От Кулусутая к р. Керулен. Большие озера. Подножие Большого Хингана. Монастырь Хан-табын-сумэ. Обратный путь. Монгольские суеверия. Обилие песков у Большого Хингана. Страна Барга. Занятия забайкальских казаков. Последние 20 лет жизни Г. Н. Потанина. Организационная и просветительная работа в Томске. Общество изучения Сибири. Вторая женитьба. Составление воспоминаний. Работы по фольклору. Потанин, как человек не от мира сего. Болезнь и смерть.
Только через шесть лет после смерти Александры Викторовны Григорий Николаевич настолько успокоился, что мог подумать о новом путешествии в глубь Центральной Азии. Местом исследования он выбрал область хребта Большого Хингана, который в общем отделяет Монголию от Маньчжурии. Этот выбор был обусловлен тем, что область Большого Хингана оставалась очень мало известной, тогда как западнее ее, на путях из Кяхты через Ургу в Калган, Восточная Монголия была уже пройдена многими путешественниками, а восточнее, через Маньчжурию с берегов Амура в Китай или обратно, также уже прошло несколько экспедиций.
На это небольшое путешествие, выполненное в течение лета 1899 г., средства были отпущены Географическим обществом и Ботаническим садом. Экспедиция состояла из Потанина, студента В. К. Солдатова, переводчика бурята Ш. Б. Базарова и хара-егура Лобсына; последний был участником двух предшествующих экспедиций; он прошел с Потаниным из Нань-шаня в Кяхту в 1886 г., а в 1892 г. ездил с ним из Кяхты через Пекин до восточной окраины Тибета и оттуда вернулся с Рабдановым в Забайкалье. Он был полезен тем, что знал монгольский, китайский и тибетский языки, понимал русский и имел большой навык к степным путешествиям.
В половине мая 1899 г. Потанин и Солдатов приехали в Агинскую степь в Восточном Забайкалье, где организовали караван — наняли телеги и 11 лошадей на все лето у местных бурят; тут же к ним присоединились студент Звягин, Базаров и Лобсын. Экспедиция прошла в Кулусу- таевский караул на южной границе, откуда и началось путешествие. Это маленькое казачье селение поражало полным отсутствием деревьев и пашни; скот свободно бродил повсюду, и от Монголии вся обстановка отличалась только наличием деревянных невзрачных домов вместо юрт.
Из этого караула, миновав границу, экспедиция в течение почти двух недель ехала на юго-восток, до реки Керулена, по однообразной степной местности. Очень плоские возвышенности чередовались с широкими впадинами, среди которых попадались небольшие горько-соленые озера или солончаки, оставшиеся на месте озер. Почва степи на возвышенностях была песчаная, поросшая ковылем и другими травами и мелкими кустарниками, тогда как во впадинах почва была солончаковая или черная болотная, с другой растительностью. Возвышенности иногда представляли собой более резко выраженные холмы или плоские хребтики. Вода, в виде колодцев, встречалась довольно часто. В одном месте миновали небольшую речку, впадавшую в озеро. Монгольские юрты и пасшийся скот оживляли местность, как и сурки, чьи норы местами попадались часто. В нескольких переходах от границы миновали земляной вал, шириной около двух метров и вышиной менее метра. Он тянулся очень далеко с запада на восток. Монголы называли его Чингис-эхрим, т. е. валом Чингис-хана. Другие путешественники также встречали этот вал на своем пути в других местах; его протяжение составляет несколько сот километров. Местами к нему примыкают четырехугольные городки, т. е. остатки небольших укреплений. Хотя монголы приписывают Чингисхану постройку этого вала, по китайским летописям он гораздо древнее и насчитывает не менее 2000 лет.
Берега речки Хатын-хобо были очень оживлены аулами монголов земли Барга. Здесь нашелся и шаман, который по просьбе Потанина выполнил весь обряд камланья. Потанин описал его в своем отчете с изложением перевода записанных Базаровым песен и заклинаний шамана во время обряда.
Ближе к реке Керулену, на востоке, вдали видны были красноватые скалистые горы Могойту, т. е. Змеиные. К реке степь спускалась постепенно; на западе показались горы Гурба-богдо-ула с тремя вершинами, а за ними еще выше по реке Керулену видны были горы Алтын-эмель, т. е. «золотое седло»; река разрезала эти горы на две массы, похожие на луки седла, откуда и название их.
На реке Керулене экспедиция простояла два дня и посетила соседний монастырь Шира-ногоин-сумэ.
Переезд через реку доставил некоторые хлопоты; перевоза не было, а река, хотя и не глубокая на броду, имела топкое дно. Пришлось разгрузить телеги, перевезти багаж на брезентовой лодке, которую имела экспедиция, а телеги пустить вброд порожняком.
За рекой Керуленом путешественники направились на юго-восток и на юг по песчаной степи, к озерам Улан-нор и Буир-нор, сначала по равнине, которая некогда составляла дно большого озера, теперь сократившегося в озеро Делай-нор, в которое впадает река Керулен. В почве этой равнины в изобилии встречались крупные раковины пресноводных моллюсков, живших когда-то в озере. На юге, вдали, видна была высокая гора Дуланхара с тремя вершинами на высоком пьедестале. Сурков в этой местности уже не видели. На берегах озера Буир-нор простояли три дня, чтобы собрать фауну; ловили рыбу сетью и убедились, что в озере живет пять видов рыбы. На воде было много гусей, но они держались вдали от берега.
От озера Буир-нор шли несколько дней по степи с высокой травой, сначала ровной и безводной, а затем расчлененной логами и долинами, в одной из которых текла небольшая река Абдэр; в логах были рощи ильма. По степи бродили стада дзеренов, голов по пяти, и попадались дрофы. В урочище Борольджи начались песчаные бугры, вообще характерные для местности у западного подножия Хингана. Эти бугры поросли кустами, преимущественно тальника, но также ильма и шиповника. Местами видны были ямы и выдувы, созданные ветром, в которых песок был обнажен и развевался; монголы называли их «манха». Между буграми попадались лужайки с влажной или топкой почвой, иногда с озерками. В этой местности началось обилие комаров, которые мучили экспедицию все время в районе Большого Хингана.
Экспедиция прошла здесь мимо монастыря Лух-сумэ, ламы которого отнеслись к путешественникам с большим недоверием; монастырское начальство спряталось, и путешественники в поисках его напрасно ходили по пустым улицам; встречавшиеся ламы отзывались незнанием или говорили, что главные ламы разъехались по улусам. Между тем экспедиция нуждалась в помощи. В некотором расстоянии от Лух-сумэ у нее околела лошадь, и поэтому необходимо было оставить одну телегу и лишний багаж в монастыре до обратного пути. Вместо этого пришлось нанять ламу с двумя быками, чтобы увезти этот груз до следующего монастыря.
Дорога туда шла уже на юг, вдоль подножия Хингана; местность представляла степь, частью сухую, частью затопленную в низинах водой после дождливых дней. Слева на горизонте видны были плоские горы. В степи попадались дрофы. Миновали речку Ульгэн- гол, еле текущую с востока; на ее берегах стояли аулы монголов, у которых удалось купить двух лошадей.
За речкой опять появились норы сурков. Миновали площадь развеваемых песков манха, по долине речки Эргенты углубились в горы Большого Хингана и поднялись на перевал Малагай-дабан. Горы здесь были плоские, склоны покрыты густой и высокой травой и отдельными рощами берез, дуба, вяза, черемухи, рябины, ивы и кустами шиповника. Спуск с перевала, как и подъем, были пологие. В долинах везде встречались юрты монголов. По долинам рек Суджиин и Хахир пришли к монастырю Хан-табын-сумэ — крайнему южному пункту экспедиции.
В этом монастыре имелось пять храмов и около тысячи лам; он считался резиденцией целых трех гэгэнов, но один из них несколько лет назад умер, а два других находились в это время в Лхассе. Все здания монастыря были каменные и высились в тени больших деревьев ильма. Как только путешественники поставили свои палатки возле монастыря, к ним сбежались ламы, и стало тесно от гостей. Потом явился старый лама со свитой в качестве посла от монастырского начальства и заявил, что последнее просит экспедицию итти дальше на юг, к ставке князя, который может проверить паспорта путешественников, тогда как в монастыре светских властей нет. Потанин отказался исполнить эту просьбу по недостатку времени и сказал, что экспедиция отсюда идет обратно и пробудет только день ради починки телеги.
Ламы, набившиеся в палатку, выпрашивали у путешественников белую бумагу, стальные перья и стеариновые свечи. Одни уходили, другие приходили, и; наконец; снова явились пожилые ламы с жалобой настоятеля на то, что палатка слишком привлекает лам и отвлекает их от богослужения, так что храмы пустуют; он просил перенести палатку подальше. Это экспедиция исполнила, и посетителей, лам, стало несколько меньше.
При осмотре монастыря на следующий день путешественники не могли добиться, чтобы им указали, где живет настоятель, и посетили только одного ламу Пунсуха, который ранее бывал у бурят в Забайкалье и не боялся русских. Он принял их приветливо и угостил чаем с китайским печеньем. Его келья имела не более пяти шагов в длину; слева от входа было большое окно во всю длину стены и под ним лежанка с красными и желтыми матрасиками для сидения гостей. Справа от входа — менее высокая лежанка с постелью самого ламы; узкий проход между лежанками имел только ширину входной двери. Задняя стена была занята полками, на которых в несколько ярусов были расставлены статуэтки божеств, а также фотоснимки гэгэнов и фарфоровая русская чайница; тут же лежали далматский порошок и другие вещи, напоминавшие о Забайкалье. С этим ламой экспедиция обменялась подарками.
18 июля экспедиция направилась в обратный путь вверх по широкой долине реки Талыр. Дорога была песчаная, сильно разбитая, и телеги на подъеме не раз застревали в песке. Дно долины представляло сухую степь, местами же — яркозеленые луга. Население в долине было густое, часто видны были юрты, и не войлочные, а камышовые; около них были загородки из плетня для мелкого скота и площадки на четырех столбах для разного скарба. По этой долине ехали четыре дня и на пятый поднялись в ее верховьях на перевал Мэлэхей-дабан; здесь появился и лес из березы, дуба, клена. Горы Хингана вблизи перевала имели мягкие формы.
С перевала спустились в долину реки Холын-гол. Это были земли монголов-джарутов, которые отнеслись к путешественникам очень дружелюбно; палатка была полна гостей, принесших плитки сыру и колобки масла. Джаруты, по-видимому, жили хорошо, в долине видны были большие табуны лошадей. Юрты у них были войлочные, и при них плетеные хлевы для мелкого скота, обмазанные для тепла навозом.
По долине реки Холын-гол экспедиция вернулась на западное подножие Хингана и шла далее вдоль него на север. Потанин отметил, что степи, прилегающие с запада к Хингану, покрыты толстым песчаным наносом, но нагромождений сыпучих песков там нет; это можно объяснить обилием дождей и рос в этой местности, вызывающим густую и высокую растительность, защищающую песчаную почву от развевания ветрами. Только местами, где растительный покров нарушен, появляются ямы — раздувы и сыпучие бугры, называемые манха. Песчаный нанос простирается не только до подошвы Хингана, но входит во все долины и поднимается на склоны не только западный, но и восточный, до вершин перевалов. Этот нанос смягчил очертания гор, придал им мягкие формы, волнообразные и куполообразные линии. На перевалах колеса телег иногда вязли в разбитом песчаном наносе, а на подошве гор он был обнажен от растительности и выступал белой чертой; здесь ветер выдувал ямы до двадцати метров в поперечнике и до шести метров глубиной.
Потанин не мог объяснить себе это обилие песков, хотя и заросших, вдоль подножия Хингана, а геологу оно вполне понятно. Этот песок нанесен ветрами из Гоби, мало-помалу накопился вдоль подножия гор, покрыл их склоны и перевалы, мешавшие ему проникнуть дальше. Благодаря влажному климату этой местности, обусловленному соседством Тихого океана, песок, накопляясь, все время зарастал растениями и не образовал тех огромных скоплений сыпучего песка с барханами, которые так характерны для южной окраины Гоби и которые читатель уже знает из описания путешествия Потанина по Ордосу. На южную окраину пустыни песок также выносится из Гоби, но климат этой окраины очень сухой, и растительность развивается не достаточно для закрепления песка.
Долина Холын-гола в низовьях у уединенного холма с крутыми боками, называемого Гыр-чолун (юрта-камень), расширилась в равнину. Здесь на стоянке путешественники познакомились еще с одним монгольским суеверием. Едва их люди выкопали яму для очага и развели огонь, как от соседних юрт пришел человек и потребовал объяснения, кто позволил рыть яму. Местный монгольский князь по всему своему хошуну издал приказание не рыть землю, так как от этого насилия человека над землей происходят-де какие-то болезни.
Этот князь хотел, чтобы экспедиция не проходила поблизости его ставки, находившейся недалеко от монастыря Хошун-сумэ, к северу от Гыр-чолуна, из боязни, что иноземцы принесут ему несчастие. Его посланный уговаривал Потанина итти к монастырю Лух-сумэ, близ которого экспедиция уже прошла на переднем пути, и говорил, что у подножия Хингана дорога топкая, болотистая. Потанин отметил еще местный суеверный обычай монголов называть почитаемые горы, реки, озера не настоящими их именами, а псевдонимами. Из-за этого обычая трудно было узнавать настоящие названия разных урочищ для нанесения их на карту.
Дорога вдоль Хингана дальше на север, по долине реки Сыэльчжи, действительно местами была грязна из-за недавних дождей и сильных рос, но вполне проходима. Несмотря на конец июля, не только луга на дне долины, но и степи на склонах были покрыты яркозеленой травой; это объяснялась климатом всей местности. В других частях Монголии трава в степи уже в половине лета желтела и увядала.
На дальнейшем пути вдоль Хингана развеянные пески манха стали встречаться чаще, а за рекой Халха, где начались земли Барга, входившие в состав Маньчжурии, попадались не только манха, но и более или менее обнаженные песчаные валы с острым гребнем. Население было встревожено нападениями солонов, монгольского племени, живущего за Хинганом, но делавшего вылазки в Баргу для угона лошадей и скота. Миновали еще несколько монастырей; один из них, Ганджур, славился своей ярмаркой, хотя по числу лам был небольшой. Окружающая местность представляла мокрые солончаки без проточной воды и заросли чия; тучи комаров налетали по вечерам.
Постройки монастырей здесь были деревянные. На ярмарку у Ганджура в конце августа съезжалось до 15 000 человек монголов, китайцев и русских. Потанин собрал сведения, кто торгует на ярмарке и чем.
Уже от брода через реку Халху путь экспедиции отклонился от подножия Хингана и шел по песчаной степи, местами с площадями сыпучих песков, местами с озерками и лужами, местами по мокрым лугам. Попадались стожки сена, заготовленные сеноставками на зиму. Потанин заметил, что каждый отдельный стожок состоял преимущественно из травы одного сорта.
Миновав Мутную протоку, по которой во время половодья течет вода из реки Аргуни в озеро Далай-нор, экспедиция прибыла в Абагайтуевский караул на реке Аргуни.
Этот караул представлял большое селение забайкальских казаков, которые, подобно казакам Горькой и Иртышской линий, знакомым читателю, земледелием почти не занимались. Главным их промыслом было скотоводство, а также рыболовство в Мутной протоке, по которой во время половодья масса рыбы устремлялась из озера в Аргунь. В озере казаки ловили рыбу, но украдкой, по ночам. Так как монголам буддизм запрещает убивать что-нибудь живое (кроме баранов и сурков, употребляемых в пищу), то в озере Далай-нор монголы рыбы не ловили и поэтому ее было много. Но они запрещали и русским ловить ее, так как озеро расположено в Монголии; тайная ловля иногда кончалась драками.
Близость монголов отразилась и на одежде и на пище казаков. На кухне у них в ходу была китайская вермишель гуа-мянь; к обеду подавалась молочная водка в графине. Казачки занимались сбиванием войлока из шерсти.
В Абагайтуе закончилось последнее путешествие Потанина, которое он описал в довольно подробном отчете, но без всяких иллюстраций. В конце отчета он дал общую характеристику местности у западного подножия Большого Хингана и маршрутную карту всего пути. Результатами путешествия явились: большой гербарий, коллекции как рыб из озер и речек, так и насекомых на всем пути, а также записи о быте монгольских племен этой страны, их верованиях и преданиях.
***
Закончив это последнее путешествие в глубь Азии, Потанин уже не предпринимал больших экспедиций за пределы России, но в летние месяцы совершал еще поездки в Киргизскую степь, на Алтай, в Забайкалье. В этих местностях, географически достаточно известных, он собирал только этнографические материалы, интересуясь главным образом легендами, сказками и поверьями для своего труда о восточном эпосе.
Последние 20 лет жизни Григорий Николаевич провел главным образом в Томске, принимая деятельное участие в научной и общественной жизни, часто являясь инициатором учреждения ученых обществ, школ и музеев. Он хлопотал об открытии в Красноярске и Томске отделов Географического общества как учреждений, в которых можно было бы организовать географические, этнографические и статистические работы и издавать периодическую научную литературу. Он составлял докладные записки и ездил в Петербург, чтобы продвигать их в Географическом обществе и министерствах. Ему удалось добиться открытия отдела в Красноярске, но ходатайство об открытии его в Томске не встретило сочувствия.
В 1908 г. Потанин был инициатором учреждения в Томске самостоятельного ученого Общества изучения Сибири, которое могло бы объединить профессоров университета и Технологического института — единственных высших школ, имевшихся в то время в пределах Сибири. Естественно, председателем этого общества должен был быть Григорий Николаевич. Но он уклонился от этого, чтобы сразу не вызвать подозрения властей в отношении молодой организации, так как они считали его политически неблагонадежным. Так, незадолго до того, в 1905 г., по случаю семидесятилетия Потанина, Совет Томского технологического института избрал его почетным членом, но Министерство народного просвещения отказалось утвердить его в этом звании.
Потанин сделался товарищем председателя Общества, но фактически был его душой и инициатором экспедиции, посланной Обществом в 1910 г. в составе двух профессоров Томского университета для изучения русской торговли в Монголии. Он же выхлопотал средства на эту экспедицию у нескольких купцов г. Бийска.
Потанин был также одним из инициаторов открытия в Томске первых в Сибири высших женских курсов и одним из учредителей Общества изыскания средств для этих курсов. Он пропагандировал идею создания в Томске Сибирского областного музея, устраивал музей наглядных пособий для городских школ, организовал литературно- художественный кружок и др. Все свое время он отдавал, кроме разработки своих материалов по народному эпосу, общественным, просветительным и научным предприятиям, так что приходилось удивляться энергии этого глубокого старика, имевшего за плечами ряд больших путешествий и восемь лет тюрьмы и ссылки.
В эти годы Потанин пережил личную драму. Он познакомился с сибирской поэтессой М. Г. Васильевой и полюбил ее, по-видимому надеясь, что она сделается для него таким же другом и поддержкой, так же войдет в его жизнь и осветит ее, как Александра Викторовна. Их переписка началась в 1902 г., но только в 1911 г. они съехались на курорте Чемал в Горном Алтае и поженились. Однако совместная жизнь не принесла им счастья, и в 1917 г. супруги разошлись.
В годы второй, неудачной, семейной жизни Потанин, продолжая разработку материалов по народному эпосу, писал свои воспоминания, которые в виде фельетонов в течение пяти лет, с 1913 по 1917 г., печатались в томской газете «Сибирская жизнь». Эти воспоминания охватывают большой и интересный период русской истории — вторую половину XIX века. Кроме рассказа о жизни самого автора, быте и нравах казачьего войска и кадетского корпуса, о военных походах к Тянь-шаню, поездке в Кульжу и жизни на Алтае, они содержат яркие характеристики многих лиц, с которыми Потанин встречался как в тюрьме, на каторге и в ссылке, так и в последующие периоды своей общественной деятельности, до путешествий и в промежутках между ними. Эти воспоминания, ввиду ценности содержащихся в них описаний исторических фактов, живости и объективности обрисовки событий и лиц, можно считать большим вкладом в мемуарную литературу. Они дали нам богатый материал для описания жизни Григория Николаевича Потанина в периоды, когда он не путешествовал, а также для характеристики некоторых его сотрудников. О самих путешествиях во Внутреннюю Азию в воспоминаниях говорится мало; но они описаны в подробных отчетах Потанина.
В последние десять лет жизни Потанина его зрение сильно ослабело, и он почти не мог писать. Среди его близких друзей нашлись люди, которые взяли на себя роль секретарей. Они приходили к нему ежедневно на два-три часа; он диктовал им то, что продумал вечером и ночью, сидя один в темноте, вспоминая, соображая, сопоставляя, делая выводы и догадки, используя свой богатый материал по сказкам. Так создалась его последняя книга о «сыне неба Северной Азии». Среди этих добровольных секретарей Потанина нужно упомянуть Наталью Петровну Карпову, бывшую учительницу географии; с 1902 по 1920 г. она помогала ему в работе, наблюдала события его личной жизни и часто записывала в свой дневник беседы с Потаниным. После его смерти она обработала его воспоминания для составления его биографии и свои воспоминания о нем и отправила рукопись в фольклорную секцию Академии Наук. Она же любезно сообщила нам сведения о последних годах жизни Потанина, его второй женитьбе и работах по народному эпосу. Ей принадлежит также характеристика Григория Николаевича как человека, к которой мы, знавшие его в Иркутске в 1889—1890 гг., в Пекине в 1892 г. и в Томске в 1903—1912 г., можем присоединиться:
«Многие из современников Потанина считали его не таким, как все люди; одни называли его «святым», другие — «не от мира сего», третьи — «божьим человеком», хотя он в бога не верил и в церковь не ходил. От этих многих он действительно сильно отличался в разных отношениях.
Во-первых, он всю жизнь интересовался источниками знания и беспрерывно черпал из них знания, которые нужны были для его работы, давали ответы на его вопросы. В то же время он не уставал привлекать и других, особенно молодежь, к источникам знания, воспитывал в них стремление учиться, расширять свой кругозор. Во-вторых, ему совершенно чужды были мелкие обывательские интересы; в каждом поступке он отводил решающую роль общественному значению его, но не личной выгоде.
Будучи правдивым и бесхитростным, он часто не замечал хитрости и лжи людей, видел в них лучшее и не видел худшего, наделял их несоответствующими качествами и возможностями. Он хорошо отличал по мелким признакам один вид растения от другого, одного жука от другого, несмотря на внешнее сходство их. Прекрасно помнил легенды и сказания народов. Но в оценке людей он ошибался. Люди пугали его сложностью своих взаимоотношений, многое в них казалось ему непонятным, даже страшным, гораздо страшнее далеких пустынь Монголии, которые манили его своей неизвестностью...»
К этой характеристике можно добавить, что, в частности, организация и проведение Потаниным путешествий подтверждают, что он был человеком «не от мира сего», т. е. очень непрактичным. При внимательном изучении отчетов Потанина опытный путешественник обнаружит немало ошибок в организации и проведении им экспедиций по Монголии и Китаю. Часть этих ошибок признавал откровенно он сам. Перечислим некоторые из них:
покупка в Гумбуме негодных верблюдов для большого пути;
выбор маршрута на таких верблюдах через высокие горы в начале лета, когда верблюды линяют и слабеют;
наем вьючных мулов для проезда из Пекина в Куку-хото, который удобнее и дешевле можно было сделать в телегах;
проезд в тряских телегах на переменных лошадях через Монголию в начале второй экспедиции в Китай; Потанину было тогда уже 57 лет, его жене 49, и двухнедельная тряска губительно отразилась на здоровье последней; тот же путь обычным спокойным караванным способом занял бы только лишние две недели, стоил бы не дороже и дал бы возможность подробнее осмотреть и описать местность, чем это было возможно при быстрой езде;
непрактично было набирать в караван лишних людей, что Потанин делал нередко; каждый лишний человек требует вознаграждения, средств передвижения для себя и для своих вещей, а также запаса провианта, т. е. удорожает экспедицию без всякой пользы;
плохая организация перехода через безводную Гоби в Джунгарии (из-за этого погибли четыре лошади); Потанин сам признал, что благополучным переходом через Гоби во время другого путешествия он был обязан опытности и практичности Скасси;
не раз члены экспедиций голодали или питались очень скудно, что было обусловлено плохим расчетом необходимых запасов, или неправильной организацией их расходования, или наличием лишних людей в караване, а иногда и тем, и другим, и третьим.
Различных более или менее заметных недостатков в организации и проведении Потаниным путешествий можно было бы привести еще несколько, но мы ограничимся сказанным и отметим, что, несмотря на это, путешествия дали богатые и разнообразные результаты благодаря самоотверженной работе самого Потанина и его сотрудников в очень трудных условиях.
Возвращаясь к вопросу о личных качествах Г. Н. Потанина, быть может, не лишне отметить, что, хотя он застал еще в 1859—1862 гг. в Петербурге и в Томске уже вполне оформившимся движение «сибирского патриотизма», в «признании», написанном им в 1867 г. в тюрьме, он заявил, что сам лично вовлек в борьбу за эти идеи и в так называемое тайное общество «Сибирский кружок» всех арестованных по его делу. Это «признание», явившееся главным основанием для осуждения Потанина царским судом в каторгу и ссылку, ярко характеризует его нравственный облик. Он хотел взять на себя главную вину, чтобы облегчить участь остальных арестованных. Это ему удалось. Он один был осужден на каторгу, все остальные были приговорены только к различным срокам ссылки.
Из крупных политических ошибок, сделанных Г. Н. Потаниным после 1917 г., упомянем о следующем. Летом 1918 г. противники Октябрьской революции внушили ему, что диктатура пролетариата — это смерть культуре, живописи, нашим классикам — Пушкину, Гоголю, Тургеневу, это гибель талантов, нивелировка способностей и дарований. Будучи с ранней молодости поклонником художественного слова, Потанин ужаснулся и написал в местной газете статью, в которой упрекал Советскую власть в преследовании талантов, которые своими произведениями создают человечеству радость, помогают хорошему в человеке одолевать его плохое. А весной 1919 г. Г. Н. Потанин, уже почти совсем слепой, не вдумавшись в содержание, подписал воззвание против Советской власти, написанное другим лицом. Содержания воззвания он хорошо и не расслышал и потом, когда его напечатали в местной газете, был смущен и подавлен. «Очень нехорошо получилось! Все читают, одни меня ругают, другие хвалят, а я не знаю, за что. Потом, когда мне прочитали газету, стало стыдно, получилось скверно. Г. все это устроил, он написал».
В 1920 г., в год своей смерти, Г. Н. Потанин, 85-летним стариком, искренне осознал свои ошибки и горячо приветствовал установление в России диктатуры пролетариата. Если бы Потанин дожил до наших дней, он убедился бы, что диктатура пролетариата в неслыханно короткий срок привела к завершению в СССР строительства социализма, обеспечила постепенный переход от социализма к коммунизму и при этом послужила основой для достижения невиданного нигде расширения народного образования, привела к расцвету литературы и искусства, к поощрению талантов и дарований, к выдвижению их из среды всех народов Союза.
Вторая мировая война явилась суровым испытанием для Советского Союза. Блестящая победа над сильным врагом доказала жизненность Советского строя, который поднял благосостояние и культуру; всех народностей и объединил их в одну семью, вставшую несокрушимой стеной на защиту общей родины.
В июне 1919 г. Потанин поступил в госпитальную клинику Томского университета с небольшим воспалением легких, но вскоре поправился, выписался и до половины осени был сравнительно здоров. Но в ноябре у него произошло кровоизлияние в мозгу, и он опять попал в клинику. Мысль и речь у него совсем ослабели. В клинику он взял с собой два свои сочинения: «Сага о цаpe Соломоне» и «Ерке, сын неба Северной Азии», и иногда просил прочесть ему ту или другую главу. Очевидно, и слабая мысль его продолжала работу о параллелях в легендах Азии, о нахождении в них общего персонажа — сына неба.
30 июня 1920 г. Григорий Николаевич Потанин скончался. Его похоронили на кладбище женского монастыря, рядом с могилами профессоров Томского университета Салищева и Климентова, пользовавшихся большой известностью.
Книги, рукописи и переписка Г. Н. Потанина хранятся в библиотеке Томского университета.