Благодаря подробным конспектам Пилгарлика, Халлес и Чарлтон сумели приготовить его беседы за несколько дней.
После этого Халлесу было дано задание написать за сэра Роберта Мэндрилла, историка, статью для одного весьма солидного журнала.
— Жаль мне вас, — сказал Уэлтон — да ничего не поделаешь: ваша очередь заняться этим дерьмом. Все уже это делали.
— А какая тема?
— Обязательная статья о западной цивилизации. Каждому историку положено время от времени выступать в печати с такой статьей, и почти все они заказывают эти статьи нам. Только продажные душонки пишут их сами.
— А почему же? Что такое в этих статьях?
— Ну как — что? Основная идея должна быть та, что западную цивилизацию, мол, всегда характеризовали уважение к личности, защита ее прав, свобода совести, свобода мысли и свобода слова, торжество закона, принцип: «Человек невиновен, пока его вина не доказана» — и так далее, и тому подобное. Разумеется, чтобы утверждать такие вещи, историк должен забыть все, что знает, все, чему его учит история. Некоторые историки считают возможным терять память на то время, пока пишут такую статью, но люди порядочные предпочитают платить нам, чтобы мы делали это за них. Мы уже набили руку, и у нас имеются готовые образцы. Возьмите такой образец у Беверли и сделайте все, что можете. А когда кончите, попросите Беверли показать вам наши старые статьи и постарайтесь, чтобы ваша не слишком была на них похожа.
Халлес отправился к Беверли.
— Ага, и до вас дошла очередь! — сказала она, выслушав его просьбу, и достала из ящика папку.
— Вот вам обязательный конспект. А вот целая пачка всяких цитат и примеров, их собрал Фикенвирт. Те, что уже использованы, отмечены красным карандашом — сколько птичек на полях, столько раз использованы. По возможности обходитесь без тех, у которых стоит много птичек, лучше всего пользуйтесь теми, что ни разу не отмечены. Конечно, это самые неудачные, но вы уж как-нибудь выйдете из положения...
Халлес просмотрел все, что она дала ему.
— Материал довольно скудный, вы не находите?
— Ну, конечно, скудный. Писать такие вещи можно, только если зачеркнуть всю историю Европы — войны, религию, законы, политику, положение женщин, крепостное право и рабство, колонизаторство, индустриальную систему и прочее. Фокус в том, чтобы ловко оперировать историческими курьезами, цитировать всяких чудаков, делая вид, что они — выразители дум своей эпохи. Фикенвирт откопал, кажется, все, что может нам пригодиться, и все собрано в этой папке. Да, вот что еще обязательно: ссылки на Великую Хартию Вольностей. Но не трудитесь приводить выдержки из нее — это пустая трата времени.
Материал был так искусно подобран, что Халлес, к своему великому удовольствию, смог написать статью за один день.
— Ну, — сказал Уэлтон, приняв ее, — теперь дадим вам такую работу, для которой вам придется брать все из собственной головы. Газета «Оптимист» хочет напечатать подборку писем читателей под общим заголовком «Во что я верую». Старая песня: болтовня о религии, подписанная людьми, которые никогда в жизни и десяти минут не уделяли мыслям о ней. Письма пойдут, как полагается, от людей различных профессий: тут и генерал, и врач, мировой судья, промышленник, поэт (это будет Гарстенг) и прочие и прочие. Откопали даже какого-то ученого, который согласен написать то, что им требуется. Ну, а за остальных будем писать мы: Тревельян — за романиста Уэлка, Элистер — за фермера — конечно, все того же Дедушку Скроггинса. Портер уже написал за Минни Кьюнт, актриску, которая раздевается на сцене. Она полагает, что люди должны отказаться от ложной стыдливости. «С какой стати мне стыдиться того, чем наделил меня создатель? Разве тот, кто сотворил солнце и полевые лилии, может считать красоту греховной?» Сочинение Портера очень понравилось Минни, и она даже прислала ему свою фотографию с автографом. Говорят, фотография художественная. А Сайкс написал письмо от имени профессора Рэмпл-Файка. Там у него «американский образ жизни» изображается как осуществление на практике нагорной проповеди. Иисус Христос — председатель Акционерного общества спасения душ, апостолы — его сотрудники. Доживи они до наших дней, они бы, наверно, величали своего шефа сокращенно: «И. X.» Идея эта — плагиат, украдена у Бруса Бертона из его книги «Человек, которого никто не знает», но Сайкс немного приукрасил ее.
— А спортсменов не забыли? — спросил Халлес.
— Что вы! Как можно! Мертон писал за Джо-Джо Флюта. Вот послушайте конец этого послания: «И когда я сделаю свой последний круг — все равно, приду ли я первым к финишу или останусь за флагом — я знаю, Великий Судия скажет: «Молодец, Джо-Джо! Ты сделал все, что мог». Потому что всевышний — Король Спортсменов».
— Силы небесные! А мне что придется писать?
— Вам — заключительную статейку. Вы будете говорить за человека с улицы. Этакого, знаете ли, лодыря, который ничего не достиг в жизни, так как не желает себя утруждать и выучиться чему-нибудь. Такой субъект читает только последнюю страницу газеты, ибо интересуется спортом. А его интерес к спорту выражается лишь в том, что он сидит сиднем и читает спортивную хронику или слушает репортаж о матчах и, конечно, ставит на лошадей. Он — болельщик местной футбольной команды, цитирует заголовки газетных статей, считая, что высказывает свою точку зрения на события дня, и неизменно критикует все, чтобы ни сделал тот или иной представитель власти. И прочее, и прочее. А вы должны сделать из него героя. Зовут его, кстати, Джон Джоунз, и живет он в Бэлхеме.
— А нельзя ли ему называться Джоном Смитом?
— Боже упаси! Ни в коем случае!
Уэлтон сказал это так свирепо, что Халлес опешил.
— Джон Смит совершенно исключается — разве вы не знаете?
Халлес ничего не понимал.
— Ну так пора вам узнать. Этим именем пользоваться никак нельзя.
— Но почему же?
— А потому, что существует подлинный Джон Смит. И несколько лет тому назад этому малому пришла блестящая мысль возбудить против одного писателя дело о клевете, так как в книге писателя выведен отрицательный тип по имени Джон Смит. Между обоими Джонами не было решительно никакого сходства. Вымышленный герой книги был старый человек, лысый и холостой. А настоящий Джон Смит — мужчина лет пятидесяти, с копной рыжих волос, и у него есть жена и дети. В романе Джон Смит — ливерпульский ростовщик, орудующий в Блэкпуле. Настоящий же Джон Смит — клерк, живет в Лондоне и никогда в жизни не бывал в северных графствах. Но он привел в суд своих приятелей, и те засвидетельствовали, что, когда они читали эту книгу, они в ее герое узнали своего знакомого, Джона Смита. Присяжные признали писателя виновным, и Джон Смит получил с него большие деньги. Автор подал апелляцию, но решение суда было утверждено, и бедняга совершенно разорился. С тех пор Джон Смит не дремлет: он с неутомимым рвением; читает книги и, как только натыкается на какого-нибудь Джона Смита с не совсем безупречной характеристикой, тотчас подает на автора в суд. Кем бы ни был в романе Джон Смит — лудильщиком, портным, солдатом, моряком, где бы он ни жил и чем бы ни занимался, все равно в суд являются добрые друзья настоящего Джона Смита и дают нужные ему показания, а присяжные выносят решение в его пользу и он кладет в карман кругленькую сумму.
— Но это же чёрт знает что! — воскликнул Халлес.
— Конечно, безобразие. И не единственное. А про дело Паско Пейсомея вы тоже не слыхали?
— Нет, что-то не припомню. А имя это мне как будто знакомо. Не он ли написал книгу об оксфордских студентах? Называется она как-то странно... как же это?.. Да: «Привычки не хватает».
— Он самый. В те времена была мода брать для заглавия два-три слова из какой-либо известной цитаты. Паско взял эти слова из «Макбета» — помните, наверно:
Моя тревога и тоска
Порождены лишь страхом новичка,
Которому привычки не хватает.
Так вот, вышла эта книга и, как многие первые романы молодых писателей, очень понравилась публике. Паско продолжал писать, но другие его книги успеха не имели, и он быстро выдохся. Не знаю, чем он потом занимался. Но года два назад он опять взялся за перо. Выпустил прескучный роман, который получил весьма кислые отзывы. Один рецензент написал, что он помнит успех мистера Пейсомея в двадцатых годах, а затем его фиаско, что он считал этого писателя давно умершим, и его новая книга — лучшее тому подтверждение.
— Ну, это уж слишком зло, правда?
— Пожалуй. Но это как раз в духе тех старых, здравых английских традиций, которыми Пейсомей притворно восторгался. В таком духе писал Джеффри в «Эдинбургском обозрении». Пейсомей обратился с жалобой в суд. Адвокат его представил дело таким образом, чтобы присяжным оно было понятнее, — то есть с коммерческой стороны. Он сказал: «если у портного или владельца автомобильного завода имеется конкурент (а критик Пейсомея был тоже писатель, романист) и если конкурент заявит публично, что товар этого портного или фабриканта был хорош только двадцать лет назад, а сейчас никуда не годится, — что тогда делать потерпевшему? Что делать мяснику, если другой мясник объявит, что, судя по выставленному в его лавке мясу, он уже двадцать лет как мертв?»
Конечно, защитник рецензента пытался объяснить, что литература — не мясная лавка, что право критики всеми признано, но красноречие его пропало даром. Каждый из присяжных думал о своих конкурентах, и они, даже не удаляясь на совещание, решили дело в пользу Пейсомея. Он получил по этому иску много денег.
— Ну и нравы! И что же, Пейсомей продолжал писать?
— Да, и больше никто не решался критиковать его книги, так что о них не появлялось в печати никаких отзывов и они, наверно, приносили издательствам один убыток. Но Пейсомей разбогател, и теперь его издатели направили его к нам. Я прочел некоторые его неизданные рукописи. Вы представить себе не можете, что это за тяжеловесная, напыщенная галиматья! Ни композиции, ни характеров — ничего! Правда, в одном из его мертворожденных романов фабула очень хороша. Я дал этот роман Чарли, и он его весь переписал. Прелестная получилась вещица! Она скоро выйдет в свет.
Уэлтон откинулся на стуле, зевнул и засмеялся.
— И она вызовет сенсацию, ручаюсь вам! Ну, действуйте, дружок! Мир жаждет узнать, во что верит ваш Джон Джоунз.
Послание Джона Джоунза Халлес состряпал еще до окончания рабочего дня. Уэлтон просмотрел его.
— Так, так, — сказал он. — Ну что ж, кажется, все главные пункты налицо. «Я простой человек. Таких, как я, миллионы». Правильно! «Я в умники не лезу. Читал только одну-единственную книгу — книгу жизни. И учился я всему на практике». Отлично! Значит, никакие догматы ему не нужны. «Я только чувствую, что есть кто-то там, наверху». Хорошо. «В церковь ходить я не охотник, бога славить можно и дома и в великом храме природы». Здорово! Ага, ваш картежник оправдывается тем, что вся жизнь — азартная игра. Далее этот самодовольный болван заявляет, что он — человек хороший: не святой, но никогда никому не делал зла. Кроме того, он парень компанейский: «бог велел любить ближних, так как же не выпить с ними по кружке пива да не перекинуться в картишки?» Вот-вот, это как раз то, что надо! Ну, а теперь посмотрим, что у вас сказано под занавес? Отлично! «И когда небесный Хозяин крикнет: «Джентльмены, пора!» — я буду готов убраться из земного кабака».