молодые, неопытные. А МТС должна стать образцовой: у нее должно быть наименьшее по области количество простоев и поломок, наибольшая механизация полевых работ, наибольшая экономия горючего… Опять я бегаю по комнате. Распустил нервы. Хоть бы Валентина была здесь! Что же кружиться по комнате? Пойду в райком: там мне лучше работается».
Он захлопнул двери своей пустынной квартиры и зашагал к райкому.
Через две недели Валентина сдала дела новому агроному, распрощалась с первомайцами, погрузила свои чемоданы в машину и двинулась в путь.
«Домой, — думала она. — Наконец домой».
Тяжело было расстаться с любимой работой, с людьми, с которыми она сроднилась, но радовало то, что, наконец, осуществляется давнишняя мечта о нормальной семейной жизни, без разлук и разъездов.
«Месяца два я буду сидеть дома, готовить ему обед, думать только о нем, заботиться только о нем и, главное, видеть его рядом днем и ночью!»
— Наконец-то везу вас к Андрей Петровичу насовсем! — весело сказал шофер. — Весь район за секретаря болеет. Работает человек, как машина, а домой придет — один, как сыч. Жалко человека! Я шофер, я не секретарь, а и я не согласился бы на такую жизнь. Я домой приеду— у меня в доме порядок, ко мне жена с подходом: «Ванечка, Ванечка!» А у вас что же за жизнь? Один на машине в одну сторону, другая на коне в другую.
— Сами мы не дождемся этого часа, Ваня. И ведь всю жизнь, с первого дня свадьбы нашей, все порознь… Заедем, на минутку на МТС, меня зачем-то вызывал Прохарченко.
МТС, как всегда, встала среди полей, неожиданная в их безмолвии, многолюдная, разноголосая. Прохарченко встретил Валентину во дворе.
— Пойдем, пойдем, племянница, — таинственно сказал он Валентине. — Есть на что посмотреть! Пойдем, пойдем, пойдем…
— Да что такое, дядя? Куда вы меня ведете? – Прохарченко, не отвечая, шагал по двору. Он завел ее за мастерские, и там, под новым навесом, Валентина увидела пятнадцать новеньких «с иголочки» тракторов. Они стояли, как на параде, на равных интервалах друг от друга, и по одному этому видно было, как любовно их выстроили здесь. Все они были повернуты в сторону полей и, казалось, ждали только сигнала, чтобы двинуться.
— Сильно? — спросил Прохарченко.
— Красиво! — ответила Валентина. — Красиво же, дядечка!
— Пойдем!
— Я еще не нагляделась!
— Пойдем, пойдем, пойдем! – Он привел ее в слесарный цех.
Три новых сверлильных станка и новый гидропресс стояли по обеим сторонам широкого пролета.
— Не цех — картина! — сказал Прохарченко — Нет, ты спроси меня: кто такой Прохарченко, директор МТС или директор завода? И я тебе честно скажу: «Я не знаю, кто я». — Широким жестом он указал на станки. — Металлургия!
Они прошли дальше — в механический цех. Группа людей, не то трактористов, не то рабочих, собралась у одного из станков.
— Здорово, металлурги! — сказал Прохарченко. — Об чем разговор?
— Со шкивками вентилятора не сориентируемся, — сказал механик.
У Валентины даже защекотало в ладонях. Она не была специалистом в технике и поэтому особенно гордилась своими небогатыми техническими познаниями. Еще в студенческие годы на практике она присматривалась к тому, как реставрировали шкивки, и теперь ей было лестно блеснуть своими познаниями и почувствовать себя нужным человеком в среде «металлургов».
— Я видела, как на Люблинской МТС реставрировали шкивки, — заявила она уверенно и стала рассказывать.
— Как, как? — обернулся к Валентине механик. Она объяснила еще раз.
— Это мысль… — сказал один из рабочих. — Попробуем?
Валентине хотелось остаться и посмотреть, как будут осуществлять ее идею, но Прохарчеико все тащил ее куда-то.
— Пойдем, пойдем. Хороши? — словно мимоходом, указал он на тракторы.
— Птицы! — сказала Валентина. — Говорят, что они неуклюжие, а на мой взгляд, только дай им знак — полетят!
Прохарченко весело подмигнул ей:
— Вот я и подаю команду: «К полету приготовься!» Валентина не поняла намека, таившегося в его словах.
Он привел ее в кабинет старшего агронома, усадил в кресло и сказал так, словно преподносил ей подарок:
— Ну вот, Валюшка, и сидеть тебе здесь!
— Как так? — не поняла Валентина.
— Утвердили нам должность агронома-семеновода. Подумали тут, посоображали: лучше тебя кандидатуры нет. Хоть ты и молода, хоть ты мне и племянница, а прямо скажу: по отцу пошла, березовская косточка! Мы на тебя полагаемся, и молодость твоя — нам не помеха! Мы к тебе за этот год присмотрелись и поручимся за тебя.
Валентина засмеялась нервным, испуганным смехом:
— Что вы, дядя? Так сразу…
Он не дал ей договорить: — Ты видела, какая сила? Народ наш ты знаешь! Будем с тобой, племянница, выходить в передовые МТС. Не меньше двадцати центнеров урожая по МТС — вот цель!
Валентине хотелось прервать его: «Не надо, дядя, не сбивайте меня, не тревожьте. У меня все уже решено, обдумано — но Прохарченко не давал ей вымолвить ни слова. Он считал, что оказал ей честь и осчастливил ее приглашением работать на МТС, и никаких сомнений на этот счет у него не возникало. Он смотрел на нее глазами благодетеля и ожидал восторгов и благодарности. Валентина была в смятении. Взять в свои руки всю эту силу — десятки тракторов, сотни людей, тысячи гектаров земли! Работать с Прохарченко, а кто такой Прохарченко, она знала и была уверена в том, что рано или поздно, но его МТС будет образцовой. Все это было таким неожиданным, большим, что голова у нее кружилась и ей хотелось одновременно и хвататься за эту работу и бежать от нее.
— Дядя… — кое-как выдавила она из себя. — Я хотела работать в Угрене…
— А что ты там будешь делать? – Она растерялась.
«В самом деле? Что я там буду делать? Здесь сотня тракторов и комбайнов. Какая сила! Что же я растерялась? Что мне сказать? Как ответить?»
— Что ты там будешь делать? — настойчиво повторил Прохарченко.
— Я в райзо… — неопределенно сказала она.
— В райзо! Сама же говорила «отжившая категория», инспекторская работа, а тут… Ты только погляди! — и снова она смотрела в окно, и от машин рябило у нее в глазах.
«Уходить скорее надо! — в отчаянии думала она. — Пропадаю. Ведь я же соглашусь! Ведь я же, дурочка, как пить дать, соглашусь, если просижу здесь еще пятнадцать минут! А как же Андрейка? А как же дом? Опять разлука и кочевая жизнь? Так все было хорошо и спокойно, решено и обдумано! Так все было чудесно! И зачем только я сюда заехала? Бежать скорее отсюда!.. Ведь я же такая глупая, такая бесхарактерная!.. Бежать надо скорее, пока я еще не согласилась!»
Она хотела встать, но в комнате появился старший механик.
— Валентина Алексеевна, похоже, что получается со шкивком. Погодите, не уходите. Я хочу вам показать.
Она разговорилась с механиком, за это время Прохарченко куда-то исчез, а в комнату вошли несколько трактористов, старший агроном и знакомый Валентине председатель одного из ближних колхозов.
— На каком это основании Белавину работать на новом, а мне на старом? — говорил агроному невысокий, худенький тракторист. — Мы с ним в одно время одинаковые получили ХТЗ, он свой до утиля довел, а я свой уберег, так его на новый пересаживают, а мне на старом работать! Чем он передо мной взял — криком взял?
— А ты думаешь, все тебе да тебе! — возразил хорошо известный Валентине тракторист Белавин. — Думаешь, в газету про тебя написали, так теперь на тебя богу молиться? Зазнаешься! Не одному тебе новые трактора!
— Это Белавину-то новый трактор? — вскипела Валентина. Ее раздражение на сложность и неопределенность своего положения и на самое себя искало выхода. Она вплотную подошла к Белавину. — Это ему-то новый трактор?! У него подшипники на каждом гоне плавятся, да что там подшипники! Ему горючее и смазочное лень профильтровать. А видали, что у него творится под отстойниками? — обратилась Валентина к агроному. — Не видели? А я видела! У него горючее лужами стекает под отстойники, а ему и повернуться лень! Я ему летом в борозде говорю: «Горючее же подтекает». А он мне отвечает:
«Без тебя знаю». Он всему сельсовету известен как последний халтурщик. Как же бракоделу новый трактор доверить?
— Ну, ну, потише! — угрожающе сказал Валентине Белавин.
Но Валентина уже сорвалась и не могла остановиться. Волосы выбились ей на глаза, и она не догадывалась спрятать их под шапочку, а только встряхивала головой и продолжала говорить:
— Людей, которые так, как Белавин, обращаются с машинами, судить надо, а не новые тракторы им доверять!
— Вот, вот, — одобрил Валентину председатель колхоза, — а МТС за нашим колхозом этого Белавина закрепила. Я прошу: «Дайте нам Огородникову или Киселева». «Они, — говорят, — к вам нейдут». Как это нейдут? А где на МТС дисциплина?
— Ну и вы тоже хороши! — накинулась Валентина на председателя. — Правильно делают трактористы, что к вам не идут. Летом случайно попала я к вам в колхоз. Вхожу в избу, смотрю, из-под стола ноги торчат. «Чьи это ноги?» — спрашиваю — «А это, — говорят, — трактористовы ноги. Это, — говорят, — тракторист из ночной смены под столом отдыхает». Это называется отдыхает! Поставили вы трактористов на постой в избе, где повернуться негде, ни постелью не обеспечили, ни питанием. Я к вам пошла, а вы пьяный лежите с ногами на кровати. Помните вы этот факт или забыли? Хотела я вас за ноги да под стол, а тракториста на ваше место, да руки у меня не дошли!
— Воюешь, Валентина Алексеевна? — услышала Валентина веселый голос Прохарченко. — Всем достается? Пойдем поглядеть, как шкивок реставрируют по твоему рецепту.
«Что я раскричалась? Баба бабой! — спохватилась Валентина. — И разве с крика начинают работу на новом месте? А разве я собираюсь начинать? Я же совсем не собираюсь! Что же мне делать? Ничего не понимаю».
Но ей не дали размышлять.
— Рад вас видеть, Валентина Алексеевна, — говорил старший агроном. — Садитесь же, что вы стоите!
Она села на стул против агронома и сразу почувствовала себя ученицей. Она была еще школьницей, когда агроном Вениамин Иванович Высоцкий уже пользовался в районе широкой и доброй славой. В Угрене стоял его дом, окруженный удивительным садом, в котором росли невиданные в Угрене сливы, и многоцветные георгины, и странные, маленькие желтые, похожие на виноград, помидоры. Валентина вместе с другими угренскими ребятами иногда забиралась на забор, чтобы полюбоваться невиданными сокровищами, и случалось, что агроном вел ребятишек к себе, угощал сливами и помидорами. Тогда он был такой же корректный, неизменно спокойный, с ласковыми усталыми глазами и с седыми висками. В детстве он казался Валентине мудрецом и волшебником, и след от детского благоговения перед ним все еще сохранился в ее душе.
«Все такой же, — думала она. — Лет двадцать прошло с той поры, а он почти не изменился: и те же седины, и тот же бобрик на голове, и даже галстук такой же — синий в полоску. Могла ли я думать, когда лазила к нему на забор, что мне придется работать с ним? Ох! Но я же не буду, не буду здесь работать!»
— Вы помните, как я к вам на забор лазила и как вы меня кормили сливами? — сказала она.
— Помню, помню. Верткая такая была, с исцарапанными ногами.
— Я вашей жены боялась: она мне ноги мазала иодом, мне щипало. А вас я любила.
— Приятно слышать! — сказал Высоцкий. — Видите, с каких хороших слов мы начинаем работать вместе!
Валентина чувствовала, что какая-то неодолимая сила затягивает ее, и пыталась сопротивляться.
— Я никак не смогу работать на МТС… — начала она, но ее перебил председатель колхоза:
— Так как же с культивацией и боронованием, Вениамин Иванович?
— Давайте, Валентина Алексеевна, посмотрим наши планы вместе. В связи с прибытием новых тракторов мы пересматриваем планы.
Он уловил ее протестующий жест, но настойчиво продолжал:
— Нет, нет, безотносительно к тому, где вы будете работать. Просто посоветуемся как два агронома.
Он ознакомил Валентину с планами:
— В южной, безлесной части нашего района земля созревает раньше, в северной — позже. Учитывая это, я разработал своего рода тактику переброски больших тракторных соединений, если так можно выразиться, — легкая улыбка придала шутливый оттенок его словам. — В первые весенние дни основная масса тракторов работает в самой южной части района, потом происходит последовательное перемещение к северу. Эта разработанная мною узловая система создаст большие удобства и для агрономического надзора, и для ремонтно-техническои помощи. Вот примерный маршрут перемещения основной нашей силы.
Он протянул Валентине лист ватмана с четко выведенной линией маршрута. Он, видимо, гордился им, а Валентина представила себе движение десятков тракторов с юга района на север и поняла его гордость.
— Это и в самом деле красиво, Вениамин Иванович. Движутся, как танковая колонна!
Ему, видимо, было приятно то, что, она поняла его, он улыбнулся, и на его впалых щеках образовались две крупные складки.
Покончив с планами, он сказал:
— Сейчас я вам покажу интереснейший материал! — С торопливостью, не похожей на его обычную сдержанность, он полез в стол и извлек оттуда две синие аккуратно завязанные папки. — Это анализ работы нашей МТС за последние три года. Не преувеличивая, скажу, что такого анализа вы не найдете ни на какой другой МТС!
Шелестели листы глянцевой бумаги, плыли перед глазами столбцы цифр и Валентина поражалась тщательности кропотливого анализа, его логичности и последовательности.
— Цифры простоев и анализ этих цифр, — говорил Высоцкий. — Простои по вине МТС и по вине колхозов. Анализ качества различных марок тракторов на основании простоев. Простои из-за поломок материальной группы и расплавки подшипников.
Высоцкий увлекся, улыбался, хмурился, шевелил бровями так, что начинал двигаться седой ежик волос на голове. Валентина с детства помнила его привычку: увлекшись, хмуриться и усиленно шевелить бровями, — и сейчас эта привычка почему-то казалась ей необыкновеннo привлекательной. Нравилась ей также и его улыбка — широкая и неумелая улыбка редко улыбающегося человека. Видно было, что листы эти — его любимое детище и он рад случаю поговорить о нем.
— Видите, Валентина Алексеевна, на основании одних этих цифр можно сделать весьма убедительные математически обоснованные выводы о качестве различных тракторов, о слабых и уязвимых узлах каждой марки, а также и преимуществах того или иного метода организации ремонтных работ.
— Интересно, основная масса простоев идет за счет определенной группы трактористов или у всех простои примерно одинаковые?
— Для этого не требуется математических выкладок, — улыбнулся Высоцкий. — Мы же все знаем, что у нас есть плохие и есть хорошие трактористы.
Валентина долго и с увлечением разбиралась в материалах Высоцкого, потом механик повел ее смотреть на реставрацию новых шкивков, потом она говорила с трактористами, и все уже обращались с ней, как со своим человеком.
Уехала она с МТС только тогда, когда шофер умоляющим тоном сказал ей:
— Валентина Алексеевна, ведь мне к трем заказано дома быть, исполкому нужна машина, а теперь пятый час!
— Значит, через два дня оформляешься? — сказал ей Прохарченко так, как будто дело было решено.
— Без меня меня женили. Что же я теперь Андрейке скажу? — жалобно ответила Валентина, однако глаза ее, не отрываясь, смотрели на строгие ряды тракторов, выстроившихся под навесом.
Машина тронулась.
— Скоро пять часов! — упрекнул ее шофер. — Ругать же меня будет Андрей Петрович! Он вас к обеду ждал.
«Это, называется, едет женщина домой… Едет жена к мужу… — горестно думала Валентина. — Но ведь можно еще передумать. Что скажет Андрейка? И зачем я заехала на эту МТС! Интересный анализ сделал Вениамин Иванович. Надо подумать над ним… Как у них получится второй шкивок? С первым у них не ладилось! А какое мне дело до всего этого? Страшно большое дело!»
Андрей встретил ее дома. Он сам таскал ее чемоданы из машины, суетился, хлопотал, сам накрыл на стол и усадил ее обедать:
— Ну вот, Валька, теперь мы каждый день будем сидеть за столом вот так — друг против друга!
Она не знала, с чего начать разговор. «Как его огорчить? Есть не могу. Кусок нейдет в горло. Начну просто разговаривать о МТС».
— Ты знаешь, Андрейчик, — сказала она преувеличенно легкомысленным тоном, — я задержалась на МТС. Какая это силища! И как там интересно! Правда, интересно?
— Еще бы! — от души согласился Андрей.
— Вот… я и говорю… Ты знаешь… агроном, оторванный от МТС, — это уже не то… это уже что-то такое… устарелая… отживающая категория.
— Это ты хватила через край!
— Я думаю, Прохарченко через год-два выведет свою МТС в передовые.
— Кто же в этом, сомневается! Прохарченко через год-два станет Героем!
— Станет, если у него будут дельные помощники.
— Штаты им утвердили. Подберет себе помощников.
— Андрейчик, вот я и решила стать одним из этих помощников.
— Ты?
— Да. Ты только не огорчайся!
Он положил ложку и сразу сделался серьезен:
— Валя, но ведь это значит опять та же самая жизнь с бесконечными разъездами.
— Но МТС ближе, чем колхоз.
— На пять километров!
— Пять километров — это много.
Они забыли об еде. Валентина подошла к Андрею, обняла его за плечи, присела на ручку его кресла. Он не ответил на ее ласку, отстранился, и впервые в жизни она увидела его раздраженным.
— Ты знаешь, Валя, я не мещанин и не обыватель. Когда это было необходимо, я сам отправил тебя в колхоз, не посчитался ни с тобой, ни с собой. Но сейчас? Кому это необходимо сейчас? МТС? Мы найдем для МТС хороших агрономов! Сейчас нам есть из кого выбрать. Для чего же сейчас нужна эта жертва?
— Это совсем не жертва. Это нужно для меня.
— Для тебя?
— Да.
— Зачем?
— Затем, что это как раз та работа, которая мне по душе. Около ста машин! Крупнейшая МТС в области. Такой директор, как Прохарченко. Такой старший агроном, как Высоцкий. Они же мне, молодому агроному честь оказывают, приглашая меня. А какие там мастерские! Какие станки!
— Ты думаешь о станках… Но ты совсем не хочешь думать о муже! Валя, ведь я человек…
— Конечно…
Он освободился из ее рук, пошел в другой конец комнаты и стал тщательно застегивать пуговицы на пиджаке. По этому жесту она поняла, что он взволнован. Когда он волновался, то молчал, застегивал пуговицы и начинал медленно тщательно причесываться.
«Сейчас вытащит гребенку из пиджака», — с жалостью и с любовной насмешкой подумала она. Он действительно вынул маленькую зеленую расческу и принялся старательно расчесывать кудри.
— Валя, — сказал он, кончив причесываться, — мне иногда кажется, что ты не любишь меня. Нет, не не любишь, это, конечно, глупости, но мало любишь. Я понимаю разлуку, когда она необходима, но когда никакой необходимости нет? Имею я, наконец, право через десять лет после женитьбы прийти домой и увидеть дома собственную жену, которую я люблю и о которой тоскую? Как ты хочешь, а у меня такое впечатление, что ты сейчас эгоистична и не думаешь обо мне. Да. Ты эгоистична. Да. Мне предстоит трудный и решающий год. Может быть, самый трудный и решающий в моей жизни. В этом году я или должен вывести район в число хороших, или… или я не сдержу слово коммуниста. Имею я право хотя бы в это особо трудное для меня время иметь нормальную семью, иметь жену рядом с собой?
— Андрейка, ты говоришь, как настоящий обыватель!
— Ну вот, — сказал он обиженно. — Договорились! Спасибо! Заработал!
Она увидела, как дрогнули его щеки, брови и напряжение почувствовалось где-то у висков, в углах бровей, глаз. Он прошел в кабинет. Через минуту Валентина вошла к нему. Он стоял спиной к ней у стола и рылся в бумагах. Вся его фигура и даже хохолок на макушке имели обиженное выражение. Она посмотрела на него с нежным превосходством женщины.
«Какие они все все-таки дети, даже самые умные из них!..»
Она снова обняла его за плечи.
— Дорогой мой, ведь это же совсем близко. Мы будем все время вместе. Я каждый день буду приезжать домой. Мы будем часто-часто видеться.
— Годовой опыт показал нам, как мы «часто-часто» виделись!
— Годовой опыт показал нам, как мы были счастливы.
Слова тронули его, и он еще не очень охотно, но все же ответил на ее ласку: сжал ее пальцы.
— Андрейчик, там же будет такой размах и масштаб работы, какой мне еще не снился. Мне же интересно! — она вспомнила ту сцену, которая произошла между ними в день ее приезда в Угрень, те доводы, которыми он убеждал ее, и лукаво продолжала, спрятав улыбку: — Дорогой, почему ты не хочешь понять этого? Расстояние в какие-то двадцать километров! Машина в нашем распоряжении. Ну, чего тут расстраиваться? Ну, из-за чего тут делать трагедии?
Он уловил лукавство в ее тоне, посмотрел на нее, увидел смеющиеся карие глаза, вспомнил, что эти же самые слова он твердил ей больше года назад, и не смог не улыбнуться.
Ласково, но решительно он отвел Валентинины руки и прошел в спальню. Валентина, сидя на ручке кресла, смотрела ему вслед. Он выглядел утомленным и шел несвойственной ему, усталой, шаркающей походкой. Она впервые в жизни увидела и в этой походке и во всей его фигуре сходство со своим свекром и впервые подумала, что молодость — не такое неотъемлемое качество Андрея, как ей казалось, и что придет такое время, когда ее муж перестанет удивлять окружающих своим мальчишеским видом. Ей стало жаль его, и она прошла за ним в спальню. Он лежал на диване, полузакрыв глаза. Его обида на нее не проходила.
Из-под опущенных век он смотрел на Валентину. «Ходит. Подошла к этажерке, собирается читать. И не думает о том, что сделала мне больно. Думает о своей работе, об МТС, но не обо мне. У нее своя жизнь…»
Валентина никогда не была поглощена целиком семьей, у нее всегда был свой самостоятельный мир. Андрей знал это, и постоянное соседство этого кипучего и веселого мира Валентины обычно казалось ему освежающим, но сегодня оно огорчило его.
«Бывают женщины, способные до конца раствориться в близком человеке, слиться с ним. Валька все-таки живет «сама по себе». Но что же мне делать, если я люблю ее? Люблю, быть может, именно за это. И ничего, брат, с этим не поделаешь. Люблю. А помощи больше не попрошу. Хватит одного такого разговора, как сегодня».
Мать Андрея любила рассказывать знакомым, что первая связная фраза, которую сказал ее маленький сын, состояла из двух слов: «Я сам».
Эти упрямые слова Андрей пронес через всю жизнь.
И сейчас, лежа на диване, обиженный Валентиной, он повторил их:
«Опять затылок разболелся. Попросить Вальку разыскать в шкафу пирамидон? Я сам скорее найду, и не к чему демонстрировать ей свои болезни. Еще подумает, что хочу ее разжалобить».
Он встал, принял пирамидон и бодро сказал Валентине:
— Валентинка, отправляйся в кабинет со своими книгами, я хочу на часок уснуть.