ЛИЦА:
Бабаев.
Жмигулина.
Татьяна Даниловна, замужняя сестра ее, по муже Краснова.
Архип, слепой старик, дед Краснова.
Афоня, болезненный мальчик, лет восьмнадцати, брат Краснова.
Берег; с одной стороны ворота и забор, с другой угол сарая; за рекой сельский вид; закат солнца.
Явление первое
Архип и Афоня (входят).
Афоня. Дедушка, отдохнем здесь немножко! Недужится мне. Садись вот на скамеечку!
Архип. Сядем, Афоня, сядем. Плохи мы с тобой; меня старость, а тебя хворость одолела.
Афоня. Я не хвораю, а я такой зародился. Я, дедушка, не жилец на белом свете.
Архип. Не слушай ты бабьего разговору! Никто не знает, какой ему предел положòн.
Афоня. Что мне бабы! Я сам знаю, что я не жилец. Меня на еду не тянет. Другой, поработавши, сколько съест! Много, много съест, и все ему хочется. Вон брат Лёв, когда устанет, ему только подавай. А по мне хоть и вовсе не есть; ничего душа не принимает. Корочку погложу, и сыт.
Архип. Это к росту бывает.
Афоня. Нет, не к росту. Куда мне еще расти, с чего! Я и так велик по годам. А это значит: мне не жить. Ты, дедушка, возьми то: живой человек о живом и думает, а у меня ни к чему охоты нет. Другой одёжу любит хорошую, а мне все одно, какой ни попадись зипунишко, было бы только тепло. Вот ребята теперь, так у всякого своя охота есть: кто рыбу ловит, кто что; в разные игры играют, песни поют, а меня ничто не манит. В те поры, когда людям весело, мне тошней бывает, меня тоска пуще за сердце сосет.
Архип. Так в тебя бог вложил. От младости ты не возлюбил мира сего суетного. У других малодушество-то с летами проходит, когда беды да напасти, Афоня, изомнут да в муку изотрут человека; а ты вот, не живя, еще ни горя, ни радости не видавши, как старик рассуждаешь. Ну и благодари бога, что он так умудрил тебя. Мир тебя не прельщает, соблазну ты не знаешь и греха, значит, на тебе меньше. Вот тебе какое счастье! А ты вот меня послушай! Я, Афоня, соблазн знал, да и не всегда от него отворачивался, а чаще того случалось, что своей охотой шел на соблазн. Тебе вот все равно, ты говоришь; для тебя никакой утехи на свете нет, а мне божий мир хорош и красен был: все тебя манило, все тебя прельщало. Несытое око да вольная воля велят тебе всю сладость мирскую изведать. А в миру-то, Афоня, добро со злом рядом живет, об руку ходит. Ну и нагрешишь грехов-то больше песка морского. Хорошо вот бог привел до покаяния дожить, не во грехах застал. Каешься, сокрушаешься, на милосердие надеешься, а тебе не в чем будет каяться: ты у нас, Афоня, божий человек.
Афоня. Нет, дедушка, нет, не говори ты этого! Какой я божий человек! Я видал божьих людей: они добрые, зла не помнят; их бранят, дразнят, а они смеются. А я, дедушка, сердцем крут: вот как брат же; только брат отходчив, а я нет; я, дедушка, злой!
Архип. Да на кого тебе, дитятко, сердце иметь? Кто тебя обижает?
Афоня. Меня-то не обижают, а у меня за всех сердце болит: за тебя, за брата, за всех.
Архип. Что ж тебе об нас болезновать! Мы, кажись, живем безобидно.
Афоня. Мы и жили безобидно, пока брат холостой был. Дедушка, за что брат так очень жену любит?
Архип. Как же ему не любить ее? Зачем же он и женился? Ты бы радоваться должен, что брат жену любит. Экой ты глупый человек!
Афоня. Нет, я дело говорю. Прежде меня брат больше любил и тебя больше любил.
Архип. Ты, стало быть, ненавистник! Стало быть, ты завидуешь.
Афоня. Нет, не завидую. Брат нешто слеп? Так ли она его любит, как он ее? Стоит ли она его? Зачем же он перед ними рабствует? Мне обидно, что он рабствует. Хуже, что ли, он их с сестрой? Жену-то в дом приводят работницу, а она сидит сложа руки. Брат один работает да ухаживает за ними. Мне его жаль.
Архип. Тебе что за дело? Его охота. Он работает, тебя не заставляет. Мы с тобой сыты по его ж милости.
Афоня. Нешто я не знаю. Ты мне, дедушка, вот что скажи: лучше они брата или нет?
Архип. Лучше не лучше, а они другого роду!
Афоня. Так что ж что другого роду! Стало быть, брат должен работать на них, кормить их, одевать, а они будут важничать. Лучше брата на свете человека нет, а его сделали работником.
Архип. Почем ты знаешь; может, брат сам не хочет, чтоб она работала.
Афоня. А коль не работает, так и не величайся! Вышла замуж за мещанина — такая же мещанка стала, как и мы. Что ж, мы проклятые, что ли, какие, прости господи! У нас тоже и общество есть, и подати платим, и повинности всякие несем. Брат потом да горбом деньги-то достает да в общество несет. Сидела бы дома в девках, да и барствовала, а вышла замуж, так знай, что один в доме большой — хозяин. Я ведь, дедушка, все вижу, все слышу; меня они, бесстыжие, не берегутся. Брат ей платки да платья шелковые дарит, а они с сестрой промеж себя смеются, дураком его называют. Я все слышу, все горько мне, дедушка, горько! Стал я брату говорить, он меня же изругал.
Молчание.
Вот я, дедушка, никак уснуть не могу; что я днем-то вижу, все это мне и лезет в глаза, засосет у меня сердце, и всю-то ночь я плачу. Какой я жилец! Мне теперь с здоровьем-то и поправиться нельзя. Уж очень у меня сердце горячо! Скорей бы меня бог прибрал, чтобы мне меньше мучиться.
Архип. Полно грешить-то! Тебе жить да жить! Мне вот, Афоня, уж вовсе жить незачем, а я все живу. Бог-то знает, что делает. Что я за человек стал! Красного солнышка, ясного месяца я не вижу, зеленых лугов тоже, студеной водицы и всей твари божьей тоже не увижу никогда. А больней мне всего, что не вижу я светлого лица человеческого.
Афоня. Тебе, дедушка, жаль, что ты не видишь ничего; а мне так надоело это все; не мило мне ничто.
Архип. Оттого тебе и не мило, что ты сердцем непокоен. А ты гляди чаще да больше на божий мир, а на людей-то меньше смотри; вот тебя на сердце и легче станет. И ночи будешь спать, и сны тебе хорошие будут сниться. Где мы теперь сидим, Афоня?
Афоня. На берегу, дедушка, подле Зайчихи.
Архип. А мост у нас направо?
Афоня. Направо, дедушка.
Архип. А солнышко теперь налево?
Афоня. Налево, дедушка; совсем садится.
Архип. В тучку?
Афоня. Нет, чисто. Заря таково ярко горит, должно к вёдру.
Архип. То-то, то-то, я сам чую, воздух такой легкий, ветерок свеженький; так бы и не ушел. Красен, Афоня, красен божий мир! Вот теперь роса будет падать, от всякого цвету дух пойдет; а там и звездочки зажгутся; а над звездами, Афоня, наш творец милосердный. Кабы мы получше помнили, что он милосерд, сами были бы милосерднее!
Афоня. Я, дедушка, буду стараться укротить свое сердце.
Входит Бабаев.
Пойдем, дедушка! Какой-то чужой барин тут ходит; еще, пожалуй, станет смеяться над нашими речами.
Архип (встает и идет за Афоней). Величит душа моя господа.
Уходят.
Явление второе
Бабаев (один).
Бабаев. Когда ждешь чего-нибудь приятного, как время долго тянется! Нарочно сделал большой обход, чтобы не рано прийти сюда, а все-таки пришел прежде них. Ужасно не люблю дожидаться! Что за глупое положение! А женщины вообще любят помучить — это в их характере; им очень нравится, когда их ждут. Конечно, это к Тане не относится: она, я думаю, рада-радехонька, что я приехал; я говорю про женщин нам равных. Я думаю, они мучат для того… как бы это сказать… а мысль совершенно оригинальная… для того, чтобы вперед вознаградить себя за те права, которые они потом теряют. Вот что значит быть среди хорошего ландшафта, так сказать наедине с природой! Какие прекрасные мысли приходят в голову! Если эту мысль развить, конечно на досуге, в деревне, может выйти миленькая повесть или даже комедия вроде Альфред Мюссе. Только ведь у нас не сыграют. Такие вещи нужно играть тонко, очень тонко; тут главное — букет. Кажется, кто-то идет. Не они ли? Как-то мы встретимся? Два года разлуки много значит.
Входят Краснова и Жмигулина.
Явление третье
Бабаев, Краснова и Жмигулина.
Краснова (подавая руку Бабаеву). Здравствуйте, Валентин Павлыч! Я так обрадовалась, когда сестра мне сказала, что вы приехали.
Бабаев. Значит, вы меня еще не забыли?
Краснова. Еще бы! Мы очень часто, даже очень часто с сестрой вспоминаем про вас. А вы так нас забыли, она мне сказывала.
Бабаев. Ну, нет, я вас не забыл. Есть отношения, душенька Татьяна Даниловна, которые не скоро забываются. Наше знакомство с вами было в этом роде. Не правда ли?
Краснова (потупясь). Да-с.
Бабаев. Уверяю вас, что, как только вырвался из Петербурга в деревню, я постоянно искал случая побывать в городе и непременно найти вас.
Жмигулина. И до сих пор не находили такого случая? Скажите пожалуйста!
Бабаев. Уверяю вас.
Жмигулина. Так вам и поверили! Ты, Таня, не верь кавалерам, они завсегда обманывают.
Бабаев. Вы-то за что на меня?
Жмигулина. Это не к одним вам, а и ко всем прочим кавалерам относится.
Краснова. Вы долго здесь пробудете?
Бабаев. Долго ли пробуду-то? Я сначала думал, что это будет зависеть от приказных, у которых мое дело; а теперь вижу, что это зависит от вас, душа моя Татьяна Даниловна.
Краснова. Уж это слишком много чести для меня. Нет, в самом деле, денька три-четыре пробудете?
Бабаев. Дело мое обещали кончить через три дня; но я, пожалуй, остался бы и еще дня на три или четыре, если вы этого хотите.
Краснова. Разумеется, хочу.
Бабаев. Только вот что, душенька Татьяна Даниловна! У вас в городе тоска страшная. Я останусь, но с тем условием, чтобы видеться с вами как можно чаще.
Краснова. Что ж, это очень просто. Приходите к нам. Вот завтра чай кушать милости просим!
Бабаев. Да, но ведь к вам часто нельзя же, пойдут сплетни да разговоры, и притом же ваш муж…
Краснова. Какое же ему дело? Вы мой знакомый, вы ко мне придете, а не к нему.
Жмигулина. Потом мы с своей стороны тоже учтивость соблюдем, отплатим вам визит. И, между прочим, мы часто бываем у хозяйки вашей; следовательно, если наше свидание для вас интересно, вы можете туда приходить.
Бабаев (отходит с Красновой в сторону). Вы не скучаете замужем?
Краснова (помолчав). Не знаю, как вам сказать.
Бабаев. Вы, душенька Татьяна Даниловна, будьте откровенны! Вы знаете, как мы были всегда расположены к вам.
Краснова. Для чего же мне быть с вами откровенной? Какая может быть из этого польза? Ведь уж теперь поправить нельзя.
Бабаев. Если нельзя совсем поправить, так можно, душенька Татьяна Даниловна, хоть на время усладить свое существование, чтобы не совсем заглохнуть в этой пошлой жизни.
Краснова. На время! А потом еще тяжеле будет.
Бабаев. Знаете что? Я хочу совсем переехать в деревню; тогда мы будем жить недалеко друг от друга. Я готов даже в город переехать, только бы вы…
Краснова (отворачиваясь). Не говорите мне, пожалуйста, таких слов! Я даже, Валентин Павлыч, никак не ожидала этого слышать от вас.
Жмигулина (Бабаеву). Вы там что-то уж очень! Я ведь все слышу.
Бабаев. Лукерья Даниловна, кажется, кто-то идет. Сделайте одолжение, посмотрите там на берегу: мне не хотелось бы, чтобы нас здесь видели вместе.
Жмигулина. Ох вы! Тонкий кавалер! (Отходит.)
Краснова. Так вы, Валентин Павлыч, придете к нам завтра чай кушать?
Бабаев. Право, не знаю, может быть.
Краснова. Нет, непременно приходите!
Молчание.
Ну, как же мне вас просить? (Берет Бабаева за руку.) Ну, голубчик! Ну, ангельчик!
Бабаев. Однако вы, Татьяна Даниловна, переменились.
Краснова. Я переменилась? Ей-богу, нет! Нисколько. Что вы меня обижаете!
Бабаев. Помните, в Заветном, Татьяна Даниловна?
Краснова. Что же такое? Я все помню.
Бабаев. Помните сад? Помните липовую аллею? Помните, как мы после ужина, когда маменька уснет, на террасе сиживали? А помните тоненькую ленточку?
Краснова (тихо). Какую?
Бабаев. Которой вы мне руки связывали.
Краснова (конфузясь). Ну, что ж из этого? Ну, я все помню, все.
Бабаев. А то же, что вы, душа моя, теперь совсем не то, что прежде: вы так холодно меня встретили.
Краснова. Ах, Валентин Павлыч! Я тогда была девушка, могла любить кого хочу, а теперь я замужем. Вы только подумайте.
Бабаев. Ну да, конечно. Но все-таки я не могу никак представить себе, чтобы ты принадлежала другому. Я, ну вот что хочешь со мной делай, едва удерживаюсь, чтоб не назвать тебя по-прежнему Таней.
Краснова. Зачем же удерживаться? Называйте!
Бабаев. Да что ж толку, душа моя! Ведь уж вы меня не любите!
Краснова. Да кто это вам сказал! Я вас люблю точно так же, да еще и больше прежнего.
Бабаев (нагибаясь к ней). Неужели, Танечка, это правда?
Краснова (целует его). Ну вот вам в доказательство! Теперь вы мне верите? Только, голубчик Валентин Павлыч, если вы не хотите моего несчастия на всю мою жизнь, чтобы нам так и любить друг друга, как мы теперь любим, чтоб вы ничего больше и не думали. А то лучше бог с вами, от греха подальше.
Бабаев. Да уж будь покойна, душенька, будь покойна!
Краснова. Нет, вы побожитесь! Да хорошенько побожитесь, чтоб уж я вас не боялась.
Бабаев. Какая ты глупенькая!
Краснова. Ну да, глупенькая, как бы не так! Если послушать, что старые-то люди говорят, так я и то грех большой делаю. По старому-то закону я, кроме мужа, не должна никого любить. Только что, так как я его любить не могу, а вас и допрежде того любила, и сердца мне своего не преодолеть, так уж я… Только сохрани вас господи!.. и уж я ни под каким видом… потому что я хочу в законе жить.
Бабаев. Да успокойся!
Краснова. Так-то, милый Валентин Павлыч. Значит, между нами будет теперь самая приятная любовь: ни от бога не грех, ни от людей не стыдно.
Бабаев. Да, да, уж чего ж лучше!
Краснова. Вот я вас поцелую за это, что вы такой умный! (Целует его.) Ну, так вы придете к нам завтра, этак в вечерни?
Бабаев. А потом ты ко мне?
Краснова. Непременно приходите! А потом мы к вам; уж я теперь вас не боюсь.
Бабаев. Какая ты красавица! Ты еще лучше стала, чем прежде.
Краснова. Ну, это пущай так при мне и останется! Прощайте! Луша, пойдем!
Жмигулина (подходя). До свидания! Покойной ночи, приятного сна! Розы рвать, жасмины поливать! (Уходя.) Только какой вы! Ой, ой, ой! Ну уж молодец, нечего сказать! Я только смотрела да удивлялась.
Уходят.
Бабаев. Ну, роман начинается, какова-то будет развязка!