За валуном, у которого мы водрузили флаг, высятся руины досчатого домика. Он покосился, расползся, как растоптанная каблуком сапога спичечная коробка. Его раздавило время. Домик построен по приказанию Седова в 1913 году. Крыша сохранилась только на маленькой кладовой. От жилого помещения остались одни расщепленные, изломанные досчатые стены. В груду брошенного хлама, спаянного льдом, вмерзли старые башмаки, пустые ружейные гильзы да обрывки одежды и разбитая посуда. В кладовой валяются кучи проржавевших банок из-под разных консервов.
Правее и ближе к берегу — четырехугольная изгородь из бамбуковых шестов. Это жалкий скелет второй хижины зимовавшей на мысе Флоры американской экспедиции Фиала. Посредине сгнившего пола лежит чугунная печка с украшениями. Зубная щетка. Изорванные старинного фасона английские высокие галоши. Вокруг печки валяются осколки посуды, обрывки зеленых брюк. На подступающих вплотную к хижине кочках болота — масса медных гильз к старинным карабинам. Четырехугольные ржавые жестяные ящики с законсервированным сушеным мясом — пеммиканом и круглые жестянки из-под галет вросли до половины в мох. Около одного из валунов белеет куча выцветших от старости парусов и канатов. В воде болотистого озерка мокли полусгнившие дубовые бочки и разбитые ящики.
На пригорке за развалинами дома Седова я нахожу во мху синюю эмалированную солонку. Эмаль снаружи и изнутри потрескалась, открывая черный чугун. Внезапно меня осеняет догадка В моих руках солонка, из которой брал соль Нансен в доме у Джексона. Хижина Джексона стояла на этом месте пригорка. Прислонившись спиной к валуну, стараюсь проникнуть воображением к тем временам, когда на этом пригорке стоял полярный поселок Эльмвуд. Когда-то с этого пригорка с надеждой смотрел на море, ожидая корабля из Европы, Фритьоф Нансен. Синяя солонка. Я уже почти убежден в том, что в нее погружалось лезвие ножа Нансена.
* * *
„— Очень рад вас видеть! — произносит Фредерик Джексон. — Благодарю. Я также. — У вас здесь корабль? — Нет, „Фрам“ [9]не здесь. — Сколько спутников с вами? — У меня один товарищ там на льду. Разговаривая, мы подвигались к земле. Я был уверен, что мой собеседник узнал меня или, но всяком случае, догадался, кто скрывается под наружностью дикаря. Но вдруг, когда я обронил какое-то замечание, он остановился и с удивлением спросил: — Да вы не Нансен ли? — Фритьоф Нансен. — Клянусь Юпитером, я рад вас видеть! — и он схватил мою руку и еще раз крепко пожал ее. Все лицо его сияло; а в темных глазах светилась радость от неожиданной встречи. — Откуда вы сейчас? — Я оставил „Фрам“ на 84 градусе северной широты, после двухлетнего дрейфа во льдах. С Иогансеном я добрался до 86°14′ северной широты. Затем мы повернули обратно. Год мы зимовали вдвоем в хижине из валунов и моржовых шкур, на неизвестном острове, на севере архипелага. С весны идем по льду и островам на юг. — Поздравляю вас от всего сердца! Я ужасно рад, что могу первый поздравить вас по возвращении из этого героического путешествия. Навстречу нам шло трое одетых в полярные костюмы мужчин. Это были помощник Джексона Армитедж, химик Уайльд и доктор Кетлитц. — Фритьоф Нансен. Достиг 86 градусов 14 минут северной широты. Вот он. Его спутник Иогансен ждет на льду пролива. Среди торосов прокатилось вырвавшееся из глоток англичан восторженное ура. Трое из них, взяв нарты, отправились навстречу Иогансену. Мы вошли с Джексоном в низенькую русскую бревенчатую избу, стоявшую на береговой террасе. Около жилого дома были расположены конюшня для манчжурских пони и четыре круглых палатки с провиантом и снаряжением. Очутившись внутри дома, я не верил себе. Стены общей комнаты были оклеены хорошенькими зелеными обоями. Кругом были развешены фотографии родных и гравюры. На полках стояли книги и различные научные инструменты. После полуторагодовой жизни во льдах окружающая обстановка казалась мне необыкновенной. В маленькой чугунной печке приветливо пылал каменный уголь. Джексон дал мне переданные ему моими родными письма. Сев в мягкое кресло, я с волнением прочел их. Все было хорошо. Но меня опечалила мысль, что ведь этим письмам два года. Два года, как Джексон безвыездно жил на Кап-Флоре. Когда письма были прочитаны, в открывшуюся дверь ввалился Иогансен с нашедшими его англичанами. — Этот способ путешествия мне определенно нравится! — сбрасывая с себя рваную верхнюю одежду, пошутил он. Англичане, найдя его на льду, не дали ему дотронуться до нарты с нашим багажом. Иогансен шел налегке, барином. Я поздравил его: — Яльмар, с людьми! — И с землей, Фритьоф! — значительно подчеркнул он. — Да, и с землей, Иогансен! Мы так долго ведь были с тобой среди льда“.
Вечер семнадцатого июля 1896 года застал Нансена в Эльмвуде рассказывающим о событиях, предшествовавших встрече с Джексоном. Едва ли у него когда после были такие внимательные слушатели, как жители полярного поселка Эльмвуда.
— Сегодня утром была моя очередь быть поваром, — рассказывал Нансен. — Зажегши ворванную лампу, я поставил на нее котелок с мясом молодого моржа. Иогансен еще спал. Чтобы ориентироваться, куда нам идти, я взлез на ближайший торос. До моего слуха донеслись звуки, настолько похожие на собачий лай, что я вздрогнул. Я стал напряженно вслушиваться; но ничего больше не слышал, кроме гама морских птиц. Решив, что ошибся, я продолжал осматривать пролив и острова на западе. Вдруг опять послышались те же звуки, сначала глухие, отрывистые, потом громкий лай.
— Яльмар, лает собака! — крикнул я Иогансену.
Дремавший в спальном мешке Иогансен, выскочив из него, мгновенно кинулся на торос. Он сидел на нем все время, пока я доваривал моржовую похлебку. Несколько раз ему также чудился отдаленный лай, но настолько невнятный, что это показалось Иогансену шумом отдаленного птичьего базара.
После завтрака, надев лыжи, я ушел на разведку. Иогансен остался у каяков. Все было тихо. И я шел в сомнении, считая, что стал жертвой галлюцинации. Но минут через десять я увидел свежие звериные следы на снегу. По величине они были больше песцовых. Но как мы не слышали лая собаки, когда она пробегала в двухстах шагах от нашего лагеря? Что-то невероятное. Но чьи же тогда следы? Волчьи?.. Волнуемый самыми противоположными мыслями, то надеясь, то снова впадая в сомнение, шел я на лыжах дальше. В голове и сердце был настоящий хаос мыслей и чувств, и я бессознательно выбирал дорогу между торосами.
Вдруг мне почудился окрик мужского голоса… такой странный, чужой. Первый чужой голос за три года. Сердце забилось, кровь хлынула в голову. Взбежав на торос, я крикнул во всю силу легких. Голос, раздавшийся среди ледяной пустыни, говорил о жизни, о родине, о всем, что я оставил там. И я, не думая ни о чем другом, не помня себя, понесся, как ветер. С тороса я увидел собаку, за ней пробирался на лыжах среди льдин человек.
Я приподнял шапку, мы протянули друг другу руки.
Над нами повис туман, скрывший весь окружающий мир: под нами был исковерканный пловучий лед, окутанный туманом. А тут стояли: европеец в английском изящном костюме, в высоких резиновых башмаках, выбритый. Против него — дикарь в рваном меховом рубище, измазанный моржовым жиром, кровью, косматый, с лицом, покрытым слоем ворвани и грязи.
Нансен разлегся на медвежьей шкуре, лежавшей около чугунной печки, рядом с Иогансеном.
— Остальное известно. Мистер Джексон, ваша очередь. Мы с Иогансеном с нетерпением ждем вашего рассказа об исследовании архипелага.
Джексон принес из своего маленького кабинета пухлую пачку рукописных карт.
— Вот результаты нашей двухлетней зимовки на Кап-Флоре, — потряс он ими. — Карта Пайера безбожно врала. Земля Франца-Иосифа не земля, а архипелаг.
— Мы в этом лично убедились, — подтвердил, отодвигаясь от раскалившейся печки, Нансен.
— В первую же нашу экспедицию весной 1894 года, — продолжал Джексон, — пройдя на восток от Британского канала, мы открыли острова Скот-Кельти, Сальсбюри, Омманей, острова Елизаветы и Луиджи. Открытый на северо-запад от Гукера остров мы назвали именем нашего геолога: вот этого, — Джексон хлопнул по плечу сидевшего на медвежьей шкуре около его кресла Кетлитца.
— А соседний, Фредерик? — лукаво спросил Кетлитц. — Как мы назвали его?
— Соседний мы назвали, Фредерик, — Джексон поклонился в сторону Нансена, — именем нашего отважного гостя. Островом Фритьофа Нансена… — Гип! Гип! Гип! Фритьофу Нансену! — прокричали, вскакивая, англичане: — Гип! Гип! Гип! Смелому Иогансену!
Смущенные Нансен и Иогансен подошли к столу, на котором Джексон разложил карты.
— От острова Нансена, — указывал он циркулем путь, — мы пошли на северо-запад. С берега последнего острова мы увидели неизвестное море.
— Мы с Фритьофом пересекли его на каяках, — подтвердил Иогансен.
— Это море мы назвали именем английской королевы Виктории, — сказал Джексон. — Обратный путь на Кап-Флору был очень труден. Мы шли по тронувшимся льдам Британского пролива. Торосы. Трещины. Полыньи. Третьего июля „Уиндуорд“, застигнутое льдами у Кап-Флоры наше судно, освободившись, ушло в Англию, Летом мы исследовали юг и запад архипелага. Когда мы были у синих глетчеров Земли Александры, шлюпка попала в сильнейший шторм. Пристать было негде. Кругом вертикально вздымались льды ледников. Шлюпку вынесло в море. В продолжение нескольких часов мы боролись в бушевавшем море за жизнь. Нам удалось спастись. За лето мы посетили земли принца Георга и королевы Александры. На мысе Стивенса, на земле Георга, вот тут, — передвинул циркуль на карте Джексон, — Армитедж нашел рог оленя. Он принадлежал той же породе оленей, что и найденный Ли-Смитом на Кап-Флоре олений рог. Рога говорят за то, что некогда на оледенелых островах архипелага билась жизнь юга. В нынешнюю весну я, Армитедж и Бломквист опять были на северо-востоке.
— С какой целью?
— Мы положили на карту точно все открытые в прошлые экспедиции острова. Идя обратно с острова Луиджи на Кап-Флору по льдам пролива Гамильтона, мы с Армитеджем видели на западе группу неизвестных скалистых островов. Вершины их достигали 1500—2000 футов высоты. Исследовать их нам не удалось.
— Почему? — спросил Нансен.
— Очень ненадежный лед. Мы боялись остаться на лето на одном из островов. У нас не было каяков. Усилив переходы, мы пришли на Кап-Флору. Через несколько дней после этого произошла счастливая встреча с вами, мистер Нансен.
Джексон скатывал в трубку драгоценные карты. Первые точные карты архипелага.
По окончаний полярной ночи Джексон обследовал в 1897 году западную часть архипелага. К северу от Земли Георга он обнаруживает четыре неизвестных острова — Гармсуорта, Армитеджа, Альберта и Эдуарда. В апреле Джексон и Армитедж первые достигли крайней северо-восточной оконечности Земли Александры.
Летом, по воле субсидировавшего экспедицию лондонского богача Альфреда Гармсуорта, Джексон возвращается в Англию.
На архипелаге Джексоном была проделана колоссальная исследовательская работа. Описание островов, сделанное им — самое полное. Нарисованные карты — самые точные.
С обрывов Кап-Флоры неслись хохот, вопли и крики проснувшихся чаек и кайр. В оконце зимовья глядел мутный рассвет туманного арктического дня, Было уже утро 18 июня 1896 года…
Во время утренних охот на кайр по обрывам Кап-Флоры и выслеживания моржей среди торосов поселившиеся в Эльмвуде Нансен и Иогансен часто вглядывались во льды на юге. Нигде среди них подзорная труба не находила мачт корабля. „Уиндуорд“ не шел из Европы.
— Небо на зюйде чисто. — Фритьоф нервно постукивал прикладом винчестера. — Иогансен, там льды. Возможно, что в этом году мы будем зимовать на Кап-Флоре.
— Возможно, Фритьоф!
После охоты Нансен, чтобы заполнить томительное время ожидания прихода корабля, ходил вместе с Кетлитцем на геологические разведки. Во время одной из них они нашли у склона Кап-Флоры куски бурого угля с отпечатками доисторических растений. Дальнейшими поисками они обнаружили еще 26 новых отпечатков. Вместе с ботаником Фишером Нансен изучал современную флору Нордбрука. Новый прилив энергии не давал Нансену минуту сидеть без дела. Возвратившись из ученых экскурсий, он усаживался в кабинетике Джексона и чертил карту своего путешествия с „Фрама“ до Кап-Флоры. Иогансен в это время переписывал измазанные медвежьей кровью и моржовым жиром тетради, в которых они вели записи во время зимовки на северном острове.
Вечером все жители Эльмвуда собирались в общей комнате зимовья, располагаясь на медвежьих шкурах вокруг чугунной печки. Щурясь от яркого пламени ее, Нансен спокойно рассказывал увлекательную историю двухлетней борьбы с полюсом.
— Весной 1895 года, после ряда вычислений я убедился, что „Фрам“ не пройдет мимо полюса. Льды, тащившие „Фрам“ на север за архипелагом Франца-Иосифа, поволокли его на восток. Окончательно убедившись в этом, я решил итти на северный полюс с Иогансеном на собаках. В конце февраля мы вышли на трех собачьих упряжках на север. На передней упряжке, которую вел я, лежал мой каяк. Вторая упряжка везла припасы, запасную одежду. Упряжка Иогансена везла второй каяк. В первые дни собаки едва покрывали полторы мили. Очень уж торосистый был лед. Под вечер мы ставили палатку. Привязывали собак к нартам. Дав собакам пищу, принимались готовить на примусах пищу себе. Поев, залезали в общий спальный мешок. Пробуждение доставляло всегда много мучений. Одежда, покрытая паром дыхания едва только мы вылезали из мешка, сразу оледеневала. Приготовление завтрака, кормежку собак, запряжку — все это приходилось делать на 40-градусном морозе голыми руками.
— Да, — откликался одобрительно Джексон, — нам с Армитеджем на Земле Георга приходилось делать то же самое. Это скучно.
— Да, мистер Джексон, это скучно, — вежливо поддакивал Иогансен.
Обняв руками колени, он смотрел на раскалившиеся угли. Воспоминания Нансена оживляли в его мозгу все эпизоды их путешествия. Нет, ему положительно до сих пор не верилось, что они с Фритьофом выбрались невредимыми изо льдов.
— В середине марта, — продолжал Нансен, — путь еще затруднился, и нам с Иогансеном пришлось также превратиться во вьючных животных. Наравне с собаками мы тянули нарты через торосы и глубокие трещины. Нагромождения торосов становились все ужасней. Вдобавок в начале апреля, сделав вычисления, я увидел, что двигаться дальше бесполезно.
— Почему же? — нетерпеливо перебил экспансивный Кетлитц. — Что случилось?
— Лед несло на юг. Дрейф льдов на зюйд парализовал наше усилие итти на север, мистер Кетлитц. Я был в положении человека, который бежал вперед по кругу, с большой скоростью вращающемуся в другую сторону, — объяснил Нансен
— 7 августа мы повернули на юг к Земле Франца-Иосифа. Итти вперед было безрассудно. Перед тем как мы с Иогансеном повернули собак на юг, я вычислил наше местоположение. Было 86° северной широты.
— 86 градусов 13 минут, Фритьоф, — уточнил Иогансен.
— Да, верно; 86 градусов 13 минут, — подтвердил Нансен. — Водрузив норвежский флаг, мы пошли на зюйд-вест. Как нарочно, лед в обратном направлении пошел ровный и гладкий. По нему можно было свободно скользить впереди собак на лыжах. О, если бы такой лед шел к полюсу! Чтобы кормить самых сильных и здоровых собак, мы убивали слабых. В конце апреля Иогансен увидел в торосах ствол сибирской лиственницы. Дерево во льдах на 85 градусе северной широты. Это была изумительная находка. Она как-раз подтверждала мою теорию движения полярных льдов через полюс. Через несколько дней я сделал не менее интересное открытие. Я увидел на покрывающем торосы снегу следы песца. Где он доставал себе пищу среди бесконечного льда? Мы с Иогансеном так и не смогли узнать этого. Переходы сокращались и сокращались, так как полыньи стали встречаться все чаще. Проходил и май, а Земли Петермана, виденной Пайером все не было. Оставалось лишь 11 собак. Земля виденная с мыса Флигели, должна была находиться от нас всего в 9 милях. Но, сколько мы с Иогансеном ни высматривали ее с вершин торосов, мы не видели ничего похожего на землю.
День 17 мая принес нам новое открытие: в пересекшей нам путь большой полынье плавало несколько нарвалов. 19 мая встретился первый медвежий след. Мы добрались, наконец, до широт, обитаемых животными. 28 мая надо льдами пролетела первая птица. Это был глупыш. 31 мая в одной из полыней встали торчком тюлени. Вдоль этой полыньи шли следы медведицы с двумя медвежатами. Ледяная пустыня с каждым днем оживала. Но земли Петермана попрежнему нигде не было. Тревога закрадывалась в наши души. С первого по седьмое июня нам пришлось простоять на одном месте на куске льда, окруженного со всех сторон полыньями, наполненными битым льдом. 14 июня у нас было всего только три собаки. Запас пищи иссякал. 15 июня их стало две. Вечером мы убили слабейшую, сварили бульон из ее крови. Но мы не унывали. У нас были порох и пули на триста выстрелов. И, наконец, мы могли заняться ловлей на удочки чаек.
— Ловлей в полыньях ракушек и прочей снеди, — подсказал Иогансен.
— Да, и ракушек. Перспективы в общем были еще бодрые. Нас угнетало только отсутствие земли Петермана. Неужели Пайер ошибся, приняв за нее увеличенный рефракцией (преломлением лучей) продолговатый айсберг?
26 июня мы впервые пустили в ход каяки, переплыв огромную полынью. Во время переправы нам посчастливилось убить тюленя, вынырнувшего у самых каяков. Я в это время вытаскивал каяк на лед. Иогансен еще сидел в каяке. Выстрелив, Иогансен попал тюленю в самую макушку черепа. Тюлений мозг залепил Иогансену глаза. Бросив вытаскивать каяк, я метнул в тюленя гарпун. Я смертельно испугался, чтобы не утонуло такое огромное количество пищи. Имея ее, нам можно было не убивать Канифаса и Великана, наших последних собак. Обладание тюленем досталось после напряженной борьбы. Когда я кидал гарпун, мой каяк стало относить на середину полыньи. Нарта, погруженная в него, съезжала в полынью. Собаки принялись лаять. Иогансен растерялся. Ухватившись за нарту обеими руками, он не решался выпустить их, боялся и привстать, чтобы втащить ее в свой каяк, так как он и без того наполнялся водой. Я же, — усмехнулся воспоминаниям Нансен, — лежал на краю льда, вцепившись обеими руками во всаженный в тюленя гарпун. Это была пища. Много пищи. Разве я мог бросить ее!
— Конечно, нет, — категорически подтвердил Кетлитц. — Вы поступали правильно. Каждый из нас поступил бы так. Иногда кайра дороже всего снаряжения.
Вспыхивали огоньки трубок. Джексон, Армитедж, Фишер и Бломквист одобрительно кивали.
— Пришлось порядочно повозиться, пока каяки, нарты и тюлень были вытащены на лед. Когда все было на льду, я стал свежевать тюленя, — закончил Нансен. — Иогансен принялся раскладывать палатку. — Ух, и наелись же мы в тот день тюленьего супа и жареной тюленины!
— Это был для меня самый счастливый день после ухода с „Фрама“, — согласился Иогансен.
Крайние северные острова архипелага Нансен и Иогансен увидели только в конце июля.
„На юге стала видна белая линия, — делает в своем дневнике в этот день запись Нансен. — В течение тысяч тысячелетий вздымалась тут земля посреди неизвестного полярного моря. Она была похожа на гряду облаков. Льды покрывали ее. Но и такая она была для нас желанной“.
На следующий день Нансен увидел в бинокль на западе новую землю.[10] Покрытая вся льдами, она имела правильную выгнутую форму. Торосы, полыньи, наполненные битым льдом, заставляли путешественников делать большие обходы. Лед опять начал дрейфовать на юго-восток от земли. Но 7 августа, с неимоверными трудностями переплыв на каяках огромную полынью, Нансен и Иогансен достигли глетчера неизвестной земли. Вдоль глетчера они поплыли на каяках на запад. Полынья все расширялась и расширялась.
Обогнув на другой день глетчер, они увидели свободное ото льда море. Землю, берегов которой они достигли, скрывал туман, и определить, на земле ли Петермана, или на какой другой были они, — им не удавалось. Когда туман спал, Нансен и Иогансен взобрались на ближайший мыс. С вершины его они увидели, что находятся на небольшом скалистом островке. По соседству с ним виднелись ледяные вершины еще трех скалистых островков. Исследователи были на неизвестном архипелаге. Белая земля — назвал его за льды Нансен. Отдельные острова он наименовал островами Мира, Евы, Аделаиды и Лив.
Переночевав на островке, путешественники поплыли на каяках по морю искать настоящую землю. Через несколько дней плавания в море показались берега какого-то острова. За ним на юго-востоке виднелась целая группа других островов. Их разделяли заполненные льдом проливы. Вершины островов покрывал большей частью лед. Только кое-где чернели скалы и утесы. 15 августа Нансен с Иогансеном вступили на берег островка, на котором меньше, чем на других, было льда.
„Невозможно передать, — описывает Нансен, — что чувствовали я и Иогансен, перепрыгивая с одной гранитной глыбы на другую. Когда же между скалами мы увидели зеленый мох и какие-то жалкие цветы, нас объял восторг. У красивого отвесного берега островка синела открытая вода. В воздухе перекликались снежные воробьи, чистики и голубые чайки. В заливе плавали бородатые тюлени, виднелись прозрачные тельца медуз. У подводных камней качались листья водорослей. Мы вернулись к жизни…“.
* * *
Еще несколько дней плыли Нансен и Иогансен среди островов. Но вскоре путь им преградили шедшие навстречу в море Виктории льды. Начавшаяся буря заставила их высадиться на ближайший островок. Их встретили грозным ревом моржи. Из-за валунов шел с рычанием белый медведь. Две пули пробили ему сердце.
В небольшом ущельи в скалах Нансен и Иогансен сложили подобие хижины. Ночью Нансен проснулся от странных звуков. Точно кто-то стонал невдалеке. Нансен выглянул из хижины.
Около туши медведя стояла медведица с медвежонком. Они точно оплакивали труп убитого, помощь была нужна им для жизни на этой холодной земле.
И на другой день льды шли непрерывной массой на север. Нансен простился с мыслью добраться до зимовки Ли-Смита на острове Белле. Взяв ружье, он пошел на отмель с Иогансеном стрелять моржей. Моржовые шкуры требовались для крыши зимней хижины. На отмели был еще более грозен шум плывших в море Виктории льдов. Путь на юг был отрезан. Нансен поднял винчестер и выстрелил в пасть ползшего к нему с угрожающим ревом вожака стада моржей.
…Выбрав ровное место у подножия выступавшей из ледника скалы, Нансен и Иогансен отмерили шесть футов в ширину, десять в длину и принялись таскать каменные глыбы с утесов. Заготовив валуны, стали рыть вечно мерзлую землю. Моржовые клыки, привязанные к перекладинам от нарт, служили кирками, лопатки моржей, привязанные к лыжным шестам, — лопатами. Сложенные из валунов стены сверху завалили мхом, снегом и осколками льда. Поперек стен был положен найденный Нансеном на берегу ствол сосны. На сосну положили мерзлые шкуры моржей. В углу хижины вырыли очаг, отапливавшийся моржовым жиром. В этой хижине Нансен и Иогансен провели вдвоем полярную ночь.
Огонь ночь и день горел, как в первобытные времена, в очаге. Прекратить его было нельзя, — стены сразу покрывались ледяной корой. Нансен и Иогансен поочередно спали у очага, бережно поддерживая огонь. Выходили наружу только для научных наблюдений, за медвежьим мясом и салом моржей в погреб в снежном сугробе. Жалкая изорвавшаяся одежда не давала возможности проводить больше времени на воздухе. Поев, Нансен и Иогансен залезали под медвежьи шкуры. На моржовой крыше топотали, визжали и грызлись песцы. Просыпаясь, чтобы подлить ворвани в жировую лампу, Нансен или Иогансен стучали палкой в потолок. Но песцы продолжали возню, поднимая в ответ на стук протестующий вой.
…Когда-нибудь моржи острова Джексона встретят недовольным ревом новых пришельцев. У одной из скал кто-нибудь найдет сложенные из валунов стены убогой хижины. Поперек них сверху будет лежать выброшенная морем вся исцарапанная льдинами, как когтями, сосна. Странный металлический предмет, подвязанный к стволу медной проволокой, привлечет внимание пришельца. Отцепив в недоумении проволоку, пришедший возьмет медную позеленевшую трубку. Расширенный конец ее заткнут куском дерева. В трубке что-то зашуршит. Когда деревянная пробка будет выкрошена ножом на ладонь, из трубки выпадет пожелтевший сверток покрытых пятнами моржового жира бумажек.
…Развернув выпавшие из медной трубки бумаги, нашедший их с изумлением прочтет:
„Я, Нансен, и мой спутник Яльмар Иогансен в 1896 году зимовали в полярную ночь в этой хижине. Выйдя с „Фрама“ на собаках весной 1895 года, мы достигли 86°13′ северной широты. Непроходимый лед не пустил нас к полюсу. Возвращаясь на юг, на 80 градусе мы открыли архипелаг из четырех небольших островков. Они названы Белой Землей. Предполагаю, что сейчас мы находимся на одном из западных островов Земли Франца-Иосифа. Научные результаты дрейфа „Фрама“ от берегов полярной Сибири к полюсу: 1. Подтверждается существование обширного полярного бассейна к северу от Новосибирских островов. Теперь есть все основания быть уверенным, что по эту сторону северного полюса расположено покрытое льдами море. 2. У северо-западных берегов Сибири открыт целый ряд новых островов. Подтвердилось мое предположение о постоянном движении льдов через полярное море от Берингова пролива к Шпицбергену и Гренландии. Гипотеза о мощной ледяной неподвижной коре около полюса таким образом опровергается. По метеорологии: опровергнута гипотеза о жестоких, не переносимых человеком холодах и ветрах у полюса. По биологии: удостоверено существование животных и растений даже в самых северных широтах; во всяком случае — за 84 параллелью. Сегодня уходим с Иогансеном по льдам на юг. Будем стараться достичь зимовья Ли-Смита на острове Белле или Шпицбергене. 1896 год, 19 мая. Нашедшего прошу передать записку норвежскому правительству. Фритьоф Нансен“.
* * *
…Моржи острова Джексона уже встречали недовольным ревом людей. Эту записку читал высаживавшийся на остров Джексон американец Болдуин. Записку из медной трубочки от примуса он не передал однако норвежскому правительству. В этом не было нужды.
Воля и смелость довели Нансена и Иогансена до скал Кап-Флоры. Они стояли между этих черных валунов, где стою сейчас я.