ЛИЦА:
Ашметьева.
Ашметьев.
Марья Петровна.
Зубарев.
Варя.
Мальков.
Боев.
Мавра Денисовна.
Сысой.
Комната в доме Ашметьевых; три двери: дверь направо — в кабинет Ашметьева. налево — в комнаты Марьи Петровны, прямо — растворенная дверь в залу.
Явление первое
Сысой в дверях; Ашметьев входит из кабинета.
Ашметьев. Встала Марья Петровна?
Сысой. Оне уехали-с.
Ашметьев. Так рано?
Сысой. К обедне поехали-с.
Ашметьев. Значит, скоро приедет.
Сысой. Да, должно быть, сейчас-с, последний звон был; завсегда часам к одиннадцати приезжают.
Ашметьев. Так скажи мне, когда приедет. (Направляется к двери кабинета.)
Сысой. Слушаю-с. (Уходит.)
Входит Зубарев.
Явление второе
Ашметьев и Зубарев.
Зубарев. Александр Львович, ваше здоровье-с?
Ашметьев. Благодарю вас, ничего.
Зубарев. Уж извините, я ранним гостем к вам.
Ашметьев. Я очень рад.
Зубарев. В город на базар ездил, к сестре заезжал.
Ашметьев. Как вы сегодня рано поднялись.
Зубарев. Рано-с… Да схватился. свою птицу-то… а ее и дома нет, и ночь не ночевала… укатила, значит, с вечера. У сестры ее нет…
Ашметьев. Вы это про Варю?
Зубарев. Да, про нее-с… Простите, Александр Львович! Я думаю, уж она ивам надоела-с. Чуть не каждый день у вас…
Ашметьев. Да ее у нас нет. Я вчера от вас поехал, так она дома была.
Зубарев (испуганно). Как-с? Боже мой! Что ж это такое? Где ж она?
Ашметьев. Я не знаю.
Зубарев. Александр Львович, Александр Львович, не бывало этого, не бывало, не пропадала она у меня совсем-то: все либо у тетки, либо у вас в доме найдется… Что думать, что думать? Заступница!.. А голова горячая, горячая голова… Придет какая мысль… А я, признаться, поточил ее это время, погонял за фырканье.
Ашметьев. Вы ее видели после моего отъезда?
Зубарев. Не видал-с, до того ли?.. День-то деньской смотаешься с заботами да с убытками… Народ, сами знаете, окаянный! Угодники великие!
Ашметьев. Да погодите ныть-то!
Зубарев. Только бы нашлась, только бы найти-то ее, живую да здоровую!..
Ашметьев. А что бы вы сделали?
Зубарев. Молебен отслужу-с, а ее запру, запру на замок, с глаз не спущу.
Ашметьев. Не было бы хуже.
Зубарев. Как же, помилуйте, Александр Львович, ведь единственная-с, одна на свете у меня — все тут! А какие времена-то, что на свете-то делается! Газеты возьмешь: там человек повесился, там застрелился, а то уж стали под дорогу под железную бросаться живьем: голова на одну сторону, а ноги на другую отскочат. Какая смертность-то! У меня в доме, положим, ничего этого смертоносного нет, одна пищаль старая, да и та не стреляет, да вот разве мышьяк держу для крыс… А вода-то, а река-то-с! Теперь все придет в голову… Коли уж человек захочет это… Ах, угодники великие!..
Ашметьев. Да что вы, как баба!.. Найдется, вероятно… да непременно найдется.
Зубарев. Ах, боже мой! Ведь единственная, всё тут… а смертность, смертность… ужасно! (Оборачивает против себя палец.) Пю! — и нет человека, вот как стало!
Ашметьев (ходит по комнате). Всё вы глупости говорите! Ничего такого нет… конечно… ну, конечно… конечно… и быть не может.
Зубарев (хватая за руку Ашметьева). Александр Львович, бога ради! Может быть, вы что-нибудь такое знаете за ней, — может, вам что известно? Ведь сердце отца… знаете, молю вас, скажите! Хоть что-нибудь скажите!
Ашметьев. Я… я ничего не знаю. Одно могу сказать, что, конечно, найдется.
Входит Анна Степановна.
Явление третье
Ашметьев, Зубарев, Анна Степановна.
Зубарев. Анна Степановна, мое почтение-с, здравствуйте! (Целует ей руку.)
Анна Степановна. Здравствуй, Кирилл Максимыч! Что это ты, батюшка, какой взъерошенный! Рожь-то жать начали?
Зубарев. А ну ее, рожь! Не до жнива мне теперь! Смертность, Анна Степановна, смертность убийственная! Возьмешь газеты: там человек повесился, там застрелился!
Анна Степановна. Что это ты, батюшка! Я про рожь, а он про какую-то смертность! Откуда ты ее взял? У нас, кажется, все, слава богу, тихо, благополучно, так нам-то что за дело!
Зубарев. Нет-с, Анна Степановна, разлилась, распространилась повсеместно эта зараза теперь-с! (Оборачивает палец против себя.) Пю! — и нет человека.
Анна Степановна. Что ты, что ты! Александр, да что это он, что ему чудится?
Ашметьев. Разные глупости придумывает Кирилл Максимыч, и меня-то расстроил.
Зубарев. Ах, Александр Львович, ах, Александр Львович! Единственная, всё тут… и вдруг!
Анна Степановна. Да что это? Бог с ним! Уж в своем ли он разуме? Зубарев. Неизвестны вам мои приключения, Анна Степановна, вот вы так и говорите.
Анна Степановна. Просто у тебя ум за разум зашел; а все это, скажу я тебе, от твоих денег: много очень ты о них думаешь.
Зубарев. Да будь они прокляты! В огонь все брошу, коли только… если она у меня…
Анна Степановна. Ну, пойдем отсюда! Видишь, Александр что-то расстроен, не будем надоедать ему. Пойдем, я тебя чайком угощу! Поболтаем. (Встает и идет к двери.)
Зубарев. Благодарю покорно, Анна Степановна! Да-с, какие времена! Пю! — и нет человека.
Анна Степановна и Зубарев уходят.
Явление четвертое
Ашметьев (один).
Ашметьев. Где она может быть? Куда она делась? Вчера она грозила мне, что или кинется в омут, или бросится на шею первому встречному. Судя по ее характеру и по всем обстоятельствам, скорее можно предполагать последнее, потому что топиться, собственно, не из чего. Значит, бросилась на шею… но кому — вот вопрос! Во всяком случае, она для меня потеряна. Беда с этими бурными характерами! Неудобство большое… И с чего это она так вдруг?.. Нет, такие отношения не по мне… беспокойно, очень беспокойно… Из чего тревожиться? То ли дело моя жена! Кроткая, покойная, любящая натура, это тихая пристань, у которой я отдыхаю и успокаиваюсь после бурь житейских. И странное дело, после каждой неверности, после каждого увлечения я все более и более люблю жену. Когда начнешь ее сравнивать с теми женщинами, которыми я увлекался, всегда находишь, что она много лучше их. Вот и теперь: я почти влюблен в мою Машу. Да, еще несколько недель я могу провести здесь с приятностью: я снова начну ухаживать за женой. Немножко воображения — и мне будет легко представить ее совсем другой женщиной; я так давно не видал ее, так давно не любезничал с ней, что она для меня будет иметь почти прелесть новизны… Эта перспектива мне улыбается… Никаких тревог и волнений (улыбаясь), неуспеха бояться нельзя. Чего бы лучше! Что может быть удобнее и спокойнее!
А он, мятежный, ищет бури,
Как будто в бурях есть покой!
Входят Марья Петровна, одетая просто, покрытая большим платком, и Мавра Денисовна.
Явление пятое
Ашметьев; Марья Петровна останавливается недалеко от дверей; Мавра Денисовна что-то шепчет ей на ухо, разводя руками.
Марья Петровна (Мавре Денисовне). Ну, хорошо, подожди меня в моей спальне. Я сейчас. (Спускает, платок с головы на плечи.)
Мавра Денисовна. Слушаю, матушка. (Уходит в дверь налево.)
Ашметьев (целуя жену). Здравствуй, Marie. Слышала ты новость, весьма неприятную? Варя пропала.
Марья Петровна. Не пропадет, найдется.
Ашметьев. Однако ее искали везде…
Марья Петровна. Не иголка, не затеряется. Не беспокойся, пожалуйста.
Ашметьев. Если ты покойна, так и мне беспокоиться нечего. Ты уезжала?
Марья Петровна. Да, я у обедни была.
Ашметьев. Что так часто?
Марья Петровна. Есть о чем помолиться, Александр Львович.
Ашметьев. Ты вчера что-то нехороша была, тебе о здоровье надо молиться. Ты в таком возрасте, когда наступает полное цветение пышной, роскошной женской красоты.
Марья Петровна. Ничего, я здорова теперь. Мне нужно поговорить с тобой. Ашметьев. Сделай милость! Я давно уж не чувствовал такой нежности к тебе, какую чувствую сегодня… Ты мне доставишь своим разговором большое удовольствие.
Марья Петровна. Тем лучше, я очень рада. Я буду говорить коротко; прошу тебя не перебивать меня и выслушать до конца. Садись!
Ашметьев (садясь). Прекрасно. Говори, я слушаю.
Марья Петровна. Не знаю, замечаешь ли ты, что мое положение в вашем доме для меня не скажу — невыносимо, а все же очень тяжело. Анна Степановна хоть и любит меня, но никак не может помириться с моим, как она говорит, мещанским происхождением. На людей и на жизнь мы с ней смотрим совершенно различно; из уважения к ее старости я не спорю с ней и потому должна молчать. А я уж не пансионерка, мне хочется и говорить, и делать то, что я думаю, что мне нравится. Еще скажу тебе: я здесь барыня, но не хозяйка; я не могу распорядиться ничем; я, как несовершеннолетняя дочь или как приживалка, должна довольствоваться тем, что мне предложат, и благодарить за все, что мне ни дадут.
Ашметьев (вставая). Marie, Маша!..
Марья Петровна. Садись.
Ашметьев садится.
Я умею жить и хозяйничать сама, и у меня есть свои средства — так сам рассуди, что мне за радость жить в неволе, на чужих хлебах и смотреть каждый кусок из чужих рук. Все это я переносила так долго из любви к тебе… Ашметьев. Благодарю тебя, благодарю.
Марья Петровна. Теперь, если хочешь, я скажу тебе, что сталось с моей любовью. Я постараюсь не сказать ничего обидного для тебя; а если скажется и обидное, так потерпи: я терпела же. Я тебя любила очень; вскоре после свадьбы ты охладел ко мне и, нисколько не стесняясь, стал ухаживать чуть не за каждой красивой женщиной; я ревновала, плакала, рвалась; и когда ты, после заграничных странствий или в антрактах между своими интрижками, возвращался ко мне, я принимала тебя со слезами радости!
Ашметьев. Правда, правда…
Марья Петровна. Потом мне стало все это скучно; а теперь, когда ты увлекся, как мальчишка, моей Варей, мне уж стало просто противно. Все это я говорю тебе для того, чтоб ты знал причину, почему я оставляю ваш дом. Я завожу свое хозяйство и переезжаю на свою ферму.
Ашметьев. Но, Marie, послушай…
Марья Петровна. Нет, ты не трудись ни возражать мне, ни советовать; мое решение твердо. Впрочем, ты не беспокойся, я перееду на ферму только после твоего отъезда.
Ашметьев. Извини меня, извини! Я ошибался в тебе, я причислял тебя совсем к другому типу женщин; ты много лучше, чем я думал о тебе.
Марья Петровна. Благодарю. Ну, а теперь ты меня к какому типу причислишь? Я уж не вялая, молчаливая, полусонная, скучная барыня. (Накидывая платок на голову.) Вот перед тобой молодая, довольно богатая фермерша, живая, веселая. Посмотри, как я бойко заговорю на своей ферме.
Ашметьев. Тип довольно привлекательный. А что, если я вздумаю поволочиться за молодой, богатой фермершей?
Марья Петровна. Ты ведь шутишь; ну, и я тебе отвечу в шутку. Если б я была из таких женщин, которые позволяют за собой волочиться, я бы тебе сказала, что для мужа ты еще, пожалуй, ничего, так себе, а в любовники к молодой фермерше не годишься, — ей нужно помоложе и помолодцеватее.
Ашметьев. Правда, Marie, правда.
Марья Петровна. Ты, вероятно, скоро уедешь?
Ашметьев. Да, теперь уж мне незачем оставаться. Я жду денег; а теперь мне нужно подумать и изменить кое-какие распоряжения. (Уходит в кабинет.)
Явление шестое
Марья Петровна, потом Мавра Денисовна.
Марья Петровна (у двери в спальню). Мавра Денисовна, поди сюда.
Входит Мавра Денисовна.
Рассказывай порядком, что у вас за история?
Мавра Денисовна. Срамота головушке. Вчера у нас гости чуть не до свету в карты играли. Вот, проводивши их, иду я наверх тихонько, без свечки, чтоб не разбудить ее; а Дуняша мне навстречу. «Пожалуйте, говорит, барышня, я вас раздену поскорей, спать смерть хочется». Какая, говорю, я тебе барышня. А она: «Так где ж, говорит, Варвара-то Кирилловна?» Я сейчас в сад; бегала, бегала, нет ее; я к реке — там пусто, я в рощу, и там ничего. Побегаю, побегаю да домой прибегу, а зубы — так и стучат, лихорадка так и бьет; сижу дожидаюсь, не придет ли, да опять побегу по всем местам. Бегала я так-то до свету до белого; а в доме все огонь горит, потушить-то не догадаюсь, все мне еще ночь представляется. Да тут только мне в голову пришло, что как Михайло Тарасыч уезжали с Дмитрием Андреичем, ждали они на дворе тарантаса, кучер-то заспался, так разговор промеж них был; слышала это я с крыльца-то: Дмитрий-то Андреич все бранил барышню, сердился, а Михайло Тарасыч все смеется: «Погоди, говорит, очувствуется, сама к тебе прибежит». Как вспомнила я эти слова, сейчас села в телегу да марш на завод. Свернула с дороги в кусты, телегу там оставила, а сама тихонечко в сад. Что ж, матушка моя, сидят на балконе за самоваром, чаек попивают, а она, и горюшка ей мало, песенку поет.
Марья Петровна. Как же она туда попала?
Мавра Денисовна. А вот каким манером. Что ей в голову пришло, уж неизвестно, только выбежала она на дорогу вперед гостей, потом прыг к ним в тарантас: «Я, говорит, кататься хочу». Завезли сначала домой Михаила Тарасыча, потом в том же тарантасе к Дмитрию Андреичу; так и проколесили всю ночь. Да мало ли места, верст тридцать объехали! Я ее звать домой, не едет. Я и бранью, и слезами — ничто не берет. «Пожалуй, говорит, поеду к Марье Петровне, а домой — ни за что». Я ее в телегу да закутала своим платком от стыда, чтоб не узнал кто. Привезла ее сюда; в комнаты нейдет, стыдится, что ли, — кто ее разберет! Пошли в сад, окошки у вас в спальне растворены, — она прыг в окно…
Марья Петровна. Так она в спальне у меня?
Мавра Денисовна. Там, матушка. Сидит на стуле, в углу за кроватью, точно каменная, слова не добьешься.
Марья Петровна. Ну, поди успокой ее да и сама-то не беспокойся и не разговаривай ни с кем, а уж мы постараемся уладить дело без огласки.
Мавра Денисовна уходит. Марья Петровна подходит к двери кабинета Ашметьева.
Александр Львович! На одну минуту.
Входит Ашметьев.
Явление седьмое
Марья Петровна, Ашметьев.
Марья Петровна. Пропажа отыскалась.
Ашметьев. Где, где нашли?
Марья Петровна. На заводе, у Малькова.
Ашметьев. У Малькова! Не ожидал… Это чорт знает что такое!
Марья Петровна. Ну, положим, что тут нет ничего удивительного; да дело не в том: не нужно давать пищи для разговора. Я приму похищение на себя; я ее увезла. Понимаешь?
Ашметьев. Понимаю, понимаю.
Марья Петровна уходит в спальню.
Одна на ферму, другая на завод!.. Надо уезжать! Эту поездку в деревню я не могу считать удачною; в наших барских захолустьях, в наших Отрадах, Монплезирах и Миловидах, повеяло меркантильным духом. Я здесь точно трутень между пчелами. Конечно, эти пчелы еще немного меду собирают, но уж шевелятся, хлопочут и начинают жалить трутней и выгонять их из своего улья.
Входит Марья Петровна.
Марья Петровна (в дверь). Я сейчас уверю твоего отца и Анну Степановну, что ты была у меня. А что нам дальше делать, после подумаем. (Уходит в залу.)
Варя (из-за двери). Папка!
Ашметьев. А! Ты здесь! Поди сюда, не бойся, никого нет.
Входит Варя.
Явление восьмое
Ашметьев и Варя, потом Сысой.
Варя. Папка, ты виноват, ты виноват…
Ашметьев. Ни душой, ни телом.
Варя. Нет, ты, ты, я тебе говорила… помнишь? Я говорила…
Ашметьев. Мало ли что ты говорила!
Варя. Ты отчего не остался со мной? Я тебе кричала: воротись, воротись; ты не захотел. Ну, вот я…
Ашметьев. Так за то, что я не воротился, ты и убежала к Малькову?
Варя. Да, за то. Ведь я тебе говорила, что или в омут кинусь…
Ашметьев. «Или на шею к кому-нибудь»! И кинулась на шею?
Варя. Да. А тебе хотелось, чтоб я в омут бросилась? Ишь ты какой! Вот как ты меня любишь!
Ашметьев. Нет, в омут зачем же! Сохрани бог! Уж если выбирать непременно из этих двух решений, так на шею лучше.
Варя. И конечно, лучше.
Ашметьев. А если б ни то, ни другое?
Варя. Нельзя.
Ашметьев. Уж будто?
Варя. Невозможно.
Ашметьев. Да почему же?
Варя. Если б я не говорила, так другое дело; а я тебе сказала, так уж и исполнила…
Ашметьев. Резонно. (Смотрит пристально на Варю.)
Варя (серьезно). Ну, что ты на меня смотришь? Сам виноват, да еще… смотрит.
Ашметьев. Все же я виноват?
Варя. Да, разумеется, ты; а то кто же?
Ашметьев. А я думаю, что виноват Мальков. Он не должен был пользоваться твоим, как бы это сказать… ну, хоть неразумием. Коли он честный человек, он должен был прогнать тебя.
Варя (с сердцем). Прогнать? Вот уж тогда я наверное была бы в омуте. Нет, он не такой злой, как ты.
Ашметьев. Добрее?
Варя. Гораздо. Он не материалист, ты лжешь.
Ашметьев. Почем же ты знаешь?
Варя. Он совсем не грубый.
Ашметьев. Значит, ласковый?
Варя. Очень ласковый, очень. Это ты, папка, материалист… Ты убежал от меня, а он…
Ашметьев. А он что?
Варя. Обыкновенно. Зачем тут бежать, коли…
Ашметьев. Коли что?
Варя. Ах, папка, какой ты глупый! Коли любят друг друга.
Ашметьев. Да как же это так? Только что ты уверяла, что, кроме меня, для тебя на свете никого нет, а через полчаса уж вы с Мальковым друг друга любите?
Варя. Да что ж, коли ты такой обидчик, материалист. Ты сам виноват, ты виноват, ты…
Входит Сысой.
Сысой. Господин Мальков желает вас видеть.
Варя. Ай! (Убегает в спальню. В дверях.) Ты виноват, ты виноват, ты уж… (Уходит.)
Ашметьев. Проси!
Сысой уходит.
Сам приехал. Ну, пусть не взыщет: много горького придется ему выслушать от меня.
Входят Мальков и Марья Петровна.
Явление девятое
Ашметьев, Мальков и Марья Петровна.
Мальков (Марье Петровне). Я вам такого битюка доставлю — на редкость. В шарабанчике, сами будете править, любо-дорого.
Марья Петровна. А цена?
Мальков. Чуть не даром, полтораста рублей.
Марья Петровна. Благодарю вас. (Уходит в спальню.)
Мальков (Ашметьеву). Честь имею кланяться!
Ашметьев (подавая руку). Представьте, я ждал вас; мне казалось, что вы непременно должны приехать.
Мальков. Мудреного нет; мало ли что на свете бывает.
Ашметьев. Вы очень хорошо сделали, что пожаловали ко мне.
Мальков. Да, бесподобно; я сам знаю.
Ашметьев. Грубого приема вы не встретите, я человек цивилизованный…
Мальков. Еще бы!
Ашметьев. Вероятно, вы не рассердитесь на меня, если в нашем разговоре вам придется выслушать от меня несколько очень горьких для вас истин.
Мальков. Нет, зачем же это! Совсем не надо.
Ашметьев. Я старше вас, больше жил на свете, больше испытал…
Мальков. Нет, вы не в ту силу.
Ашметьев. Я знаю, что нынче принято за правило: не пропускать ничего, что плывет в руки; но едва ли, не греша против совести, можно применить это правило к молодой девушке, которая, не понимая и не помня, что делает, бросается к вам под влиянием минутного порыва, очертя голову, что называется, а может быть, и под влиянием каприза…
Мальков. Про какую это девушку вы так красно расписываете?
Ашметьев. Про Варю.
Мальков. Так это не ваше дело, а попово; и попа не вашего, а чужого.
Ашметьев. Отшучиваться, конечно, легче, чем оправдываться; но…
Мальков. Извините… Я согласен, что из вашей философии и морали я, как молодой человек, могу извлечь много пользы, но мне некогда, — это уж в другой раз, как-нибудь на досуге; и я приехал за другим…
Ашметьев. Что же вам угодно?
Мальков. Во-первых, я привез вам деньги за лес.
Ашметьев. Как, разве вы купили?
Мальков. Что ж тут удивительного? Кому нужен лес, тот его и покупает; кому лес не нужен, а нужны деньги, тот его продает. Все это в порядке вещей.
Ашметьев. И привезли деньги… как это кстати! Благодарю вас.
Мальков. За шестьдесят две десятины с саженями, по семьдесят пять рублей за десятину, четыре тысячи семьсот. Получите, сочтите и дайте расписочку.
Ашметьев (берет деньги). Гм?. Не много же однако.
Мальков. Нехватает вам, расчет не выходит?
Ашметьев. Да, если б еще тысячи три…
Мальков. Продайте рощу, что за парком-то!
Ашметьев. Гм! За парком, вы говорите?
Мальков. Сто рублей за десятину дам.
Ашметьев. Не хотелось бы…
Мальков. Сто десять.
Ашметьев. Жаль. Откровенно вам говорю, жаль.
Мальков. Сто двадцать.
Ашметьев. Я подумаю.
Мальков. Начнем думать, так либо вы раздумаете, либо я раздумаю. А по-нашему, в два слова, не сходя с места… (Ашметьев в раздумьи.) Завтра и деньги привезу… По рукам, что ли? (Протягивает руку.)
Ашметьев (подавая руку). Извольте.
Мальков. Вот так-то лучше. Я его и срублю, а тот поберегу: он в настоящем возрасте три процента приросту дает. Одно дело кончено, теперь другое.
Ашметьев. Я вас слушаю.
Мальков. Вам угодно было назвать меня материалистом, человеком бесчувственным, грязным и физически, и нравственно, способным развратить молодую душу и погубить в ней все высокое и благородное. Если бы вы говорили это так, для провождения времени, я бы махнул рукой; тешьтесь, сколько угодно. Но вы говорили это с злым умыслом, с намерением повредить мне в глазах девушки, которую я люблю, жалею, которую я хотел вырвать из дурацкой обстановки, где она ровно ничего не делает, а только повесничает. А вы меня чернили перед ней! Как это называется, позвольте вас спросить?
Ашметьев. Извините: это я вообще о людях вашей профессии…
Мальков. Коли вообще о людях, так и ступайте читать публичные лекции! А нашептывать, указывая прямо на лицо… Для этого по крайней мере нужно знать его….
Ашметьев. Я и оправдываться не стану… Но поймите, что под влиянием сильной страсти человек может иногда…
Мальков. На стену лезть, об печку головой биться. Это я понимаю; а клеветать на человека — уж это что ж такое!
Ашметьев. Ну, я прошу у вас извинения.
Мальков. Да что мне в вашем извинении! Не шубу из него шить. Это чорт знает что такое! Живешь смирно, никого не трогаешь, и вдруг тебя обзывают как нельзя хуже.
Ашметьев. Я прошу вас извинить меня, чего вы еще можете желать от меня? Мальков. Да нет, позвольте! Вы приезжаете в имение любоваться ландшафтами — выходит, вы честный человек; а я приезжаю, вооруженный наукой, извлекаю из имения пользу себе и людям, я за это — грязный материалист. Вы разоряете имение и бросаете деньги за границей — вы, значит, человек с чувством; а я на свои трудовые завожу школы и учу людей хлеб добывать, я за это — бесчувственный материалист.
Ашметьев. Но что же вам угодно от меня?
Мальков. Нет, помилуйте! Я полюбил девушку и хочу жениться на ней: это, по-вашему, «проза жизни, так поступают материалисты…» В чем же поэзия-то, и как поступают в таких случаях благородные идеалисты?
Ашметьев. Довольно. Вы желаете удовлетворения?
Мальков. Нет, не желаю.
Ашметьев. Чего же вам?
Мальков. Я считаю себя вправе требовать от вас, и требую, чтобы вы сейчас же сказали господину Зубареву, что нельзя бросать дочь без всякого призрения и что лучше всего он сделает, если отдаст ее за меня замуж.
Ашметьев. Извольте, с большим удовольствием.
Мальков. С удовольствием или без удовольствия, это ваше дело; а вот если вы этого не сделаете, тогда уж другой разговор будет.
Ашметьев. Нет, отчего же!.. Извольте… Я каюсь, я ошибся в вас… Я припоминаю теперь, вы похожи на один тип у Занда…
Мальков. Я похож сам на себя и ни на кого больше. Что там за типы! Живем, как живется! Пожалуйте мне теперь расписочку.
Ашметьев. Сию минуту. Прошу вас ко мне в кабинет.
Мальков и Ашметьев уходят в кабинет. Входят Марья Петровна, Варя и Мавра Денисовна.
Явление десятое
Марья Петровна, Варя и Мавра Денисовна.
Мавра Денисовна (Варе). Поедем-ка домой, будет странничать-то!
Варя. Ни за что, ни за что! Это опять к тебе наверх? Знаешь ли, Маруся, мою спальню всё еще детской называют. Каково это, Маруся! Она хочет, чтоб я опять в детскую отправлялась! Поздно, нянюшка, поздно! Тебе скучно, нянчить некого? А вот подожди, когда у меня дети будут…
Мавра Денисовна. Что это, как посмотрю я на тебя, какая ты озорница становишься! Час от часу хуже.
Дверь из кабинета отворяется. Ашметьев и Мальков останавливаются в дверях, не входя в комнату.
Варя (обнимая Марью Петровну). Ах, Маруся, как он меня любит, как он меня любит!
Марья Петровна. Как же это ты так скоро узнала?
Варя. Он меня вчера так бранил, так бранил; никто в жизни так не бранил меня… Кому ж до меня дело, кроме его!..
Мавра Денисовна. Мало ль тебя бранят, да ничего толку от тебя нет. Варя. И все он правду говорил, все правду. (Задумывается.) Знаешь, Маруся, я одного боюсь…
Марья Петровна. Чего?
Варя. Что он прибьет меня как-нибудь, когда моим мужем будет.
Марья Петровна. И отлично сделает.
Мавра Денисовна. Вот бы расчудесно, в ножки бы ему поклонилась за это.
Варя. Да нет… Я его слушаться буду, только его одного и больше никого в жизни.
Ашметьев и Мальков входят.
Явление одиннадцатое
Марья Петровна, Варя, Мавра Денисовна, Ашметьев, Мальков.
Мальков (входя). Довольно, пойдемте! А то они бог знает до чего договорятся.
Варя. Так вы нас подслушивали?
Ашметьев. Виноват, это я полюбопытствовал. Чтоб узнать от женщин правду, единственное средство — подслушать, что они между собой разговаривают.
Входят Анна Степановна и Зубарев.
Явление двенадцатое
Марья Петровна, Варя, Ашметьев, Мальков, Анна Степановна, Зубарев, Мавра Денисовна, потом Боев.
Марья Петровна (Зубареву). Позвольте вам представить жениха с невестой. Это я сватаю, тут уж отказа быть не может.
Зубарев. Господи!.. Варя!.. Александр Львович, скажите мне, пожалуйста, что же это такое?
Ашметьев. Ее выбор, он ей понравился.
Зубарев. Александр Львович, Александр Львович, да как же это-с? Помилуйте, ведь единственная, всё тут… и вдруг!..
Ашметьев. Да об чем вы толкуете! Держать дочь дома вам нельзя; у вас за ней присмотра нет.
Зубарев. Это вы правду изволите говорить. А все ж таки ведь я отец, каково ж это видеть и перенести. (Прикладывает платок к глазам.) А впрочем, как вам угодно, вы лучше меня знаете…
Ашметьев. Ну, так я вам вот что скажу: благодарите судьбу, что она вам послала такого зятя, — вам лучше не найти.
Зубарев. В таком случае, что же мне говорить? Я не имею слов-с, я должен только благодарить Марью Петровну.
Входит Боев.
Боев. Вот беда-то, не опоздал ли я к пирогу?
Ашметьев. Как раз поспели. Деньги за лес я получил от Дмитрия Андреича, и магарыч вам будет приличный.
Боев. Из того только и бьемся.
Зубарев (Ашметьеву). Александр Львович, вот при вас взял, при вас-с, а не отдает.
Боев. Да ты слышал? Лес продан, так сочти за комиссию.
Зубарев. Какая комиссия! Помилуйте!.. Грабеж… жить нельзя.
Боев (подает вексель). На! Отвяжись только.
Зубарев. Что это, вексель? Ты деньги брал, а не вексель… Ну, все равно, давай, давай… Вот, Анна Степановна, вот моя жизнь! Вчера сено украли, овес потравили, он деньги силой отнял, а теперь дочь-с… Был жених — Виктор Васильич… Какой человек-то! Сила, быстрота, соображение… и вдруг…
Варя. Папаша, да ведь уж все кончено, к чему еще разговоры!
Зубарев. Разве кончено?
Варя. Еще бы! Смешно даже. Ты бы раньше хватился.
Анна Степановна. Да что ты, в самом деле, очень разборчив стал! Ведь не принцесса у тебя дочь-то, проживут как-нибудь.
Варя (Малькову). Так мы будем жить «как-нибудь»? Я этого не знала. Мальков. А вот погоди, годика через два-три мы с тобой купим у них это имение, и с парком, и с Миловидой!