Потанины в Иркутске, их жизнь и работа в Отделе Географического общества. Вторая экспедиция и ее состав. Переезд из Кяхты в Ургу и Калган на почтовых через Монголию. Снаряжение в Пекине. Путь на китайских телегах в Си-ань-фу. На носилках через горы в Сы-чуань. Окраина Тибета. Священная гора О-мей-шань и ночное богослужение. Пограничный город Да-цзян-лу. Природа окраины Тибета и селения тибетцев. Болезнь и смерть А. В. Потаниной.Обратный путь и результаты путешествия
По возвращении из экспедиции в Китай Григорий Николаевич с женой поселился в 1886 г. в Иркутске, приняв на себя обязанности правителя дел Восточно-Сибирского Отдела Географического общества. Он надеялся, что небольшого жалованья по этой должности — 50 рублей в месяц — будет ему достаточно для жизни и что при этом служба оставит ему досуг для того, чтобы он мог заняться обработкой материалов, собранных во время путешествия, и составлением его описания. Кроме того, он надеялся принять активное участие в чрезвычайно оживившейся в 80-х годах в Сибири культурной и просветительной работе. Сибирский патриотизм, за который Потанин так пострадал и потерял девять лет жизни, теперь уже не возбуждал подозрений.
Потанин уговорил своего друга Ядринцева, который издавал в Петербурге имевшую мало подписчиков и находившуюся накануне прекращения еженедельную газету «Восточное обозрение», посвященную сибирским вопросам, перенести издание ее в Иркутск; здесь она могла заменить газету «Сибирь», закрытую в это время, по распоряжению Главного управления по делам печати, за оппозиционное направление.
Потанин надеялся, что вокруг редакции газеты соберется кружок его единомышленников, сибирских патриотов, который сумеет организовать широкое обсуждение занимавших их всех вопросов просвещения и развития Сибири. Это сделало бы интереснее его жизнь на далекой окраине.
Иркутск был центром Восточно-Сибирского края, генерал-губернатором которого в это время был назначен либерально настроенный граф А. И. Игнатьев. В противоположность своему предшественнику, генералу Анучину, Игнатьев искренно хотел искоренить взяточничество и произвол местных властей, способствовать просвещению угнетенных национальностей Сибири и изучению экономики края. Он затеял подробное обследование сельского хозяйства Восточной Сибири для выяснения перспектив развития этого богатого края, для чего организовал подворную перепись в Енисейской и Иркутской губерниях, пригласив для этого московских земских статистиков. Потанин рассчитывал на живое участие последних как в газете, так и в Отделе Географического общества.
Игнатьев приблизил к себе бывшего редактора закрытой газеты «Сибирь» Загоскина, который жил постоянно в деревне в 20 километрах от Иркутска, имел мельницу, учил бесплатно деревенских ребят грамоте и хорошо знал быт сибирского крестьянина. При выработке мероприятий, касавшихся крестьян, Игнатьев призывал Загоскина к себе в качестве эксперта и часто задерживал его в своем доме до позднего вечера.
Во время приезда Потанина из экспедиции Игнатьев находился в Петербурге. Григорий Николаевич, приехавший в Петербург с докладом об итогах экспедиции, получив приглашение занять место правителя дел Восточно- Сибирского Отдела Географического общества, явился к нему. Игнатьев утвердил его назначение и вместе с тем предложил ему организовать в Иркутске газету вместо закрытой «Сибири». Проект перевести в Иркутск «Восточное обозрение» вместе с его редактором Ядринцевым он одобрил.
Таким образом, Григорий Николаевич возвращался из Петербурга в Иркутск в очень бодром настроении и в надежде, что покровительство генерал-губернатора избавит газету от трений с цензурой.
Отдел Географического общества, открытый в Иркутске в начале 50-х годов, помимо своей научной деятельности имел для Сибири и большое моральное значение. Он являлся центром для всех, кто интересовался в крае наукой и общественной жизнью; все они находили в Отделе одобрение и поддержку. До приезда Потанина в нем работали политические ссыльные поляки Чекановский и Черский, заслужившие большую известность своими геологическими исследованиями. Политические ссыльные Годлевский и Дыбовский организовали изучение глубин воды и фауны озера Байкала. Другие политические ссыльные, проживавшие в глухих местах обширного края, сообщали свои наблюдения над природой и жизнью населения. В связи с возвращением, по амнистии, ссыльных поляков деятельность отдела несколько ослабела, и Потанин намеревался оживить ее.
Потанины поселились в двух низких комнатах мезонина небольшого дома, соединенного с нижним этажом узкой лестницей. Полка с книгами, простой стол, покрытый газетной бумагой в качестве письменного, еще стол и несколько стульев составляли обстановку комнаты, в которой Григорий Николаевич принимал визиты даже самых почетных в городе лиц. Редкий вечер в этой комнате, освещенной одной, много — двумя свечами, не собиралось по нескольку человек. Потанин встречал гостей в блузе, подпоясанной ремешком, а его жена — в темном ситцевом платье. Подавался самовар, и заводились бесконечные разговоры. Приходили учителя, доктора, семинаристы, гимназисты, даже попы, интересовавшиеся наукой, словом — все, кто чувствовал тяготение к той живой струе, которую вносили Потанины в жизнь города. Приходили и буряты, слышавшие о Потанине как об исследователе Монголии. Он пользовался этим, чтобы собирать у них сведения о легендах, сказках и поверьях бурятского народа.
Григорий Николаевич был очень занят делами Отдела и его музея, хлопотами и разговорами с лекторами, докладчиками и т. д. Он организовал в музее большую выставку принадлежностей буддийского культа, с которыми был хорошо знаком по своим путешествиям. В дополнение к уже существовавшим экспонатам музея пришлось добывать костюмы, статуэтки божеств и разные аксессуары культа у местных коллекционеров и в дацанах (монастырях) Иркутской губернии и Забайкалья. Выставка получилась очень полная и пользовалась большим успехом.
Газету «Восточное обозрение» действительно перевели из столицы в Иркутск вместе с ее редактором Ядринцевым. Потанин принимал живое участие в ее редакционной работе, а жена его одно время вела в газете иностранное и журнальное обозрение и помещала отдельные очерки своих наблюдений во время путешествий.
Потанин явился также инициатором и организатором проводившегося местными силами исследования быта и собирания народного эпоса бурят Иркутской губернии и Забайкалья, как шаманистов, так и буддистов. Под редакцией Григория Николаевича вышли первые томы трудов этнографической секции Восточно-Сибирского отдела Географического общества.
Эта деятельная жизнь в Иркутске продолжалась три года и прекратилась потому, что Потанин убедился, что у него нехватает времени для составления отчета о путешествии в Китай. За три года он успел написать только четвертую часть отчета. Он мечтал уже о новом путешествии в глубь Азии, но сознавал, что поднять вопрос о нем в Географическом обществе можно, только представив полный отчет о предшествующем путешествии. Стремление к новым исследованиям взяло верх над всеми связями и запросами жизни в Иркутске, и осенью 1890 г. Потанины переехали в Петербург, где Григорий Николаевич в один год закончил двухтомный отчет. Вслед за этим он провел в Географическом обществе организацию второй экспедиции в Китай.
Нужно отметить, что благодаря энергии Потанина деятельность Географического отдела и музея в Иркутске очень оживилась; в нем открылись секции физической географии, этнографии и статистики, на которых часто делались доклады, привлекавшие много посетителей. По временам устраивались публичные лекции, а в музее, открытом по воскресеньям, давались объяснения, что значительно увеличило его посещаемость и привлекало жертвователей. Новые экспонаты буддийской выставки, поступившие в музей, усилили его этнографический отдел. Печатный орган «Известия Отдела» вместо одного-двух раз стал выходить под редакцией Потанина пять раз в год, причем содержание его сделалось более интересным и разнообразным. Хорошо налаженная работа продолжалась и после отъезда Потанина.
***
Вторая экспедиция в Китай выехала из Кяхты осенью 1892 г. В состав ее входили Григорий Николаевич и Александра Викторовна Потанины, зоолог М. М. Березовский, бурят Б. П. Рабданов в качестве переводчика монгольского языка и коллектор В. А. Кашкаров. Кроме того, Географическое общество, учитывая тот факт, что в экспедициях Пржевальского и Потанина ни разу не принимали участие геологи и поэтому геологическое строение Внутренней Азии оставалось не освещенным наблюдениями специалиста, присоединило к этой экспедиции молодого геолога В. А. Обручева.
Задачей Потанина являлось продолжение изучения восточной окраины Тибета и соседней китайской провинции Сы-чуань, а геолог должен был, кроме того, познакомиться с Центральной Азией, Северным Китаем и Нань-шанем в широких пределах и потому путешествовал отдельно.
Григорий Николаевич со своими спутниками, кроме Березовского, уехавшего годом раньше, проехал из Кяхты в Калган, на границе Китая, по почтовому тракту через Монголию очень быстро, почти без наблюдений, пользуясь повозками и переменными лошадьми на станциях. Этот переезд был мучительным. Повозка, в которой сидели супруги Потанины, представляла большой закрытый ящик почти кубической формы с маленькой дверцей с одной стороны и окошечком с другой; этот ящик был прикреплен к оси с двумя тяжелыми прочными колесами, без всяких рессор, смягчающих толчки. Сидеть в ящике нужно было на подушке, вытянув ноги. Лошадей в повозку впрягали оригинальным способом: к передним концам оглобель была прикреплена поперечина, которую два всадника клали себе на седла и таким образом мчали этот первобытный экипаж, не считаясь ни с ухабами, ни с камнями на дороге. К каждой оглобле был прикреплен повод, посредством которого два других всадника, скакавших впереди, направляли повозку, чтобы колеса не наскочили на крупные неровности и повозка не опрокинулась. Так приходилось мчаться рысью или вскачь от станции до станции; пассажирам порой казалось, что их посадили в бочку и спустили по косогору. На станциях можно было немного отдохнуть от тряски, пока менялись всадники.
Местность от Кяхты до Урги (теперь Улан-батора) очень гористая. Дорога шла то по долинам речек, то пересекала довольно высокие горные кряжи; их северные склоны были покрыты лесом, южные — степью. С перевалов открывался вид на такие же кряжи, волнистые гребни которых один за другим уходили вдаль до горизонта. Кое- где вдали, среди кряжей, высилась более высокая вершина.
В долинах были разбросаны юрты монголов и паслись стада. Часто встречались караваны верблюдов и двухколесных телег, нагруженных тюками товаров, главным образом чая, который в то время шел еще преимущественно через Монголию в Кяхту, где перегружался на телеги, везшие его через всю Сибирь. На перевалы поднимались шагом, если подъем был крутой, и это давало отдых от тряски, которая возобновлялась на спуске.
От Урги до Калгана почтовый тракт пересекал Гоби. На первых станциях местность была еще довольно гористая, но безлесная. Затем она становилась более ровной; широкие котловины чередовались с плоскими увалами или низкими грядами скалистых гор и холмов. Растительность степи мало-помалу становилась скудной, траву сменяли мелкие кустарники, и между ними везде была видна голая почва, песчаная или усыпанная щебнем. Это была уже Гоби, которая здесь не представляла таких совершенно бесплодных и безводных пространств, как на западе. Колодцы были довольно часты, и при них были расположены юрты монголов. Ближе к южной окраине появилась трава и более густое население, даже поселки китайских земледельцев; собственно Гоби кончилась.
В этой однообразной местности осенняя пожелтевшая степь не представляла ничего привлекательного. Поэтому внимание путешественников было почти полностью занято наблюдениями за их подводчиками. Кроме четырех всадников, тащивших вскачь повозку, были еще запасные, которые сменяли их на ходу; скакали еще монголы, приставленные для надзора. В общем всадников было всего 12— 15 человек. Кроме мужчин, проводниками бывали женщины и девицы. Все это шумело, кричало и визжало. Молодежь отпускала шутки, заливалась громким смехом. Весело было смотреть на раскрасневшиеся лица, рассеченные улыбками до ушей. Движения всадников были полны экспрессии. Потанин жалел, что не владел карандашом и не мог зарисовать какую-нибудь позу скачущего монгола. Развлекаемые подводчиками, путешественники мирились с тряской и прощали подводчикам, когда из-за их резких движений им случалось удариться друг о друга лбами или прикусить язык, стукнувшись головой о потолок повозки.
Поздно вечером останавливались на ночлег в юрте, где находили огонь, чтобы обогреться, горячий чай с молоком, маслом и солью, баранину на ужин. Тут же спали на разостланных войлоках, укрывшись шубами, а рано утром, наскоро позавтракав, опять пускались в путь по тряской дороге. Каждый день проезжали четыре-пять станций, и в общем проезд из Кяхты в Калган занял две недели.
В Кяхте к экспедиции присоединился еще хара-егур Лобсын, который участвовал в прошлом путешествии Потанина от Нань-шаня через Центральную Монголию до Кяхты и не вернулся на родину, а проживал в Урге и Кяхте. Его взяли как надежного рабочего, знакомого с условиями путешествия.
Из Калгана в Пекин экспедиция проехала быстро, не делая наблюдений, а в Пекине провела в русском посольстве целый месяц, снаряжаясь в дальнейший путь, обзаводясь китайской одеждой, паспортами и провизией. Здесь Александра Викторовна почувствовала приступы сердечной болезни, развившейся благодаря тряске в монгольской повозке. Врач посольства очень советовал ей остаться в Пекине, но она не захотела оставить мужа, привыкшего к ее обществу и попечениям.
16 декабря путешественники выехали на двух грузовых крытых телегах, в которых ехали Кашкаров, Лобсын и Рабданов, а также помещался багаж, и одной легковой для Григория Николаевича с женой. Эти повозки были наняты до г. Си-ань-фу, столицы провинции Шаньси; на этом пути не предполагались ни длинные остановки, ни наблюдения, так как он был уже описан другими лицами. Поэтому вставали очень рано, часто еще ночью, и выезжали с фонарями, подвешиваемыми под телегами, чтобы освещать только дорогу. В полдень останавливались для отдыха и обеда на постоялом дворе и опять ехали до 9 часов вечера. Китайского конвоя не брали, и это избавляло от стечения любопытных на улицах, как бывало в прежнем путешествии, — китайские солдаты всегда бежали впереди и оповещали население: «едут заморские черти, выходите на улицу смотреть их». Теперь же ехали незаметно, скрываясь в повозках, а китайская одежда не привлекала внимания при остановках на постоялых дворах в обед и вечером.
Дорога на всем протяжении до перевоза через Желтую реку пролегала по Великой Китайской равнине вдоль окраины высокого плато провинций Чжили и Шаньси, которое оставалось справа на большом или меньшем расстоянии и часто скрывалось в пыльной мгле. Пыль, вздымаемая колесами и копытами, каждый день покрывала густым слоем лица и одежду путешественников; только позже, когда выпал снег, воздух сделался чище, но дорога стала грязной. Равнина была густо населена и вся распахана и усажена деревьями в виде рощ на семейных кладбищах, а также по межам полей и в деревнях.
Дорогу оживляли повозки, всадники и пешеходы, особенно вблизи городов. В последних узкие улицы всегда были заполнены толпой, и телеги пробирались с трудом, при постоянных криках кучера, примостившегося на оглобле у крупа лошади или мула или бежавшего рядом. Крыши телег иногда задевали за вывески лавок, а ступицы колес — за спины китайцев, сидевших за обедом у столиков уличных переносных кухонь. В деревнях можно было наблюдать работу крестьян на улице, сучивших нитки или мявших хлопок на больших решетах, чтобы отделить семена. На дороге постоянно встречались старики, старухи и дети, собиравшие свежий помет. Дорога была в первобытном состоянии, никто не заравнивал глубоких колей, грязные выбоины; местами она когда-то была вымощена большими плитами, в которых колесами были выбиты колеи; но плиты разъехались, перекосились, и их объезжали стороной.
Обогнув плато, дорога пошла по долине Желтой реки на запад; здесь лёсс сделался толще, и местами дорога, пересекая холмы, была врезана на несколько метров в лёсс в виде узкого дефиле, в котором две телеги не могли разъехаться; поэтому возчики, подъезжая к такому месту, извещали встречных криком, чтобы разминуться до или после. У перевоза через реку пришлось стоять четыре дня; по реке шел лед; из двух лодок одну унесло вниз, а другая сидела на мели, — зима в этом году была очень холодная, и река обмелела. Пришлось ждать, пока обе лодки не были освобождены. Переправившись на противоположный берег, ехали еще четыре дня до Си-ань-фу; весь этот переезд занял больше месяца.
Древняя столица Китая Си-ань-фу показалась путешественникам оживленнее Пекина. Улицы были переполнены толпой; пешеходы, всадники, повозки и ручные тележки двигались в обоих направлениях, а движение сильно стесняли еще всякие торговцы с лотков, уличные парикмахеры и переносные кухни, которые занимали не только все тротуары, но и часть улицы. Поэтому экспедиция употребила два часа, чтобы проехать через город при беспрерывных криках возниц с просьбой посторониться.
На перекрестках приходилось подолгу ждать, чтобы получить возможность пересечь поперечное движение. Большие грузовые телеги задевали за низкие вывески лавок, за выставленные на улицу старую мебель и лотки с товарами, сталкивали прохожих и покупателей и вызывали брань. Поражало обилие нищих, почти совсем голых, с испитыми лицами, с длинными космами волос; одни бродили, другие сидели среди толпы у стены или в воротах, иные даже лежали, укрывшись цыновкой; много было и собирателей всяких отбросов с корзинами.
Путешественники остановились на западной окраине, на довольно приличном постоялом дворе, где прожили четыре дня, так как предстояла перемена способа передвижения; дальнейший путь шел на юг через широкий горный пояс Цзин-линь-шаня, где колесных дорог не было. Пекинские возчики были отпущены, и до г. Чен-ду-фу, столицы Сы-чуани, для Григория Николаевича и его жены были наняты носилки, а для Кошкарова, Лобсына и Рабданова, а также багажа, — семь мулов.
Потанины проделали в носилках путь длиной в 1100 километров через горы. В каждые носилки садился один человек. Они представляли ящик из тонких бамбуковых палок; пол состоял из досок, бока и крыша — из цыновки, сидение — из проволочной сетки. К ящику были прикреплены две толстые бамбуковые жерди, метра по четыре длиной, соединенные по концам лямкой, которую носильщики, один спереди, другой сзади, клали на плечи. Если пассажир был тяжелый или очень торопился, брали четырех носильщиков, и тогда лямку клали на короткую бамбуковую палку, а последнюю — на плечи двух носильщиков спереди и двух сзади. Передняя цыновка являлась дверью и доходила до высоты сиденья, в боковых имелись окошечки, которые, как и отверстие двери, можно было задернуть занавеской и сидеть в духоте закрытого со всех сторон ящика.
Езда на носилках была очень покойна, но сначала немного укачивала. Носильщики шли скоро, беглым шагом, километров шесть в час, никогда не сбиваясь с ноги и не останавливаясь. Почти каждую минуту они перекидывали лямку или палку с одного плеча на другое, делая это по команде протяжным возгласом «пан-гоо» и затем коротким «цу-ба» или «чэ» («неси» или «иди»). После часа такой ходьбы носильщики останавливались, спускали носилки на землю и садились отдыхать, чаще всего у ворот постоялого двора, где можно было поесть или выпить чаю.
Носильщики в Китае в бытовом отношении резко отличались от извозчиков и погонщиков; последние одевались чисто, а носильщики часто ходили в отрепьях; когда они явились наниматься к Потанину в Си-ань-фу, он ужаснулся и подумал, что это общественные подонки.
Но позже, в пути, встречая носилки с китайскими мандаринами, он видел, что даже их носильщики всегда оборваны. Это, очевидно, обусловливалось тем, что на такой тяжелый труд шли только наиболее разоренные крестьяне. Хотя носильщики зарабатывали несколько больше, чем извозчики, они все же крайне бедствовали из-за повышенной потребности в питании, а также потому, что часть своего заработка теряли за игрой в карты, на что их толкало главным образом отсутствие семейного очага. В дорогу носильщики шли налегке, даже зимой в летнем платье, так как работа их согревала. На постоялых дворах им давали отдельную комнату и на ночь теплые одеяла и теплую воду, чтобы мыть лицо, руки и ноги. В пути все уступали им дорогу.
Путь из Си-ань-фу сначала шел несколько дней по широкой долине реки Вей-хэ, сплошь возделанной и густо населенной; вид полей, еще голых в конце января, скрашивался рощами темных туй на семейных кладбищах, тополями и ивами по межам. Деревни встречались часто. В одних случаях это были группы фанз; неподалеку лежали кучи удобрений и стояли скирды соломы; дети играли на улице. В других случаях это были вытянутые вдоль дороги торговые селения с постоялыми дворами, лавками и мастерскими во всех домах на узкой и грязной улице.
В таких селениях носилки останавливались для передышки, и носильщики съедали у постоялого двора чашку горячей лапши или риса с приправой соленой редьки, вареные земляные груши или гороховый кисель. Иногда и Потанины на таких остановках соблазнялись рисом или грушами. Пока носильщики завтракали, они вылезали из носилок и уходили по дороге вперед, чтобы размять отекшие от сидения ноги.
Через пять дней дорога повернула в горы и пошла по склону большой долины, где она иногда была высечена карнизом в скале, а на подъемах и спусках была выложена плитами в виде лестницы. Мулы хорошо карабкались по ним, но всадникам было страшно с непривычки; они слезали с лошадей и делали часть горной дороги пешком. Первые дни в горах погода была хорошая, и путешественники досадовали на эти каменные лестницы; но, когда пошли дожди и началась грязь, они поняли, что без этой мостовой дорога по глинистым косогорам сделалась бы скользкой и опасной для мулов и носильщиков. Иногда, когда дорога шла высоко по крутому склону, в носилках становилось жутко, особенно если попадались встречные завьюченные мулы, — казалось, что вот-вот мул заденет своим грузом носилки и столкнет их вниз, где в глубине бурлила речка. В таких местах Александра Викторовна иногда просила носильщиков остановиться и дать ей сойти, но они не обращали внимания на ее просьбы и бодро бежали вперед.
Местность была живописная, склоны гор покрыты мелким лесом, еще не потерявшим пожелтевшую листву, что придавало ему золотистый оттенок. Местами высились скалы, а дно долины было завалено крупными валунами, среди которых струилась речка, то изумрудно-зеленая, то снежно-белая от пены на быстринах. За первыми цепями хребта стало заметно теплее, на склонах появились вечнозеленые кустарники, хвойные деревья новых пород, а в долинах — тонкий бамбук и веерные пальмы.
Последний перевал в бассейн реки Хань, представляющей уже приток реки Янцзы, был самый трудный. Весь подъем на него состоял из лестниц, выложенных крупными плитами и шедших зигзагами. Потаниным стало неловко заставлять носильщиков нести себя по сравнительно удобной, но утомительной для них лестнице, и они весь подъем сделали пешком.
На каждом перевале были маленькие кумирни. Стоявший возле кумирни у столика монах ударами в гонг приглашал проезжих и прохожих к пожертвованию в благодарность богам за благополучный подъем и спуск; в его тарелку бросали мелкие монеты.
В долинах, несмотря на их тесноту, везде были рассеяны селения, отдельные усадьбы и пашни; каждое удобное местечко, хотя бы в несколько квадратных метров, было распахано или занято под огород. На полях уже поднималась свежая зелень, на грядах пробивались стебли лука, листья редиски и капусты. Селения были скученные, часто без дворов при домах.
На этом пути через горы экспедицию застал новый год китайского календаря. Он очень торжественно праздновался две недели в конце января или в начале февраля, причем прерывалось всякое движение по дорогам на целую неделю, в крайнем случае на один день. Накануне его во всех попутных селениях шла уборка и чистка: ввиду тесноты жилищ и отсутствия дворов все происходило на улице, где мыли столы и скамьи, стирали белье, оклеивали окна новой бумагой, резали мясо, стряпали. Первый день праздника путешественники провели на постоялом дворе небольшого селения. С вечера все дома расцветились фонарями, все время слышался треск ракет в честь богов. Всю ночь китайцы не спали, совершали поклонения предкам, стряпали и ужинали, а утром опять жгли ракеты и стреляли. Хозяева дома и носильщики пришли к Потаниным с поздравлением и поднесли в подарок сдобное печенье, а к обеду принесли свои блюда, на этот раз вкусно приготовленные из мяса. Носильщики, впрочем, не изменили своим привычкам: весь вечер накануне и весь день нового года они играли в карты.
На второй день отправились дальше, но население продолжало праздновать: лавки были закрыты, улицы оживлялись гуляющими разодетыми людьми; видны были играющие в карты и в какую-то другую азартную игру, окруженные толпой зрителей. Местами были устроены качели; на них качались молодые люди, молодые женщины и дети, но не взрослые девушки.
Весь этот день в небольшом городке в долине реки Хань и в селениях было очень людно; нарядно одетые люди делали визиты родным и знакомым и несли корзиночки с праздничными подарками. По дорогам сновали разносчики со сластями. Среди последних главную роль играли толстые стебли сахарного тростника; ими лакомились преимущественно мальчишки. Много было плодов хурмы, ее продавали по паре за семь чох, т. е. за нашу копейку. Продавали также детские игрушки.
На следующий день опять пошли горы, которые становились более плоскими, без скал. Дно долин было залито водой рисовых полей, которые готовили к посеву. В верховьях долин рис сменялся пшеницей, а на склонах — кукурузой. Дорога перевалила в долину довольно большой судоходной реки Цзя-лин-цзянь. Носильщики ради отдыха наняли лодки, поставили в них носилки с Потаниными и уселись сами. К ним присоединились носильщики грузов, так что в лодках люди сидели и на скамьях и на дне. С лодки было очень удобно любоваться берегами, в которых ясно видны были складки горных пород. Местами видны были следы старой дороги в виде дыр, выдолбленных в утесах над рекой: в эти дыры прежде были вставлены бревна балконов. В одном месте береговая скала сверху донизу была изрыта нишами с раскрашенными статуями богов; статуи были большие, в несколько метров, а также маленькие; одни сидели со скрещенными ногами, другие стояли. Высоко на горе виднелся монастырь «Тысячи будд», в нем, по рассказам, жили 500 монахов.
Плаванье кончилось у старинного города Гуань-юань, окруженного толстыми стенами с башнями; набережная реки была вымощена плитами, и к воде вели лестницы. Весь город, даже дворы, комнаты и конюшни, был вымощен плитами, но везде было грязно. Здесь было уже совсем тепло, цвели бобы, развернулись капуста и редька, на четверть поднялась пшеница, но на деревьях почти не было свежих листьев, и Потанин отметил, что весна на юге развивается гораздо медленнее, чем на севере.
От этого города дорога ушла от реки опять в горы и в первый день почти вся состояла из лестниц, поднимаясь на вершины или спускаясь с них; с высоты был обширный вид на ряды залитых водой рисовых полей, на пашни, обсаженные деревьями туйи. Мрачная темная зелень туй резко выделялась на яркокрасной почве склонов.
22 февраля 1893 г. экспедиция вышла из гор на обширную равнину провинции Сы-чуань, окружающую ее главный город Чен-ду-фу и сплошь занятую под рисовые поля, залитые водой в это время. Только местами, в виде оазисов среди мелких озер, видны были деревушки, окруженные рощами бамбука, похожими издалека на гигантские страусовые перья, а также здания кумирен на холмах, среди густых рощ туйи. Водная поверхность разрывалась прямолинейными плотинами на прямоугольные участки; по этим плотинам жители деревушек сообщались друг с другом и с большой дорогой. Местами зеленели поля, засеянные бобами, рапсом и пшеницей, но господствовали рисовые, залитые водой. Рано утром местность принимала совершенно сказочный вид, пока солнечные лучи не успевали рассеять туман от испарений. В этом тумане резко выступали только передние рощи; стоявшие дальше были затянуты более или менее густой дымкой, а самые дальние были еле видны.
По этой равнине ехали три дня, беспрерывно встречая прохожих, носильщиков с товарами и с носилками. В Чен-ду-фу прожили две недели; сюда навстречу экспедиции выехал Березовский из г. Сун-пан, где он провел почти год. Затем продолжали путь по равнине еще пять дней до г. Ячжоу, но здесь видели уже другие посевы; поля были заняты чечевицей, бобами, рапсом и пшеницей в качестве весенних культур, которые в начале лета сменялись рисом. Желтыми цветами рапса были покрыты поля, и соломенные крыши предместий г. Ячжоу тонули в этом желтом море.
Потанин съездил из г. Ячжоу на юг к священной горе О-мей-шань. По дороге туда часто попадались «о-ми-то-фо» — каменные столбы с изваяниями человеческой головы, расставленные по дорогам. Это, повидимому, духи — покровители дорог. На шею одного из них был подвешен кошелек с каким-то вложением, у другого на глаза были нацеплены очки, вырезанные из бумаги, а у третьего губы почернели от масла, которым их мазали поклонники или просители. Часть этого пути Потанин вместе с Рабдановым совершил на плоте из бамбука, на котором сплавляли 20 гробов из белого дерева и нескольких пассажиров вниз по реке Я.
На левом берегу он отметил не менее 60 квадратных ниш в скале с изображениями буддийских божеств. С реки Я он прошел в город О-мей-сянь, где оставил носилки и вместе с Рабдановым и носильщиками отправился пешком на гору О-мей-шань.
Эта гора, достигающая 3300 метров высоты, славилась своими многочисленными кумирнями и монастырями, расположенными от подножия до вершины. Богомольцы поднимались на нее пешком, переходя из монастыря в монастырь. Начиная с двадцатой кумирни, гора еще 20 марта была покрыта снегом. Часть дороги представляла крутую лестницу. Каждая из кумирен отличалась какими-нибудь особенностями в отношении архитектуры и украшавших ее изображений тех или других божеств. Путешественники посетили более половины всех кумирен, в одной ночевали и видели ночное богослужение.
Храм был слабо освещен двумя высокими фонарями и наполнен монахами, которые стояли в несколько рядов двумя группами, одна у правой, другая у левой стены. Перед каждым монахом лежал круглый соломенный мат, на который он ставил колени при земных поклонах. Пение состояло в повторении одной и той же фразы «о-ми-то-фо». Затем монахи вытянулись вереницей в один ряд и стали ходить по храму, делая зигзаги и продолжая петь «о-ми-то-фо». Пение то замирало, то усиливалось; когда оно в одном конце храма начинало затихать, в другом его конце оно становилось все громче и громче. После хождения монахи снова разделились на две колонны у обеих стен; в промежутке между ними стал настоятель, и началось пение по очереди; монахи левой колонны пели, а монахи правой колонны, упав на колени, преклоняли головы до земли и оставались в таком положении до тех пор, пока пели левые. Затем они вставали и начинали петь, а левые падали на колени и преклоняли головы. Это была ночная молитва «за человеческий род». Она так подействовала на Рабданова, правоверного буддиста, что он присоединился к монахам во время хождения по храму, ходил, как они, сложив ладони над своей головой, и пел «о-ми-то-фо».
Каменные столбы о-ми-то-фо
На рассвете настоятель пришел к путешественникам и принес книгу с красными страницами, на которых богомольцы вписывали свои пожертвования. Он просил Потанина подписать по-русски свое имя и жертвуемую сумму.
Гору О-мей-шань считали священной потому, что здесь солнце, восходя из-за облаков, иногда сопровождается ложными солнцами, которые буддисты принимали за явление Будды в ореоле славы.
Потанин полагал, что эта гора, прежде чем сделаться священной для буддистов, уже была местом поклонения у местных жителей с первобытными верованиями. «Явления Будды» путешественники не видели, но утром после ночлега наблюдали оригинальную картину. Над вершиной горы небо было чистое, а ниже вся местность была скрыта в сплошном море облаков, так что вершина казалась островом среди молочного моря. Потанин отметил, что ни одна буддийская святыня не оставила в его памяти такого впечатления, как гора О-мей-шань с ее кумирнями, посвященными главным образом культу женского божества, богини Гуань-инь.
По возвращении Потанина и Рабданова в Ячжоу экспедиция продолжала путь по прямой сухопутной дороге на запад в г. Да-цзян-лу на окраине Тибета. На этом пути были пройдены два высоких перевала, на которых еще лежал снег (в конце марта); их северные склоны были лесисты, и землю под деревьями покрывали огромные папоротники, вайи которых имели больше метра в длину. Южные склоны были безлесны. На горах уже цвели примулы, фиалки, в долинах — персики. За вторым перевалом дорога пошла вверх по долине реки Тун-хэ и потом по долине ее притока. Дно долин было занято кустами. Некоторые из них цвели; но по мере подъема вверх число цветущих убывало, и у г. Да-цзян-лу даже почки у деревьев и кустов не распустились; здесь весна едва начиналась.
Экспедиция остановилась на постоялом дворе в верхнем предместье города, населенном преимущественно тибетцами. Постоялый двор также содержал тибетец; в нем было несколько комнат, и, к удивлению путешественников, оконные рамы не были заклеены бумагой, как повсюду в Китае, а в них были вставлены стекла. На одном стекле было вырезано русскими буквами: «княжна Юсупова».
В Да-цзян-лу экспедиция прожила три месяца. Потанин собирался совершить из этого пограничного города поездку налегке в глубь Тибета, в города Литан и Батан. Но этому помешала болезнь его жены; у нее начались сердечные припадки, через некоторое время с нею случился первый удар, после которого она на некоторый период лишилась речи. Поэтому Потанин отправил в глубь Тибета своего сотрудника Кошкарова, а сам, оставшись с женой, собирал в окрестностях растения, посетил соседний монастырь и усадьбу тибетского князя, находившуюся в той же долине выше города.
Тибетский князь, повелитель княжества Чжала, был хорошим сельским хозяином; его усадьба была окружена скирдами удобрений; он был также охотником, имел тридцать собак, много китайских болонок и двух европейских лягавых. Около его усадьбы вытекали горячие минеральные ключи, отлагавшие известковый туф; температура воды была недалека от точки кипения, колеблясь между 82 и 87° Ц. Одна группа ключей находилась так близко к усадьбе, что вода из них была проведена по канаве во внутренние комнаты для их обогревания.
Жена Потанина медленно поправлялась; оставаясь дома, она рисовала масляными красками цветы, которые приносил Григорий Николаевич, или выходила с палитрой на берег бурной речки и рисовала виды местности.
Из-за болезни жены Потанин решил закончить экспедицию и итти назад, в Пекин. Он разделил караван; жену, Кошкарова и багаж отправил прямой дорогой через Ячжоу в Цзагутин, а сам с Рабдановым, двумя монголами и носильщиками для вещей пошел туда же пешком по горам окраины Тибета.
Путешественники шли по глубоким долинам горных рек бассейна реки Тун-хэ. Склоны долин местами представляли хвойные леса, местами — густые заросли кустарников, а в верховьях долин — альпийские луга. На дне долин встречались китайские деревни, а на склонах видны были тибетские, которые располагались уступами, одни дома выше других, и казалось, что плоские крыши нижних домов служили террасами для вышележащих. У каждой тибетской деревни возвышалась башня, которая была в два- три раза выше домов, также многоэтажных, и, очевидно, являлась сторожевой. В больших деревнях было несколько башен.
У тибетских домов нижние этажи были каменные, а самый верхний — деревянный, в виде надстроек по трем сторонам плоской крыши.
В одной из деревень Потанину отвели такой верхний этаж, который хозяином дома был превращен в пчельник, — на плоской крыше стояли колоды с пчелами. Не зная этого, путешественники уселись на колоды и подверглись нападению пчел, которые забирались в рукава под белье и жалили. В комнаты мезонина принесли можжевельник и устроили дымокур, чтобы выгнать пчел хотя бы из комнат. Но их налетело очень много на растения, принесенные путешественниками, а от дыма они очумели и, перестав летать, ползали всюду, кружились и заползали на людей. Пришлось переселиться в другой этаж.
Через реки местами приходилось переходить по висячим мостам на канатах. На этих мостах поперечные доски были положены далеко одна от другой, и носильщики не рисковали итти по ним друг за другом, так как при этом мост начинал раскачиваться; они переходили мост по одному.
В разных местах над гребнями гор высились снеговые вершины, а на перевалах из одной долины в другую дорога поднималась выше границы леса. Характерным растением этой местности была облепиха, которая в некоторых долинах представляла деревья по десяти метров высотой со стволом в пять метров в окружности при основании. Верхушки этих деревьев были плоские и напоминали итальянские пинии. Со скал, стеснявших дно долин, часто свешивались цветущие ветви кустов роз и сирени, и каскады белых цветов чередовались с сиреневыми. У верхнего предела леса рододендр образовывал сплошные заросли. Внизу встречались персики и грецкие орехи, посевы кукурузы и риса, а в их верховьях —только посевы ячменя и гречихи.
В верховьях реки Сяо-цзинь-хэ, которая вместе с рекой Да-цзинь-хэ образует реку Тун-хэ, стало холоднее.
Тибетское население этой местности известно под названием чжарун. Наряд женщин был оригинален и состоял из белой юбки, курмы из домашнего черного сукна и из плаща чуври того же сукна. Чуври, сложенный, как плед, вдвое, был наброшен на плечи сгибом кверху и спереди, под горлом углы его были схвачены булавкой или серебряной скобкой с коралловой вставкой. Чуври и курма по краям были обшиты красной каймой. Ноги были обуты в сапоги, обшитые красной и желтой материей. Волосы были заплетены в одну косу, намотанную вокруг темени; на косу были надеты три серебряных кольца, — так, что одно приходилось над лбом, а два над висками. В уши были продеты большие серебряные кольца, на руках они носили медные и серебряные браслеты.
Плоские крыши домов, которые наблюдались южнее, у чжарунов уже не встречались; здесь крыши были двускатные, и это доказывало, что зимой выпадает и долго лежит снег. В верховьях некоторых боковых долин видны были снеговые вершины; склоны гор были покрыты еловым лесом вверху, лиственным и кустами внизу; береза, ива, облепиха и дуб с колючими листьями составляли эти леса нижней части склонов.
Из верховья реки Сяо-цзинь-хэ путешественники поднялись на перевал Хун-цяо выше границы кустов и ночевали под навесом скалы среди альпийских лугов, а на следующий день прошли этот перевал по лугам с цветущими альпийцами среди гольцов с многочисленными пятнами снега (в конце июля). Конец подъема был выложен плитами сланца в виде лестницы.
За перевалом Потанин и Рабданов спустились до густого елового леса, где ночевали вместе с своими носильщиками в шалаше, похожем на самоедский чум из жердей, покрытом еловой хвоей и землей. По соседству был большой сарай для сушки корней лекарственного ревеня, сбором которых в этой местности занимались китайцы. Весь потолок сарая был увешан корнями ревеня, а на полу были разведены костры; в сарае было тесно от мужчин и женщин, сушивших собранный ими ревень, и душно от густого дыма. Поэтому путешественники предпочли ночевать в чуме на голой земле.
Далее дорога шла вниз по долине большой реки, впадающей справа в реку Сун-фан-хэ того же бассейна реки Ян-цзе; здесь опять стали попадаться селения тибетцев-чжарунов с башнями и пашни с бобами, ячменем и коноплей.
Склоны были покрыты лесом, в верховьях боковых долин виднелись острые снеговые вершины, через притоки были перекинуты висячие мосты. Дорога местами поднималась высоко на склон, огибая теснины на дне долин. Миновали монастырь Шат-дуб-лин и г. Цзатоло и 6 августа прибыли в г. Цза-гу-тин, где уже застали часть каравана с багажом и больной Александрой Викторовной, которую Кошкаров привез по прямой дороге через Ячжоу.
Состояние больной не улучшилось, и экспедиция продолжала итти на северо-восток, чтобы перевалить через горы Цзин-линь-шаня и выйти на колесную дорогу в Пекин. Больную несли в носилках; через несколько дней повторился удар, и у нее отнялись руки, ноги и язык. Это случилось около г. Джар-хуа на реке Хей-шуй цзянь, еще в бассейне Голубой реки, к югу от гор, и пришлось изменить маршрут, чтобы доставить больную по более удобному и скорому пути в один из городов, где были европейские врачи в миссиях. Наняли лодку и поплыли вниз по реке. В ближайшем г. Бао-нин-фу оказалась английская миссия, из которой две миссионерки собирались ехать в Шанхай: одна — чтобы выйти замуж за миссионера, а другая — чтобы вернуться по болезни в Европу. Они согласились присоединиться к экспедиции и ухаживать за больной. На лодке рассчитывали спуститься до г. Чун-цын-фу, где были врачи и госпиталь, но через несколько дней, 19 сентября 1893 г., Александра Викторовна тихо скончалась.
По рекам экспедиция с телом умершей спустилась в г. Ханькоу, где русская колония предлагала устроить на своей счет похороны и поставить памятник. Но Потанин боялся огорчить старую мать Александры Викторовны, похоронив ее дочь далеко от родной земли. Тогда русская колония взялась доставить гроб с покойной через Пекин и Калган в Кяхту, где и состоялись похороны 23 января 1894 г. на кладбище собора, у самой границы с Монголией.
Потанин из Ханькоу проехал через Тянь-цзин в Пекин. Потеря жены, сопровождавшей его во всех экспедициях в Центральную Азию и бывшей его верным другом и помощницей, подействовала на Потанина настолько тяжело, что он не был в состоянии вести какие-нибудь наблюдения и поэтому распустил членов экспедиции (кроме Березовского, продолжавшего свои сборы на окраине Тибета) и уехал из Китая, а после похорон жены вернулся в Петербург.
Об этом незаконченном путешествии он составил только небольшой отчет, напечатанный через шесть лет, а занимался в последующие годы главным образом обработкой материалов восточных легенд о сыне неба и сопоставлением их со славянским эпосом.