ЛИЦА:
Ренева.
Залешин.
Рабачев.
Оля.
Дерюгин.
Худобаев.
В глубине высокий берег реки, на котором разбросано несколько бревен; по обе стороны лес. Светлая лунная ночь.
Явление первое
Дерюгин, потом Худобаев.
Дерюгин (выходит слева; один). Ишь закатывают песни на той стороне; должно, робята в ночном! (Подходит к берегу.) На реке тихо, и плоты мои целы. (Садится на бревно в размышлении.) Что-то будет у нас завтра? Да пожалуй, что так выдет: от барина ничего настоящего не дождешься, а развязывай-ка кису, Денис Иваныч, да выкладывай! А хоть и в рассрочку — много денег, ох, много! Стоитто оно стоит… вдвое стоит — что говорить, клад сам в руки дается, да деньги-то отдавать, ох!.. Нож это мне вострый! Не ндравится!.. Забарствует тогда Денис Иваныч, узнают его!.. Ну, и скручу ж я вас, други милые, миряне православные. Полно вам, ребятушки, баловаться; подвяжу я вам хвосты, это не то, — что у господ вы!.. (Зевает.) Ох, хо, хо, господи, помилуй нас грешных! (Встает и смотрит, направо.) Живой человек объявляется… Кто ж бы это такой?
Идет навстречу, показывается Худобаев, в теплом пальто, с меховым воротником, с головой, обвязанной шарфом.
Барин!.. Да это вы?.. Не почиваете еще?
Худобаев. Не мог заснуть — бессонница! Но вообще я чувствую себя теперь довольно хорошо и бодро. Вышел освежиться! Доктора говорят, что деревенский воздух располагает ко сну.
Дерюгин. Это действительно, потому воздух легкий.
Худобаев. Ночь прекрасная; немного сыро, в левой ноге ощущаю ревматизм.
Дерюгин. Ничего, сударь, оделись вы тепло, впору ходить зимой так! А далеконько-таки вы изволите гулять! Версты, чай, две будет от дому.
Худобаев. Не заметил; задумался. (Садится на бревно.)
Дерюгин. Это так-с; за этой думой можно уйти далеко. У нас так-то мужичок есть, Панкратом зовут, случилось с ним летось, лошадь у него увели; вот и пошел он искать, да дорогой и задумайся, идет да и думает. Шел, шел так, да в чужую губернию и зашел. Ну, обыкновенно, за бродяжничество в остроге посидел там, сколько ему следует, да уж на третий месяц так-то по этапу и вернулся. И теперь смеются ему: «А что, Панкрат, лошадь нашел?» — Как шибко ругается за это, страсть!
Худобаев (про себя). Н-да, многое еще надо сообразить.
Дерюгин. Да что тут, сударь, соображать! Дело все на глазах. Надо решение какое-нибудь от вас.
Худобаев. И решимость есть, но меня несколько форма затрудняет: в какой форме?
Дерюгин. А ежели без формы, безо всякой пока сделать, ее на после отложить?
Худобаев. Нет, вы не знаете, о чем я думаю.
Дерюгин. Конечно, сударь, мы люди темные, вы нас простите! Мы брякаем так, от своего необразования. Я полагаю так, что это вы насчет то есть купчей крепости?
Худобаев. Ах, нет, совсем не то!
Дерюгин. А завтра надо нам, сударь, являться; уж то ли, другое надо барышне сказать.
Худобаев. Завтра… да… непременно завтра.
Дерюгин. А мне тоже что-то не послалось: лег это на сене… пес его знает, точно кусает что-то; встал и пошел; да вот, кстати, лес тут свой на реке посмотреть, цел ли. Купил у плотовщиков, а убрать не успел. Ну, и берет опаска. Народ у нас — выжига, свой же сосед не постыдится убрать, что плохо лежит. Спуститься, привязать хорошенько. (Скрывается.) Я тотчас-с, а там хоть и провожу вас.
Худобаев. Мне кажется… да… нет сомнения, ведь сама же намекнула: «Может быть, ваше счастье близко, здесь!» Какая милая женщина! Она теперь в сладком сне, с улыбкой на устах! Какая картина! (Напевает.)
На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит!
Дерюгин (показываясь). Прикрутил крепко! Вот как, барин песенки распевает! Слава богу, поправились!
Худобаев. Ночь очень хороша, невольно что-то чувствуешь!.. И притом… да… мне несравненно лучше, я очень бодр!
Дерюгин. Всякое дыхание радуется, к примеру! Такая погода стоит! И уборка у нас важная, что бог даст дальше! А как рыба плещется, нет, нет, да и ударит, ровно поленом! Что ее здесь, этой рыбищи! Вот кабы невод хороший, пудов пятьдесят зацепить можно.
Худобаев. Но все-таки я чувствую, что сыро; надо домой. (Идет.)
Дерюгин (следуя за ним). Да, уж поберегайтесь, сударь, а то опять бы не расклеиться!
Уходят. Слышен плеск весел, но лодки за берегом не видно. Удары весел замолкают. Входит на берег Ренева, за ней Рабачев.
Явление второе
Ренева, Рабачев.
Ренева. Фу!.. Хорошо!.. Хорошо ведь?
Рабачев. Хорошо!
Ренева. Вот теперь сядем здесь, поговорим, отдохнем. (Садится на бревно.) Вы не думайте, мы еще покатаемся! Вы не устали грести?
Рабачев. Нисколько не устал.
Ренева (оглядываясь). Где это мы? Я этого места что-то не помню. Мы не отсюда поплыли?
Рабачев. Нет. (Встает и указывает налево.) Вон ваша деревня; а поплыли мы вон — ниже, от моей усадьбы.
Ренева (встает, одной рукой опирается на плечо Рабачева, а другой показывает вдоль по реке). А вон это? Где это огонек светится?
Рабачев. Это у купца Горбина во флигеле, тут ваш покупщик Худобаев обитает на даче.
Ренева. Вот он где! Ха, ха, ха! Не спит! Что-то он делает? Верно, банки ставит. Чем-то он меня завтра утешит?.. А вот еще близко огонек. Вдруг мигнул и погас. Заметили?
Рабачев. Заметил.
Ренева. У кого это?
Рабачев. У Василькова в доме.
Ренева. Ах, так вот где Васильков живет! Миленькая эта Оля у него. Забежала ко мне раз, да и пропала. Теперь я осмотрелась и узнаю местность. (Указывая налево.) Там дальше, за рощей, кажется, Тиновка Залешина?
Рабачев. Да, там.
Ренева. Залешин!.. (Задумывается.) Когда-то и с ним проводили мы ночи в горячих беседах!.. Почивает он теперь после сытного ужина на душном пуховике! А бог весть, может быть, и хандрит!.. А ночь-то, ноченька! Да, хороша она; а всё не то, что там, далеко, под другими небесами!
Рабачев. Хорошо и здесь; особенно тому, кто не видал другого.
Ренева. Да; но здесь, когда хорошо, то все куда-то манит тебя — улетел бы; а там бывают такие минуты, что никуда уж не хочется. Впрочем, мне сегодня, вот сейчас, и здесь хорошо; так хорошо мне, как давно не было: и грустно, и сладко! И никуда не манит… Одного бы мне теперь…
Рабачев. Чего же?
Ренева. Чего? (Смотрит на Рабачева, решительно.) Чтоб вы любили меня!
Рабачев (с испугом). Зачем вам? Что вы хотите от меня? Ведь вы забавляетесь и больше ничего!
Ренева. Нет, в эту минуту я вас страстно люблю!
Рабачев. Что вы говорите! Это фантазия, минутное увлечение.
Ренева. Пускай минутное, но оно горячее, искреннее…
Рабачев. Завтра уедете, и все исчезнет!
Ренева. Завтра уеду, а сегодня хочу жить! Что хорошо, то всегда коротко!.. Ох!.. (Встает.) Поедем еще… вон туда! Что это там?
Рабачев. Остров.
Ренева. А что там сверкает?
Рабачев. Вода между ракитником; там всё заливы. А вон дальше белеет — это песок; это он от луны кажется белым.
Ренева (восторженно). Вода, ракитник, белый песок! Там русалки, — пусть они нас вместе защекочут. Я сама хочу быть русалкой! Едем!
Рабачев. Нет, я домой. Пустите меня, пора!
Ренева. Она ждет?
Рабачев. Ну да, ждет!
Ренева. Нет же, нет, не будет этого, не пущу. Я задушу вас! Видите, я плачу! (Рыдает.) Борис Борисыч, что со мной?.. (Убегает.)
Рабачев (хватаясь за грудь). Ах!.. А со мной-то что!.. (Следует за ней.)
Залешин выходит слева, сильно выпивши.
Явление третье
Залешин, потом Оля.
Залешин. А что?.. Не пошел? «Не буду у нее больше, не пойду!» Дудки, брат! Либо ты меня, либо сам себя обманывал!..
Справа выходит Оля, закутанная в платок, робко озираясь.
Кто идет?
Оля. Ах!.. Кто это?
Залешин. Я!.. Уж простите… Ну что ж, каков есть!.. А это вы, барышня! И знаю куда, и знаю к кому! Я все знаю!.. А вы не бойтесь меня, ничего, не скрывайтесь… И скажу вам, — не ходите, подождите, его нет; я сейчас был; он гуляет и, пожалуй, долго прогуляет!.. Гуляли и мы!
Оля, пошатнувшись, едва не падает. Он подхватывает ее под руки.
А это вот нехорошо. Стой, не шатайся! А вот мы сядем с вами здесь, это будет лучше.
Ведет, сажает ее на бревно и садится рядом.
Оля. Ох, ох! Как у меня голова что-то!
Залешин. Ничего, пройдет. Кто там где, а мы здесь. А ночь… она одна над всеми. И фонарик этот небесный, он сверху светит всем: и радостным, и печальным. Геката… да, Геката! Давайте поплачем, что ль, вместе!.. Иль посмеемся!.. Нет, смеяться лучше… Видали вы уродов-то? Не видали? Так смотрите! Вот он перед вами!.. Люди гуляют, а он бесится!.. Ничего до него не касается, посторонний он человек, а он ревнует. Вы только это поймите! Каков урод! А! Эко безобразие-то в людях бывает!
Оля (вскакивает). Постойте! Мне послышалось на реке…
Залешин (встает и смотрит на реку). Ни-ни, ничего нет. Игра воображения, милая барышня…
Оля (опускаясь). Дурно мне, дурно.
Залешин (садится). Ну, это ничего, это пройдет… Все войдет в свою колею!.. Пустяки! Вот завтра взойдет солнце, новый день настанет…
Оля. Солнце взойдет, день наступит, а если счастья-то уж нет, так на что день, на что это солнце? Не надо его.
Залешин. Ну, завтра и увидим, тогда и подумаем; потому утро вечера мудреней. (Встает.) Эка штука какая, скажу вам! Вот поди ж ты! Ведь вы мне на счастье попались, милая барышня… барышня милая. (Стучит в лоб.) Тут-то вот, на чердаке-то, у меня словно светлей стало! А то чисто одержимый; к чорту на кулички меня несет, вот куда!.. Так вот оно!.. Да, так!.. Коли, значит, слабый человек станет поднимать другого слабого, так берется у него тогда, невесть откуда, сила! Так!.. (Садится.) А вы милая, вы милая барышня. Вижу, вижу теперь, где я вас… я вас в церкви только и видал… Вы зачем в церковь? Молиться?
Оля. Да, молиться.
Залешин. Отлично! Возвестим печали своя! Я и забыл, когда я молился… а сейчас могу. За вас могу, а за себя… не умею.
Оля. Что это со мной, у меня как будто все окостенело внутри?
Залешин. Это… это нехорошо…
Оля. Вы никому не скажете, что видели меня?
Залешин. Я-то? Я-то, пустой человек, да буду про других рассказывать! Чудно! Я и с собой-то не разберусь, не соображу никак!
Оля. А то все равно, хоть всему свету расскажите!
Вдали раздается сторожевой церковный звон.
Ах! Это на погосте!
Залешин. Вот где покой-то, вот где спят-то крепко!
Оля. Послушайте!.. Вот что!.. Вот что я хотела у вас спросить…
Залешин. Спрашивайте.
Оля. Про смерть… как вы думаете, страшно умирать?
Залешин. Умирать-то?.. Хм!.. Я и сам вот на охоте про то же размышлял. Ничего, мне кажется, только бы покороче, поскорей чтобы!
Оля. Как это, живешь и вдруг — куда? Где человек очутится? Вот что страшно-то, что не знаешь!
Залешин. Материя темная для нас, смертных. Обидно то, что кто ушел-то туда, так не возвращается и не сказывает! Да что за разговор мы затеяли? Ведь не сейчас же мы в неизвестность!..
Оля. Нет, я так это. Ударил колокол, пришло в голову… Ах! (Закрывает лицо платком.)
Залешин. Да бог с вами, что это вы? Плакать, что ли? Ну, плачьте, пожалуй, — это лучше. То есть говорят, что будто лучше; а по-моему, что в слезах хорошего? А уж отчаиваться и вовсе не годится… в молодых летах. Мы… ну, мы дело другое. А у вас еще все впереди. Так горе-то как тучка, мимолетом, налетит и пройдет, опять разъяснится. Зачем серьезничать прежде времени!
Оля (вскакивая). Ах, не утешайте, не жалейте меня! Не хочу я!.. Как мне душно, душа рвется.
Залешин. Ну, не надо, не буду.
Оля. Не нужно верить никому, не нужно надеяться; меньше горя будет.
Залешин. То есть оно, пожалуй, с одной стороны…
Оля (подумав). Что мне в голову пришло! Ведь я напрасно плачу, я глупа. Погуляет, да и домой придет. Ведь прежде гулял же он до рассвета. Подожду, так и дождусь.
Залешин. Да, конечно, давно бы так.
Оля (помолчав). Скоро наша свадьба. Он завтра поедет к отцу… Ведь отец согласится?
Залешин. Еще бы!
Оля. Ну, сейчас и свадьба.
Залешин. И чудесно!
Оля. Он хочет новый дом выстроить, окнами на реку… Веселенький домик будет. Я и отца к себе перевезу. Мы будем смеяться, а старик ворчать на нас. Отец меня очень любит; какое он мне хорошенькое платье подарил к Троицыну дню! (Прислушивается.) Чу! Слышите теперь?
Залешин. Теперь слышу, плывет кто-то. (Подходит к берегу.)
Оля. Это они — он с ней!
Залешин. Может быть.
Оля (убегая в кусты). Они, они!
Залешин. Они… да!.. И близко уж!.. (Отходит.) Куда ж она убежала?.. А мне-то тут что делать, какую фигуру из себя изображать? Нет, уж коли стал дураком, так дурачься один на один с собой, про себя; а людей тешить своей глупостью… нет уж, зачем же!
Уходит. Входят Ренева и Рабачев.
Явление четвертое
Ренева и Рабачев.
Ренева. Ну что, милый Борис Борисыч, довольны ли вы прогулкой?
Рабачев. Да что говорить! Ваш теперь! Возьмите меня себе!
Ренева. Что ж, можно. (Садится на бревно.)
Рабачев. «Можно»! Нет, это не то слово, это не так. Непременно! Я вас не оставлю, теперь мы неразлучны. Я брошусь за вами, куда вам угодно. Я оставлю все, я буду учиться, я буду достоин вас. Я хочу видеть свет.
Ренева. Об этом завтра, милый Борис Борисыч. А теперь подите сядьте подле меня, я хочу поиграть вашими кудрями.
Рабачев. Нет, что за игра! Теперь уж мы неразлучны… говорите, неразлучны?
Ренева. Хорошо, хорошо; но до завтра мы все-таки расстанемся.
Рабачев. Нет. Вы лучше б уж меня не трогали; а то вы разбудили такую силу, от которой уж вам не уйти. Нам уж или жить вместе, или умирать вместе!
Ренева (с испугом). Как умирать? Зачем умирать?
Рабачев. Да так! Если вы не хотите быть моей навсегда, так смерть нас повенчает.
Ренева. Что вы говорите!
Рабачев. Да, схвачу вас сейчас, да вместе в воду!
Ренева (отступая). Вы с ума сошли?
Рабачев. Нет, так; так и будет.
Ренева. Кто-то идет. Вон народ! До завтра, до завтра! Не идите за мной! Вон народ! (Убегает.)
Рабачев (вслед ей). До завтра? Хорошо, я подожду до завтра, я перенесу эту разлуку; но и завтра я буду такой же, как теперь. (Садится на бревно.) Так вот она, любовь-то, вот страсть-то настоящая!
Опускает голову на руки. Оля выходит из лесу.
Явление пятое
Рабачев, Оля.
Рабачев (поднимая голову). Оля?
Оля. Я.
Рабачев. Пришла?
Оля. Да, ты велел; я ждала тебя долго, только уж теперь прощай!
Рабачев. Ты здесь была?
Оля. Здесь.
Рабачев. Видела?
Оля. Все видела.
Молчание.
Рабачев. Да говори же что-нибудь скорей, говори! Только не слезы.
Оля. Нет, слез не будет.
Рабачев. Ну! Ведь я жду! (С жаром.) Да проклинай же ты меня!
Оля. Нет, зачем! Дай тебе бог радости и счастья.
Рабачев. Да ну! А ты как? С тобой что будет?
Оля. Со мной-то? Да я еще не обдумала хорошенько. Да что и думать-то! Дело обыкновенное.
Рабачев. Что же, что же?
Оля. Я замуж пойду.
Рабачев. Не может быть!
Оля. Боря, после того, что я видела, что случилось Сейчас, все может быть.
Рабачев. За кого же ты пойдешь?
Оля. За кого отдадут, кто посватается.
Рабачев. Так, не любя, как же это?
Оля. Да какая любовь, Боря! Любви нет. Уж я как верила, что ты меня любишь; а где ж эта любовь? Отчего же мне нейти? Мне все равно теперь, мне нечего жалеть, нечего беречь, у меня ничего нет. Мне как-то легко, и как будто я веселая. Только эта легкость какая-то особенная: как будто все с меня свалилось, ничего у меня нет, ни горя, ни радости, ну, ничего — и души нет.
Рабачев (хватаясь за голову). Нет, Оля, плачь лучше! Пусть душа страдает, а так хуже.
Оля. Да ничего, ты не бойся! А как это пришлось странно: здесь, на этом берегу, мы в первый раз встретились с тобой и теперь тут же расстаемся навеки. Помнишь?
Рабачев. Помню.
Оля. Только тогда было утро, а теперь ночь: как короток наш день-то был, как скоро он прошел!
Рабачев. Ах! Да, прошел.
Слышен звон сторожевого колокола.
Оля. Чу! Слышишь, зовут меня? Пора мне.
Рабачев. Что ты говоришь, Оля? Опомнись!
Оля. Да, пора, пора. Прощай, жених мой ненаглядный! Прощай, Боря, голубчик, дорогой мой! (Бежит направо.)
Рабачев (идет за ней). Оля, Оля!
Оля (останавливается). Нет… ничего, ничего… не надо.
Удар колокола.
Слышишь? (Уходит.)
Рабачев. Прощай, Оля! Не так бы прощаться-то надо; что-то холодно это. Да что же делать-то, у нее души нет, и у меня отнята. Выпросил ли я у нее прощенье-то? Простила она меня, кажется! Золото, золото я теряю, — что-то найду! Пойду коротать скучную ночь до веселого утра!
Уходит налево. Справа выходит Дерюгин.
Явление шестое
Дерюгин один.
Дерюгин (прислушиваясь). Ишь ты, как плещет, ишь, как бултыхнулась! (Подходит к берегу.) С нами крестная сила! Уж не водяной ли шутит? Ну, а коли рыба, так уж рыбища редкостная. Завтра же утром скомандую своим парням в этом самом месте неводом закинуть!