ЛИЦА:
Ашметьев.
Зубарев.
Варя.
Мальков.
Боев.
Мавра Денисовнa.
Запущенный старый сад в усадьбе Зубарева. Площадка, на ней кругом несколько старых скамеек, в глубине — аллея. Ночь, полная луна.
Явление первое
Мавра Денисовна, потом Варя.
Мавра Денисовна (громко). Варвара Кирилловна, Варя, Варенька, Варвара Кирилловна!
Варя (входя). Ну, что тебе? Что ты?
Мавра Денисовна. Где ты пропадаешь? Гостей одних оставила.
Варя. Да я сейчас с ними была; мы только что вернулись из лесу, с прогулки.
Мавра Денисовна. Знаю, что приехала, да нешто гостей бросают? Какая ж ты хозяйка после этого!
Варя. Я мечтаю.
Мавра Денисовна. Какая такая еще мечта у тебя? Мечта-то грех, от мечты-то люди открещиваются; а ты, стыда на тебя нет, ночью в сад уходишь — мечты свои разводить. Папенька-то вон сердится.
Варя. За что еще?
Мавра Денисовна. Так уж и не за что? Во всем ты правая. Отчего Марья-то Петровна уехала?
Варя. Не совсем здорова.
Мавра Денисовна. Да, как же! Дуришь, дуришь, да уж и повесничать начала. На-ка! Вешается на шею женатому! У!! Повеса, право повеса!
Варя (строго). Что ты сказала?
Мавра Денисовна. Да чего тут «сказала»?! Хорошего-то немного. Аль, по-твоему, хорошо?
Варя. Нет, что ты сказала?
Мавра Денисовна. «Что сказала, что сказала?» Сама напроказит, да к людям придирается.
Варя. Нет, что ты сказала?
Мавра Денисовна. Повеса, говорю, вот что сказала.
Варя. Что это за слово: «повеса»?
Мавра Денисовна. Какую женщину бесподобную ты огорчаешь! Ты подумала бы прежде.
Варя. Нет, что за слово: «повеса»?
Мавра Денисовна. Что ты против нее? Ничего, вот что.
Варя. Нет, ты говори, что за слово: «повеса»?
Мавра Денисовна. Слово как слово. Что пристала?
Варя. Бранное это слово.
Мавра Денисовна. Так неужто ж хорошее? Обыкновенно, бранное.
Варя. Как же ты смеешь браниться?..
Мавра Денисовна. Не за дело, что ли? По головке тебя, что ли, гладить?
Варя. Нет, как ты смеешь браниться?
Мавра Денисовна. С тобой и говорить-то свяжешься, так жизни не рад будешь.
Варя. Нет, как ты смеешь браниться?
Мавра Денисовна. Кому ж и бранить-то тебя, как не мне, — я тебя вынянчила, вырастила…
Варя. Что ты меня манной кашей кормила да пальцем мне рот утирала, так и думаешь, что вырастила.
Мавра Денисовна. А то кто же?
Варя. Ты воображаешь, что от твоей каши такая выросла?
Мавра Денисовна. А что ж, каша! Ты не брезгай! И каша — божий дар!
Варя. Меня природа вырастила.
Мавра Денисовна. Да какая такая твоя природа, чтоб тебе повесничать? Что ты — цыганка полевая, что ли? Не от цыган родилась, а от благородных родителев: папенька твой и маменька-покойница были дворяне как следует.
Варя. Погоди, погоди, еще заплачешь обо мне.
Мавра Денисовна. Да уж не раз плакала и об тебе, и от тебя — не редкость мне.
Варя. Еще не так заплачешь.
Мавра Денисовна. Что об тебе плакать-то? В солдаты тебя не возьмут.
Варя. Заплачешь, заплачешь.
Мавра Денисовна. А хоть и замуж отдадут, так, авось, не за тридевять земель, а здесь где-нибудь, по соседству.
Варя. Ух! Улечу далеко, далеко!
Мавра Денисовна. Ну, еще когда-то улетишь, а теперь ступай, папенька ищет, сердится.
Варя. За границу, в Париж, с Александр Львовичем.
Мавра Денисовна. С женатым-то? Ах, озорница, ах, озорница! Что это, батюшки, ни силы, ни власти нет над тобой. Да вот сам к тебе идет. Что уж мне тут! Я и руки врозь! Ну тебя! (Уходит.)
Входит Зубарев с письмом в руке.
Явление второе
Варя и Зубарев.
Зубарев (потрясая письмом). Вот оно-с, вот оно-с, дождались, дофыркались! Вот, сударыня, и радуйтесь.
Варя. Да что такое?
Зубарев. Письмо от Виктора Васильича, письмо! Вот как громом, как громом! Пишет: уезжаю в Петербург на два месяца, а может быть, и более, и желаю всего лучшего Варваре Кирилловне. Вот-с, получайте! Довольны вы?
Варя. Я его не гнала.
Зубарев. «Не гнала»! А я вам скажу, я вам все объясню, сударыня: все это ваше фырканье.
Варя. Да что такое фырканье? Я не знаю, я не фыркаю.
Зубарев. Нос кверху да ехидство — вот и фырканье! Отчего он три дня не был у нас, а сегодня повернулся, да и след простыл, почти не простясь уехал? Скажите мне, что это значит?
Варя. Почем же я знаю.
Зубарев. Ехидничать изволите. Уж я вас вызнал хорошо: как вы этакой невинностью, таким херувимчиком — уж это значит, в голове у вас непременно какое-нибудь ехидство. Уж и тут было… было, — так, без причины, он бы не уехал.
Варя. Я не знаю, я всегда одна и та же. Не могу же я чего-то показывать из себя, чего у меня нет.
Зубарев. «Не могу, не могу»! Что это такое: «не могу»? Позвольте вас спросить! Отчего ж ваш отец, все может, все несет, все глотает! Кланяется, гнется, ломается на все лады и манеры! Ну да, конечно, вам как возможно… Вы принцесса… ассирийская! Вот и дофыркались!
Варя. Что ж! Так, значит, тому и быть.
Зубарев. «Так и быть» — а! «Так и быть»! Как разговаривает! Все, все погибло, а она: «так и быть»! Как чашечку чайку не очень сладко выкушать изволила, а другую, дескать, послаще можно.
Варя. Что ж, если б и вышла за него, да без любви, так какая это жизнь? Зубарев. Любовь, любовь! Какая там еще любовь! Вышла замуж, вот тебе и любовь. Откуда тебе любовь знать?
Варя. Кто ж ее не знает? Да я и в книгах читала.
Зубарев. Да ведь книжки-то для увеселения пишутся; почитал, да и бросил. Не по книгам живут, а по наставлениям родительским. А от вас велико утешение! Вот и плачь отец-то!
Варя. Зачем же плакать?
Зубарев. С вами не то что заплачешь, а заревешь, белугой заревешь, сударыня. Нет, уж теперь, как найду жениха, так и выдам без разговору; а не то, так крашенинный сарафанчик да на скотный двор — за коровами ходить не угодно ли, принцесса… ассирийская… Поди похлопочи об ужине; гости в карты играют, сейчас кончат.
Варя уходит.
Дофыркались! Что ушло-то, что рухнуло-то! А тут еще крестьянишки чужие в мой луг закосились и сено увезли, — теперь ищи с них! Там потрава — овес потравили; Боев деньги взял, просто отнял: когда с него их выцарапаешь! Беда за бедой…
Входит Боев.
Явление третье
Зубарев и Боев.
Боев. Ты вот где! Что ты тут философствуешь? Пойдем в карты играть! Александр Львович сыграл пульку, да больше не хочет; меня, красну-девку, обыграли. Пойдем; уж так и быть, проиграю и тебе, жиле, рублей пятнадцать в рамсик.
Зубарев. Да не пятнадцать, ты, сделай милость, мне триста отдай сегодня, крайне нужны.
Боев. Отстань! Какие триста? Я уж и забыл. А ты неужто все помнишь еще?
Зубарев. Помилуй, помилуй, при свидетелях… так взял.
Боев. То есть без расписки? Так ты боишься забыть, что ли? Ты запиши у себя где-нибудь для памяти. А ты вот что, ты мне еще рублей пятьсот приготовь, я к тебе завтра заеду.
Зубарев. Да что за шутки! У тебя все глупости на уме! Я так расстроен, а ты тут с деньгами… Отдай, убедительно тебя прошу… Сено украли, овес потравили… с дочерью все ссорюсь…
Боев. А ты, чтоб не ссориться с дочерью, отдай ее замуж поскорей!
Зубарев. За кого, за кого? Было, да сплыло.
Боев. Чем далеко ходить, отдавай за Малькова.
Зубарев. Не за тебя ли уж лучше! Эк вывез!
Боев. Как знаешь.
Зубарев. Да рассуди, рассуди милостиво, Михайло Тарасыч! У ней от матери есть приданое, так надо такого, такого человека, чтоб и отцу была польза, чтоб он значил что-нибудь в губернии. От вас с Мальковым какой прок! На неутральной-то почве немного высидишь.
Боев. Уж это твои расчеты; а только ты не зевай, а то плохо дело! Я нынче на нее в роще-то посматривал: глазки горят, щеки пылают, в голосе воркованье какое-то… Ну, шабаш, приметы известные.
Зубарев. Влюблена? А? Влюблена?
Боев. Без ума, без памяти.
Зубарев. Ну, так и есть. Вот оно… вот оно… вот отчего фырканье! Так и есть, так и есть. А в кого, в кого? Отец родной, говори!
Боев. Соберись с умом и рассуждай таким образом: нас, кавалеров, перед ней трое: Ашметьев, я, красна-девка, и Мальков. Ашметьев ей в дедушки годится; я тоже на горячую любовь со стороны девственных сердец шансов немного имею; остается третий. Теперь призовем на помощь логику! Если она влюблена в кого-нибудь из трех, но ни в первого, ни во второго, значит…
Зубарев. В третьего.
Боев. Верно. Решили, слава богу; теперь пойдем в рамсик.
Зубарев. Я голову потерял, я несчастнейший человек! Всё на меня вдруг, всё вдруг: сено украли, овес потравили… Ступай! Я сейчас. Вон Александр Львович. Я с ним только два словечка, я сейчас.
Боев уходит, входит Ашметьев.
Явление четвертое
Зубарев и Ашметьев.
Зубарев. Александр Львович, письмо-с, письмо-с.
Ашметьев. Какое письмо?
Зубарев. В Петербург уезжает-с.
Ашметьев. Да кто?
Зубарев. Виктор Васильич-с. Помилуйте, такой администратор! Дофыркались!
Ашметьев. Так вот что!
Зубарев. Помилуйте, помилуйте, какой человек-то! Сила, ум, быстрота, сообразительность… А она что? В лесу родилась, с пнями выросла…
Ашметьев. Ну, что ж! Не один Вершинский на свете!
Зубарев. А тут сено под носом воруют, потрава…
Ашметьев. Какая потрава?
Зубарев. Разоренье-с, разоренье сущее: так полдесятины ярового лоском и положили… курице взять нечего…
Ашметьев. Сочувствую вам, весьма сочувствую.
Зубарев. Истинно жалок, истинно жалок-с: что в руках-то было, какие мечты были! И все ушло… А тут еще… скажите на милость: ведь Михайло Тарасыч денег не отдает.
Ашметьев. Каких денег?
Зубарев. Мои триста рублей; в вашем присутствии… за луг-то мне следовало. Поговорите, Александр Львович: может, он вас посовестится; мне крайне нужны-с. Не поверите, Александр Львович, голова кругом. Тут хозяйство, убытки, нужда, там — эти огорчения. Побежишь туда, сунешься сюда, как оглашенный… Ну, собака гончая, и та, помилуйте… А ведь уж лета мои…
Ашметьев. Да вы об чем же собственно?
Зубарев (разводя руками). Влюблена!
Ашметьев. Теперь уж ничего не пойму. Кто, в кого?
Зубарев. Мне сначала-то и невдомек, а потом уж и сам вижу. Будьте отцом-благодетелем.
Ашметьев. Да в кого, кто?
Зубарев. Дочь моя, дочь-с… Помилуйте, посторонние стали замечать… Да в кого!.. в Малькова-с!.. А Боев уж сватать готов. Слезно вас прошу, как отец.
Ашметьев. Да я-то тут что же могу?
Зубарев. Внушите! Она вас слушает, она вас уважает… внушите ей, чтоб она оставила эти глупости; почтение, послушание к отцу втолкуйте ей… в пустую-то голову!
Ашметьев. Хорошо, постараюсь.
Зубарев. Сейчас ее пришлю к вам… Уж вы извините, что беспокою вас такими глупостями… Плохой я отец, несчастный отец, сам вижу. (Уходит.)
Явление пятое
Ашметьев (один).
Ашметьев. Нет, это вздор! Не может быть… Она меня обманывать не станет. А как меня кольнуло… Неужели опять серьезное увлечение? Опять муки ревности? Да… кажется, что так… У меня соперник, здесь… Нет, это невозможно… А если?.. Я не отдам ее… я убью… застрелю его…
Входит Варя.
Явление шестое
Ашметьев и Варя.
Варя. Папка, ты здесь?
Ашметьев. Здесь.
Варя. Ты гуляешь?
Ашметьев. Тебя жду, Варя.
Варя. Ах, милый папка! Я сама так и рвалась к тебе.
Ашметьев. Я просил тебя, Варя, быть откровенной со мной, говорить мне всё, что ты думаешь и чувствуешь.
Варя. Я и так говорю.
Ашметьев. Да все ли?
Варя. Всё, папка, всё.
Ашметьев. Ты от меня ничего не скрываешь?
Варя. Я не знаю… нет, я ничего не скрываю.
Ашметьев. Тебе, кроме меня, никто из мужчин не нравится, то есть особенного расположения ты ни к кому не имела и не имеешь?
Варя (потупясь). Я не знаю… нет… кто же? Я ничего не чувствую.
Ашметьев. Ну, Мальков например.
Варя. Ах, папка, ты ревнуешь. Как я рада! Как весело!
Ашметьев. Отчего же тебе весело?
Варя. Да как же, папка! Кто ж меня здесь за человека считает! Ну, и сама я думала, что я просто девочка, которую одни по доброте ласкают, гладят по головке, как ребенка, а другие бранят да уму разуму учат, как отец да Вершинский. А теперь меня ревнуют, как настоящую женщину, да еще кто ревнует-то — папка! Ну, как же не весело.
Ашметьев. Это нисколько не весело, по крайней мере — мне. Но ты не отвечаешь на мой вопрос. Мальков тебе нравится?
Варя. Ничего, что ж, он человек хороший.
Ашметьев. Хороший?
Варя. Очень хороший.
Ашметьев. А если б он за тебя посватался?
Варя. Ну, что ж за беда.
Ашметьев. И ты бы пошла за него?
Варя. Не знаю. Как ты скажешь, папка?
Ашметьев. И ты меня послушаешь?
Варя. Послушаю.
Ашметьев. Так я тебе скажу, что вообще тебе еще рано выходить замуж; а если уж выходить, так никак не за него, никак не за него.
Варя. Отчего же?
Ашметьев. Он не только любить тебя, он даже оценить тебя не может.
Варя. Да отчего же?
Ашметьев (горячо). Он грубый материалист, человек бесчувственный.
Варя. Нет, он добрый человек.
Ашметьев. Вот ты споришь! Ты не знаешь жизни, не знаешь людей и споришь с человеком опытным. (Ходит в волнении взад и вперед.) Значит, ты действительно к нему неравнодушна?
Варя. Да он, папка, добрый.
Ашметьев (подходя к ней). Друг мой, дитя мое, они притворяются, они нарочно притворяются добрыми, особенно перед простым народом, чтоб об них хорошо говорили, а в душе у них, о! Один расчет, один расчет.
Варя. Нет, он не притворяется, он хороший человек.
Ашметьев. Они грязные люди, и физически, и нравственно.
Варя. Ай, папка, что ты говоришь!
Ашметьев. Он ужасный человек, он развратит твою душу, он погубит в ней все благородное, все возвышенное, все святое.
Варя. Напрасно, папка, напрасно, он отличный человек.
Ашметьев. Так ты его любишь? Так бы ты и говорила, я бы не стал и толковать. Зачем говорить правду про любимого человека, зачем огорчать тебя! Я бы тебе лгал, я бы хвалил его.
Варя. Ах, папка, да я тебе верю, во всем верю; мне хотелось тебя помучить. Я вижу, что ты ревнуешь, вот я нарочно и говорю напротив.
Ашметьев. В таком случае извини, что я усомнился в твоей искренности. Ты мне так дорога, я так берегу, жалею тебя, что одна мысль расстаться с тобой навела на меня ужас. Я, может быть, несколько даже преувеличил недостатки Малькова, может быть он действительно не совсем дурной человек; но он не для тебя, не для тебя, прелестное дитя!
Варя. Я тебя послушаюсь; если он посватается, я прямо, наотрез скажу, что не пойду за него!
Ашметьев. Оставайся как можно дольше такой дикаркой! Жен, матерей, экономок много, а ты, милая дикарка, ты редкость, ты дивное создание, счастливая случайность в будничной жизни. Но надобно иметь очень чуткую душу и тонкие нервы, чтоб уметь понять тебя и наслаждаться тобой.
Варя (обнимая Ашметьева). Ах, папка, милый папка!
Ашметьев. Мне страшно представить, что ты окунешься в прозу жизни, в это болото, которое опошляет и грязнит… Хороша бабочка, когда она порхает с цветка на цветок, а возьми ее в руки, изомни — куда денется ее красота. Варя, дикарка! Ты так мила, так очаровательна своей прелестью. Мне страшно подумать, что с тебя облетят и золотые блестки, и жемчужная пыль.
Варя. Я при первой встрече скажу ему, чтоб он не смел и думать. Да погоди, он в саду; поди в аллею, я сейчас с ним поговорю. Ты будешь доволен мной, золотой мой папка.
Ашметьев уходит в аллею. Выходит Мальков.
Явление седьмое
Варя и Мальков.
Мальков. Варвара Кирилловна, поди-ка сюда на минутку.
Варя. Что вам угодно?
Мальков. Учтивости пошли? Ну, ладно, будем по-учтивому разговаривать. Вершинский в Петербург уезжает?
Варя. Да, уезжает.
Мальков. Не солоно хлебал… Это не вредно.
Варя. Я сказала ему, что он мне не нравится.
Мальков. Чему тут нравиться! Мамай какой-то! Беспардонный совсем: сечет, и рубит, и в полон берет. Ну, как же теперь?
Варя. Что «как же»? Я не понимаю вас.
Мальков. Вот тебе раз! Понимать перестала! К Кириллу-то Максимычу итти мне?
Варя. Зачем?
Мальков. Миндальничать изволите. «Зачем итти»! Дочку просить в замужество, чтоб законным браком… Поняли теперь?
Варя. Прежде, я думаю, нужно меня спросить.
Мальков. Да ведь уж тебя-то я спрашивал, ты с полным удовольствием.
Варя. Прежде я глупа была…
Мальков. А теперь поумнела? Скажите, пожалуйста! Незаметно что-то!
Варя. Я прежде не знала, что вы — грубый материалист.
Мальков. Что за вздор такой! Да ты знаешь ли, что такое материалист?
Варя. Конечно, знаю.
Мальков. Ну, что же это: зверь, птица, рыба?
Варя. Совсем нет. Материалист значит — который всё грубости говорит.
Мальков. Вот так! Час от часу не легче!
Варя. Вы не только любить, вы не можете даже понять меня.
Мальков. Ну, будет же, уж довольно дурачиться.
Варя. Как вы смеете?
Мальков. Что, что я «смею»?
Варя. Так говорить со мной.
Мальков. Да как же разговаривать-то с тобой, по-латыни, что ли?
Варя. Я не девка деревенская, это неучтиво.
Мальков. Да, вот что!
Варя. Ведь все-таки я барышня.
Мальков. А коли ты хочешь барышней быть, так веди себя, как барышням подобает. Сиди сложа ручки, читай умные книжки, parlez frangais, tenez vous droit! говорите по-французски, держитесь прямо! Тогда уж я не только так, я и никак с тобой разговаривать не буду.
Варя. Да и не нужны мне ваши разговоры, не нуждаюсь я в них. Я мила своей простотой, я очаровательна — с меня и довольно. Кто меня любит, тот должен желать, чтоб я всегда оставалась такой.
Мальков. Сохрани господи!
Варя. Вы человек грязный и нравственно, и физически.
Мальков. Что такое, что такое?
Варя. Вы можете развратить мою душу, убить в ней все высокое, все святое.
Мальков. А! Вот оно откуда это! (Хватаясь за голову.) Ах, боже мой! И принесло ж его!
Варя. Кого «его»?
Мальков. Приехал, встретил необразованную деревенскую дурочку и обрадовался, распустил губы-то. Эка прелесть, говорит, эка поэзия!
Варя (с сердцем). Как вы смеете!
Мальков. Оставайся, говорит, милой дурочкой, утешай меня, прыгай козой! Это так мило, так грациозно! У нее и так нет ума, а он еще дурачиться заставляет.
Варя. Я вас слушать не хочу, я уйду сейчас.
Мальков. Да сделайте милость. Уж, разумеется, от меня ты таких конфетностей не дождешься. Я не скажу тебе: оставайся всегда шальной девчонкой; я скажу: тебе умной бабой быть пора, детей нянчить и учить их уму-разуму.
Варя. Это проза жизни!
Мальков. Ну вот, изволите видеть! «Проза жизни»! И смех и горе с ней! Ах, бедная! Как скверно без ума-то на свете жить! Вот и набежит на этакого самоучителя.
Варя. У меня есть ум (топая ногой), есть, есть!
Мальков. Должно быть, немного, коли позволяешь себе быть игрушкой старого развратника.
Варя. Как вы смеете! Он в миллион раз лучше вас; он лучше меня понимает, больше любит.
Мальков. Очень верю. Для старика ты, конечно, находка; здоровая пища ему не по зубам, ему нужно пикану, перцу побольше, а это в тебе есть.
Варя. Ну, довольно. Желала б я знать, откуда это вы такую власть взяли надо мной?
Мальков. Откуда? Ты забыла? Ты сама, своей волей, уступила мне власть над собой. И я рад был, за тебя рад был, этой моей власти.
Варя. Когда же это? Я не знаю; этого не было… это вздор…
Мальков. Ты забыла свои поцелуи? У меня еще и теперь горит лицо от них. Да не один раз… помнишь, когда я тебя завез к Ашметьевым? Если это было, так я имею власть говорить тебе все, что считаю нужным и полезным для тебя.
Варя. А если…
Мальков. Что «если»?
Варя. Если это была шутка?
Мальков. Так пустая ты девчонка, об которой и жалеть не стоит! Поди утешай своего старичка, ему, бедному, скучно без тебя. (Уходит.)
Варя. Ах, противный! Так бы и убила его! Папка, папка!
Входит Ашметьев.
Явление восьмое
Варя и Ашметьев.
Варя (бежит ему навстречу). Папка, папка, ты правду говорил, он грубый человек, он меня обидел. Теперь я знать никого не хочу, кроме тебя, ты у меня один, папка. Ты мой, папка! (Кидается ему на шею.)
Ашметьев. Приди в себя, дитя мое, успокойся.
Варя. Нет, папка, нет! Я задушу тебя, зацелую.
Ашметьев (освобождаясь). Зачем такие порывы! Во всем должна быть мера. Варя. Я не хочу знать никакой меры, никаких границ; я хочу забыть всех и все для тебя.
Ашметьев. Варя, я не юноша, на твои порывы я не могу отвечать тебе такими же порывами. Твоя страсть палит меня, но не зажигает. Пора восторгов прошла для меня безвозвратно.
Варя. Папка, не говори так, я заплачу.
Ашметьев. Для меня возможны только кроткие, художественные наслаждения. Для меня неисчерпаемое блаженство — любоваться тобой.
Варя. Папка, ты только любуешься мной, ты меня не любишь? Я не картина, чтобы мною любоваться! Я живой человек! Я хочу любви горячей, настоящей! Ты мой, скажи мне, ты мой? Так ведь, милый, золотой мой папка?
Ашметьев. О, если б десять лет назад, я бы умер от такого счастья.
Варя. А теперь, папка?
Ашметьев. Теперь безумные страсти затихли, и разум вступает в свои права… И вот что всего обидней, оскорбительней: весь пыл страсти истрачен даром, в напрасных поисках того счастья, которое теперь само просится ко мне.
Варя. Папка, что ты говоришь! Я бросаюсь к тебе, я жду твоей ласки… Неужели у тебя нет никакой ласки для меня?
Ашметьев. Ласки, Варя, ласки! Но, бедное дитя мое, мои ласки слишком холодны для тебя. О, разве я мог ожидать от тебя такой бешеной страсти! Нет, Варя, наша встреча не простая случайность, тут ирония, тут есть что-то очень, очень злое! Это насмешка судьбы надо мной. И эту пытку мы называем жизнью, и дорожим ею, бережем ее!
Варя. Какая пытка, какая ирония? Все так хорошо, радостно. Папка, ты сердишься на что-то! Да чего тебе, ведь я с тобой? Чего тебе?
Ашметьев. Успокойся, Варя! Я желаю только, чтоб ты успокоилась… и простимся до завтра. Завтра мы встретимся радостные, веселые… Буря утихнет в твоем сердечке, и ты покойно, кротко будешь мне ворковать про любовь свою. Прощай!
Варя. Нет, я не пущу тебя; я не могу остаться одна; я с тобой куда хочешь, хоть на край света, но только с тобой… Уедем! Убежим!
Ашметьев. Варя, Варя, ты меня пугаешь, я боюсь всего чрезмерного. Ты заставишь меня бежать от тебя.
Варя. Ну, беги, беги! А я сейчас же или кинусь в омут, или брошусь на шею первому встречному.
Ашметьев. Опомнись, опомнись, Варя, образумься! Что ты говоришь! Как можно! Тебе нужно успокоиться, непременно нужно. Пойдем, я тебя провожу до дому…
Варя. Я не знаю дома, я его забыла… Я брошу дом, отца…
Ашметьев. Успокойся, успокойся, дитя мое! Ну, вот идут сюда… нехорошо, нехорошо. Ах, Варя, Варя! Ну, прощай, прощай, мое дитя! Ты завтра будешь умнее… До свиданья. (Идет в аллею.)
Варя. Папка, воротись! Воротись, говорю я!
Ашметьев уходит.
Папка! Папка! Ну! Пожалеешь ты меня, да будет поздно.