Следующие дни прошли без всяких событий. Утро и послеполуденные часы посвящались работе. Только в перерыв перед обедом можно было «проветриться», и большинство выходили погулять, если погода была сносная. После обеда читали газеты, или писали для себя, или отправлялись в деревенский трактир — словом, каждый делал, что хотел. Впрочем, при таком строгом режиме трудно было изобретать новые развлечения...
Перспектива проводить таким образом пять дней в неделю — и это неизвестно сколько времени и ради какого будущего — угнетала Халлеса. Занятый этими мыслями, он сидел в кресле в гостиной и то и дело зевал.
— Что, скука заедает? —раздался голос Мертона с соседнего кресла.
— Да, вот сижу и думаю, долго ли я это выдержу. Живем, как в монастыре. Иной раз мне кажется, что я вступил в один из самых аскетических монашеских орденов.
Мертон встрепенулся.
— Господи, да неужто вам никто не сказал? Развлечение не за горами! Скоро отведем душу. Все мы люди, все человеки, дорогой мой, и начальство наше великодушно признает, что у человека есть известные потребности. Значит, вам никто не сказал, что в будущую субботу у нас «вечер с дамами»?
Халлес недоверчиво воззрился на него.
— С дамами?!
— Ну да, каждому разрешается пригласить подружку.
— Шутите! А откуда мы их возьмем? Из деревни?
— Конечно, нет. Большинство прибудет из Лондона.
— Но они же не смогут вернуться домой в тот же вечер. Нет, вы меня морочите!
— Ничуть. И, конечно, они не уедут в тот же вечер.
Халлес рассмеялся.
— Не верите, так спросите других, — сказал Мертон.
Халлес огляделся вокруг и увидел Фикенвирта, голова которого в эту минуту высунулась из-за двери. Он поманил его, и Фикенвирт вошел в комнату.
— Вы меня звали?
— Да. Вот Мертон говорит, что в будущую субботу вечер с дамами. А я думаю, что он втирает мне очки.
— Нет, нет. Он вовсе не втирает вам очки. Видите, я знаю это выражение! Очень забавная идиома.
— Оставим пока идиомы, Фикенвирт. Скажите мне, что это за вечера с дамами? Что на этих вечерах происходит?
— А вот что. Каждый член нашей общины имеет право пригласить себе на этот вечер подругу. Дамы все приезжают в субботу днем, а уезжают в воскресенье после завтрака.
— Значит, они ночуют здесь, в доме?
— Ну, конечно. Для того все и затевается.
— Чудеса! Да ведь если каждый позовет в гости знакомую, их приедет целая толпа! Разве в доме хватит спален для гостей?
Фикенвирт вдруг закачался, словно на том месте, где он стоял, произошло маленькое землетрясение. Он весь трясся, задыхался, из глаз его текли слезы. Наконец припадок этот сменился взрывами хохота, которые шли крещендо и закончились возгласом: «Вы слышите, спальни для гостей! Ох-хо-хо!», — после чего Фикенвирт плюхнулся в кресло и только постепенно стал приходить в равновесие.
— Что это с Фрицем? — крикнул из дальнего угла Тревельян.
— Иди-ка сюда! — отозвался Мертон. — Мы только что рассказали Халлесу про вечер с дамами, а он спрашивает, хватит ли в доме спален для гостей.
Все, кто был в гостиной, дружно загоготали, а с Фикенвиртом опять случился припадок.
— А на что нужны спальни для гостей? — спросил Чарлтон.
— Спальни для гостей! — снова простонал Фикенвирт, утирая глаза платком.
— Вы, вероятно, успели заметить, — наставительно сказал Чарлтон, — что в вашей комнате кровать двуспальная. Это не просто расточительная любезность начальства. Как и всё здесь, это делается для повышения нашей работоспособности.
— Да, да, — прибавил Фикенвирт. — Не хотел бы я, чтобы пришлось ночью пробираться к моей Фридль холодными коридорами.
— Еще бы! — согласился Мертон. — Представляете Себе, если бы все мы на цыпочках крались по коридорам, как герои какого-нибудь фарса!
— Что за чертовщина! — сказал Халлес, все еще подозревая, что его разыгрывают, но уже наполовину убежденный словами Фикенвирта.
— Порпу следовало предупредить вас, это его обязанность. Если нам не верите — пойдите спросите у него. Его- то уж никак нельзя заподозрить в том, что он вздумает шутки шутить.
— И пойду! — сказал Халлес. Он пошел искать Порпа. Тот оказался у себя в кабинете.
— Мистер Порп, извините за беспокойство, я хотел узнать у вас... Что, в субботу на будущей неделе будет у нас какой-то вечер?
— Вечер? Постойте, какое число будет в ту субботу? Сейчас взгляну.
Он перевернул листки настольного календаря.
— Ах, боже мой, совсем забыл вам сказать! В будущую субботу наш ежемесячный вечер с дамами.
— А что это, собственно, означает?
Порп хихикнул. Его тонкие губы растянула плотоядная усмешка, и он подмигнул Халлесу.
— Это, так сказать, уступка слабостям человеческим, хи-хи-хи! Каждому разрешается пригласить сюда на воскресенье какую-нибудь даму... так сказать, подругу сердца... хи-хи-хи! Мы не можем предоставить этим дамам отдельные комнаты, так что приглашать следует только таких, которые готовы разделить с вами смиренное ложе.
— Значит, это правда! — воскликнул Халлес.
— Ну, разумеется, правда. Раз в месяц по субботам мы отправляем автобус в Лондон за всеми гостьями, а в воскресенье после второго завтрака он их отвозит обратно. Автобус ждет в Лондоне на Херрингтон-сквере с двух до половины третьего. Ну, а если кто приглашает даму не из Лондона, ему нужно самому позаботиться о транспорте. Так что, мистер Халлес, если хотите позвать знакомую, которая живет в Лондоне, сообщите ей, чтобы она села в наш автобус на Херрингтон-сквере — на нем надпись: «Клигнанкорт-холл». Отходит в половине третьего. И запишитесь в список, который будет вывешен в гостиной.
— Благодарю вас, мистер Порп. А я ведь думал, что товарищи надо мной подшутили.
Порп снова осклабился и кивнул ему головой на прощанье.
— Ну, что? — спросил Мертон, когда Халлес появился в гостиной. — Не обманули мы вас, а? Теперь шевелите мозгами, вспоминайте всех знакомых девушек и, когда выберете подходящую, пошлите ей убедительное приглашение... А Порп вам сказал про наш «экспресс красоток»? Отбывает из Лондона в два тридцать, маршрут — Плэдберри, остановка — Клигнанкорт-холл, спальни наверху.
Халлес ушел к себе поразмыслить. Кого позвать? Диану? Эх, если бы до отъезда в Плэдберри он довел их отношения до такой стадии... она приехала бы. Да, наверно, приехала бы! Но у него так и не хватило смелости объясниться. Если бы он мог съездить с ней вдвоем за город, там это было бы легче. В крайнем случае, она отказала бы — и все. Нечего было опасаться, что такая девушка, как Диана, даст ему пощечину и воскликнет: «За кого вы меня принимаете?»— нет, для этого она слишком умна. Но чтобы поехать с девушкой за город, нужны деньги, а у него их всегда не хватало. И комната его в Лондоне такая грязная... Обои в клочьях, лампочка без абажура, ковер совсем рваный. И эта неприличная железная кровать с сеткой, обвисшей наподобие гамака! А вот такая обстановка, как у Клигнанкорта, произведет впечатление на любую девушку. Сколько любовных интриг видел, должно быть, этот дом на протяжении веков!..
Нет! Лучше сначала съездить в Лондон и увидеться с Дианой. О таких вещах надо просить девушку при свидании, нельзя огорошить ее вдруг письмом.
Конечно, можно бы вызвать сюда Глэдис. Она славная. И она бы не обиделась — ей не впервые. Правда, он давно у нее не был — с тех самых пор, как познакомился с Дианой. Но Глэдис — девушка незлобивая и с удовольствием примет его приглашение...
Однако ему, в сущности, не хотелось звать Глэдис. Ему нужна была Диана. И еще одно его смущало: Глэдис немного вульгарна, а по случаю визита в усадьбу она, конечно, вырядится, как чучело. Нет, нет! Разумнее на первый раз никого не звать и посмотреть, какие дамы приедут к другим, и что происходит на этих вечерах. А там, быть может, удастся убедить Диану приехать на следующий вечер, через месяц.
Раздался стук в дверь.
— Войдите!
В дверь просунулась голова Фикенвирта.
— Простите, пожалуйста. Не хочу вам мешать...
— Входите, входите и присаживайтесь.
— Я хотел перед вами извиниться. Неучтиво было с моей стороны так смеяться.
— Пустяки. Я ничего не знал об этих «вечерах с дамами» — оттого все и вышло.
— Именно потому мне и не следовало смеяться!
— Ладно, я прощаю вас — и не будем больше об этом. Как я понял, к вам тоже приедет знакомая?
— Ну, конечно. Моя девушка, Фридль, приезжает регулярно каждый месяц. Без этих приятных развлечений наша жизнь здесь была бы очень ненормальной. Мы, так сказать, на острове, и нам всегда грозит опасность «островного психоза». Или можно употребить другое сравнение: мы живем, как моряки в открытом море, и хорошо, что наше судно раз в месяц заходит в порт и мы можем покутить. Верно?
— Да, разумеется, это необходимо. Но, понимаете, для меня это было сюрпризом. Не везде в нашей стране люди проявляют такое свободомыслие.
— Любопытно, что вы, англичанин, так говорите. На континенте англичан считают не в меру чопорными, но с тех пор, как я в Англии, я успел заметить, что нравы здесь вовсе не такие уж строгие. Просто люди не признаются открыто в том, что делают. А вот в Германии после первой мировой войны мое поколение освободилось от буржуазной морали и лицемерия. Я участвовал в молодежном движении и могу вас заверить, что во время совместных экскурсий в лес юноши и девушки праздновали великое освобождение от предрассудков. У нас было такое правило: когда юноша и девушка почувствуют, что души их взывают друг к другу, они раздеваются догола, чтобы соблюсти полнейшую честность. Помню много таких бурных собраний под елями.
— Наверно, вам было очень весело.
— Нет, вы меня не понимаете. Это делалось не для веселья. Мы стремились к слиянию душ через тела, ибо тело есть материальное вместилище души. Когда я приехал в Англию, мне довелось услышать старую народную песенку, в которой словно говорит древняя душа тевтона. В песне этой прямо высказывается именно такой взгляд на жизнь:
«Повстречалось тело с телом вечером во ржи».[15] Мне думается, что истинное значение, die tiefere Bedeutung, этих смелых слов не понято вашими соотечественниками.
— Возможно... Должен сознаться, что и я понимал это иначе.
— Вот видите! Ах, какая жалость, что вы не знаете немецкого языка! Я мог бы иногда беседовать с вами о сокровенном смысле многих явлений, это было бы очень интересно. Но по-английски всего не скажешь — в этом языке нет многих нужных слов.
— Да, это печально. А скажите, мистер Фикенвирт, какую вы пишете книгу? О чем?
— Ах да, сейчас мы можем поговорить об этом, не так ли? Книга моя — об английской поэзии, которую я рассматриваю с особой точки зрения. Называется книга «Понятие «стопа» как социально-психологический мотив в английской поэзии», а по-немецки — «Das Fussbewusstsein als sozio-psychologisches Moment in der englischen Dichtung».
— Это что же — о просодии?
— Извините, как вы сказали?
— Это книга о построении стиха?
— Нет. Меня не интересуют вопросы формы, это слишком поверхностно. Моя книга трактует о содержании поэзии. Говоря «стопа», я имею в виду именно физический орган человека.
— То есть наши нижние конечности?
— Да. А знаете, мне это нравится! Нижние конечности! Весьма содержательное определение. Разрешите, я запишу.
Фикенвирт достал из кармана свои карточки и записал.
— Да, я имею в виду эти самые нижние конечности, ноги. Так вот, я заметил, что ноги играют исключительно важную роль в культурной жизни Англии и в английском языке. Такую же, какую в немецкой культуре душа и мозг. Ведь не случайность же, что Германия дала миру философию, и музыку, и литературу — Канта. Гегеля, Фихте, Ницше, Баха, Бетховена, Гёте, Шиллера, Шекспира, а ваша страна — только футбол. Посмотрите, как часто упоминается нога в многочисленных английских идиомах. Возьмите, например, такие выражения: «со всех ног», «потерять почву под ногами», «поставить на ноги», «стать на ноги», «быть на короткой ноге», «идти по чьим-нибудь стопам» и многие другие. Из этого ясно, что душа вашего народа проникнута идеей ноги. Каким образом Робинзон Крузо обнаружил присутствие на острове Пятницы? По следу его ноги. Как это типично для англичанина! И потом, в поэзии вашей так часто говорится о ногах! Я подобрал множество замечательных примеров. Вот хотя бы этот:
Мои герои, как сатиры козлоногие.
Пройдут пред вами в хороводе шутовском.
Или такие стихи:
В чертогах, где ступают
Ноги мертвецов...
Еще один очень интересный пример я взял из книги поэта-юмориста и сторонника социальных реформ Томаса Гуда, который жил с 1799 по 1845 год. В своих стихах «Неверная Нелли Грей» он говорит о старом солдате, который в бою лишился ног:
Он сказал, когда с поля его несли:
— Повоевал я много,
Я здесь оставляю вторую ступню
И сорок вторую ногу[16]
Это место — психологическая загадка. Я объясняю ее так: естественно, у солдата только две ноги, но он горд тем, что хорошо послужил отечеству, и в час физической беспомощности хочет сказать, что он один стоил двадцати одного солдата. Все это стихотворение — замечательный материал для моей книги.
— Да, это видно. Вам, наверно, стоило огромного труда собрать столько подходящих цитат.
— Я заполнил цитатами двадцать больших тетрадей. Но погодите, я хочу вам привести еще один пример, лучший из всех. Это — поэма «Небесная гончая» поэта-мистика Фрэнсиса Томпсона, жил с 1859 по 1907 год. Тут мы встречаем просто психопатическую одержимость: ноги становятся навязчивой идеей. Человек, которого преследуют, слышит все время за собой шаги, как бывает в страшном сне. Он говорит: «Я слышу этот топот ног, они идут не спеша, гонятся за мной упорно, они отбивают такт». Стихи производят очень сильное впечатление и имеют социально-психологический смысл. Разбору их я посвятил много страниц. Я пишу, что здесь человека, не ужившегося в обществе, неотступно преследует символ активности английского общества — крепкие ноги. Его высшее «я» твердит ему, чтобы он стоял на своих ногах, но, к его великой досаде, у него все время почва уходит из-под ног. Такого толкования я не встречал ни у кого. Оно находит себе блестящее подтверждение, его мне подсказал мистер Уэлтон. Поэт дает ключ к такому именно истолкованию уже в самом начале своей поэмы. Вот как она начинается:
Я от Него бежал и день и ночь,
Я от Него бежал под своды лет.
А мистер Уэлтон сообщил мне, на основании имеющихся у него частных сведений, что вторую строку поэт изменил так, как того требовал размер: выбросил одно слово и этим, к сожалению, сильно затемнил смысл. В первом варианте у него было:
Я, хромая, бежал от Него под своды лет,
и тут уж его тяжелое положение ясно как божий день.
— А не говорил вам Уэлтон, откуда у него такие сведения?
— Как же, как же — это самое интересное. Сведения частные и нигде не опубликованные, в моей книге они появятся впервые. Мистеру Уэлтону их сообщила его тетушка Фанни, которая была возлюбленной Фрэнсиса Томпсона. Уэлтон называет ее «святой женщиной». И об этом прекрасном психосоматическом союзе до сих пор ничего не написано.
Глаза Фикенвирта приняли мечтательное выражение: он уже предвидел, какую славу принесет ему в ученом мире его скромный вклад в сокровищницу знаний. Но он тотчас тряхнул головой и заморгал, принуждая себя вернуться к действительности.
— А какой же вывод вы намерены сделать из всего этого? — спросил Халлес.
— Я нахожу и тут подтверждение моей теории, которую я вам уже излагал: согласно ей, каждый народ уподобляется одной из частей человеческого тела. Англичане — это ноги. Немцы, разумеется, — мозг и сердце. Голландцы — желудок. Негры — бедра. Американцы — шея. Ну, и так далее. Книга
будет очень интересная. Надеюсь, вы мне скажете, если вам придут в голову какие-нибудь примеры, иллюстрирующие мои тезисы.
— Непременно! Но в данную минуту мне вспоминается только одна подходящая цитата. Это — тост, который когда-то провозгласил Дизраэли: «Пью за здоровье наших друзей, а врагам нашим желаю всегда носить тесную обувь и иметь мозоли».
— Прелестно! Я включу это в мою коллекцию. Будьте добры, повторите еще раз.
Халлес повторил, и Фикенвирт записал тост Дизраэли на карточку.
— Спасибо!
— Постараюсь припомнить и другие примеры. Но такого замечательного материала, какой нашел Уэлтон, я, конечно, не могу вам обещать.
— Да, это то, о чем мы, ученые, всегда мечтаем, но редко находим! Еще одна крупица знаний в кладовую культуры. Одну минутку, простите! Я должен записать эту фразу, которая у меня сейчас родилась. Она пригодится.
Он записал и встал, собираясь уходить.
— Спасибо за приятно проведенный вечер, — сказал он уже на пороге. — Покойной ночи, мистер Халлес. Так, значит, вы постараетесь припомнить еще что-нибудь? Насчет ног! Хорошо?