Комната первого действия.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Анна Петровна входит в салопе, с большим ридикюлем; за ней Марья Андреевна.
Анна Петровна (садится на стул подле двери). Не забыть бы чего! Сначала в город… Ты все записала, что купить-то надо?
Марья Андреевна. Все, маменька.
Анна Петровна. Где, бишь, записочка-то? Постой! да, в ридикюле. Так сначала в город, потом в суд зайти, об деле справиться. Еще чего не надо ли?
Марья Андреевна. Нет, ничего. Ступайте, маменька, скорей, а то опоздаете.
Анна Петровна. Прощай, бог с тобой! (Идет, потом возвращается.) Скажи Дарье, чтобы без меня никого не принимать, особенно из молодежи: ты теперь невеста, за тебя женихи сватаются. Что хорошего, еще какой-нибудь разговор пойдет.
Марья Андреевна. Хорошо, маменька, хорошо. Ступайте скорей.
Анна Петровна. Ну, прощай! Я скоро буду. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Марья Андреевна (одна). Насилу-то ушла. А уж я боялась, что Владимир придет при ней… Знает ли Владимир, с каким нетерпением я жду его?… (Садится к столу.) Я только теперь узнала, какое блаженство любить и быть любимой!… Что же это он нейдет?… Я измучаюсь от нетерпения… Однако хорошо ли я сделала, что велела ему сегодня притти?… Мы будем одни… (Молчание.) Если б можно было знать будущее, как бы я желала узнать, чем кончится наша любовь. А впрочем, что мне за дело, чем это кончится – мне теперь хорошо: я люблю его, он меня любит, а там будь что будет. Кто-то идет! Не он ли? (Бежит к двери.)
Милашин входит.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Марья Андреевна и Милашин.
Марья Андреевна. Вы зачем?
Милашин. Как зачем? Я к вам пришел.
Марья Андреевна. Маменьки нет дома; она не велела никого принимать без себя.
Милашин. Полноте шутить-то!
Марья Андреевна. Я совсем не шучу! Право, маменька не велела никого пускать.
Милашин. Ну, я вашей маменьки не послушаюсь… Но, может быть, вам самим не угодно, чтобы я здесь оставался?
Марья Андреевна. Ну, а если мне не угодно?
Милашин. В таком случае я уйду.
Марья Андреевна. Ну, и прощайте!
Милашин. Прощайте! Однако позвольте мне по крайней мере узнать, отчего вы меня гоните?
Марья Андреевна. Ах, боже мой! Ну, да так, из капризу. Неужели вы не хотите исполнить ни одной моей просьбы?
Милашин. Как же я смею не исполнить!
Марья Андреевна. Так ступайте!
Милашин. Я пойду, что вы беспокоитесь.
Марья Андреевна. А сами ни с места.
Милашин. Да ведь это странно: вдруг, ни с того ни с сего, вы меня гоните, не хотите даже сказать причины. Это ведь досадно!
Марья Андреевна. Ну, оставайтесь, пожалуй; я уйду в свою комнату, а вы сидите здесь одни. (Молчание.) Так вы не уйдете?
Милашин. Уйду-с… Я ведь к вам нынче за делом пришел.
Марья Андреевна сидит, отвернувшись к окну.
Вы меня не слушаете, а это дело касается вас.
Марья Андреевна. Что еще такое?
Милашин. Я хотел вам открыть глаза насчет одного человека.
Марья Андреевна. То есть вы сплетничать пришли. Так это можно сделать в другой раз, когда-нибудь на досуге.
Милашин. Нет, не сплетничать, а я хотел только предостеречь вас.
Марья Андреевна. В другой раз, Иван Иваныч, пожалуйста, в другой раз! Ужо приходите.
Милашин. Да ведь только десять слов, Марья Андреена. Я узнал про одного человека очень хорошие вещи.
Марья Андреевна (в сторону). Это наказание! (Милашину.) Про кого же?
Милашин. Про Мерича…
Марья Андреевна. Не рассказывайте мне, пожалуйста, я все знаю. (В сторону.) Мерзавец, выдумал что-нибудь про него.
Милашин. И прекрасно, что вы знаете; мне только этого и хотелось. Каков! Каким прикидывается!
Марья Андреевна. Да, да, ужасный человек!
Милашин. Ничего нет ужасного. Просто смешон! Мальчишка! Над всеми его шутками смеяться нужно.
Марья Андреевна. Ну, да, смешон! Иван Иваныч, вы меня любите?
Милашин. Люблю, Марья Андревна, ей-богу, люблю!
Марья Андреевна. Сделайте для меня одно одолжение.
Милашин. Все, что вам угодно; я для вас готов жизнью пожертвовать.
Марья Андреевна. Должно быть, на словах только? Я целый час прошу вас уйти, а вы все ни с места.
Милашин. Сейчас, сейчас! (Берет шляпу.) Прощайте! (Идет, потом возвращается.) Марья Андревна! Умоляю вас, скажите, зачем вам хочется одной остаться?
Марья Андреевна. Иван Иваныч, мы поссоримся!
Милашин. Виноват, виноват! (Несколько времени стоит.) Позвольте вашу ручку поцеловать на прощанье.
Марья Андреевна. С удовольствием!
Милашин целует, потом уходит.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Марья Андреевна (одна). Наконец-то ушел. Бедный Владимир! Какой-нибудь Милашин смеет рассказывать про него, рассуждать об его поступках… Это ужасно! Он, бедный, нигде не находит сочувствия. Оттого, что он выше всех стоит, ему душно в этом обществе, – ему все завидуют. Я так его люблю в эту минуту, что, кажется, всем бы для него пожертвовала. (Задумывается.) Однако что же он нейдет? (Садится у окна и смотрит.) Это, кажется, он! Брошусь ему на шею прямо, ни об чем не думая! (Отходит на середину комнаты.)
Входит Мерич. Она робко подходят к нему.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Марья Андреевна и Мерич.
Марья Андреевна. Как я рада! Как я ждала тебя, Владимир!
Мерич. Мы одни?
Марья Андреевна. Одни.
Мерич целует ее.
Ах, сколько передумала я, перечувствовала со вчерашнего дня – ты не поверишь. Мне хочется пересказать тебе это поскорей, поскорей – я боюсь забыть.
Мерич. Что же такое ты перечувствовала?
Марья Андреевна. Ты, может быть, будешь смеяться – смейся, пожалуй. Пойдем сядем к окну, оттуда видно будет, как маменька пойдет.
Мерич. А ты меня поцелуешь еще разик?
Марья Андреевна. Хоть десять раз, только поговорим немножко о моем положении.
Мерич. Ну, поговорим. Что же ты мне будешь рассказывать?
Марья Андреевна. Я тебе хотела много, много сказать. Вчерашнее наше свидание так было коротко, так много я думала о тебе вчера вечером, ночью, нынче поутру… а теперь я так взволнована: мне кажется, я уж рее позабыла.
Мерич. Ну и хорошо, что позабыла.
Марья Андреевна. Ах, вообрази, Владимир! Вчера вдруг явился какой-то урод, говорил об музыке, об Литературе, хотел мне конфект привезть. Каково было мое положение! Препротивный! Маменька за ним ухаживает… Да ты меня не слушаешь!…
Мерич. Я гляжу на твои глазки. Какие они у тебя хорошенькие. Так и хочется поцеловать. Я помню другие такие глазки… Она умерла… Бедная женщина! Ну, да что толковать о прошедшем: будем пользоваться настоящим. Ах, Мери, много я пережил… Я боюсь, хватит ли у меня сил, чтоб отвечать твоей детской любви. Если б я встретил тебя, Мери, года два тому назад!…
Марья Андреевна. Да ты выслушай, ради бога.
Мерич. Хорошо, хорошо – слушаю.
Марья Андреевна. Приехал этот Беневоленский. Он груб, необразован – просто ужас!
Мерич. Мери! Ведь это скучная материя. Зачем нам на эти пустяки терять драгоценное время?
Марья Андреевна. Да как же мне быть с этим Беневоленским? Я просто его боюсь.
Мерич. Стоит об этом думать! Тебе что за дело до этого Беневоленского?
Марья Андреевна. А маменька-то? Как же мне быть с маменькой-то? Ах, Владимир, ты многого не знаешь и не хочешь слушать.
Мерич. Что мне знать! Я знаю только одно, что ты меня любишь; а если ты меня любишь, то я не думаю, чтоб ты пошла за Беневоленского.
Марья Андреевна. Но все-таки я в очень неловком положении. Посоветуй, что мне делать.
Мерич целует ее в плечо.
Ах, Владимир, кабы ты знал, как мне тяжело, а ты все с нежностями!
Мерич. Ах, боже мой, Мери, я люблю тебя! Я рад случаю, что застал тебя одну, а ты мне рассказываешь про маменьку, про женихов каких-то; да какое мне дело до них? (Целует опять в плечо.)
Марья Андреевна (уклоняется от него). Тебе, кажется, и до меня нет никакого дела, потому что ты не хочешь войти в мое положение. Бог с тобой!
Мерич. Ты сердишься… И это любовь!
Марья Андреевна. А это любовь, что ты меня слушать не хочешь? (Плачет.)
Мерич. Вот и слезы! Раненько! (Садится на стул.) Впрочем, я так и думал! Это уж обыкновенная история! Вот любовь-то ваша! Сначала признания, страстность, а потом – либо папенька, либо маменька, или там жених какой-нибудь. (Молчание.)
Марья Андреевна. Владимир! Ты сердишься?
Мерич. Нет, я уж привык к этому. И тебе не жаль меня, Мери? Я уж и так измучен жизнью, а ты мне не хочешь доставить ни одной минуты неотравленного удовольствия.
Марья Андреевна. Не сердись, Владимир… Помиримся. (Целует его.) Мало тебе этого?
Мерич. Очень мало.
Марья Андреевна целует его еще несколько раз.
Смелей, Мери, смелей! Вот теперь я вижу, что ты умная девушка. Ах, Мери, я вспомнил одну женщину: вот это была любовь!
Марья Андреевна. Зачем же ты мне это говоришь? Ты думаешь, мне это приятно слышать?
Мерич. Что ж это? Ревность! Ты разве ревнива? Я очень люблю дразнить ревнивых женщин.
Марья Андреевна. Нет, это не ревность, а мне обидно, что ты говоришь о других женщинах в то время, когда я к тебе ласкаюсь. Ты и про меня также станешь рассказывать…
Мерич. За кого же ты меня принимаешь! Нет, Мери, мне уж некого больше любить. Поцелуй меня, Мери!
Марья Андреевна. Довольно, Владимир, довольно. Лучше поговорим о чем-нибудь.
Мерич (садится рядом с ней и обнимает ее). О чем говорить, о чем говорить?
Марья Андреевна (проворно взглядывает в окно). Ах! Маменька!…
Мерич (вставая со стула). В самом деле?
Марья Андреевна (смеется). Нет, я нарочно, только чтобы ты сел подальше. В самом деле, Владимир, сядь подальше да поговорим. Мне так хочется поговорить с тобой.
Мерич (рассеянно). В следующий раз я тебе принесу свой дневник, мы его почитаем вместе, а теперь, знаешь ли что? Пойдем в сад.
Марья Андреевна. Как можно! Того и гляди, маменька придет.
Мерич. А скоро она придет?
Марья Андреевна. Я думаю, скоро.
Мерич. Так прощай.
Марья Андреевна. Тебе уж скучно стало, не правда ли? Тебе скучно? Какой ты, Владимир! Кабы ты знал, с каким нетерпением я ждала тебя! Какое мне наслаждение тебя видеть! А ты десяти минут не хочешь посидеть со мной.
Мерич. Я боюсь, что Анна Петровна меня здесь застанет; тебе же будут неприятности.
Марья Андреевна. Ну что ж, она побранит меня, да и все тут.
Мерич. Ведь и мне тоже достанется. А впрочем, у меня есть дело необходимое: я, пожалуй, минут десять побуду, а больше нельзя. (Садится подле нее.) Я готов всю жизнь сидеть с тобой и любоваться на тебя.
Марья Андреевна. Ты, кажется, опять близко ко мне.
Мерич. Какие вы все странные: уйди от вас – вы сердитесь; очень близко к вам – вам тоже неприятно. Выбирай из двух: или уйти, или сидеть подле тебя.
Марья Андреевна. Останься, только с уговором: посиди подольше.
Мерич. Изволь, изволь. (Обнимает ее. Сидят несколько времени молча). Погоди, мой друг Мери, придет время, когда я назову тебя своей торжественно, публично. Ты пойдешь за меня?
Марья Андреевна. Зачем же ты спрашиваешь?
Мерич. А может быть, тебя не отдадут за меня?
Марья Андреевна. Вот вздор какой!
Мерич. Впрочем, мне надобно устроить кой-какие дела свои – и тогда, Мери, тогда… мы с тобой заживем славно.
Марья Андреевна. Да только сбудется ли это?
Мерич. Сбудется, Мери, сбудется. Я не посмотрю ни на какие обстоятельства… Не отдадут тебя – я увезу.
Марья Андреевна. Маменька идет!
Мерич. Куда ж мне теперь деться! Ведь я ей навстречу попадусь. Мне бы этого не хотелось.
Марья Андреевна. Ступай через сад.
Мерич. Прощай. (Целует ее.)
Марья Андреевна. Прощай! Когда же?
Мерич. Скоро, скоро.
Марья Андреевна. Приходи поскорей!
Мерич уходит.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Марья Андреевна (одна, садится за работу). Боже мой, как я счастлива! Я не могу опомниться!… Теперь для меня не страшна жизнь. Что б ни делалось вокруг меня – у меня есть надежда, (видит задумавшись.)
Входят Добротворский и Анна Петровна, Дарья снимает с нее салоп и уходит.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Марья Андреевна, Добротворский и Анна Петровна.
Анна Петровна (садится). Что же нам теперь делать-то, Платон Маркыч?
Добротворский. Что делать-то, сударыня – божья воля! В отчаяние только приходить не надо.
Анна Петровна. Куда я теперь денусь с дочерью-то? Посудите, Платон Маркыч! Что я знаю, что я умею? Уж и до этого-то горя я не знала, что делать, а теперь вовсе дура сделалась. Посоветуйте.
Марья Андреевна. Что такое, маменька, сделалось?
Анна Петровна. А то, что вот мы с тобой нищие теперь. Дело-то наше проиграно, дом-то отнимут, да еще взыскание положено.
Марья Андреевна. Ах, какое несчастье!
Анна Петровна. Что делать-то, Платон Маркыч? Посоветуйте.
Добротворский. Что я вам могу, сударыня, посоветовать? Ничего не могу. Вот хоть теперича прикажите меня казнить – ничего не выдумаю, бостарелся, поглупел. Делец был, Анна Петровна!… Что ж делать-то?… Вот уж и оглох совсем…
Анна Петровна. Да вы все-таки мужчина, а я и ума не приложу; женщина я слабая, сырая да и памяти совсем нет.
Добротворский. Какой уж я мужчина! Эх, эх! Вот так-то и всегда бывает: не ждали, не чаяли, а тут вдруг этакое несчастие. Ах ты, господи, боже мой! (Качает головой.)
Анна Петровна. Эко горе-то, Платон Маркыч, мне на старости лет-то! Одна-то-одинешенька, без мужчины… Вон еще обуза-то: не знаю, как с рук сбыть.
Добротворский. Точно, сударыня, точно… Уж что говорить.
Анна Петровна. Да уж горюй не горюй – этим не поможешь.
Добротворский. Не поможешь.
Анна Петровна. Хлопотать надо как-нибудь; говорят, в сенат надо жалобу подавать.
Добротворский. Надо, сударыня, непременно надо; как же можно не хлопотать…
Анна Петровна. Знакомых-то у меня нет, попросить-то некого.
Добротворский. Кого, сударыня, просить! Кто хлопотать станет! Попросить, так надо денег дать.
Анна Петровна. Поищите, Платон Маркыч, нет ли у вас кого из знакомых, чтобы делами-то занимался.
Добротворский. Да уж кроме Максима Дорофеича, некого просить.
Анна Петровна. Вот и прекрасно! Он вчера с вами говорил что-нибудь, как от нас-то поехал?
Добротворский. Как же, говорил-с. Он говорит: коли отдадут Марью Андревну, так я хлопотать стану. Это дело еще можно исправить. Мне, говорит, Марья Андревна очень нравится; мне, говорит, лучше и не надо; узнай, как их расположение, а я, говорит, хоть сейчас готов.
Анна Петровна. Что ж вы до сих пор молчали?
Добротворский. Извините, сударыня, совсем из ума вон, а теперь вот к слову пришлось, и сказал.
Анна Петровна. Слышишь, Машенька!
Марья Андреевна. Что такое?
Анна Петровна. Ты Максиму Дорофеичу очень понравилась.
Марья Андреевна. Очень рада.
Анна Петровна. Ну, и слава богу, что рада; он предложение делает.
Марья Андреевна. Ни за что на свете!
Анна Петровна. Ты никак с ума сошла, как я погляжу на тебя. Разве ты не видишь, что нам теперь больше делать нечего; не по миру же нам итти.
Марья Андреевна. Лучше, маменька, и не говорите про Беневоленского, я про него и слышать не хочу.
Анна Петровна. Что ты! Что ты! Ты опомнись – ведь не десятки женихов-то у тебя, выбирать-то не из кого; не сотни тысяч за тобой, чтоб такими женихами брезгать: такого-то жениха нам с тобою и не дождаться.
Марья Андреевна. Ради бога, маменька, не говорите мне про Беневоленского.
Анна Петровна. Ты дура совсем, я вижу. Да что с ней толковать, у нее еще все ветер в голове; она и сама не знает, что говорит… Неужто ее глупости слушать? Скажите, Платон Маркыч, Максиму Дорофеичу, что мы очень рады, чтобы он формальное предложение сделал.
Добротворский. Хорошо, сударыня, нынче же скажу.
Марья Андреевна (быстро встает со стула). Что вы делаете! Платон Маркыч, не ходите к Беневоленскому! Он мне не нравится, он мне противен!… Я не пойду за него ни за какие сокровища!
Анна Петровна. Что вы ее слушаете, все вздор болтает! Я уж и не знаю, какой дрянью у ней голова-то набита. Делайте, как я вам говорю, что ее слушать; она еще одумается двадцать раз.
Марья Андреевна. Я не стану ничего говорить; делайте, что хотите, только я не пойду за Беневоленского.
Анна Петровна. Ты не пойдешь?
Марья Андреевна. Не пойду.
Анна Петровна. А мне кажется, что это только каприз у тебя; только, чтоб матери напротив что-нибудь сделать. Тебе меня только расстроить хочется. А ты пожалей меня на старости лет; ты видишь, я и так насилу ноги таскаю. Я женщина сырая, а тут этакой удар – последнее состояние отнимают! Вот, говорят, в сенат надо жалобу подать, а кто напишет-то… Мы, что ли, с тобой? Так мы и аза в глаза не знаем. Коли Максим Дорофеич не возьмется, так ведь мы нищие будем, понимаешь ли ты это? А что ему за радость браться за дело, коли ты от него свою физиономию-то отворачиваешь. Коли ты об себе-то не хочешь подумать, так ты хоть мать-то пожалей. Куда я денусь, на старости лет – я женщина слабая, сырая, уж и теперь насилу ноги таскаю. В кухарки мне, что ли, итти?
Марья Андреевна. Господи! Что ж мне делать!
Анна Петровна. Матери послушайся.
Добротворский. Маменьки надо послушаться, матушка барышня.
Марья Андреевна. Нет, что хотите со мною делайте, я не могу!
Добротворский. Переломите себя как-нибудь.
Марья Андреевна. Не могу, не могу, не могу!…
Анна Петровна. Оставьте ее, Платон Маркыч! Бог с ней!… Каково мне, Платон Маркыч, это видеть, матери-то, старухе-то! (Плачет.) Батюшки! Где платок-то! Так и есть – потеряла в городе, еще и с деньгами… Одно к одному. А! Да гори все прахом – ничего мне не нужно, коля уж дочь родная об моем горе и подумать не хочет. Живи, как знаешь, бог с тобой! Вот вырастила на свою голову!…
Марья Андреевна. Маменька, что вы говорите! За что вы меня терзаете!…
Анна Петровна. А ты слушайся матери! Ты думаешь, мне легко с тобой разговаривать… Иногда что и скажешь… У меня сердце слабое, женское.
Марья Андреевна. Маменька! Он мне очень не нравится. Я все для вас готова, все, что вам угодно, только не принуждайте меня замуж итти; я не хочу замуж. Я не пойду ни за кого.
Анна Петровна. Скажите, пожалуйста, Платон Маркыч, она совсем сумасшедшая! Ведь ты не понимаешь, что говоришь! Ну, можно ли этакую вещь сказать: не пойду замуж! Это все только фантазии. Очень интересно быть старой девкой! А мне-то что ж, в богадельню, что ль, итти! Во-первых, ты, коли любишь мать, должна выйти замуж, а во-вторых, потому что так нужно. Что такое незамужняя женщина? Ничего! Что она значит? Уж и вдовье-то дело плохо, а девичье-то уж и совсем нехорошо! Женщина должна жить с мужем, хозяйничать, воспитывать детей, а ты что ж будешь делать-то старой девкой? Чулок вязать! Подумала ли ты об этом?
Марья Андреевна. Нет, маменька, я об этом не думала.
Анна Петровна. Ну, поди сюда, сядь подле меня! Поговорим с тобой хорошенько. Я сердиться не буду.
Марья Андреевна садится подле нее.
Выслушай ты меня хладнокровно. Я ведь знаю, у вас один разговор: по любви выйти замуж. Влюбляются-то, Машенька, только те, которым жениться нельзя, либо рано, потому что еще в курточках ходят, либо нечем жить с женой; так вот они и влюбляются. Порядочный человек не станет вам в любви открываться да влюбления-то свои высказывать, а просто придет к матери да скажет: «Мне ваша дочка нравится», да и тебе-то тоже прямо, без разных там фарсов дурацких: «Сударыня, маменька ваша согласны, вы мне нравитесь, угодно вам меня осчастливить?» И все это честно и благородно. Вот как это бывает, Машенька. Ты вот с Беневоленским и десяти слов не сказала, а уж и слышать про него не хочешь. А будет ездить, познакомишься, может быть и увидишь, что хороший человек. Ведь вертопрахи-то ваши только мастера разговаривать, а что от них толку – только слава дурная.
Добротворский. Это правда, сударыня.
Молчание.
Анна Петровна. Машенька, потешь ты меня на старости лет, послушайся матери.
Марья Андреевна (встает). Маменька! Я не могу теперь итти ни за Беневоленского, ни за кого. Сделайте милость – не принуждайте меня. Я одного у вас прошу: не говорите мне про замужество, подождите немного. Ради бога, дайте мне пожить на свободе.
Анна Петровна. Эка невидаль девичье житье! Жаль расставаться!
Марья Андреевна. Пусть Беневоленский к нам ездит, я буду с ним ласкова, все что вам угодно; только пусть он подождет… Ну, месяц, один месяц. Я посмотрю на него хорошенько, узнаю его. Согласны?
Анна Петровна (целует Марью Андреевну). Ну, что с тобой делать, так и быть. Что, утешилась теперь? Вот ведь ты какая глупая!
Марья Андреевна уходит.
Что делать-то, Платон Маркыч! Скажите Максиму Дорофеичу, что я очень рада, но чтоб он месяц погодил делать предложение… Да и об деле-то попросите.
Добротворский. Очень хорошо-с.
Хорькова входит.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Те же и Хорькова.
Хорькова. Покорно благодарю, матушка Анна Петровна, покорно благодарю! Одолжили, нечего сказать!
Анна Петровна. Что такое? Что я вам сделала?
Хорькова. Я хоть необразованная женщина, а над собой смеяться не позволю. Вы тогда меня обнадежили. Я, разумеется, прихожу домой, говорю: «Миша, друг мой, Анна Петровна согласна; открой, говорю, друг мой, свои мысли Марье Андревне», – а та ему напрямки отказала! Приходит такой расстроенный. «Нет, говорит, мне, маменька, счастия в моей жизни; вы, говорит, меня обманули». – «Я, говорю, мой друг, никогда обманщицей не была, а если нами пренебрегают, так нечего тебе, говорю, беспокоиться – ты, с твоим образованием, всегда найдешь себе невесту не хуже Марьи Андреевны… А уж я не утерплю, пусть меня ругают, я все-таки пойду отчитаю Анне Петровне».
Анна Петровна. Что ж делать-то мне? Ее воля, я ее принуждать не могу.
Хорькова. Это, Анна Петровна, просто насмешка; я так это за насмешку и принимаю.
Анна Петровна. Да помилуйте, матушка, какая же это насмешка?
Хорькова. Насмешка, насмешка! Вам просто хотелось из меня перед сыном дуру сделать. Я хоть и необразованная женщина, а понимаю…
Анна Петровна. Что вы тут понимаете! Нечего вам тут понимать-то.
Хорькова. Ну, уж не говорите, пожалуйста… Знаем мы кой-что. У вас теперь какой-то богатый жених на примете, так вы другими-то и брезгуете. Только вы поторопитесь, Анна Петровна, я вам советую, а то чтобы разговору какого не было.
Анна Петровна. Какого разговору? Что вы, ссориться, что ли, со мной пришли, Арина Егоровна?
Хорькова. Уж там, матушка, как хотите, принимайте: я сама вами кругом обижена. Что я не знаю, про то говорить не стану, а что знаю, про то напрямки отпечатаю. Люди ложь, и мы то ж.
Анна Петровна. Язык-то без костей, говорить все можно, только слушать-то нечего.
Хорькова. Слушай не слушай, как кому угодно, а уж коли говорят, так, значит, что-нибудь есть.
Анна Петровна. Кто говорит и что говорит? Кому нужно про меня говорить что-нибудь?
Хорькова. Не про вас и речь, а про Марью Андревну; а то горда уж очень она у вас, вот теперь гордости-то поубудет. Нам-то отказали, а этот-то ваш богатый жених как бы сам не отказался, коли прослышит что-нибудь.
Анна Петровна. Да что вы, Арина Егоровна, рехнулись, должно быть! Да кто же смеет что-нибудь сказать про мою Машеньку?
Хорькова. Ах, матушка, никому рта не зажмешь; всякий волен говорить, на то язык дан.
Анна Петровна. Что ж это такое! Вот послушайте, Платон Маркыч, еще тут сплетни какие-то распустили про Машеньку! На что это похоже!
Добротворский. На всякое чиханье, сударыня, не наздравствуешься. Слушать-то не приходится.
Анна Петровна (Добротворскому). Да что же, можно сказать про мою Машеньку, скажите на милость.
Хорькова. Уж известно что! Зачем к вам Мерич каждый день ходит? Ведь соседи видят – скрыть нельзя. И при вас и без вас бывает. Вы-то, может быть, еще и сами всего не знаете. Я необразованная женщина, да не позволила бы этого своей дочери. Мне сын говорит, что его ни в один порядочный дом не пускают за его пошлости. Своими глазами видела, как он от вас из саду крадется, точно вор какой.
Анна Петровна. Что же это, господи! Вот что значит без мужчины-то в доме – всякий и сочиняет, что ему в голову придет. Вот дело-то женское какое. Пожалейте вы меня, Арина Егоровна! Я женщина слабая, сырая, что вы меня расстраиваете, как вам не грех!
Хорькова. Снявши-то голову, по волосам не плачут. Сами виноваты, что допустили до этого. Теперь вот ищите-ка женихов: не всякий-то польстится. Хоть бы вы и согласны были, а уж я теперь своему Мише не позволю. Нет, покорно вас благодарю!
Анна Петровна. Да мы ни в Мише, ни в вас не нуждаемся! Эка важная партия! Невидаль какая! Вам бы только сплетничать!…
Хорькова (встает). Да уж, матушка, не взыщите; что слышала, того от других не потаю.
Анна Петровна. Где утаить! Еще своего прибавите. Вы уж обрадовались, что вам случай есть. От вас только этого и ждать можно.
Хорькова. Я сама от вас, кроме обиды да насмешки, ничего не видала. Только вот не могла вытерпеть, чтобы не выговорить вам за Мишу, а то бы и нога моя в вашем доме не была. А Мише я и думать не позволю о вашей дочери: с его умом и образованием мы и почище найдем. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Те же без Хорьковой.
Анна Петровна. Что ж это такое? Платон Маркыч, посудите вы сами. Опомниться-то ведь я не успела, а то бы уж я напела ей. Ведь теперь, чего доброго, расславит везде… погубит она мою голову! Вот как без мужчины-то, Платон Маркыч! И туды и сюды – все сама, да еще и за дочерью смотри; отлучиться из дому нельзя, а я женщина сырая. Маша! Маша! Дарья! Дарья!
Входит Дарья.
Что ты, оглохла, что ли? Не докличешься тебя!… Позови барышню,
Дарья. У меня ведь не одно дело-то; сложа руки не сижу. (Уходит.)
Анна Петровна. Ох, измаялась я нынче день-то, а тут еще напасть этакая. И руки и ноги дрожат. Что ж это Маша со мной делает! Чувствую, что слабая мать. Поддержите меня, Платон Маркыч!
Входит Марья Андреевна.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Те же и Марья Андреевна.
Марья Андреевна. Вы меня кликали, маменька?
Анна Петровна. Что ты, в гроб, что ли, хочешь меня вогнать прежде времени! Что ты еще затеяла!…
Марья Андреевна. Что такое?
Анна Петровна. Был здесь Мерич без меня? (Молчание.) Что ж ты молчишь?
Марья Андреевна. Был не надолго. Я ему сказала, что вас дома нет, он и ушел.
Анна Петровна. Не обманывай ты меня; что у тебя с ним за шашни? Говори!
Марья Андреевна. Да какие шашни, кто вам сказал, маменька?
Анна Петровна. Кто сказал? Все говорят. Мне теперь глаза показать никуда нельзя. Сейчас Хорькова приходила – уж и она знает. Чтоб его у нас и духу не было, я его и пускать не велю. Слышишь, сударыня?
Марья Андреевна. Нет, маменька, этого нельзя.
Анна Петровна. Отчего это нельзя? Что с ним церемониться, что ли? Не велик барин! Прогоню, да и все тут. Тебе надо замуж итти, а с этими-то разговорами не скоро жениха сыщешь. Осрамила ты меня совсем. Или сейчас же Максиму Дорофеичу надо слово дать, или завтра же скажу Меричу, чтоб он и глаз к нам не показывал.
Марья Андреевна. Не делайте этого, ради бога. Я вас умоляю, маменька. Как это можно!
Анна Петровна. Так ступай замуж.
Марья Андреевна. Маменька, дайте мне подумать. Я совершенно растерялась, у меня голова кругом идет. Дайте мне подумать.
Анна Петровна. Об чем тут думать! Надо сейчас что-нибудь делать, а то услышит Максим Дорофеич эти сплетни, пожалуй откажется. Что ты тогда с моей головой сделаешь? Какой тогда срам-то будет! Завтра надо сказать Максиму Дорофеичу, что мы согласны.
Марья Андреевна. Нет, маменька, это выше сил моих!
Анна Петровна. Ну, так живи, как знаешь! Мне теперь до тебя и дела нет. Я тебя растила, я тебя воспитывала, хлопочу, ни дня ни ночи покою себе не имею, а ты меня знать не хочешь! Для тебя мать-то дешевле всякого, прости господи! Я теперь слова тебе не скажу, повесничай с кем хочешь! Ты мать позабыла, ты для матери ничего не хочешь сделать; авось, добрые люди найдутся, не оставят старуху. Пойдемте, Платон Маркыч, ко мне в комнату. (Встает и идет.) Видно, уж мне, старухе, век горе мыкать.
Марья Андреевна (за ней). Маменька!…
Анна Петровна. Ты не ходи за мной! Я теперь тебя и видеть не хочу. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Марья Андреевна и Добротворский.
Марья Андреевна (садится на стул и закрывает лицо платком. Добротворский стоит против нее.) Это мученье!
Добротворский. Что, побранила вас маменька-то! Ну, ничего! Не плачьте, барышня! Помиритесь как-нибудь.
Марья Андреевна. Ах, Платон Маркыч! Быть может, маменька и права, но она требует от меня невозможного.
Добротворский. Отчего ж, матушка барышня, невозможно? Ей-богу, возможно! Утешьте старуху. Ведь уж лучше Максима Дорофеича жениха не найти вам.
Марья Андреевна. Послушайте, Платон Маркыч – вы человек добрый, я с вами буду говорить откровенно. Я люблю другого; он хорош, умен, образован; посудите сами, как же мне променять его на Беневоленского.
Добротворский. Да он молодой человек, барышня?
Марья Андреевна. Очень молодой…
Добротворский. Свистуны ведь они, матушка, никакой основательности нет. Не верьте вы им. Нынче любит, а завтра разлюбит. Им потеха, а бедные девушки плачут.
Марья Андреевна. Я не знаю, разлюбит он меня или нет, только я его люблю.
Добротворский. Матушка барышня, я вас еще вот какую знал: ребенок были, несмысленочек, на руках носил. Ваш папенька покойник мне благодетель, в люди меня вывел, я прежде очень маленький человек был. Как умирал покойник, – ты, говорит, Платон, жену с дочерью не оставь! Слушаю, говорю, батюшка Андрей Петрович, служить буду, пока сил хватит. Я вас, барышня, больше родной люблю, так горько мне будет, как вертопрах какой-нибудь посмеется над вами. Плюньте вы на них! А ведь и то сказать, барышня, вы лучше нас знаете, мы люди старые, из ума выжили! Советовать не смею, рассудите сами. Вот на старости лет для вас, сударыня, за сватовство принялся. Нашел человека, кажется, хорош, а ведь бог его знает, где мне разобрать, посмотрите сами; как бы греха на душу не взять. А все мой совет – лучше маменьки послушаться, меньше греха будет.
Марья Андреевна. Платон Маркыч, помирите меня с маменькой, она вас любит.
Добротворский. Не беспокойтесь, матушка, помирю, об этом не беспокойтесь.
Марья Андреевна. Подите скажите ей, что я через три дня ей дам ответ. Мне нужно подумать, поговорить с ним, он обещал жениться на мне.
Добротворский. Хорошо, барышня. Сейчас прикажете к маменьке сходить?
Марья Андреевна. Да, пожалуйста, сейчас. Мне всегда тяжело, когда она сердится, за дело ли, не за дело ли.
Добротворский. Как же, матушка, не тяжело – ведь мать. Хорошо-с. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Марья Андреевна одна и потом Дарья.
Марья Андреевна. Что мне делать, я решительно не знаю! Я чувствую, что дурно делаю, что ссорюсь с маменькой, но итти за Беневоленского я не могу – я люблю Владимира. Да если б я и решилась пожертвовать собой, я теперь не имею права. За что же я обману бедного Владимира: он так меня любит.
Дарья (входит). О! чтоб вас!… Вечно все растеряет! (Берет платок Анны Петровны.)
Марья Андреевна. Даша, что маменька делает?
Дарья. Разговаривает с Платоном Маркычем.
Марья Андреевна. Сердита она?
Дарья. Приступу нет! (Уходит.)
Марья Андреевна. Жаль мне маменьку, ей-богу жаль! Если б я не наделала глупостей, я бы теперь с ней поговорила откровенно, что Беневоленский мне не нравится, а теперь не могу, – теперь мне одно средство: поговорить с Владимиром, потом скажем маменьке – и не об чем думать. Ах, дура, да об чем же я плачу? Человек говорит мне прямо, что он женится на мне, а я плачу да выдумываю разные несчастия. (Смеется, потом задумывается.) А если нет? Если нет? Что ж тогда? Впрочем, какое же я имею право так дурно думать о нем: я его еще не знаю. Да что это, господи! Что я говорю! Я помешалась совсем. Другая бы на моем месте прыгала от радости, а мне всякий вздор в голову лезет. Нет, нет, не хочу ни об чем думать! Владимир на мне женится. О, кабы мне его увидать поскорей!
Входит Добротворский.
ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
Марья Андреевна и Добротворский.
Добротворский. Пожалуйте к маменьке, барышня. Я ее уговорил немножко. Не бойтесь ничего, теперь браниться не станет, поговорить хочет. Пусть, говорит, она увидит, что мать ей зла не желает. Вот сейчас и поговорим все вместе, авось, барышня, как-нибудь и уладим. (Уходит.)