ЛИЦА:
Пикарцев.
Евлампий.
Федосья Ивановна.
Пелагея Климовна.
Наташа.
Медынов.
Семен Стойкин.
Декорация: площадка с редкими деревьями, отделяющая усадьбу Пикарцевых от постоялого двора Федосьи Ивановны, угол которого виден направо. На авансцене, направо, два ореховых куста; между ними столик и скамья.
I
Пелагея Климовна (выходит в раздумье).
Пелагея Климовна. Вот вы, други мои, какие делишки завели… славно! На-ко, не наглядятся друг на друга! Нет, это дело надо прикончить поскорей.
Показывается Пикарцев.
II
Пелагея Климовна и Пикарцев, потом Евлампий.
Пелагея Климовна. Всеволод Петрович, батюшка, а я только что к вам хотела итти. Защитите!
Пикарцев. От кого это, матушка? Грудью стану, лишь бы только не против благоверной. Там уж я пас.
Пелагея Климовна. Племянник ваш сокрушает, — совсем скружил дочку у меня.
Пикарцев. Те-те-те, ну, так, ну, так.
Пелагея Климовна. Посудите сами, разве из этого что хорошее может выйти?
Пикарцев. Ну да… хорошего не выйдет… хе-хе-хе, не выйдет. Вот нынче какой народ-то стал. Это не то, что мы. Мы тоже, бывало, срывали цветы удовольствия, да только там, где можно, где запрету нет; а нельзя, ну и мимо. Разок, другой чмокнешь где-нибудь в укромном местечке… на память — и отойдешь. Мы совесть знали, а теперь разбору нет, теперь подряд…
Пелагея Климовна. Верно, верно. Креста на людях не стало. Так как же, батюшка?
Пикарцев. Насчет племянника-то? Пристыжу, пристыжу.
Пелагея Климовна. Что его стыдить. Это ему как с гуся вода.
Пикарцев. Ну, тогда другие меры найдем, смирим! Ведь это для вас, а чего я для вас не сделаю! Господи, господи, смотрю я на вас, та ли это щечка, которую я когда-то чмокнул?
Пелагея Климовна. Да, батюшка, время большое дело. Вот и я смотрю на вас, да думаю, та ли это щечка, по которой я когда-то… (Делает удар.)
Пикарцев. Да… да… помню, помню… Ох, вы!
Пелагея Климовна. Ну, уж тоже и вы! Да на вас и теперь еще угомону нет. Ишь глазами-то так и раскидывает!
Пикарцев. Мои глаза про душу говорят. Молоденькая она у меня!
Пелагея Климовна. Вижу, ох, вижу! Ну, так как же, батюшка, думаете вы об этом деле? Вот если б вы тетеньке сказали.
Пикарцев. Ну уж нет. Я ж буду виноват. Я у ней всегда виноват.
Пелагея Климовна. Батюшка, по старой памяти, сделайте вы для меня такую милость, объясните вы ей все, да чтоб и потатчицу-бабушку приструнила хорошенько, потому совсем отбила от меня дочку. Я со строгостью, а она заступаться. Вот своевольницу и вырастила. Все по лесам, да все прогулки… да разговоры… совсем с толку сбил он девку.
Пикарцев. Гм, как бы это устроить? Если я начну говорить — испорчу только; а ступайте-ка вы сами, да этак, в слезы… А тут и я подвернусь. Что-нибудь и выйдет. Уж пусть же страдаю за вас. А ведь вы еще и теперь ничего… в аппетите.
Пелагея Климовна. Да будет вам. Ах, проказник!
Пикарцев. Нет, право! Вы еще… того… так что я и опять не прочь… (Приближается.)
Пелагея Климовна. А вон, смотрите-ка, племянник идет.
Пикарцев. Ах, чорт его возьми! Ну-с, я уйду, но только вы от меня не уйдете… Вспомним старину… и помолодеем, может быть, хе-хе-хе. (Уходит.)
Пелагея Климовна (вслед). Ну, еще бы. Самое время! Ах, старый шут! А вот и молодой!
Показывается Евлампий.
Ишь, порхает, ишь, порхает! А ведь неспросту. Здравствуйте, Евлампий Михайлович. Прогуляться вышли?
Евлампий. Да, пройтись немножко.
Пелагея Климовна. Хорошее дело. Одному-то, чай, скучно?
Евлампий. Да… конечно… А впрочем, все равно.
Пелагея Климовна. Погуляйте, погуляйте, что ж, дело молодое! А нам вот не до прогулок. (Уходит.)
III
Евлампий (один), потом Семен.
Евлампий. Однако ее не видно. Обещала притти — и нет. Это довольно неприятно. Не мешало бы ей быть поаккуратней. Дожидаться здесь неудобно. Погуляю тут неподалеку.
Идет. Навстречу ему Семен с гармошкой в руках, играет и поет:
Парень речку перешел, свою любушку нашел.
Семен. Здравствуйте, барин. Евлампий (нехотя). Здравствуй.
Семен. Здравствуй! Что, барин, больно губы-то оттопырил? Я тебе учтиво, а ты фыркаешь?
Евлампий окидывает его взглядом и молча уходит.
Таращь, таращь бельмы-то! Не испугаешь, я не из пугливых. Эхма! (Играет и поет.)
Парень речку перешел, свою любушку нашел.
Входит Федосья Ивановна.
IV
Федосья Ивановна и Семен.
Федосья Ивановна. Что ты, беспутный, делаешь? Посмотри на себя.
Семен. А мне только и делов осталось, что фантазию свою успокаивать.
Федосья Ивановна. Глупый ты, глупый! разве этим поправишь? Не пришлось, ну и оставь, забудь.
Семен. Матушка, Федосья Ивановна, нешто скоро забудешь? Ни вовек. А я вот зелено стекло к губам, а фортепьян в руки — шлифуй, да и полно. Вот так-то как-нибудь, может, и ушибу себя! (Наигрывает).
Федосья Ивановна. Цыц ты! Надо бы тебя за волосы.
Семен. За волосы-то? Это было. И неоднократно. Видите, лезут? (Показывает.) Родительская ласка. А я говорю: клочь! Клочь, говорю! Дураком пустил по свету — и дошибай. Меня бы в науку да в полировку, а он за стойку. Теперь, стало быть, и выходит, на что я Наталье Михайловне? Она вон манерная, а я дурак. Ну, значит, облизнись, да и зуди. Эх, ты! Ходи изба, ходи печь, чтоб хозяйке негде лечь…
Входит Наташа.
V
Те же и Наташа.
Наташа. Бабушка, что это у нас за срам? Подумают, кабак.
Семен. Извините. А насчет непристойностей мы нисколько.
Наташа. Чего еще хуже. Бабушка, прикажите ему уйти. Придет кто-нибудь, ведь совестно.
Семен. Эх, Наталья Михайловна, а вы пожалейте. Тепериче по моей склонности к вам — ходи да поглядывай, где омут поглубже.
Наташа. Какое мне до этого дело. Вам сказано все. Бабушка, прикажите ему уйти.
Семен. Наталья Михайловна! За что гоните? Вы во мне один только изъян видите, а не душу. А душа-то почище, чем у прочих, и даже много превосходней.
Федосья Ивановна. Уйди, Сеня, уйди.
Семен. Уж одно дело. У меня тепериче подперло В горле, ровно ком стоит, — так-то любо от этих самых слов. А выходит, это малодушество. Надо вот как: это вот самое прочь (утирает слезы) — и шлифуй! Эх ты, травка, муравка моя! (Идет к дверям, наигрывая.) Зуди, знай! (Уходит.)
VI
Федосья Ивановна и Наташа.
Наташа. Бабушка, что вы нахмурились? Недовольны вы моим обращением с Семеном?
Федосья Ивановна. Всем я недовольна, голубка ты моя. Тяжело жить. Та ли я стала? Гордая я была. Муж был крутой человек, а при мне громко разговаривать не смел. Князья, графы ни к кому помимо меня заезжать не хотели на двор да с собой рядом саживали чай пить. Значит, стоила чего-нибудь. А теперь куда все пошло? Смотрю — и глазам не верю. Дом пустеет, порядка не стало, над советом моим смеются. Немила жизнь! Только ты, моя радость, и дорога мне. О тебе одной ноченьки напролет думаю, чтоб жила в счастье да со мной не расставалась. Вот и думала Семена во двор взять. А теперь и сама вижу, не пара ты ему, а кто тебе под пару — не пойдет к нам. Ну вот и горюю: неужели ж тебе в люди итти иль за немилого замуж отдать? Уж лучше мне закрыть глаза, чем дождаться этого.
Наташа. Бабушка! Не тоскуйте. Бог даст, все устроится, и может быть… скоро… скоро…
Федосья Ивановна. Утешаешь меня? Или… говори же, если есть что. Не скрой от меня, любушка моя.
Наташа (опустив голову). Я еще не знаю… Бабушка! Я не могу сказать. Может быть, это одни мечты мои… может быть, это одни надежды… Я надеюсь… я жду… а будет ли… Да, бабушка! Отчего ж не быть? Разве я не стою счастья?
Федосья Ивановна. Скажи же, Наташа, хоть словечко, на что ты надеешься?
Наташа (закрыв лицо руками). Нет, бабушка, нет! У меня так сладко на душе, так сладко, а слов нет.
Федосья Ивановна. Наташа, понять-то я поняла. Что ж… дело девичье… обыкновенное. Только меня сомнение берет.
Наташа. Какое?
Федосья Ивановна. Ответу да привету душа твоя ищет, да найдет ли?
Наташа (молча смотрит на нее и потом тихо). Найдет!
Федосья Ивановна. Ну, давай тебе бог! О-ох, молодость, молодость! У всех ты одна.
Уходит. Входит Евлампий.
VII
Евлампий и Наташа.
Евлампий. А, наконец-то. Уж я в другой раз прихожу. Не грешно заставлять дожидаться? Да что с вами? Вы не рады, что я пришел?
Наташа. О нет, нет! Очень, очень рада.
Евлампий. Не вижу. Не заметно что-то.
Наташа. Ах, я немного расстроена.
Евлампий (садясь). Понимаю. Домашние дрязги. Кошка съела молоко, собака утащила хлеб… ха-ха-ха.
Наташа (с горечью улыбаясь). Ну да, ну да, что ж еще может быть у нас.
Евлампий. Нет, уж вы хоть при мне-то позабудьте, пожалуйста, как поют петухи, кудахтают куры.
Наташа. Ах, да не то, совсем не то. Ваши слова не выходят у меня из головы. И прежде мне было тяжело, а теперь я, право, не знаю, куда мне деться.
Евлампий. И прекрасно. Это большой шаг вперед. Можно надеяться, что скоро это стоячее болото вам окончательно опротивеет, и вы броситесь из него без оглядки.
Наташа. Да куда, куда броситься-то?
Евлампий. Туда, где люди дело делают и живут по-человечески.
Наташа. Ах, опять только намеки! Я не так хорошо образована, как вы, я не могу ясно понимать ваших слов, и это меня мучает, я ведь страдаю. Пожалейте меня! Скажите мне прямо, куда я должна итти и что делать!
Евлампий. Ишь чего вы захотели! Согласитесь сами, нельзя же о таких вещах разговаривать так, для провождения времени. Я могу говорить с вами серьезно, когда увижу в вас твердую и непоколебимую решимость. Иначе это выйдет профанация; болтать о серьезных делах я считаю непростительным малодушием.
Наташа. Моей решимости вам недолго дожидаться… Придется вам за меня богу отвечать… Вот что сделали со мной ваши разговоры!
Евлампий. А ваши разговоры, знаете, что со мной сделали?
Наташа. Что же? Надоели вам?
Евлампий. Нет. Я полюбил вас.
Наташа (с испугом). Ах!
Евлампий. Чего вы испугались? Это нисколько не мешает делу. Эта любовь заставляет меня принимать в вас гораздо более участия, чем я ожидал, эта любовь заставит меня разделить все ваши стремления… мы пойдем рука об руку. Что же тут страшного? Скажите мне, а вы-то?.. Неужели вы совсем равнодушны, неужели ваше сердце совершенно холодно ко мне?
Наташа. Нет… я давно думаю о вас.
Евлампий. Только думаете?
Наташа. Нет… Я вам благодарна… вы все для меня.
Евлампий. Говори, говори, Наташа! Дай волю своему чувству!
Наташа (робко). Я люблю вас.
Евлампий. Ну, конечно, я так и ожидал. Я ведь зорок; я видел, что у тебя под тихой, спокойной внешностью таится горячее сердце, которое ждет только первой искры, чтобы вспыхнуть. (Хочет обнять Наташу.)
Наташа (освобождаясь). Нет, позвольте… Я люблю вас, но…
Евлампий. Холодно, Наташа, холодно.
Наташа (страстно). Я люблю тебя, очень люблю… Я решилась, я пойду за тобой, куда хочешь… Только не мучь меня, скажи мне яснее все, все…
Евлампий. Наташа, помилосердствуй! У меня в душе огонь, на языке слова ласки и любви, а ты о деле. Успеешь, успеешь… Дай пройти первым порывам страсти. (Обнимает Наташу.)
Наташа (освобождаясь). Вот, кажется, подъехал Медынов. Он сейчас сюда придет.
Евлампий. Ты приходи сюда ужо вечером.
Наташа. Приду, приду.
Евлампий. Так до свидания, милая моя Наташа! (Хочет поцеловать ее.)
Наташа. Ах, нет, что ты! Нет, не надо.
Евлампий. Ну, вот уж и капризы, сейчас и капризы. Хороша любовь!
Наташа. Да нет… я такая робкая… Я люблю, люблю. Ну, вот тебе! (Целует Евлампия и отбегает.) А ты правду говорил, — жизнь хороша. (Уходит.)
Евлампий. Как женщины-то однообразны при всем своем разнообразии.
Входит Медынов.
VIII
Евлампий и Медынов.
Медынов. Здравствуйте. Кажется, Евлампий Михайлович?
Евлампий. Непременно.
Медынов. Гулять изволите?
Евлампий. Как видите.
Медынов. Странно довольно; люди по полям и рощам гуляют, а вы по задворкам.
Евлампий. Ничего нет странного. Это мой вкус.
Медынов. Конечно. Мы живем в глуши, пням молимся, где же нам понимать ваши столичные вкусы? Давно я искал случая переговорить с вами.
Евлампий. Что ж к нам не жалуете? У тетушки в деревне всем двери открыты.
Медынов. Да не охота итти к вашей тетушке. Больно уж там на нашего брата смотрят свысока. А я этого терпеть не могу, когда люди, не имея никакого права, высоко нос держат. А вот здесь встретился с вами, ну и кстати. Не побрезгуете побеседовать?
Евлампий. Мне бы некогда, ну а впрочем… что вам угодно?
Медынов. Надолго вы к нам изволили пожаловать?
Евлампий. Я погостить приехал.
Медынов. Стало быть, на отдых?
Евлампий. На какой отдых? От чего мне отдыхать?
Медынов. Ну как от чего? Ведь делаете же вы что-нибудь? Ведь, поди, где-нибудь в канцелярии, в уголку, перушко в руках держите?
Евлампий. Знаете, я вам откровенно скажу, меня удивляет эта манера провинциалов вмешиваться… в чужие дела.
Медынов. Уж с тем возьмите! Мы по-деревенски, попросту. Да и отчего не спросить? Какая в этом обида?
Евлампий. Я ничего не делаю, то есть не работаю, я не поденщик, не мастеровой, я просто живу. Живу в столице, приезжаю пожить и в деревню.
Медынов. И не скучаете?
Евлампий. И не скучаю.
Медынов. Удивительно.
Евлампий. Что?
Медынов. Ничего не делаете и не скучаете.
Наташа показывается из своего дома; с другой стороны Семен.
Это способность, хоть и не очень дорогая, а все-таки довольно редкая.
Евлампий. О занятиях и образе жизни просвещенных людей я говорить с вами, извините, считаю лишним. Не понятно это для вас. Вы, кажется, только одно дело, одно занятие признаете: землю копать да гряды полоть.
Медынов. А чем же дурно это занятие? Уж все-таки лучше и честнее, чем деревенских девок с толку сбивать.
Евлампий. Что за тон! Какое вы имеете право мне это говорить?
Медынов. Будто все по праву делается. Я так, без права. Вы вот по какому праву глазами меня измеряете? Вы испугать, что ли, меня хотите, или стыд свой маскируете? Кабы вы не по праву, а по совести действовали, так бы и стыдиться было нечего.
Евлампий. Знаете, ваши рассуждения могут доставить удовольствие и позабавить.
Медынов. Ну, так и забавляйтесь скорей; дальше уж, пожалуй, не так забавно для вас будет.
Евлампий. Вас подослал кто-нибудь ко мне с этими разговорами?
Медынов. Что меня подсылать! Я и сам знаю, что хорошо, что дурно. А лучше вы уйдите от греха! Стыдно это и не благородно!
Евлампий. Чувствительно благодарен за совет.
Медынов. Это не совет.
Евлампий. А что же?
Медынов. Первое предостережение.
Евлампий. Так и будем знать. Наталье Михайловне мое почтение. (Уходит.)
IX
Наташа, Медынов и Семен.
Семен. Оглоблей его хорошенько да ноги переломать, так дело-то короче будет.
Наташа (подходя в сильном волнении, но стараясь быть сдержанной). Позвольте! Кто же просил вас… наблюдать за мной?
Медынов. Что вы, что вы! У вас, кажется, слезы на глазах?
Наташа. Да, от стыда! Как вам не совестно, как вам не совестно! Что вам нужно? Вам уж сказано, что не надо мне вашего участия. А вы все-таки не оставляете меня в покое и обижаете людей, которые гораздо лучше вас и которых вы не понимаете.
Медынов. Вот как. Кого же я не понимаю?
Наташа. Евлампия Михайловича.
Медынов. Понимать его нетрудно; он так пуст, что насквозь видно.
Наташа. Вы не пусты! Что в вас особенного? Вы только представляете из себя проповедника… Да не обманете никого, всякий видит, что вы человек отсталый.
Медынов. Отсталый? Я-то? От чего же это я отстал? Разве кто-нибудь бежит уж очень шибко… Так ведь за всяким не угоняешься.
Наташа. Уж, конечно, вам не угоняться! Оттого вы и злы, оттого вы и браните людей, которые умнее вас. Это зависть!.. Завидовать нехорошо, стыдно… гадко!..
Медынов. Так, так, отлично! Бранитесь, бранитесь! Только как вам будет совестно после, и уж вот как вы за эти слова будете у меня прощенья просить.
Наташа. Я? У вас? Да я и не увижу вас больше никогда.
Медынов. Вот так штука! Как же это так?
Наташа. Очень просто. Да я и не желаю вас видеть… Вы стали невыносимы для меня! Вы меня преследуете! Вы навязываетесь мне со своей опекой! Вы не даете мне жить! Я ненавижу вас! Я не могу видеть вас! Я… я… я сама не знаю, что мне делать! Оставьте меня! Оставьте! (Уходит.)
Семен. Не выгорает наше дело. Гармонию, барин, заведи себе, вот как я, и шлифуй.
Медынов. Да я было и то гармонию завел, да расстроилась она у меня; не знаю, Сеня, придется ли и настроить!