В соборе святого Стефана служили торжественную панихиду по казненному королю Людовику XVI.
Панихиду служил кардинал с двенадцатью епископами. От мощных вздохов органа, казалось, колебались стены собора, хор пел скорбно и торжественно, как это полагалось в день поминовения короля, умершего не своей смертью, а под ножом гильотины.
Русские оглядывали собор. Его начал строить Леопольд VI в XIII столетии, дважды его разрушали пожары; долгие годы стоял почерневший каменный скелет над пожарищем Вены; только в 1433 году была завершена главная стрельчатая башня. Летящие ввысь острия напоминали то кружево, то громоздящиеся друг на друга горные кристаллы; вольнодумцы говорили, что в этом каменном кружеве — ухищрения, казуистика средневековых схоластов, и собор иногда называли каменной схоластикой. Для печальной церемонии было выбрано подходящее место. Гигантские статуи святых и кардиналов смотрели на своего преемника — кардинала, служащего траурную мессу по казненному французскому королю.
Лучи январского солнца пронизывали цветные стекла витражей. Ярко-алый отсвет упал к ногам императора Франца. Он слегка отодвинулся и продолжал рассеянно оглядывать молящихся. Одни шептали слова молитвы, другие смотрели на молебствие с любопытством, как на представление в театре. Даже угрюмый Веллингтон не отводил глаз от красного одеяния кардинала и епископских мантий. Русские, привыкшие к торжественной службе православной церкви, мысленно сравнивали православное панихидное песнопение с католическим, и свое казалось им строже и трогательнее. Разумовский, забыв обо всем, слушал голос знаменитого певца Лючиано, — кастрата, выписанного для такого случая из Рима. Князь Меттерних, с приличествующим событию выражением лица, изредка поглядывал в сторону Александра.
Александр не уехал из Вены. Все получилось так, как было нужно. Союзники хорошо поняли, что русские не уйдут из Польши. Осталось урвать куски для Австрии и Пруссии.
Печальная церемония соответствовала настроению прусского короля. Саксонии ему не отдали, пообещав Майнц и Прирейнскую область. Конечно, Россия не станет воевать из-за прусских требований; король подумывал о том, чтобы покинуть старого друга Александра ради двух новых — ради Англии и Австрии. Может быть, от этого получится больше выгоды.
Так каждый думал о своем.
Вокруг собора стояли несметные толпы любопытных. Огромного роста швейцар с булавой подобно монументу возвышался на паперти. Кирасиры с обнаженными палашами полукругом охватывали портал собора. Черный, траурный, обшитый серебром балдахин нависал над входом в собор, приводя в смущение жителей Вены: уж не умер ли кто-нибудь из государей, съехавшихся в Вену на конгресс?
В соборе было холодно. Холоднее, чем за стенами. От вековых камней шел леденящий холод. Казалось, что траурной мессе не будет конца. Александр стоял неподвижно, чуть порозовев от холода. Он привык стоять так на гатчинских парадах, в одном мундире, на пронизывающем, леденящем ветру. Временами он доставлял себе удовольствие, — он смотрел в сторону Талейрана. В сущности, бывшему епископу Оттенскому подобало бы участвовать в панихиде по казненному королю вместе с кардиналом и австрийскими епископами… Он был бы хорош в епископском одеянии, с аметистовым перстнем на пальце.
Вот он стоит, в черном шелковом кафтане, с траурной повязкой, с лицом, исполненным величавой скорби. Кто этот старый человек? Верный слуга казненного короля, едва не разделивший с ним участь под ножом гильотины? Вельможа, покинувший революционный Париж ради Кобленца, украсивший навеки свою грудь белой королевской лилией, не жалевший жизни своей, чтобы вернуть трон Бурбонам? Нет, это расстрига-епископ, служивший мессу на Марсовом Поле в Париже в день праздника Федерации, в годовщину разрушения Бастилии. Он в своем епископском облачении был неким символом единения христианнейшего братства церкви с братством революции. Он разрешил священников, присягнувших революции, от присяги папе римскому, он благословил республику на конфискацию имущества церкви, он — близкий друг Дантона и посол республики в Англии в 1792 году…
И вот он стоит в траурной одежде здесь, в Вене, присутствуя на панихиде по королю, осужденному и гильотинированному революцией. Уполномоченный Франции на Венском конгрессе, уполномоченный Людовика XVIII, брата казненного короля, он сам, Талейран, придумал эту траурную церемонию.
Все это хорошо знали высокие особы, присутствовавшие в соборе святого Стефана, и лучше других знал Александр. Одного только еще не знал в то время русский император: не знал он, что князь Меттерних и лорд Кэстльри восемнадцать дней назад, 3 января 1815 года, подписали вместе с Талейраном «маленькую конвенцию» — военный союз против России и Пруссии.
Коалиция перестала существовать. Побежденная Франция, Франция, грабившая долгие годы Европу, теперь была в союзе с двумя государствами коалиции против третьего государства, сокрушившего владычество Наполеона, — против России.
Торжественно и скорбно гремел орган; стройные песнопения летели ввысь, под своды собора, и, принимая благословения кардинала, бывший епископ Оттенский, возможно, думал о том, что эту печальную церемонию он поставит в счет брату казненного короля, — при том и ему, Талейрану, очистится немалая толика.
И даже он, всезнающий и вездесущий, не мог предвидеть того события, которое внезапно перевернет все его расчеты. 22 февраля 1815 года порвалась паутина ухищрений Талейрана, рухнула созданная им «конвенция». Наполеон высадился в бухте Жуан и три недели спустя ночевал в Париже, в Тюильрийском дворце.
…Небесный голос кастрата Лючиано все еще звучал под вековыми сводами собора святого Стефана, и, коченея от холода, конгресс слушал траурную мессу, которой, казалось, не будет конца…
Александр искоса поглядел на англичан, — на лицах их была неодолимая скука. Ему вспомнились рассказы екатерининских вельмож о турецкой войне и о 1791 годе. И тогда англичане грозили войной, а его бабка Екатерина говорила: «Посмотрим, хватит ли у господина Питта храбрости начать с нами войну». В тот год в Лондоне народ писал мелом на стенах домов: «Не хотим войны с Россией!»
Не стали воевать из-за Турции, не будут воевать из-за Саксонии и Польши. Главное — твердость.