Румкомкрест
Под Волчинском дивизии не застал. Пришлось вернуться в Проскуров, где у этапного коменданта выяснил, что 3-я дивизия вышла из состава 11-й армии и переброшена на Румынский фронт в район Хотина.
От Жмеринки до Могилева-Подольска ехал в воинском эшелоне, идущем из Пензы на пополнение частей Румынского фронта. В эшелоне преимущественно молодежь в возрасте девятнадцати-двадцати лет, призванная по революционному призыву. Старых солдат совсем нет. Эшелон сопровождают два прапорщика, не бывших еще на фронте и поэтому жадно меня расспрашивающих об условиях боевой жизни и о том, предполагаются ли теперь новые наступления.
Я был сдержан, не хотелось расстраивать молодых прапорщиков, что фронт куда хуже Пензы с ее запасными полками. Рассказал, что настроение на фронте спокойно. Возможно, что будут еще наступления, как только наши войска соберутся с силами и оправятся после понесенных поражений под Тарнополем.
Прапорщики интересовались, часто ли на фронте применяются ядовитые газы. Сказал, что этот вид борьбы на фронте применяется редко, и что я, участник войны с самых ее первых дней, ни разу не подвергался газовой атаке.
В свою очередь я задал вопрос, как прошла революция в Пензе.
— У нас просто было. Услышали о революции, устроили митинг, арестовали губернатора, сместили командира запасного полка. Зато потом было хуже. Все время митинги. Запасные не хотят итти на фронт, офицеры отлынивают. Вот и для этого маршевого батальона, с которым мы едем, предположено было командировать совсем других офицеров, но те сумели отвертеться, и вместо них пришлось ехать нам. Мы только в июле прибыли из Казанского училища и должны были по закону четыре месяца пробыть в батальоне, а нас махнули сразу.
На одной из остановок, не доезжая станций трех до Могилева, для эшелона, должен был быть приготовлен обед. Комендант станции, не получивший своевременно телеграммы о прибытии эшелона, обеда не приготовил. Солдаты, хотя и молодые, устроили страшный скандал.
— Контр-революционеры! — кричали они. — Арестовать коменданта!
И несколько из них, захватив винтовки, бросились на станцию в поисках коменданта. Последний благоразумно скрылся.
Часа три стояли, пока был приготовлен и съеден обед. Горнист очень долго играл сбор. Прошло по меньшей мере часа два прежде, чем солдаты собрались по вагонам.
На фронт ехали не солдаты, а молодое пополнение, несущее вместе с собой разложение. Характерно, что сопровождавшие эшелон прапорщики мало беспокоились недисциплинированностью своих солдат.
— На фронт ведь едем, куда торопиться!
Огромное селение Бессарабской губернии Орешаны занято частями 3-й дивизии.
Нашел Ларкина с повозкой и вещами в районе 11-го полка.
В соседней хате — Боров, ведущий формирование национальных частей украинской армии.
Не успел вымыться с дороги, как притащился Боров.
— Украинская рада окончательно постановила, что 3-я дивизия должна сделаться украинской, — сказал он.
— А куда нас, «кацапов», денут?
— Вас переведут в другие полки.
— Давно ли в резерве?
— Две недели сидим тут, зачем, почему, неизвестно. До позиции сотня километров. Здесь не только наша дивизия отдыхает, но и весь 17-й корпус. «Солдатский вестник» передает, что новый начальник штаба главковерха Духонин целую армию держит в резерве, чтобы составить из нее ударную группу для действий на немецком фронте.
Получил телеграмму из Ясс, что инициативная группа солдат-крестьян созывает на 28 сентября фронтовой съезд крестьянских депутатов. Повестка дня: доклад по текущему моменту, обсуждение аграрного вопроса, обсуждение вопроса о выборах в Учредительное собрание и организация фронтового органа.
Чтобы своевременно попасть на съезд, пришлось просить начальника штаба дивизии Сундушникова дать мотоцикл.
Мотоцикл без коляски. Я устроился верхом на багажнике, подвесив стремена, чтобы не было трудно ногам.
Выехав в семь часов утра, к шести вечера уже подъезжал к Яссам, сделав конец почти в двести километров.
Километрах в трех от Ясс началась асфальтовая дорога, обсаженная красивыми деревьями. Накрапывал дождь. Дорога делалась скользкой, при въезде в центр города при повороте к штабу фронта масса гуляющей публики. Послышался хохот. Собралась толпа зевак.
Фронтовой крестьянский съезд должен происходить в здании бывших кавалерийских казарм. Долго ходил, разыскивая такую значительную организацию, как фронтовой съезд. Минут сорок ходил из подъезда в подъезд, из этажа в этаж, пока не наткнулся в самом верхнем этаже на спускающихся из чердачного помещения двух солдат.
— Товарищи, — обратился я к ним, — не знаете ли, где заседает крестьянский съезд?
— Здесь. Если вы на съезд — приходите завтра к десяти. Регистрация там же, наверху.
— Кто организатор съезда?
— Кажется, Дементьев, он открывал съезд.
— Ну, ладно, — решил я, — завтра все выясню.
В это время к зданию подъехал на мотоцикле шофер Игнатов.
— Где мы остановимся? — обратился он ко мне.
— Не знаю, пойдем искать гостиницу.
— Я уже спрашивал, здесь ни одной гостиницы нет. Все занято офицерами. Нам лучше найти какой-нибудь автомобильный отряд и там остановиться у шоферов.
Уже начинало темнеть, а мы еще не встретили ни одного автомобильного отряда. Решили в конце концов обратиться к постовым команды штаба фронта.
— Авточасти стоят за городом, — сказал постовой. — Поезжайте по шоссе в этом направлении, — вытянул руку солдат, — и километрах в двух отсюда вы встретите санитарный автомобильный отряд.
В пригородной слободе действительно натолкнулись на автомобильный отряд, занимавший несколько хат. Въехали на двор. На шум мотоциклетного мотора вышло несколько шоферов.
— Откуда, кто будете?
— Свои, братишка, свои! — закричал Игнатов. — Где тут поставить машину можно?
— В гараж веди.
Подошли два шофера. Осмотрели нас, странных путешественников, подвели машину к гаражу и затем пригласили с собой в хату. В хате оказалось человек шесть шоферов.
— С фронта мы, — заявил Игнатов. — На съезд приехали. Очень просим меня с поручиком приютить.
Шоферы устроили чай, притащили закуски, оставили место на нарах для спанья. Откуда-то притащили сноп соломы, и через час мы с Игнатовым уже храпели.
На следующий день встали почти с рассветом. Выпив чаю, я отправился побродить по слободе. Первое, что меня поразило — это русская речь жителей. К моему удивлению, все население слободы сплошь состоит из русских. Это скопцы, — высланные десятки лет тому назад из России, как злостные сектанты. Эти сектанты нашли приют в Румынии, разместились в районе Ясс, и тут выросла большая колония русских.
Вид сектантов производил отталкивающее впечатление. Мужчины — безбородые, безусые, с отекшими одутловатыми лицами, с маленькими хитрыми глазками.
— Как же у них потомство получается? — спросил я у шоферов, вернувшись в хату.
— Они не все оскопляются, процент остается на племя.
В половине десятого я был уже на месте фронтового съезда. Представился председателю съезда Дементьеву. Дементьев — поручик одного из гвардейских полков 9-й армии, лет двадцати пяти, высокого роста, шатен, с большими темными глазами. Он произвел на меня впечатление психически ненормального человека.
— Из 9-й дивизии? Очень рад познакомиться. Мы вас сегодня не ждали. Я слышал, что вы член Всероссийского крестьянского съезда. Я читал вашу статью во фронтовой газете.
— Да, я состою членом Всероссийского совета. До сих пор занимался в 11-й армии организацией крестьянских комитетов.
— Очень приятно. Вы нам поможете своим опытом. Мы решили создать фронтовую организацию, чтобы можно было от фронта провести в Учредительное собрание солдат-крестьян.
Дементьев записал мою фамилию в тетрадочке, в которую им заносились имена прибывающих делегатов. Выдал билет, что я являюсь делегатом фронтового крестьянского съезда с правом решающего голоса, сказав при этом, что сегодня будет происходить обсуждение вопроса о выборах в Учредительное собрание.
К десяти часам собрались все делегаты. Присутствует человек семьдесят, среди которых не менее пятнадцати офицеров. В президиуме два солдата и семь офицеров от прапорщика до поручика включительно. Председательствует Дементьев. Ведет собрание неровно, волнуется, нервничает, часто прерывает ораторов подачей реплик со своего председательского места.
С докладом об Учредительном собрании и о том, что крестьянская Секция должна выступать активно при выборах членов в Учредительное собрание, выступил член президиума прапорщик Свешников, эсер.
— Солдаты-крестьяне должны выставить свой список на ряду со списками различных организаций и партий. Может быть впоследствии выбранному нами исполнительному комитету мы поручим блокироваться с родственной нам партией, но это лишь впоследствии.
Начались прения. Выступавшие подчеркивали нецелесообразность выступления с отдельным списком на выборах, утверждая, что нам лучше всего присоединиться к списку партии эсеров причем к тому списку эсеров, который наиболее отвечает настроению крестьян.
Один из выступавших — солдат 9-й армии Антонов — заявил о необходимости непременного выступления со своим собственным списком.
— Эсеры и их списки не надежны, — говорил он. — Среди эсеров сейчас происходит большая разноголосица. Одни за Керенского, другие за Чернова, третьи за Спиридонову. Я думаю, — закончил свою речь Антонов, — нам надо выступить с левыми эсерами, т. е. со Спиридоновой. А так-как левые эсеры на фронте до сих пор своего списка не выставили, то лучше всего нам выставить свой список.
Я взял слово. Повел речь о существующих течениях внутри партии эсеров.
— Аграрный вопрос на Учредительном собрании явится основным вопросом, и фронт имеет право сказать свое решающее слово. Но мы знаем, что эсер Чернов не смог или не хотел провести земельный закон, закон об изъятии земли от помещиков и немедленной передаче ее в ведение земельных комитетов.
Последовала реплика со стороны Дементьева:
— Чернов общепризнанный крестьянский министр. Все требовали и требуют возвращения Чернова на пост министра, и говорить, что он ничего не сделал, вы, Оленин, не имеете никакого права.
— Чернов вышиблен, — продолжал я, — вместо него посажен Маслов, хотя и одного толка с Черновым, но, очевидно, тоже для того, чтобы сорвать дело передачи земли в руки крестьян. Совет питерских рабочих, солдатских и крестьянских депутатов не доверяет Керенскому и требует передачи власти в руки советов. Я думаю, что нам самое правильное — это перейти на точку зрения питерского совета.
Солдаты со вниманием выслушали мою речь.
— Оленин разводит большевистскую агитацию, — заявил Дементьев.
— Я не большевик, дурень ты этакий! — крикнул я Дементьеву.
— Знаем мы, все кричат, что не большевики, а что значит лозунг «власть советам»? — большевистский лозунг. Мы не можем позволить, чтобы на фронте были подобные большевистские призывы.
— А ты не подголосок ли Корнилова? — в свою очередь бросил я.
Съезд избрал центральный исполнительный комитет совета крестьянских депутатов Румынского фронта. Название чрезвычайно громкое предложено Дементьевым.
— Центральный исполнительный комитет — звучит серьезно, — говорил Дементьев. — Наша организация должна быть авторитетной.
В числе избранных оказались: я, Свешников, Дементьев, Сергеев, Сверчков, Курдюмов, Святенко — все офицеры, и четверо солдат: Антонов, Кузьмин, Свиридов и Морозов.
После закрытия заседания съезда устроили заседание избранного президиума, на котором распределили между собой роли. Все члены избранного президиума должны быть освобождены от работы в своих частях. Местом пребывания нашего своеобразного ЦК должны быть Яссы при ставке фронта. Председателем выбрали Свешникова, заместителем меня и Дементьева. Остальные — просто члены президиума.
Надо хотя бы кратко охарактеризовать личности каждого из членов ЦК.
О Дементьеве я уже говорил.
Свешников — подпоручик из 9-й армии, бывший сельский учитель, призванный по мобилизации в армию. Окончил школу прапорщиков в Казани. На фронте находится около года. Занимает должность начальника химической команды стрелкового полка.
Сергеев уже пожилой, лет под сорок, с седеющими волосами, по профессии артист, окончил Киевскую консерваторию по классу пения. Пел в Киевской опере. Обладает голосом басо-профундо. Совершенно не приспособленный к военной обстановке, военному быту человек. На все смотрит созерцательно, любит пофилософствовать и ничего не умеет делать.
Сверчков — бывший учитель уездного училища Симбирской губернии. На фронте тоже около года, причем служил в дивизионной учебной команде младшим офицером. С первых же дней революции работал по полковым и дивизионным комитетам, склонен к карьеризму, старается быть активным, много думает, о своем уме, но в общем пуст.
Курдюмов — мой земляк из Тулы, студент коммерческого института, еще молодой, лет двадцати двух, склонен к мечтательности, пишет стихи. Умеет хорошо говорить, но выступает редко и лишь в тех случаях, когда считает свое выступление необходимым для улаживания того или иного казуса.
Святенко — хохол из Харьковской губернии, студент, большой националист-украинец, может хорошо говорить. Непосредственно на фронте не был. Все время войны служил в тыловых учреждениях.
Антонов — фейерверкер артиллерийской бригады, длинного роста. Солдаты окрестили его дылдой. С маленьким острым носиком, небольшими, постоянно бегающими глазами, неискренними, белесыми. Чувствуется, что в организации состоит только для того, чтобы быть подальше от фронта.
Морозов — крестьянин Курской губернии, типичный середнячок, вдумчивый, не окажет лишнего слова, любит работать, но так, чтобы работа давала осязательные результаты. Постоянно копошится за каким-нибудь делом.
Кузьмин — крестьянин Томской губернии, старательный малый, любит поговорить по душам о крестьянской жизни, любит выпить, ухитряется доставать водку при всяких положениях.
Свиридов — крестьянин Рязанской губернии, бывший ломовой извозчик, любит говорить о городской жизни, в крестьянские депутаты попал за уменье держать речи с солдатами. Чрезвычайно доволен, что оказался избранным в исполнительный комитет.
Вернувшись в дивизию, я рассказал своему комитету об избрании меня во фронтовую организацию. Начался ропот:
— Работали-работали, создавали-создавали, и вдруг все разваливается.
— Где же разваливается? За меня остается Панков. Парень к работе привык, к тому же работы сейчас не так много, а во фронтовой организации я буду полезнее, буду находиться в гуще предстоящих выборов в Учредительное собрание и буду стараться пропустить настоящих, необходимых нам депутатов.
Земляницкий, которого я застал за распитием самогона, а пьет он непробудно, только промычал:
— Приспособился!
— Земляницкий, как тебе не стыдно! Неужели я из приспосабливающихся?
— Приспособился. Если бы не был из приспосабливающихся, поставил бы бутылку водки.
— Чорт с тобой, две поставлю!
— Ну, тогда ты парень хороший.
Боров, напутствуя меня на новую работу, заявил, что и его, возможно, откомандируют в ближайшее время к штабу фронта, где создается фронтовой комитет по украинизации частей.
В штабе дивизии Музеус не высказал ни удовольствия, ни неудовольствия. Для него было совершенно безразлично, есть ли комитет крестьянских депутатов или нет.
Ларкин проводил меня в Могилев на поезд.
Ларкина я оставил в полку до тех пор, пока он не разделается с лошадью, седлом и другими вещами, которые в моей новой работе при фронте становились ненужными.
* * *
Ехать от Могилева до Жмеринки было сравнительно хорошо. Говорю сравнительно потому, что в каждом купэ находилось не более шести человек и возможно было входить в вагон через двери. От Проскурова же до Киева пассажиры лезут через окна, и в купэ набивается по пятнадцать-двадцать человек.
Вокзалы полны военных. Около буфетов громадная толчея, каждый старается оттолкнуть другого, чтобы первым получить стакан чая или кофе.
Публика самая разношерстная. Нет того деления людей на сословия, какое было раньше. Наравне друг с другом и генералы, и офицеры, и солдаты — все вместе. А ведь до первого марта вход солдатам в зал первого и второго класса был строго воспрещен.
Вокруг разговоры о запоздании поезда, о просроченных отпусках, о трудностях достать билет, о том, что нельзя доверять носильщикам, которые, мол, деньги за посадку берут, но посадить все равно не могут.
С трудом удалось забраться в вагон поезда, идущего от Жмеринки до Раздельной, где пересадка на военно-этапный поезд.
От Раздельной до Ясс поезд ковыляет со скоростью пяти-шести километров в час. Некоторые пассажиры выпрыгивают из вагонов и идут пешком рядом с поездом.
Проехали Тирасполь, Бендеры, Кишинев с той же скоростью. Наконец подъезжаем к Унгени, пограничной станции, отделяющей Бессарабию от Румынии. В Унгени таможенный пункт.
Офицер-пограничник долго осматривал выданный мне штабом дивизии документ, в котором значилось, что поручик Оленин делегируется для постоянной работы в центральный исполнительный комитет совета крестьянских депутатов Румынского фронта.
— Совет? Что такое совет — спрашивал меня офицер.
— Военный крестьянский совет, — старался я разъяснить ему непонятное слово. — Я член крестьянского совета, который находится при штабе Румынского фронта.
— Генерал Щербачев знает, что это за совет?
— Прекрасно знает. Совет при нем находится.
— Если генерал Щербачев знает, можете ехать.
На чемодан пограничник не взглянул.
От Унгени до Ясс каких-нибудь двадцать-тридцать километров. Перед утром приехали в Яссы. Вокзал ничуть не отличается от вокзалов станций Раздельной или Кишинева. Масса солдат, офицеров, преимущественно русских. Вокруг вокзала грязь, мусор. На вокзальной площади большие шатры питательного пункта имени Пуришкевича.
Проголодавшись, я долго бродил по вокзалу в надежде найти станционный буфет и, не найдя, пошел к питательному пункту.
На питательном пункте только просыпались. Кипятка еще нет, а тем более нет хлеба и закуски. Пришлось вернуться на вокзал, где, найдя место у столика, присел и задремал.
Часов в восемь, нагрузив себя чемоданом, пошел опять к шатрам, перед которыми уже стояли длиннейшие очереди солдат, ожидавших получения кипятка, чая и булок. Не рассчитывая скоро дождаться своей очереди, я направился в город искать свой комитет «Румкомкрест» — так окрестили сокращенным именем наш центральный исполнительный комитет совета крестьянских депутатов Румынского фронта.
Дежурный писарь комендантского управления штаба фронта, порывшись в книгах, дал справку, что для нашего комитета отведено помещение одного из магазинов на центральной площади Ясс, и любезно разъяснил, как туда пройти.
По дороге к комитету встретил румына-менялу. Зная, что в Яссах ходят только румынские деньги, я попросил его разменять мне десять рублей, тот быстро отсчитал мне семьдесят лей.
Вот и комитет. На весь состав комитета одна небольшая комната. Вход в нее прямо с улицы. Раньше здесь был магазин канцелярских принадлежностей. Торговый прилавок в нетронутом виде. На стенах полки для товара. В заднем правом углу — лестница чердака, использованная членами комитета под «спальню».
Раздевшись, бросил вещи в один из углов комнаты и поздоровался с присутствующими. Здесь были все члены комитета — Дементьев, Антонов, Свешников, Курдюмов, Сверчков, Федоров, Васильев, Святенко и Сергеев.
В момент моего прихода сидели за прилавком с большим чайником. Это кстати.
— Оленин, здорово! — шумно приветствовал меня Дементьев. — Размундировывайся — и за чай!
— Что же так плохо у вас, товарищи? — был первый мой вопрос. — Я надеялся застать комитет если не во дворце, то, по крайней мере, в просторном здании.
— Не красна изба углами, красна пирогами, — бросил в ответ Сергеев.
В Яссах большой продовольственный кризис. На протяжении почти двух километров, пройденных мною от вокзала до центра города, я не встретил ни одного открытого продовольственного или гастрономического магазина. Изредка встречались ручные ларьки с консервами.
— Все еще маемся, помещения получить не можем. Хорошо, что этот магазин дали, а то хоть на улице обретайся. Одна комната — здесь и спим, и работаем, и обедаем.
— Вы же собирались просить у Щербачева хорошее помещение?
— Просили, ни черта не выходит.
— Здесь работать невозможно. Нас десять человек, и мы такой галдеж будем устраивать, что не до работы. Надо принимать меры.
— Принимали и принимаем. Штаб настроен к нам неважно. На словах все готов сделать, а на деле — ничего. Придется еще раз итти к Щербачеву.
Дементьев дальше сообщил, что и с Румчеродом отношения неважные. На крестьянский совет смотрят, как на не нужную организацию, между тем из всех дивизионных крестьянских советов стали поступать запросы, переводят деньги, просят литературы, предлагают издавать свою газету Но, сидя в этой собачьей конуре, мы бессильны развернуть работу.
— Давайте искать квартиры для себя, — предложил я. — А помещение пока будет нашей канцелярией.
Выпив чаю с хлебом, я пошел искать себе комнату. Не зная ни румынского, ни французского языка (большинство жителей говорят на французском языке, ибо в Румынии государственный язык — французский), я долго бродил по городу безуспешно. Проехал даже в слободу скопцов — все-таки русские.
Возвращаясь часа в четыре обратно в комитет, я решил зайти в один из ресторанов, расположенный здесь же на площади, пообедать.
Ресторан имел вид гнусный. Почти без всякой мебели, вместо стульев простые табуретки, столы непокрытые, грязная забитая прислуга. Но еще более я возмутился, когда на мой вопрос, что можно поесть, мне было ответили:
— Можно фасоль вареную, фасоль жареную, фасоль в масле.
— А что же кроме фасоли?
— Еще есть горох.
— Дайте кофе, — попросил я.
Фасоль и горох — это единственное меню ресторана.
Дали такой суррогат, что я не мог сделать и двух глотков. Выйдя из ресторана, попробовал поискать магазин, где можно было бы купить что-либо съестное. Обошел добрую половину Ясс, но кроме рыбных консервов в магазинах ничего не было. Хлеб в виде маленьких булочек продавался только до десяти утра.
Зато бросалось в глаза обилие косметических магазинов. Я не встретил ни одной женщины в возрасте от десяти и до восьмидесяти лет, чтобы они не были накрашены, нарумянены и напудрены. Особенно неприятно видеть размалеванных пожилых женщин. Старуха, почти ковыляет, но зато губы обведены ярко-красной краской. Еще мерзостнее вид румынских офицеров, в изобилии слоняющихся в Яссах. Я не видел ни одного офицера, который бы не был перетянут корсетом и у которого не были бы накрашены губы и подведены глаза и не положены румяна и пудра на лицо.
Воистину город проституток и проституированных мужчин.
После того как Бухарест занят немцами, румынский король Фердинанд перенес свою резиденцию в Яссы. Королевский двор занимает большой красивый особняк, обнесенный высокой железной решеткой. Через квартал от королевского дворца — штаб фронта. Командующий фронтом генерал Щербачев считается в глазах румынского офицерства лицом более авторитетным, чем румынский король.
Поздно вечером вернулся в наш магазин.
— Нашел квартиру? — встретили меня Дементьев и Свешников.
— Какой чорт нашел! Здесь не только квартиры, а и пожрать-то не найдешь где.
— Садись с нами есть картошку.
На стол подали большой горшок с картошкой, сваренной наполовину с фасолью. Я с наслаждением съел несколько ложек.
Свиридов уступил мне свой угол, в котором он спал на снопе соломы, сам же полез на чердак.
Утром следующего дня мы открыли заседание нашего президиума.
— Наши дела идут прекрасно, — говорил Дементьев. — Мы сможем развить большую агитацию среди солдат фронта. Мы можем выдвинуть свой список представителей в Учредительное собрание, и он соберет больше голосов, чем список какой-либо другой организации и партии. Для этого нужны средства и организационная работа. Наш комитет стоит на платформе Всероссийского крестьянского совета (я поморщился), значит нам должны дать средства из штаба фронта и из военного министерства.
— Почему вы думаете, что мы можем брать средства от штаба фронта или от военного министерства? Что мы агенты, что ли, этих организаций, работающие за плату?
— Вы, Оленин, всегда перебарщиваете. Крестьянский совет стоит на платформе соблюдения воинской дисциплины, раз так, то командование должно нас всячески поддерживать.
— Я считаю, — заявил я, — что нам в первую очередь надо обсудить вопрос о нашем отношении к целому ряду политических вопросов, а уже потом делать выводы, кто нам может дать деньги, или можем ли мы брать деньги от тех, кто нам будет их предлагать.
— Какие же политические вопросы? — выступил Свешников. — Никаких политических вопросов здесь нет. Мы — организация крестьян. Крестьяне все единодушно желаю довести войну до победного конца, но при условии, что их интересы будут защищаться соответствующей организацией. Такой организацией являемся мы. Чтоб наша организация могла работать, нам нужны средства. Эти средства нам могут дать только или сами солдаты, что безуспешно, ибо у солдат денег нет, или правительственные организации. Коль скоро мы стоим на страже интересов правительства, то ясное дело, что правительство должно нас обеспечить.
Не согласен, — резко возразил я, — Мы являемся общественной организацией, отражающей настроение солдатских масс, защищающей солдатские и крестьянские интересы. Интересы солдат-крестьян могут вступить в противоречие с интересами правительства и командования, поэтому мы ни в какой степени не должны зависеть от командования, тем более брать от последнего деньги. Будучи общественной организацией, мы должны жить на средства, выделенные организацией, интересы которой мы представляем, т. е. на сборы солдат. Да и зачем нам много денег? Каждый из нас получает содержание в частях. Я, например, в 3-й дивизии, Свешников, вероятно, тоже, да и каждый из членов президиума. Значит, на содержание личного состава нам денег не требуется. Зато мы должны требовать от фронта бесплатного помещения. Ведь штаб предоставляет бесплатное помещение Румчероду. На литературу и культурно-просветительную работу мы можем получить средства от солдат. Я знаю по опыту в своей дивизии, что стоит пустить подписной лист — и мы получим для комитета большие деньги, которых нам будет достаточно, чтобы выписать изрядное количество литературы и сделать эту литературу достоянием всей солдатской массы. Совершенно не вижу надобности просить у генерала Щербачева или у военного министра субсидию. А вдруг завтра генерал Щербачев окажется контрреволюционером, как Корнилов, тогда нам бросят упрек: «А, вы, голубчики, у них деньги брали, значит, вы их прихвостни».
Антонов и Свиридов стали на мою точку зрения, что надо рассчитывать на помощь крестьянской организации, а отнюдь не на подачки генерала Щербачева.
— Нам газету надо издавать, — заявил Свешников, снова беря себе слово.
— Я тоже стою за газету, — ответил я, — но газета не такая уж дорогая штука. Газета будет платной, а работать в газете будем мы, получающие жалование в своих частях.
— Газета потребует больших расходов. Я знаком с газетным делом, — упорствовал Свешников.
— Не могу похвастаться знакомством с газетным делом, но думаю, что это дело не такое уже сложное, а главное не такое убыточное, чтобы сразу требовать больших расходов.
В результате трехчасового спора исполком комитета стал на мою сторону: денег не просить, а развить нашу работу так, чтобы деньги, необходимые для углубления этой работы, шли непосредственно от солдатских организаций фронта.
Дементьев остался при особом мнении.
— Я все же считаю, — заявил он в конце заседания, — что надо сорвать с лихой собаки хоть шерсти клок. Если можно будет у того же Щербачева вырвать тысячу рублей на организацию нашего комитета, то это будет для нас большим подспорьем.
— Против такой постановки вопроса решительно возражаю, — заявил я. — При первом же столкновении нас обвинят наши избиратели в сделке с генералитетом.
Мои возражения, однако, не подействовали, и большинство комитета решило пойти к Щербачеву потребовать:
1. Распоряжения о немедленном отводе соответственного помещения для нашего комитета и квартир для членов комитета.
2. Отпуска двух тысяч рублей на предварительное обзаведение необходимым инвентарем.
После заседания вновь бесплодно бродил по городу в поисках комнаты. Перед вечером наткнулся на увеселительное заведение, являющееся чуть ли не единственным в Яссах. Это — кафэ, в котором до шести вечера дают только чай, кофе, фасоль, горох (других продуктов питания в Яссах ни в ресторанах, ни в кафэ не имеется), а после шести вечера подают вино и пиво. Я попал в кафэ между пятью и шестью. Народу было еще немного. С приближением к шести часам кафэ начало быстро наполняться посетителями.
— Три кружки! Пять кружек! — слышалось со всех сторон.
Официанты таскали большие кружки пенящегося пива.
Третьего октября делегация нашего ЦК, в составе Дементьева, меня и Антонова, направилась к генералу Щербачеву. Пришли в штаб фронта, — дежурный адъютант, узнав о цели нашего прихода, предложил прежде всего зайти к генералу Сытину, дежурному генералу штаба фронта, руководителю всей хозяйственно-материальной частью фронта.
Сытин встретил нас обаятельной улыбкой и ласковым приветствием:
— Новый комитет крестьянский? Очень рад с вами познакомиться. Я думаю, что вы осуществите в вашей работе идеи, выдвинутые Всероссийским крестьянским комитетом.
— Мы его филиал, — сказал Дементьев.
— Очень приятно. Теперь так редко массовые демократические организации учитывают задачи и нужды фронта, если быть откровенным, кроме крестьянских организаций, абсолютно лояльных и даже активно содействующих командованию фронта, других у нас нет. Чем могу служить? Садитесь, господа.
Сели.
Речь начал держать Дементьев:
— Мы, лояльная крестьянская организация фронта, хотим в своей работе принести посильную помощь фронту. Для того чтобы наша работа была продуктивной, а от нашей работы зависит настроение солдат фронта, среди которых девяносто пять процентов крестьян, надо, чтобы штаб фронта обеспечил нас средствами для работы.
— Что же вы конкретно просите? — осведомился Сытин.
— Помещение для комитета — раз, квартиры для членов этого комитета — два и отпуск пяти тысяч рублей на первоначальные организационные нужды — три.
— Немного, — протяжно произнес Сытин. — Начну с последнего. Пяти тысяч, конечно, генерал Щербачев отпустить не сможет. Я думаю, что вы должны жить на кредиты по сметам Всероссийского совета. Но аванс на развитие работы, так, примерно, в сумме полутора-двух тысяч рублей, конечно, генерал Щербачев дать сможет. Помещение для комитета — вопрос более трудный. Вы знаете, как забиты Яссы. Здесь и королевский двор, здесь и ставка фронта, масса эвакуированных жителей из городов, занятых немцами. Магазин какой-нибудь смогу дать.
— Мы имеем магазин, — ответил Дементьев, — но он мало удовлетворителен. Тесно, холодно. Наступает зима…
— Да, да, я понимаю вас, — перебил его Сытин. — Но я затрудняюсь сказать вам, где бы можно было найти лучшее помещение. Вы знаете, что все более или менее подходящие помещения заняты организациями, которые создались в период революции. Но мы вам так сочувствуем, что я прикажу коменданту штаба отыскать подходящее для вашей работы помещение.
Мы поблагодарили наклонением головы.
— Теперь насчет вашего размещения. Сколько вас, членов комитета?
— Одиннадцать.
— Вот видите, одиннадцать. Вы как же хотите, чтобы каждый имел отдельный номер?
— Если трудно дать отдельные, — сказал Дементьев, — то хотя бы один на двоих.
— Это упрощает вопрос. А может быть на первое время вы согласились бы пользоваться втроем одним номером? Я полагаю, что номера три-четыре мы сможем вам выкроить. К тому же, вероятно, не все члены комитета будут постоянно налицо. Часть, вероятно, будет в командировках. Три номера я прикажу отвести в гостинице штаба фронта.
— Мало, нам надо по меньшей мере пять.
— Пока я смогу дать только три. Как только будет свободнее, мы вам еще дадим.
— А как же насчет первого вопроса? — спросил Дементьев. — Когда можно реализовать ваше сочувственное к этому отношение?
— Немедленно, после моего доклада генералу Щербачеву.
— Когда это будет?
— Я сегодня буду с ним обедать и по этому вопросу поговорю. Ваш телефон, господа?
— Простите, господин генерал, мы упустили из виду, что нам и телефон крайне необходим.
— Да, это необходимая вещь. Я сейчас же сделаю распоряжение. Еще имеются вопросы?
— Больше нет, благодарим вас.
— Очень рад был с вами познакомиться.
Сытин встал из-за стола, протягивая нам по очереди руку.
На этом расстались.
На следующий день нам сообщили из комендатуры штаба, что для членов комитета отводятся три номера в центральной гостинице, что в дополнение к занимаемому нами помещению канцелярского магазина нам еще прибавляют магазин в этом же здании, через одну комнату, и, наконец, что генерал Щербачев согласился отпустить тысячу рублей авансом в счет тех кредитов, которые могут поступить из центра.
Итак, деньги есть, помещение есть, теперь надо, чтобы наш центральный исполнительный комитет был признан в качестве самостоятельной фронтовой организации. Для этого надо поехать в Питер в военное министерство и заручиться оттуда всяческим содействием, мотивируя тем, что Румынский фронт весьма отдален от Питера, и без такой серьезной организации солдаты фронта обойтись не могут.
Большинство высказалось за необходимость поставить в Питере вопрос об отпуске средств, необходимых для ведения культурно-просветительной работы на фронте, с одной стороны, и для создания самостоятельной газеты «Солдат-крестьянин», с другой.
Кого послать?
Учитывая, что я уже бывал в Питере, знаком с работниками Крестьянского совета и просветительного отдела военного министерства, единогласно постановили командировать меня.
Десятого октября, напутствуемый всяческими пожеланиями, заручившись местом в штабном вагоне, я выехал в Питер.