Как ни тяжелы переживаемые в настоящее время события, но они не должны вселять сомнения в успехе русской революции, так как коллективный разум и коллективная любовь к родине переработают всё в таком направлении, что строительство новой молодой России пойдёт по правильному пути.
К тому же всем, имевшим счастье находиться во время революции в России и принимать участие в современной жизни, было ясно, что начавшаяся так красиво русская революция должна была пройти через тот кошмарный и кровавый этап, виновниками которого являются опоздавшие к революции люди, огорчённые, что таковая произошла без их участия, и решившие во чтобы то ни стало продолжать и "углублять" революцию. Для этого они воспользовались легко воспринимаемым несознательными массами лозунгом, отвечающим утомлённым войной гражданам, с одной стороны, и с другой, -- трусливым душам, убегавшим от войны всегда, -- и при старом режиме и при новом, -- не желавшим защищать ни царскую, угнетавшую всех Россию, ни Россию революционную, сумевшую в короткое время провести в жизнь такую сумму прав граждан, какой не обладает ни одна страна в мире.
Революция началась красивым жестом.
Стоило только серьёзно сказать старому правительству, доведшему Россию до позора: "уходи вон", как оно вынуждено было выполнить немедленно этот приказ и удалиться без сопротивления. И потому революция совершилась почти без кровопролития, без жертв. Старый, обветшавший строй пал, как ветхая одежда, которую быстро снимают и выбрасывают вон, как совершенно ненужную вещь.
И в этом именно и заключалась красота нашей революции. Она пришла вовремя и отвечала чаяниям и настроениям всех без исключения.
С каким восторгом принята была весть о перевороте всеми!
Я встречался с людьми самых различных политических убеждений и настроений и ни от кого не слышал ни слова укоризны по адресу деятелей революции, ни одного указания, что делать этого было нельзя, что оно было несвоевременно. Нет, всеобщая радость, общий восторг вызвали первые события о перевороте, о свержении старого строя, столь опостылевшего всем.
Надо было видеть те грандиозные манифестации, которые происходили в городах по поводу происшедшего, в честь нового будущего. Многотысячные толпы народа выходили на улицу и манифестировали свои чувства перед только что народившимися революционными организациями и органами революционной власти. И эти толпы, всегда в прошлое время разгонявшиеся полицией, проходили стройными рядами и хотя запружали улицы, но не было ни одного несчастного случая, ни одной жертвы. И это непривычное в жизни русской толпы явление -- ясный показатель, как серьёзно радостно принято было осуществление в российской жизни начал свободы.
Казалось, жившая веками закрепощённой Россия привыкла всё-таки к свободной жизни и восприяла её легко и без потрясений.
И думалось, что пройдёт короткий промежуток времени первых восторгов и упоения свободой и начнётся строительство новой жизни, столь необходимое для блага всех народов, населяющих необъятные шири нашей страны, и для блага всех других народов, нормальному развитию жизни которых не могла не мешать близость к ним страны, где ещё не были сброшены цепи векового рабства.
Но свобода народам никогда не давалась дёшево и без жертв. И было бы большой наивностью рассчитывать, что Россия покажет невиданный в истории пример лёгкого освобождения от пут рабства и перехода к новой свободной жизни столь же красиво, каким было начало революции, первые моменты её. Нет, необходимо было испить чашу до дна.
Новой России не страшна была, правда, контрреволюция, выступление старых сил, недовольных приходом новых деятелей. У них, этих старых сил, не было почвы под ногами, не было на кого опереться, ибо очень уж измучены были все старым произволом. И контрреволюция, в её обычном понимании, не угрожала молодой России.
Равным образом, не страшны были молодой России и попытки революционных авантюристов вести перманентную революцию, хотя эти последние опирались и опираются как будто на широкие массы взбудораженного народа, которому они выкидывают очень понятные и весьма приемлемые лозунги. Молодой России они не страшны.
И это утверждение я позволяю себе делать в то время, когда Россия переживает серьёзный кризис, и когда на улицах многих городов происходит гражданская война, когда всюду царит анархия, и революция приняла кровавые формы междоусобной войны и грозит в потоках крови затопить с таким трудом, ценою вековой борьбы лучших сынов России, только что добытую свободу.
Я позволяю себе утверждать это потому, что меня не оставляет вера, что гипноз пройдёт, и стремление к нормальной здоровой жизни приведёт, наконец, страну к прекращению междоусобицы и восстановлению необходимого порядка для воссоздания действенной жизни свободных граждан новой России.
Повторяю, этот этап необходимо было пройти, -- слишком малокультурны мы были, и слишком долго угнетало нас старое правительство, делавшее всё возможное, чтобы не дать народу образования и отдалить его от всех завоеваний культуры. И приходится теперь самому народу кровью своей, проливаемой в междоусобной войне, вызванной революционными авантюристами, расплачиваться за грехи старой царской власти.
Но если мне не представляются слишком опасными для дела свободы и революции мятежные выступления ни справа, ни слева, то я вижу глубокую и серьёзную опасность.
Она в следующем.
Продолжительное бесправие русского народа не могло не оставить глубоких следов в жизни его. Само собою разумеется, что оно не могло не отразиться на многих сторонах жизни и в пореволюционный период.
Привычка работать за страх или из жажды наград тоже отразилась на нравах и обычаях наших.
И вот, когда оковы рабства спали, и народам России революцией была предоставлена вся сумма прав, то в сознании самых разнообразных слоёв это претворилось чрезвычайно своеобразно.
Предо мной, как военным комиссаром и затем командующим войсками киевского военного округа, с самого начала революции и почти до последних дней проходила людская волна.
Ко мне в кабинет приходили все, кто только хотел. И старый, поседевший генерал, и молодой прапорщик, только что оторванный от школьной скамьи, и солдат с фронта, усталый и загорелый от лучей солнца, ветра, и непогоды, и тыловой солдат, сумевший провести всю войну вне фронта, недавно призванный молодой солдат, и сорокалетние и старше, приходили и чиновники, и рабочие, и работницы и банкиры, и промышленники... Приходили и по своим личным делам и по поручениям организаций, комитетов, советов, по делам общественным.
И кто бы ко мне не приходил, барышня в шляпке или работница в платочке, изящно одетый молодой человек, или в простом платье маляр, по своему делу или общественному, все без исключения говорили одно и тоже:
-- Дай!
Я только и слышал от всех, приходивших ко мне граждан и гражданок:
"Мы имеем право это получить", "Вы обязаны нам это дать", "Мы имеем право это требовать", "Вы обязаны наше требование выполнить", и. т. п.
Революция и её завоевания отобразились в сознании решительно всех в виде суммы безграничных прав, и все наперерыв стремились осуществить эти свои вновь завоёванные права.
Но никому из приходивших ко мне масс людей не приходило в голову, что у граждан существуют не только права, но и обязанности, и что, чем больше прав, тем гораздо значительнее обязанности, и что именно новой строй жизни молодой России требует от всех полного напряжения сил в постоянной работе на общее благо, включая до принесения себя в жертву.
И вот именно это обстоятельство, что от революции громадным большинством граждан взято только понимание и признание своих прав, но не обязанностей, является наибольшей угрозой самой революции и свободе.
Именно этим объясняется чуть ли не откровенно пущенный лозунг: "Рви, что можно". Этим объясняются и повышенные требования служащих и рабочих, как в смысле чрезмерного увеличения заработной платы, так и в смысле сокращения числа рабочих часов, и национальные устремления к осуществлению немедленно и во всех областях и формах автономии и самостоятельности ещё до решения этого вопроса Учредительным Собранием, сорванным в настоящее время последним выступлением большевиков, сыгравших на том же: "Рви, что можно".
Этим объясняется и невозможность, при всём желании серьёзных революционных деятелей, установить разумную дисциплину в войсках, основанную не на страхе наказания, а на сознании своих обязанностей перед страной и народом...
Этим, именно этим, объясняется и многое другое в нашей жизни...
Но если нам приходится в настоящее время переживать критический период революции, и если в настоящее время безумно льётся народная кровь в междоусобной борьбе, то это не может убить веру в торжество революционной правды и не может заставить думать, что уроки прошлого пройдут бесследно, и мы окажемся да развалинах только что начавшегося строиться замка счастья.
Нет, возврата к прошлому быть не может, и ключи счастья в руках самого народа, который, в конечном счёте, не может сбиться с верного пути к строительству новой России!
Но досмотрим, как совершилась последняя "революция".
"Смольный имеет сегодня вид какой-то осаждённой крепости, готовой по первому сигналу отразить всякое нападение. Здание окружено пулемётами; пулемёты стоят и в окнах второго и третьего этажей. У входа в институт стоят зенитные орудия. Кругом много автомобилей и четыре броневика".
Так описывают газеты от 25 октября (8 ноября) вооружение революционного штаба в день ноябрьского выступления большевиков для захвата власти.
Ничего подобного не было у Таврического дворца в день переворота в феврале (марте) текущего года, когда царская власть должна была уступить своё место революционной власти, свергнувшей деспотизм и водрузившей знамя свободы на месте былого произвола.
Если в таврическом дворце в дни великой революции появились войска, то это лишь были те солдаты и офицеры, которые по собственному почину пришли туда, чтобы выразить свою верность новому строю и придти на помощь Временному Правительству.
Я не был в Петрограде ни в дни великой революции, ни в дни выступления большевиков. И в первый и во второй раз я наблюдал события Петрограда из прекрасного далека: первый раз с благословенного юга России, где теперь тоже льётся братская кровь, второй -- из мирной и спокойной Швеции, где разыгравшиеся в Петрограде события заставили меня остановиться в ожидании лучших дней и возможности вернуться на родину для новой работы.
Поэтому мне приходится говорить об этих событиях лишь по газетным сведениям и рассказам очевидцев, дающих черты и детали совершавшихся на их глазах события.
Не время ещё расценивать эти события во всей глубине. Я остановлюсь здесь только на отмеченном мною факте. Мирное и безоружное выступление деятелей февральской (мартовской) революции, выступивших и свергнувших старое правительство без подготовки для этого вооружённых сил и накопление таковых, как для обороны, так и для наступления, и собирание сильных военных отрядов и военно-технических средств для самообороны и нападения деятелей ноябрьской "революции".
Прибавим к тому же, что мартовские дни подготовлялись в полной тишине, в привычном для русских революционеров подполье, тогда как дни ноябрьские были у всех на виду, и о них громко говорили в печати всех направлений и на закрытых и открытых митингах.
Значит, в первом случае совершенно нельзя было учесть настроения масс, тогда как во втором таковое поддавалось полному учёту, ибо массы имели возможность манифестировать свои чувства и своё отношение к происходящему и тому, что подготовлялось.
Прибавим ещё, что в ноябрьские дни пускались лозунги, так понятные и столь заманчивые для широких народных масс, тогда как в мартовские дни перед революцией не было громких слов, не было крупных обещаний, а было лишь одно желание, одно стремление удалить из российской действительности веками царивший там произвол и установить нормы свободной жизни свободного развития всех людей без исключения.
И тот факт, что смена старого строя произошла так легко и воспринята столь радостно, что не нашлось места для насильственных действий одних над другими, ясно показывает, что начала жизни, провозглашённые в дни мартовского переворота, были чаянием всех без исключения граждан, и что в то время деятели революции опирались действительно на широкие массы, на всю Россию.
Как по мановению жезла волшебника вступали в жизнь новые формы её, и была осуществлена действительная свобода. Не то сейчас.
Лозунги брошены, повторяю, приемлемые и заманчивые для широких масс населения. Делатели новой, ненужной "революции" громко кричат о том, что они опираются на весь народ, что все с ними и за них, и, между тем, они должны окружать себя броневыми автомобилями, пулемётами, вооружёнными солдатами, и кровь льётся по всем городам и весям великой и многострадальной России.
Переворот, произведённый кучкой революционных авантюристов, не воспринят Россией и не проведён в жизнь так легко и просто, как революционный переворот мартовских дней, явившийся откликом на вопль души всех без исключения измученных старым режимом российских граждан.
В этом разница двух моментов революционной жизни России.
Если в первом, мартовском, перевороте чувствовался огромный подъём, и это была действительная революция, то во втором, ноябрьском, мы имеем все симптомы революционного авантюризма, чреватого последствиями и могущего повести страну, если не к гибели, то к новым тяжким испытаниям и утрате только что завоёванной свободы.
И если теперь идут из России вести о победе большевиков и утверждении их власти, а не власти социалистических и демократических кругов русского народа, тем хуже, -- это показывает, что мы можем теперь перейти ту грань, за которой прекращается свободная жизнь великого народа.
Большевики выкинули слишком заманчивые на первый взгляд для самых широких масс лозунги.
Один клич: "мир" может увлечь за собой толпы.
Затем немедленное уничтожение частной собственности на землю. Это ли не приемлемый лозунг?
Несколько более туманный, но всё же кажущийся заманчивым -- контроль рабочих над производством, тоже должен привлечь сердца рабочих.
Все наиболее влиятельные группы населения, -- солдаты, крестьяне, рабочие, -- получили заманчивые обещания. Конечно, это лишь словесные обещания, фальшивые векселя, по которым делатели "революции" платить никогда не собирались, ибо они не в состоянии этого выполнить. И если бы их оставили в покое, то в течение двух недель они изжили бы себя. и тот самый народ, те самые массы, которые по утверждению большевиков пошли за ними, растерзали бы их на куски, ибо широкие обещания обязывают.
И на первый взгляд кажется, что не следовало бы вступать в борьбу с большевиками, а просто передать им власть, которая поведёт их самих к самоубийству. Тогда как теперь им дали в руки козырь, возможность оправдания перед судом истории за тот обман, который они позволили себе для временного захвата власти. Они могут говорить теперь, что им не дали возможности "спасти Россию" и "осчастливить мир".
Но это только на первый взгляд...
Если теперь выступление против большевиков повело к обильным кровавым жертвам, то более позднее стоило бы дороже, так как шире и шире разливался бы пожар анархических выступлений, и справиться с ним можно было бы большим пролитием крови своего же народа в междоусобной борьбе.
Пусть телеграфные сообщения уведомляют нас о победе большевиков чуть ли повсюду, тем не менее мы не можем терять уверенности, что эта безнадёжная авантюра не может кончиться торжеством и должна потерпеть неудачу.
Несколько затянувшийся процесс ликвидации мятежа может только повести к тому, что палка перегнётся в другую сторону, ударит "одним концом по барину, другим по мужику" и надолго отодвинет завоевания великой русской революции.
Этого ли хотели большевики?
Если искренние большевики этого не желали, то многие их сотрудники, ставшие большевиками после первого марта, сбросив с себя полицейские и жандармские мундиры и гороховые пальто охранных филёров, несомненно стремились именно к этому.
Кроме вышеуказанных лозунгов, большевики своё выступление оправдывали и объясняли ещё лозунгом борьбы за Учредительное Собрание.
Они утверждали, что Временное Правительство саботировало Учредительное Собрание, а вот мол они стоят за скорейший созыв собрания.
Казалось бы лозунг хороший, и что действительно необходимо исстрадавшейся и истомившейся от неопределённости и неустойчивости современного положения России, так это именно скорейший созыв Учредительного Собрания.
И что же мы видим?
Выработали закон о выборах в Учредительное Собрание. Приняли его и опубликовали. Создали сложный механизм выборов. Не забыли, кажется, никого. Внесли необходимые изменения по требованиям и заявлениям тех или иных обиженных или обойдённых групп. Назначены сроки представления списков, намечены сроки самих выборов и уже фиксировано время созыва Учредительного Собрания -- конец ноября, как вдруг -- захват власти, кровавая междоусобная война и, конечно, срыв Учредительного Собрания.
И в самом деле, разве возможно производить выборы в такое время, какое переживает теперь страна. При кровопролитных стычках, отсутствии гарантий личности, свободы собраний, слова, печати. Само собою разумеется, невозможно, и собрание сорвано и сорвано именно теми, кто и восстание-то поднимал именно в пользу скорейшего созыва его.
Что-то непостижимое, просто безумное чувствуется в этой авантюре, именуемой по недоразумению новой российской революцией.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, инициативе которого принадлежит настоящая попытка переворота и захвата власти, сумел повести дело так, что захват этот произвёл, не дождавшись даже открытия Съезда Советов, созванного тоже по его почину.
Пусть он действовал здесь вопреки ясно и определённо выраженной воле представителей всех советов в лице Центральных Исполнительных Комитетов Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, которые определённо высказались против созыва этого съезда. Пусть целый ряд фронтовых и даже тыловых организаций и гарнизонов ясно и определённо заявили, что созыв съезда именно в настоящее время, почти накануне созыва Учредительного Собрания, производить несвоевременно. Пусть громко вся социалистическая печать в один голос говорила о ненужности этого съезда. Нужды нет, всё-таки съезд был созван, и часть делегатов уже съехалась.
Казалось, следовало с решением этого вопроса о захвате власти для передачи её съезду Советов, который ещё не успел высказаться, считает ли он своевременным и полезным для интересов революции и демократии делать этот переворот и опасный опыт теперь, именно теперь, за четыре недели до Учредительного Собрания, этого единственного и законного хозяина земли русской.
Ещё один лозунг.
Большевики пустили в оборот слух, что Временное коалиционное Правительство намерено сдать немцам Петроград, а что они, большевики, не хотят допустить этой сдачи, хотят защищать Петроград от вражеского нашествия.
Это, конечно, манёвр, на который могли попасться лишь немногие наивные люди; но он был применён, и легенда о предполагаемой сдаче Петрограда и обороне её большевиками сыграла свою роль.
Таковы лозунги, под которыми выступили большевики.
Я позволю себе закончить настоящие воспоминания теми мыслями, которые я спешно набросал после получения первых известий о перевороте и отрывочных шагах нового "правительства".
Вот они.
Когда я разбираюсь в сложной гамме чувств, охвативших меня при получении известий о том, что произошло там, далеко, самое сильное чувство, которое я испытываю, -- это чувство стыда.
Мне стыдно, что моя родина допустила себя до такого позора, чтобы стать отданной под власть кучке безответственных авантюристов. Мне стыдно, что они могут стоять у власти и как бы диктовать свою волю не только малосознательной России и её народным массам, но пытаться диктовать её всему миру.
И когда я прочитал об опубликовании секретных договоров между Россией и державами согласия, мне стало стыдно за этот акт предательства, хотя сам я далеко не сторонник тайных договоров, хотя бы и дипломатических. Если бы делатели современной "революции" одновременно с опубликованием этих актов опубликовали подобные же акты центральных держав, тайные договоры, заключённые между Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией, тогда нельзя было ничего возразить против этого. Но, ведь, германских договоров им не получить! Они могут, поэтому, опубликовать только акты России и её союзников и сделать всё, чтобы скомпрометировать только одну сторону, оставляя другую в лучезарном свете чистоты. Это уже есть акт предательства, и мне стыдно, что во главе моей родины стали лица, способные на это.
С самого начала войны я всегда был сторонником мира без аннексий и контрибуций; и считал, что это необходимо для того, чтобы скомпрометировать самую идею милитаризма и вооружённых захватов, решения международных споров вооружённой силой. И когда русское революционное Правительство громко сказало это и выявило свою волю, держа всё-таки в руках меч и стараясь его заострить, чтобы иметь возможность силой поддержать своё справедливое требование, я только приветствовал деятелей революции, ставших на такой путь. Но когда истинных революционеров сменили революционные авантюристы, и когда они заявили это требование и немедленно предложили Германии перемирия, мне стало стыдно. Стыдно потому, что я видел в этом путь унижения, по которому пошли нынешние случайные руководители России. И я не ошибся.
Германия гордо ответила, что с неизвестными людьми она заключать мира не будет, а войдёт в переговоры о мире только с людьми которых изберёт для этого Учредительное Собрание. Руководители современного курса, а вместе с ними и вся Россия -- получили предметный урок от Германии, и мне стыдно и больно за свою дорогую родину.
Что же касается перемирия, то таковое при полном развале армии, к которому всё время вели и привели революционные авантюристы, конечно, Германии не нужно: она спокойно может отвести все свои войска с русской границы против войск союзников и оставить в своих траншеях только часовых при нескольких пулемётах, да группы солдат-стариков специально для братания. Зачем же ей перемирие? Но этим предложением Германия сумела воспользоваться для вящего унижения моей многострадальной родины.
Она сказала: "Отведите свои войска на сто километров назад, и тогда мы сможем заключат с Вами перемирие".
Вот до какого позора довели наши самозваные руководители страну, и краска стыда заливает лицо моё при одной только мысли, что это могло случиться.
Мне, россиянину, стало стыдно за свою родину и за тот позор, до которого довели её в процессе революции.
С юных лет я верил в революцию, как спасение моей родины. Я верил в тому же, что революция в России будет обновлением не только её собственной жизни, но и жизни всего мира. И эту веру донёс я до седых волос и сохранил во всей чистоте ещё юношеских порывов. Мои американские друзья, как я уже упоминал, говорили мне не раз, что на борьбу русских революционеров за свободу России они смотрят как на борьбу за мировую свободу.
И этой мыслью привык я гордиться.
Наконец, настал желанный час. Революция в России совершилась, порвались вековые цепи рабства, и свобода величаво и во всей своей красоте встала перед нами. Мы вздохнули свободно, и перед нами засияла заря счастья.
Но, увы, не долго это продолжалось. Пришли безответственные люди, которые в революции видят только разрушение и не признают созидательного её значения, и повели Россию к мировому позору, как бы сознательно компрометируя саму идею революции, как обновления и усовершенствования человеческой жизни.
Исчезла с нашего горизонта краса жизни, и остались одни потёмки буйного анархизма, подогреваемого безответственными революционными авантюристами, выкидывающими лозунги, подхватываемые жадной бессознательной толпой.
Болезнь эта, конечно, пройдёт, но мне до боли стыдно, что родина моя пошла по такому тяжёлому и позорному пути. А ещё стыднее то, что в процессе нашей теперешней жизни может быть надолго скомпрометирована сама идея революции, та идея, в спасительность которой я веровал в течение всей своей сознательной жизни, и веру в которую не теряю и теперь.
Да, чувство стыда -- самое сильное чувство, которое я испытываю сейчас за свою родину.
Вот, что я писал две недели тому назад.
И это чувство стыда не оставляет меня до сих пор.
Но всё же не оставляет меня вера, что здоровые корни жизни дадут возможность завершить начатое минувшей весной дело к общему благу, и революция, начавшаяся так красиво и манившая нас светлыми надеждами, не закончится только тем, что одно насилие сменится в жизни другим, во всяком случае не меньшим.
Не может быть, чтобы народом были принесены такие жертвы во время борьбы с насилием лишь для того, чтобы изменить только формы насилия и объекты его.
Для этого не стоило делать революции!
Стокгольм, 5 дек. 1917 г.