На государственном совещании
В Петроград прибыл седьмого сентября. Остановился было в гостинице. Дерут за номер немилосердно. В целях экономии средств решил просить сестру Анну — работницу Путиловского завода — приютить меня у себя. В тот же день отправился к ней в район Нарвской заставы. Она охотно разрешила воспользоваться ее комнатой, если только хозяин не будет препятствовать. Вместе с Анной пошел к квартировладетелю. Он рабочий Путиловского завода, токарь по металлу, зарабатывающий около 250 рублей в месяц.
Снимаемая сестрой комната небольшая, очень чистая, светлая, ничуть не хуже снятого мною в гостинице за семь с полтиной номера. Вся квартира производит впечатление большой опрятности ее обитателей. Состоит из четырех комнат, с газом в кухне, ванной и электричеством.
Квартирохозяин, хотя и рабочий, но впечатления такового не производит. Скорее это интеллигент, ибо тотчас же по возвращении с работы переодевается в отличный костюм, надевает воротничок, манжеты, галстук. После обеда любит посидеть за газетой, поговорить о политике.
На вопрос сестры, не будет ли с его стороны возражения, если она уступит на неделю свою комнату мне, он детально расспросил, на каком я нахожусь фронте, что там делаю, каковы мои политические убеждения, не монархист ли я, или не большевик ли, о цели приезда в Петроград и почему хочу остановиться на такой далекой окраине, как Нарвская застава.
На все эти вопросы я ответил, что являюсь членом крестьянского комитета, в Петроград приехал с целью информации о политическом положении дел, собираюсь пробыть недолго, ни монархистом, ни большевиком не являюсь и что удивляюсь приравнению монархистов к большевикам.
Квартирохозяин пытался расспросить меня о настроении солдат на фронте, но я почувствовал различные точки зрения, насторожился и уклонился от дальнейшего разговора.
Пошел в Совет крестьянских депутатов. Встретил Гвоздева, который теперь является председателем солдатской секции, так как Оцуп получил другое назначение в связи с занятостью Авксентьева на посту министра внутренних дел.
— А, Оленин, опять приехал! — встретил меня Гвоздев. — У вас больше не бегут?
— Солдаты не бегут, зато генералы их здорово бьют.
— Это вы что, на Корнилова намекаете?
— Хотя бы.
— Ну, Корнилов-то здоровую нахлобучку получил. Вы знаете, он арестован и сидит под стражей на ст. Быхов.
— Очевидно, у вас хорошей тюрьмы для генерала не нашлось? Если бы дело коснулось какого-нибудь революционера, пожалуй, Шлиссельбургская крепость оказалась бы свободной.
— Вы правы, — сказал Гвоздев, — мы уже ставили вопрос, что Корнилова надо строго изолировать, а не держать под охраной верных ему батальонов смерти. Вы видели эти батальоны? — спросил Гвоздев.
— Видел и возмущался их гнусным видом.
— Что значит череп на их повязке?
— Символический знак, что через какой-то промежуток времени от всех этих ударников, кроме черепа, ничего не останется, — рассмеялся я.
— А мне думается так, что они хотят революцию в череп превратить. Идея их создания принадлежит Корнилову. Составлены эти батальоны сплошь из маменькиных сынков, буржуазии и из зеленых прапорщиков.
— Расскажите, что здесь хорошего?
Гвоздев безнадежно махнул рукой:
— Гнусь одна. Два месяца кричали о Тарнопольском отступлении, теперь две недели кричат о рижском. Так за криком время и идет.
— Почему вы не реагируете на травлю солдат? Посмотрите, что газеты пишут: там-то солдат такой-то роты не вовремя оправляться ушел, другой дезертировал, та рота не выполнила распоряжения, причем совершенно не указывают характера этого распоряжения. Быть может оно было контр-революционным. И ни звука о поведении командного состава. Вы, представители фронта, избранные солдатами, солдатская секция крестьянского совета, что вы делаете.
— Видите сами, что. Сидим, обложились бумагами. Устраиваем комиссии, заседания, обсуждаем решения в первом чтении, начинаем вторичное. К каждому пункту поправка, к поправке примечание, к примечанию новая поправка. И так без конца. А вожди — Авксентьев увлекся своим министерским портфелем. Всем крутит Керенский, а Керенским крутят кадетские министры.
* * *
В одном из больших зал лицея я увидел конференцию На трибуне стоял солдат, вихрястый, белокурый, в распахнутой шинели, и, энергично жестикулируя руками, произносил речь:
— Нас предают и предают, товарищи! Счастье рабочего класса и крестьян в собственных руках. Если мы будем рассчитывать на кадетов, то ничего не дождемся, Надо твердо и немедленно ставить вопрос о передаче власти в руки советов. Только власть советов может обеспечить мир солдатам, землю — крестьянам, восьмичасовой рабочий день и контроль над производством — рабочим.
Происходило совещание агитаторов-большевиков, солдат петроградского гарнизона.
Оратору дружно аплодировали. После него вышел солдат, представитель частей петроградской обороны:
— Наш пулеметный полк установил бдительное наблюдение. Мы вычистили всех подозрительных офицеров. У нас в полку настроение исключительно за советы, и по первому зову мы готовы встать грудью в защиту и на углубление революции.
Другой, с Васильевского острова, говорил, как относятся рабочие к Керенскому:
— Забылся Керенский, царя из себя корчит, в Зимний дворец перебрался. Занял комнаты Николая второго. Понятно, что из дворца-то не очень хочется выезжать. У нас в казармах полное недоверие к Временному правительству.
Однако, если такие речи произносятся в стенах Крестьян-совета, то что же делается в Совете солдатских и рабочих депутатов в Смольном?
Прихожу в военное министерство узнать о судьбе крестьянских секций и о моем проекте передвижных библиотек.
Культурно-просветительным отделом ведает прапорщик Шер, среднего роста, упитанный, с холеными руками, брюнет.
Я кратко изложил цель визита.
— О крестьянских секциях вопрос в стадии обработки, — важно роняет слова Шер. — Свяжитесь с Крестьянским советом — с Оцупом. Библиотечное дело на рассмотрении совета министров…
Я поднялся было уйти. Но Шер обратился ко мне с вопросом, как солдатские массы реагировали на выступление Корнилова.
— Возмущены донельзя, — ответил я на его вопрос. — После корниловской авантюры солдаты совсем перестали доверять офицерам. Я лично так расцениваю обстановку, что Корнилов своим выступлением в конце-концов причинил большую пользу революционному движению. У солдат открылись глаза, и теперь они не допустят провокационных выходок со стороны генералов и полковников.
— А какие же могут быть провокационные выходки?
— Я, например, убежден, товарищ Шер, что Тарнопольское отступление отнюдь не является причиной расхлябанности солдат, оно было спровоцировано высшими чинами штабов.
— Что вы говорите, поручик! Так ли? — недоверчиво посмотрел на меня Шер.
— Именно так. Целый ряд полков были предоставлены самим себе, уходили с позиции, не получив никаких распоряжений от штабов дивизий, хотя последние имели для этого все данные. Штаб 35-й дивизии снялся со своего места и бросился бежать в тыл еще тогда, когда только на небольшом участке обнаружился успех немцев. Ни штабы дивизий, ни штаб корпуса не использовали находившихся в их распоряжении резервов для того, чтобы ликвидировать прорыв. Здесь, очевидно, была прямая игра, чтобы путем массовых солдатских жертв и путем уступки территории вырвать у правительства ряд уступок. Я думаю, что рижский прорыв можно объяснить тем же самым.
— Странно, — протянул Шер. — Но ведь были же назначены следственные комиссии. Они выезжали на места и констатировали, что прорыв произошел в результате большевистской пропаганды и разложения солдат.
— Я не знаю, где следственная комиссия работала и выясняла, но в отношении тарнопольского прорыва в нашей 3-й дивизии, которая была под Тарнополем и тоже бежала, никаких следственных комиссий не появлялось.
— Позвольте, позвольте… у нас же материалы есть.
— А я утверждаю, как живой свидетель всего того, что было на фронте.
Нашел заведующего культурным отделом совета Николаева. В распоряжении культотдела имеются огромные книжные запасы либерального содержания, которые выходили в 1905–6 году и были конфискованы с наступлением реакции. Огромные подвалы лицея забиты сборниками «Знания», сочинениями Горького, популярными брошюрами, сочинениями Серафимовича, Чирикова и др.
— Нельзя ли мне у вас вагончик книг для 3-й дивизии получить? — спросил я Николаева.
— Только за деньги. Нам дают тоже только за деньги.
— Сколько вагон книг стоит?
— Вагон… — мысленно он стал подсчитывать. — Да так, тысячи две-три.
— Так это почти даром! Я сейчас же телеграфирую в дивизию, чтобы мне выслали рублей пятьсот, а остальную сумму мы вам пришлем позже.
— Это можно.
Прошло несколько дней, в течение которых я возился с отбором литературы в Крестьянском совете.
В один из вечеров прошел за Нарвскую заставу к брату Николаю.
— Опять приехал! — обрадовался он мне. — А я думал, что тебя в живых уже нет.
— Жив, что со мной сделается! Как у вас тут?
— Да что, видимо, большевики правы. Генералы гнут одну линию с буржуазией. Учредительное собрание все оттягивают. Самое правильное — передать власть в руки советов. Питерский совет сейчас на все сто процентов большевистский. Вот послушаем, что демократическое совещание скажет. Хотя на него больших надежд не возлагаем, а потом будем требовать передачи власти советам солдатских и рабочих депутатов. Жалко, что Ленин вынужден скрываться, он дело лучше бы поставил. «Правду» несколько раз громили. Выйдет два номера, а назавтра, смотришь, газета конфискована, типография разгромлена. Начинают печатать в других типографиях под другим названием. Рабочие нарасхват берут «Правду».
* * *
Четырнадцатого сентября собралось демократическое совещание. С помощью Гвоздева достал гостевой билет на самый верхний ярус Александрийского театра.
Часа за два до открытия перед входом образовалась огромная очередь делегатов, которых впускали в театр с тщательной проверкой их мандатов. По сторонам очереди столпилась большая толпа любопытных.
Проверка гостевых билетов более упрощена, и для входа гостям отведен другой подъезд. В ложе верхнего яруса неожиданно столкнулся с однополчанином Моросановым.
Моросанов уже недели две как в Питере работает в главном штабе над выборками из приказов о награждении офицеров 3-й дивизии различными знаками отличия, чинами, орденами и проч.
— Зачем это надо?
— Хотят точно проверить все награды, какие получались офицерами за полгода, а эту проверку можно произвести лишь путем ознакомления с подлинными документами. Кроме того, надо протолкнуть целый ряд представлений о наградах и о производствах, какие были сделаны в дивизии и застопорились в главном штабе из-за революции.
— Вы как сюда попали? — спросил я Моросанова.
— Через главный штаб получил билет.
Моросанов высказал такую мысль: сейчас идет борьба двух крайних течений: монархистов и большевиков, все остальные являются буферами или просто шушерой, не стоющей никакого внимания. И меньшевики и эсеры — это политическая размазня.
— Я думаю так: или скоро на сцену активно выступят монархисты, или большевики. Монархия себя изжила, феодализм надо ликвидировать окончательно. Следовательно, надо делаться большевиками, которые прямолинейны и точны в своих требованиях. Большевики, кроме того, опираются на научный социализм, а не на народнические поверия, как эсеры. За большевиками будущее.
Вместо шести вечера демократическое совещание открылось в восемь. Открывал совещание председатель Совета рабочих и солдатских депутатов Чхеидзе. Стоя в центре президиума перед председательским креслом, Чхеидзе медленно начал свою речь, настолько медленно, что можно было ее записывать.
— Месяц тому назад в Москве происходило государственное совещание, созванное правительством. На государственном совещании, казалось, было установлено единение между различными социальными группами на данный исторический период, но за этот месяц произошло колоссальной важности событие — мятеж генерала Корнилова. Совет рабочих и солдатских депутатов в согласии с другими демократическими организациями решил созвать это демократическое совещание для того, чтобы выяснить положение страны, дать ему оценку, сделать соответствующие выводы и наметить линию дальнейшей работы. Народная мудрость велика, и мы общими усилиями надеемся разрешить вставшие перед революционной демократией колоссальной важности вопросы: вопрос с продовольствием, вопросы армии, вопросы войны и мира и другие.
После Чхеидзе выступил Керенский.
Чрезвычайно подвижной, с нервным подергиванием лица, с заложенной за правый борт пиджака рукой. Быстрыми шагами он подбежал к трибуне.
— Товарищи! — послышался его пронзительный голос.
Небольшая пауза. Керенский сделал несколько шагов назад, потом, возвратясь опять ближе к трибуне, повторил:
— Товарищи, страна переживает тяжелый исторический период. Мы имеем целый ряд событий огромной политической важности. Мы пережили две недели тому назад позорный мятеж, авантюру Корнилова. А два месяца назад мы были свидетелями не менее гнусного выступления левой части революционеров-демократов, бывших наших товарищей большевиков.
Делая гримасы, резко жестикулируя, будучи все время в беспрерывном движении то взад, то вперед, то в стороны, Керенский проговорил почти два часа о положении в стране, о напряжении в области продовольственного вопроса, о состоянии армии, о падении дисциплины, о развале фронта, о рижском отступлении, о позорном тернопольском бегстве, много говорил, что именно он, Керенский, ликвидировал «корниловщину», что напрасно обвиняют его в союзе с Корниловым. Свою речь он закончил словами, произнесенными с большим пафосом:
— Мы настолько сильны, настолько решительны, что кровью и железом выметем контр-революцию, откуда бы она ни исходила, от монархистов, или от большевиков.
Выступил представитель фракции большевиков Каменев, встреченный жидкими аплодисментами.
— Страна идет к гибели, — говорил Каменев, держась чрезвычайно просто и произнося слова спокойным, размеренным тоном. — Руководство страной находится в скверных руках. Ни меньшевики, ни эсеры не ведают, что творят. Ссылаются на большевиков, — сами же сеют худший вид контр-революции. Транспорт разрушен, доставка продовольствия к революционному Питеру почти прекратилась. Рабочие и гарнизон Петрограда находятся в полуголодном состоянии. На фронте развал. Главковерх открыто выступает против революции, поднимает мятеж…
Его ровная, чрезвычайно содержательная, спокойная речь приковала к себе внимание всего зала.
Каменев начал перечислять;
— Немедленное омоложение армии, изгнание контрреволюционных генералов, сокращение числа едоков в армии наполовину, усиление внимания к транспорту, упорядочение грузооборота, ликвидация встречных потоков грузов, прекращение безобразий, когда с юга вместо хлеба к Питеру везут воду «куваку». Организация рабочего контроля над распределением продовольствия. Установление контроля над производством со стороны рабочих. Передача власти полностью Советам рабочих и солдатских депутатов.
Речь Каменева, в частности его предложения, неоднократно прерывались шумом, гиканьем и топаньем — ног со стороны противоположных группировок.
— Совершенно очевидно, — сказал в заключение Каменев, — что Временное правительство этого состава не сможет руководить рулем государственной власти. Власть необходимо передать в руки советов.