Гондола австрийского губернатора Венеции, графа Черни, приближалась к борту английского фрегата «Нортумберлэнд».
Малиновый с золотыми кистями балдахин скрывал от любопытных взоров маленькую фигуру старичка в зеленом, шитом серебром мундире. Телохранитель, черноусый фанариот, выпрямившись во весь рост, стоял лицом к балдахину, скрестив на груди загорелые руки. Два гребца в парадных одеждах широкими взмахами весел рассекали воды лагуны. С капитанского мостика следили в зрительную трубу за гондолой. Белое облачко, и глухой удар долетел до ушей графа Черни. Салют… Он насчитал семнадцать выстрелов и приятно улыбнулся. Достойный салют в честь губернатора Венеции… Затем он разглядел на фок-мачте фрегата, рядом с британским, австрийский флаг. Положенные по статуту почести отданы. Гондола приблизилась к трапу. Покачиваясь на тоненьких ножках, граф Черни ступил на ступеньку. Ветер шевелил фалды его мундира, и сзади он был похож на бронзового жучка, ползущего по борту фрегата.
Граф Черни отдавал ответный визит сэру Чарльзу Кларку, британскому дипломату, направляющемуся в Константинополь.
Кларк и его гость сидели в адмиральской каюте, расположенной на корме фрегата. Сквозь хрустальные стекла багряные лучи солнца золотили темный полированный дуб, медные, привинченные к потолку масляные лампы и оружие — острия дротиков, стрел, топоров, симметрично развешенных на розовом индийском ковре. Русское ядро, пробившее борт фрегата три года назад в Финском заливе, было вделано в стену, как напоминание о недоброжелательной встрече в русских водах.
Граф Черни с любопытством разглядывал сэра Чарльза Кларка, его желтовато-смуглое лицо, тусклый взгляд исподлобья и ненатуральную, застывшую улыбку.
Граф Черни выразил гостю сожаление по поводу того, что дорогой гость в скором времени покидает Венецию.
— Я не первый раз в этом странном городе. Это очень удобное место для опасных людей?
Граф Черни не ожидал, что британский дипломат без всяких околичностей заговорит о том, для чего он приехал. Галантный иезуит полагал, что много времени уйдет на взаимные любезности, на пустейший разговор о прелестях Венеции.
— Кажется, вы пережили несколько неприятных минут в соборе, когда вас собирались…
И Кларк провел пальцем поперек горла.
Тогда граф Черни решил, что он имеет дело с самоуверенным и неумным господином, как многие из англичан, с которыми ему пришлось иметь дело, притом с грубияном, не способным понять тонкость и сложность политики в этих краях.
Граф Черни вздохнул и покачал головой:
— Когда его величество предложил мне ехать в Венецию, сэр Чарльз, я знал, что меня ожидает… Я прежде всего направился в Рим, преклонил колени в соборе святого Петра и облобызал стопы его святейшества…
«Ханжа и иезуит…» — подумал Кларк.
— Приехав в Венецию, я увидел то, что превзошло все мои ожидания. Итальянские, греческие заговорщики, якобинские шайки… Надо иметь много терпения, чтобы справиться с ними.
— И много денег, — сказал британский дипломат.
— И много денег, — согласился граф Черни.
— Я слушаю вас, граф, и прошу продолжать.
Впрочем, словоохотливого старика не надо было подбадривать:
— Венецианская республика оставила нам дурное наследство. Этим дряхлым вельможам легко было управлять: выследить французского или испанского шпиона, поймать авантюриста, вроде кавалера де Сенгальт, или безбожника, не верующего в святое причастие, послать наемного убийцу владетельному князю — это было не так уж трудно… Притом каждый оборванец, каждый гондольер или девчонка с Пьяцетты трепетали, когда видели сбира. О тайном совете говорили со священным трепетом, все содержатели игорных домов и шулера жили и богатели с благословения тайной полиции…
Графу Черни показалось, что его не слушают, но он приметил, как подрагивало колено Кларка и светился глаз из-под опущенного правого века.
— О, этот город! — продолжал граф Черни, — далматинцы, корфиоты, фанариоты, мальтийцы, иллирийцы, турки, греческие корсары, алжирские корсары, каталонцы, я не говорю уже о неаполитанцах и пьемонтцах, о еретиках, бежавших из области его святейшества — папы. Гнездо ос и шершней, сэр Чарльз! И даже поляки! В годы якобинского конвента здесь обосновалось тайное общество польских заговорщиков и они посылали своих эмиссаров в Литву и Галицийскую область… Вы должны мне сочувствовать, сэр Чарльз Кларк. Неправда ли?
— О да, — не совсем внятно ответил сэр Кларк, — моя служба проходила в северных странах. Левант и страны Востока для меня terra inkognita.
— Тогда вы можете постигнуть всю пагубность политики государей, которые вместо того, чтобы гасить мятежные страсти — разжигают их…
«Куда он клонит? — подумал британский дипломат. — Куда гнет болтливый старикашка, ханжа и иезуит?»
Граф Черни поучал британского дипломата ласково и снисходительно, как поучает учитель неспособного ученика из богатого родовитого дома.
— Я говорю о России. Со времен царя Петра славянские племена привыкли видеть в северном колоссе своего покровителя и заступника. Собираясь в поход на турок, он отправил посольство в Черногорию и призвал черногорцев к восстанию. И они тотчас послушались и восстали против своих турецких владык. Дочь Петра, Елизавета, взяла на свое иждивение славянские церковные школы, священники ортодоксальной православной церкви были верными слугами императрицы Елизаветы. В царствование Екатерины ее приближенный, брат фаворита, Алексей Орлов прибыл будто бы для лечения в Италию и основал здесь, в Венеции, прибежище для заговорщиков-славян…
Всё это сэр Чарльз Кларк отлично знал и без графа Черни, но он следовал золотому правилу дипломатов — делать вид, что ты не знаешь того, что тебе отлично известно, и, наоборот, всячески показывать, что тебе известно то, о чем ты не имеешь понятия. Еще Бомарше в «Женитьбе Фигаро» отметил эту привычку дипломатов. Потому британский дипломат терпеливо ждал, пока иезуит выговорится и, в конце концов, может быть расскажет нечто полезное. Но граф Черни не унимался:
— …его католическое величество мой император и его предшественник не раз были обеспокоены взрывом мятежных чувств христианских подданных султана, особенно после того, как революция во Франции воскресила надежды греков. Как бы там ни было, тайное подстрекательство славян подданных блистательной Порты, его величества султана, есть призыв к бунту против законной власти. Для чего нам терпеть незаконные стремления греков освободиться из-под власти турок? Мы находимся в дружественных отношениях с его султанским величеством. Мы не можем допустить, чтобы Венеция стала прибежищем греческих мятежников. Венецианская республика не имела сил препятствовать этим козням. Иное дело теперь, когда Венеция присоединена к австрийским владениям…
Старик, видимо, устал. В каюте было душно, он вытер кружевным платочком лоб и вдруг уставился на странный предмет, поставленный на полке и накрытый стеклянной призмой. Под стеклом виднелось нечто похожее на плод, разрисованный желтой и зеленой краской.
— Вы помните, — отдышавшись продолжал гость, — что по Бухарестскому трактату Россия добилась некоторых прав для славян, состоявших под турецким владычеством. Однако Бухарестский трактат превратился для турок в ничто, как только Наполеон вторгся в Россию в двенадцатом году. Турки учинили славянам справедливое возмездие…
Как ни был равнодушен сэр Чарльз Кларк к участи славян, ему все же показалось странным то чувство удовлетворения, которое, по-видимому, испытывал иезуит при воспоминании об этой ужасной расправе. Все-таки турки резали христиан, и доброму христианину не следовало забывать об этом. Однако британский дипломат не перебивал своего собеседника и молча следил за взглядом иезуита, а иезуит не мог оторвать глаз от странного предмета под стеклянной призмой.
— Каждый день приносит мне, коменданту Венеции, новые тревоги. Вчера утром мои люди арестовали в харчевне, вблизи церкви Санта-Мариа Глориоза, неизвестного, за которым следили уже две недели. Человек, которому он назначил свидание, был некий грек по имени Макридис, нам удалось взять и его. Он недавно прибыл из южной России… Мы узнали, что в Одессе недавно образовалась гетерия, имеющая целью освобождение подвластных Турции земель, во главе ее греческие негоцианты Скуфас и Ксантос, болгарин Афанасий Цакалов…
Сэр Чарльз Кларк несколько оживился.
— К сожалению, это всё, что нам удалось узнать от Макридиса.
— И он до сих пор упорно молчит?
— Наоборот, он был вполне откровенен… Но мы не смогли уберечь его от удара кинжалом… Он был убит прошлой ночью из мести членами гетерии. Но неизвестный, который назначил ему свидание в харчевне, попал в наши руки.
Должно быть, эта история заинтересовала британского дипломата, глаза его вдруг открылись, и черные зрачки уставились на графа Черни.
— Человек, которого мы схватили, уже тридцать шесть часов сидит в тюрьме под свинцовой кровлей, но до сих пор он не сказал ни слова. Редкий узник может выдержать сутки под свинцовой крышей, особенно в такую жару, но он молчит. В конце концов, эта история касается скорее турок, чем нас. Мы желаем одного, чтобы эти господа не устраивали своих заговоров в Венеции и не возмущали греков против законной власти.
Какая-то еще не совсем ясная мысль возникла в мозгу британского дипломата.
— Что же вы намерены сделать с этим человеком?
— С первым же кораблем мы отправим его к туркам. Эти, я думаю, заставят его говорить…
Вдруг граф Черни поднялся и, протянув сухую руку в разноцветных перстнях, указал на странный предмет под стеклом:
— Не будет с моей стороны невежливым любопытством спросить, что это за странный предмет?
Сэр Чарльз Кларк тоже встал и осторожно снял стеклянный футляр.
— Это редкая вещь… Высушенная голова полинезийского вождя. Воинственные дикари сохраняют головы убитых врагов как трофеи. Посмотрите, как искусно засушена эта голова, сохранилось даже выражение лица — свирепое и вместе с тем страдальческое.
— Великолепно! — восхитился граф Черни. — Кто бы мог подумать, что эти дикари умеют делать такие забавные вещицы.
— История, которую вы рассказали, очень интересна, — опуская стеклянный колпак, сказал Кларк, — при случае я расскажу о ней великому визирю. Это будет еще одно доказательство дружелюбия и заботы вашего превосходительства о сохранении дружбы между вашим императором и его султанским величеством. Возвратившись в Лондон, я почту своим долгом рассказать лорду Кэстльри о вашем усердии и заботах о сохранении мира между державами Европы и блистательной Портой. Британский кабинет не замедлит выразить императору Францу и князю Меттерниху чувство искренней благодарности…
Граф Черни размяк… Приложив руки к сердцу, он низко поклонился Кларку. Наконец-то этот хмурый англичанин оценил его заслуги.
— Дорогой мой… — он на мгновение замолк, как бы обдумывая то, что хотел сказать, — мне бы хотелось… мне бы хотелось оказать вам небольшую услугу. Вы сами сказали, что впервые выполняете дипломатические поручения на Востоке. Вы еще не изучили души этих варваров, надо уметь расположить их к себе с первых слов, с самых первых шагов. Мне кажется, для вас будет полезно… если вы в трюме вашего фрегата повезете в Константинополь необычный подарок… Я не сомневаюсь в том, что вы везете великому визирю всё, что пленяет этих наивных детей Востока — драгоценное оружие, бриллианты… Но я уверен в том, что великому визирю понравится, если именно вы доставите ему заговорщика, злейшего врага блистательной Порты, неизвестного, о котором я вам говорил… Мне ничего не стоит доставить его вам под надежной охраной на фрегат. Для чего мне ожидать турецкую фелуку, когда она еще придет в Венецию?..
Сэр Чарльз Кларк сразу оценил пользу, которая могла произойти от этого предложения. Однако он из приличия помедлил и пожевал губами:
— Только для того, чтобы угодить вам, граф…
— Разумеется, вы избавите меня от лишних забот… — граф Черни встал. — Да, мой друг, — сказал он, вздыхая, — и подумать только, что находятся светские дамы, которые покровительствуют заговорщикам, тайно принимают их у себя. Когда вы были в театре Сан-Мозе, вы, возможно, обратили внимание на двух красивых дам. Одна из них — графиня Грабовская — украшение Венеции.
— Они сидели в ложе, справа от меня, — с необычной для него живостью заговорил Кларк, — очаровательная особа, я даже имел намерение явиться с визитом к этой даме.
— Увы, к моему сожалению, я вынужден просить графиню покинуть Венецию, — со вздохом сказал граф Черни. — Я получил строгий приказ из Вены… Между тем, богатство и связи этой госпожи делают это поручение крайне неприятным для меня.
Разговор этот происходил уже на палубе, у трапа…
Кларк оставался на палубе, пока гондола не отчалила. Приподняв завесу балдахина, граф Черни слегка помахал рукой Кларку. Он долго смотрел в сторону фрегата. Последние лучи заката зажглись на хрустальных стеклах и бронзовых дулах пушек. Казалось, некое чудовище глядело на Венецию множеством алчных кроваво-красных глаз.
Сэр Чарльз Кларк вернулся в каюту. Он успел обдумать предложение австрийского коменданта Венеции. В самом деле, почему бы не доставить заговорщика в Константинополь, это будет лишнее доказательство дружелюбных чувств британского дипломата, питаемых им к великому визирю и блистательной Порте.
Следовало бы как-нибудь отблагодарить старичка-иезуита… Он задумался и вдруг усмехнулся. Тотчас же он приказал положить засушенную голову полинезийского вождя в красивый ларец и отправить в палаццо графа Черни. Он решил, что иезуит заслужил этот странный подарок. Затем он отправил своего секретаря в палаццо Манин к графине Грабовской с письмом, в котором почтительно просил графиню разрешить ему посетить ее, когда ей будет угодно.
…Грабовская решила покинуть Венецию. В палаццо Манин было устроено прощальное празднество. Тысячи свечей осветили большую залу, отражаясь во множестве зеркал. Дворец наполнился зваными и незваными гостями. Гремела музыка; английские офицеры с фрегата «Нортумберлэнд» пили, как лошади, лакрима-кристи, доставленное по этому случаю из папской области. Австрийские гусары танцевали с балетными танцовщицами. На другой день Витович с грустью подсчитывал, во что обошелся праздник, а его нерасчетливая хозяйка все еще не решила, куда она поедет из Венеции.
В то утро во дворец Манин пожаловал новый гость — сэр Чарльз Кларк, британский дипломат.
И когда этот пожилой, уже несколько обрюзгший человек, с сонным выражением лица, появился во дворце Манин, ни сама Анеля, ни Катя Назимова не могли предполагать, какое значение будет иметь его визит в жизни Анны-Луизы, графини Грабовской, в прошлом — девицы Анет Лярош.