Сцены из московской жизни
Сцена I
ЛИЦА:
Кирилл Филиппыч Кисельников, молодой человек, 22 лет.
Антон Антоныч Погуляев, студент, кончивший курс, 21 года.
Пуд Кузьмич Боровцов, купец, 40 лет.
Дарья Ивановна, жена его.
Глафира Пудовна, их дочь, 18 лет.
Луп Лупыч Переярков, чиновник.
Ион Ионович Турунтаев, военный в отставке.
Гуляющие обоего пола.
Нескучный сад. Луг между деревьями; впереди дорожка и скамья; в глубине дорожка, за дорожкой деревья и вид на Москву-реку. Около 30 лет назад.
Явление первое
Проходят купцы с женами.
Купец. Ай да Мочалов! Уважил.
Жена. Только уж эти представления смотреть уж очень жалостно; так что уж даже чересчур.
Купец. Ну да, много ты понимаешь!
Жена. Чего ж тут не понимать-то! Известное дело, всё от приятелев; это мы и прежде знали.
2-й купец. Уж точно что уважил. Не жаль деньги заплатить.
1-й купец. Как написано, что «жизнь игрока», так он точно игрока и представил.
Жена. С кем поведешься, таков и сам будешь. Вот теперича Мочалов связался с этим… как его…
2-й купец. С Валмиром.
Жена. Ну, там, как ни на есть. Связался с ним, ну и в бедность пришел, и все такое.
2-й купец. И даже в уголовном деле попался. Это вы верно, что от приятелев. От кого мы занимаемся дурному чему-нибудь? Самому не выдумать; потому и в голову не придет. А все от других.
1-й купец. И все это вы пустяки говорите. Всякий себе сам виноват. Коли я добрый человек да имею свой разум, так что мне приятели? Все одно, что ничего. А коли я дурак либо мошенник, да ежели начал распутничать, так уж ничто делать, что на приятелей сворачивать.
2-й купец. Но однако ж…
1-й купец. Что «однако ж»? Стой твердо, потому один отвечать будешь! Ответчика за себя не поставишь. Как жил, что делал? Так и так, мол, приятели. А у тебя есть своя голова на плечах? Закон знаешь? Ну, и шабаш, и кончен разговор.
Жена. А другой человек увлекательный?
1-й купец. Ну так что ж! Ну, туда ему и дорога! Не будь увлекательный.
Жена. Да ведь жалко.
1-й купец. Ничего не жалко. Знай край, да не падай! На то человеку разум дан. (Проходят.)
Явление второе
Погуляев и несколько студентов.
Погуляев. А как хорош был сегодня Мочалов. Только жаль, что пьеса плоха.
1-й студент. Сухая пьеса. Голая мораль.
2-й студент. Все эффекты, все ужасы нарочно прибраны, как на подбор. Вот, мол, если ты возьмешь карты в руки, так убьешь своего отца, потом сделаешься разбойником, да мало этого, убьешь своего сына.
1-й студент. Какая это пьеса! Это вздор, о котором говорить не стоит. «Черт не так страшен, как его пишут». Черта нарочно пишут страшнее, чтоб его боялись. А если черту нужно соблазнить кого-нибудь, так ему вовсе не расчет являться в таком безобразном виде, чтоб его сразу узнали.
Все (смеются). Да, это правда.
Входит Кисельников, щегольски одетый
Явление третье
Погуляев, Кисельников и студенты.
Погуляев. А, друг любезный! Как я тебя давно не видал!
1-й студент. Где ты пропадал?
2-й студент. Какой ты розовый, веселый! Я тебя два года не видал.
Погуляев. Ты не кончил курса?
Кисельников. Не кончил.
Погуляев. Отчего же?
Кисельников. Да так, не кончил, да и все тут. Впрочем, я занимаюсь, я много занимаюсь; а так, некогда было. Я буду держать на кандидата. Впрочем, я еще это все успею.
1-й студент. Какой вечер превосходный!..
Кисельников. Удивительный вечер! Воздух какой! Что за нега! Я теперь, когда стал свободным человеком, весь отдаюсь природе, наслаждаюсь ею вполне. Вы этой прелести не знаете, вы люди ученые, занятые.
Погуляев. Ты совсем переменился, тебя и узнать трудно.
Кисельников. Что же, я лучше стал или хуже?
Погуляев. Не знаю, как сказать! Только жаль, что ты бросил университет.
Кисельников. Нельзя было оставаться. Вы послушайте, я вам все расскажу. Отец у меня был строгий, капризный старик, не пускал меня никуда из дому, не давал мне ни копейки денег. По вечерам насильно заставлял меня сидеть за лекциями. Все это мне надоело и опротивело донельзя. В прошлом году он умер и оставил мне порядочное состояние. Вдруг в моем распоряжении довольно денег, а главное — свобода; ну, разумеется, я сейчас же захотел воспользоваться свободой, немного развлечься, погулять; таким образом я мало-помалу отстал от университета. Впрочем, я догоню, стоит только заняться… Стихи пишу от скуки, выходит недурно.
2-й студент. Что же ты думаешь с собой делать?
Кисельников. Вот выдержу на кандидата, поеду в Петербург, поступлю на службу. А приятно пожить на свободе!
1-й студент. Свобода свободой, а все же надо делать что-нибудь, без этого нельзя.
Кисельников. Разумеется. Я непременно займусь делом; теперь у меня голова занята.
Погуляев. Чем это?
Кисельников. Как бы тебе это сказать? Ну, просто, я влюблен без памяти.
2-й студент. Вот как! Ну, что же, и счастливо?
Кисельников. Да, конечно.
Погуляев. О, брат, твоя жизнь завидная.
Кисельников. Да, именно, мне можно позавидовать. Дня через два и свадьба.
Погуляев. Так скоро?
Кисельников. Чего ж ждать-то! Теперь и жить, пока молоды.
1-й студент. Да ведь ты еще не доучился, ты сам сознаешься. По-моему, нужно сначала доучиться, да потом себе определенное положение найти, тогда уж и жениться. А главное-то — нужно средства иметь.
Кисельников. У меня средства есть.
2-й студент. А позволь спросить, какие?
Кисельников. Свой домик есть, тысяч семь денег.
Погуляев. Долго ли же их прожить, ничего-то не приобретая?
Кисельников. За женой возьму, тесть обещал шесть тысяч.
1-й студент. Во-первых, обещания не всегда исполняются, а во-вторых, с деньгами нужно обращаться умеючи; или они у тебя будут лежать без всякой пользы, или ты их проживешь скоро.
Кисельников. У меня тесть деловой человек, я отдам ему деньги на его обороты, он мне будет проценты платить.
Погуляев. А его обороты лопнут, что тогда?
Кисельников. Этого быть не может… он — купец известный.
2-й студент. А по-моему, нет ничего лучше как жить на свои трудовые.
Кисельников. И я буду трудиться, буду служить.
Погуляев. А много ли ты получишь, не конча-то курса, не имея чина? Сто, двести рублей, не больше. Заведутся дети, будет нужда-то подталкивать, сделаешься неразборчив в средствах, руку крючком согнешь. Ах, скверно!
Кисельников. Ну, вот какие мрачные картины! Главное, что мне нравится в семействе моего тестя, это патриархальность. Сам я человек смирный…
1-й студент. Да ведь патриархальность — добродетель первобытных народов. В наше время нужно дело делать, нужны и другие достоинства, кроме патриархальности.
2-й студент. Патриархальность-то хороша под кущами, а в городах нужно пожинать плоды цивилизации.
Кисельников. Ну, да во всяком случае я уж решился; что сделано, того не воротишь. (Погуляеву.) А ты что думаешь с собой делать?
Погуляев. Я еду в Петербург. Я нашел частную должность да займусь журнальной работой; коли гожусь на это дело, так ладно, а то другой работы поищу.
Студенты. Прощай, Погуляев. Прощай, Кисельников.
2-й и 3-й студенты. Желаем тебе счастья! (Уходят.)
Явление четвертое
Погуляев и Кисельников.
Кисельников. Погуляев, ты добрее их; пойдем, я тебе покажу свою невесту.
Погуляев. Покажи.
Кисельников. Вон она идет с своим семейством.
Погуляев. А еще-то с ними кто же?
Кисельников. О, это всё милейшие и самые простые люди!
Входят Боровцов, Боровцова, Глафира, Переярков, в форменном фраке, трость с золотым набалдашником, и Турунтаев.
Явление пятое
Погуляев, Кисельников, Боровцов, Боровцова, Глафира, Переярков и Турунтаев.
Переярков. Посмотрите, посмотрите, что за картина! (Показывает тростью на запад.) Солнце склоняется к западу, мирные поселяне возвращаются в свои хижины и свирель пастуха… (Обращаясь к проходящему.) Потише, милостивый государь! Потише, говорю я вам!
Проходящий. Извините.
Переярков. Надо различать людей. (Показывая на свой орден.) Видите, милостивый государь!
Погуляев. Про какую он там свирель говорит? Никакой свирели не слышно.
Кисельников. Ну, уж это нужно ему извинить. Зачем к таким мелочам привязываться? Он — человек отличный. Люди семинарского образования всегда склонны к риторике.
Переярков (указывая тростью). Солнце склоняется к западу…
Боровцова. Отчего же это оно к западу? Разве уж ему такой предел положен?
Боровцов. Известное дело — предел, а то еще что же?
Боровцова. А как в чужих землях? И там тоже солнце на запад садится?
Переярков. Наверное-то сказать трудно, потому что во многих землях, где у нас запад, там у них восток приходится. Да вот Ион много походов сломал, он нам скажет. Ну, как в Турции, где солнце садится?
Турунтаев. Постойте, постойте! Вот так Шумла (показывает руками), вот так наш лагерь, а солнце садилось вот так, в эту сторону.
Боровцова. Хорошо бы побывать в разных землях, чтобы знать, как у них там; как солнце садится, как другое что.
Боровцов. Все это — суемудрие, мечта. Мы на этом свете все равно, что в гостинице; там уж где ты ни живи, все один конец. Семейный человек живи в своей семье, потому он — глава. Куда я, семейный человек, поеду? Конечно, кто праздношатающий…
Переярков. Или по службе…
Турунтаев. Пошлют, пойдешь.
Боровцов. Про службу что и говорить! Служба особь статья. Если ты по службе куда идешь, так уж это, значит, твое должное.
Переярков. Какой тут разговор.
Турунтаев. Нам везде свой дом.
Боровцов. И опять же ваша пешая служба супротив морской много легче. Вы то возьмите: другой раз пошлют с кораблем-то отыскивать, где конец свету; ну и плывут. Видят моря такие, совсем неведомые, морские чудища круг корабля подымаются, дорогу загораживают, вопят разными голосами; птица Сирен поет; и нет такой души на корабле, говорят, которая бы не ужасалась от страха, в онемение даже приходят. Вот это — служба.
Погуляев. Что они говорят?
Кисельников. Добрые люди, друг мой, добрые люди; ты критику-то оставь. Они — люди неученые, это правда; зато сердце у них лучше нашего. Подойдем к ним, я тебя познакомлю. (Подходят.)
Боровцов. Вот и жених. Где это ты запропал? Посмотри, невеста-то уж плачет, что давно не видала.
Глафира. Ах, что вы, тятенька! Даже совсем напротив.
Боровцов. А ты, дура, нарочно заплачь, чтоб ему было чувствительнее.
Кисельников. Вот позвольте познакомить вас с моим товарищем.
Боровцов. Оно конечно, без товарищев нельзя; только уж женатому-то надо будет от них отставать; потому от них добра мало. А как ваше имя и отчество?
Погуляев. Антон Антоныч Погуляев.
Боровцов. Так-с. Состояние имеете?
Погуляев. Нет.
Боровцов. Плохо. Значит, вы моему зятю не компания.
Кисельников. Это все равно, мы с ним с детства друзья.
Переярков. Вы кончалой?
Погуляев. Да, то есть я кончил курс.
Переярков. Ну, я про то-то и спрашиваю. Из разночинцев?
Погуляев. Из разночинцев.
Переярков. Из мещан или из приказных детей?
Погуляев. Мой отец был учитель.
Переярков. Ну, все одно что из приказных. Теперь разночинцам дорога, кто кончит в университете.
Турунтаев. Вы в военную! Через полгода офицер, дворянин, значит; вы грамотей, так, пожалуй, казначеем сделают; послужите, роту дадут; наживите денег да крестьян купите — свои рабы будут. Вы ведь не из дворян, так это вам лестно.
Переярков. Хорошо и в штатскую. Я до титулярного-то двадцать пять лет служил, а вас, гляди, года через четыре произведут.
Погуляев. Я не думаю служить.
Переярков. Не одобряю.
Погуляев. В учителя хочу.
Переярков. Ребятишек сечь? Дело! Та же служба. Только как вы характером? Строгость имеете ли?
Турунтаев. Пороть их, канальев! Вы как будете: по субботам или как вздумается, дня положенного не будет? Ведь методы воспитания разные. Нас, бывало, все по субботам.
Погуляев. Уж я, право, не знаю.
Турунтаев. Нет, вы не годитесь в учителя, и в военную не годитесь — я по глазам вижу. Вы лучше в штатскую.
Кисельников. Погулять бы теперь.
Боровцов. Нет, уж мы, брат, нагулялись. Гуляйте вот с женой, с дочерью, а мы пойдем посидим, отдохнем.
Боровцов, Переярков и Турунтаев уходят.
Явление шестое
Боровцова, Глафира, Погуляев и Кисельников.
Боровцова. Куда еще гулять! Я уж и так ноги отходила.
Кисельников. Сядьте, маменька, тут вот на скамеечку, мы подле вас будем.
Погуляев (Глафире). Вы очень любите своего жениха?
Глафира молчит.
Что же вы мне не отвечаете?
Боровцова. А ты скажи: «Столько, мол, люблю, сколько мне следовает».
Глафира. Как же я могу про свои чувства говорить посторонним! Я могу их выражать только для одного своего жениха.
Кисельников. Какова скромность!
Боровцова. Вы про любовь-то напрасно. Она этого ничего понимать не может, потому что было мое такое воспитание.
Погуляев. А как же замуж выходить без любви? Разве можно?
Боровцова. Так как было согласие мое и родителя ее, вот и выходит.
Погуляев. Вы чем изволите заниматься?
Глафира. Вы, может быть, это в насмешку спрашиваете?
Погуляев. Как же я смею в насмешку?
Боровцова. Нынче всё больше стараются, как на смех поднять. Хоть не говори ни с кем.
Глафира. Обыкновенно чем барышни занимаются. Я вышиваньем занимаюсь.
Погуляев. Что ж вы вышиваете?
Глафира. Что на узоре нарисовано: два голубя.
Погуляев. А еще чем? Неужели только одним вышиваньем?
Глафира. Маменька, что же мне еще ему говорить?
Кисельников. Ну что ты пристал! Этак, конечно, сконфузить можно.
Погуляев. Я и не думал конфузить, я сам всегда конфужусь.
Глафира. Вы к нам будете с Кирилой Филиппычем приходить или так только?
Погуляев. Если позволите.
Кисельников. Придем непременно, завтра же.
Глафира. Мы будем в фанты играть.
Боровцова. Да, приходите с девушками поиграть, а то у нас молодых-то парней мало; молодцов зовем, так те при хозяевах-то не смеют.
Погуляев. Да я в фанты играть не умею.
Глафира. Мы выучим. В фантах можно с девушками целоваться.
Боровцова. Да, у нас запросто.
Кисельников. Ты только побывай раз, потом сам проситься будешь. Ты что ни говори, лучше этих тихих, семейных удовольствий ничего быть не может.
Погуляев. Ну нет, есть кой-что и лучше этого.
Боровцова. Это танцы-то, что ли? Так ну их! Муж терпеть не может.
Глафира. Теперь я вас не буду бояться, потому что вы будете к нам вхожи в дом; а то я думала, что вы так только, посмеяться хотите. Я думала, что вы гордые.
Погуляев. Отчего же вы так думали?
Глафира. Ученые все гордые. Вот у нас рядом студент живет, так ни с кем из соседей не знаком и никому не кланяется.
Погуляев. Должно быть, у него занятий много, времени нет для знакомств.
Кисельников. Нет, так дикарь какой-то.
Глафира. Как времени не быть! Ведь с портнихами знаком же, к ним ходит часто. Его спрашивали, отчего он не хочет с хорошими барышнями познакомиться?
Погуляев. Что же он?
Глафира. «Они, говорит, глупы очень, мне с ними скучно». И выходит, что он — невежа и гордый.
Погуляев. Ну, конечно, невежа.
Боровцова. Да ты сам-то, батюшка, не таков ли?
Кисельников. Нет, маменька, что вы!
Боровцова. Ох, трудно вам верить-то!
Кисельников. Какая простота! Какая невинность!
Боровцова. Ну пойдем, Глаша!
Глафира. Пойдемте, маменька.
Кисельников (подходя к Боровцовой). Прощайте, маменька. Я к вам завтра часов с пяти.
Глафира (Погуляеву). Прощайте. Приходите завтра, не обманите. (Тихо.) У меня есть подруга, очень хороша собой, у ней теперь никого нет в предмете, я вас завтра познакомлю, только чтобы секрет. Вы смелей, не конфузьтесь. (Отходит к Боровцовой.)
Боровцова. Ты и приятеля-то приводи.
Кисельников. Хорошо, маменька, придем вместе.
Боровцова и Глафира уходят.
Явление седьмое
Кисельников и Погуляев.
Кисельников. Ну, что скажешь?
Погуляев. Ха, ха, ха! да это черт знает что такое! Это — безобразие в высшей степени!
Кисельников. Это тебе потому кажется безобразием, что ты совсем отвык от семейной жизни.
Погуляев. Да какая ж это семейная жизнь? Это — невежество и больше ничего.
Кисельников. Так вдруг тебе показалось, а ты вглядись хорошенько.
Погуляев. Не вглядеться, а втянуться нужно; я понимаю, что можно втянуться, только потом уж и не вылезешь. Если уж тебе пришла охота жениться, так бери девушку хотя не богатую, да только из образованного семейства. Невежество — ведь это болото, которое засосет тебя! Ты же человек нетвердый. Хоть на карачках ползи, хоть царапайся, да только старайся попасть наверх, а то свалишься в пучину, и она тебя проглотит.
Кисельников. Что за фантазии!
Погуляев. Послушай, вот тебе мой совет: загуляй лучше — может быть, и позабудешь об невесте либо приедешь туда пьяный, и тебя прогонят, откажут тебе — это еще может тебя спасти. Напьешься — проспишься, а женишься, уж не воротишь.
Кисельников. Что ты ни говори, я уж решился — это дело кончено. Прощай.
Погуляев. Прощай! Я первый буду рад, если мои слова не сбудутся.