Полярные страны с незапамятных времен привлекали к себе внимание человека. Никакие другие географические открытия и исследования не потребовали столько упорного труда, самопожертвования и энергии, не сопровождались таким количеством жертв, как путешествия в полярные страны. Но неудача не охлаждала смелых исследователей. В продолжение более чем трех столетий они стремились на Север с редким упорством и настойчивостью. Большинство из них были русскими. Дежнев, Беринг, Малыгин, братья Лаптевы, Прончищев, Челюскин, Пахтусов, Циволька, Розмыслов и многие, многие другие[75]. Все они были продолжателями дела целой плеяды бесстрашных и славных, хотя и безвестных наших «ходоков на север», плававших туда на утлых ладьях еще со времен древнего Новгорода.
Новая Земля еще издавна посещалась нашими поморами, которыми повидимому и была открыта еще в XI веке, об этом свидетельствуют два креста, найденные голландским мореплавателем Виллемом Баренцом на северном острове Новой Земли в 1596 году.
Далекий Шпицберген, получивший широкую известность с 1596 года, после вторичного открытия его голландцами, фактически еще задолго до этого времени был хорошо знаком нашим поморам под именем Груманта. Поморы не только ежегодно хаживали туда на промыслы, но и подолгу там жили; так помор Старостин прожил на Груманте безвыездно тридцать семь лет.
Многие экспедиции снаряжались и отправлялись в северные ледовитые моря с задачей открыть новые морские пути и неизвестные земли, попытаться проникнуть к скрытому бесконечными льдами загадочному Северному полюсу. Но редкая из этих экспедиций возвращалась благополучно.
В XVIII веке громадное научное значение имела лишь русская Великая северная экспедиция, в результате которой были обследованы и нанесены на карту необозримые пространства сибирского побережья Ледовитого океана, открыты и описаны новые земли и острова.
В конце первой половины XIX века особенно ретиво за разрешение полярной загадки взялись англичане. Но мрачная эпопея Франклина, трагически погибшего со всеми своими спутниками, произвела в Европе настолько сильное впечатление, что интерес к исследованию полярных стран пропал надолго.
Только в начале XX столетия экспедиция мужественного норвежского ученого и полярного исследователя Фритьофа Нансена к Северному полюсу (1893–1896 гг.) снова повсеместно привлекает внимание к изучению полярных стран. Арктикой заинтересовываются не только моряки, но и ученые, инженеры.
Неудивительно, что и Макаров, всегда живо отзывавшийся на все, что имело отношение к морю, заинтересовался проектом Нансена еще в 1892 году, когда организовывалась его экспедиция.
Арктическая проблема пробудила у Макарова мысли прежде всего практического порядка: «сможет ли человек, пользуясь современными средствами, достичь в исследовании Арктики серьезных успехов?» Вот вопрос, который задал себе Макаров. Он не был согласен с Нансеном, что достичь полюса удобнее всего, дрейфуя на вмерзшем в лед корабле. Макаров стал изыскивать другой способ, более действенный и верный. Но, отвлекаемый постоянно другими делами, на время вынужден был отложить решение заинтересовавшей его проблемы. Свой проект — как победить мощные полярные льды — он до времени не опубликовывал. Лишь Ф. Ф. Врангеля Макаров посвятил в свою идею.
«Мысль о возможности исследования Ледовитого океана при посредстве ледоколов, — писал Макаров, — зародилась во мне еще в 1892 году перед отправлением Нансена в Ледовитый океан. Я еще в то время говорил о ней Ф. Ф. Врангелю, но так как тогда я не имел времени заняться этим вопросом, то отложил все дело, хотя и продолжал им интересоваться».
Разговор происходил зимою 1892 года, когда заседания в Географическом обществе, где обсуждался смелый проект Нансена. Разговорились о видах на успех предприятия. Макаров, отвергая проект как весьма проблематичный, был заметно возбужден. Вдруг он остановился и, понизив голос, убежденно сказал своему спутнику: «Я знаю, как можно достигнуть Северного полюса, но прошу вас об этом пока никому не говорить: надо построить ледокол такой силы, чтобы он мог ломать полярные льды. В восточной части Ледовитого океана нет льдов ледникового происхождения, а следовательно ломать такой лед можно, нужно только построить ледокол достаточной силы. Это потребует миллионов, но это выполнимо».[76]
Так родилась идея мощного ледокола — покорителя Арктики. С той поры мысль о ледоколе неотступно преследовала Макарова. Он пользовался всяким случаем, чтобы обогатить свои познания о природе и жизни арктических стран, собирал сведения о полярных льдах, его свойствах и особенностях, детально изучал литературу об Арктике и описания полярных путешествий, производил опыты, знакомился с конструкцией ледоколов.
Макаров предвидел огромные затруднения в осуществлении своей идеи. Предстояла борьба не только с полярными льдами, но и с людьми, с рутинными взглядами на вещи. Помимо этого, сооружение ледокола потребует огромных средств, придется израсходовать миллионы рублей. Как быть? Выступить ни с того, ни с сего с предложением построить огромный полярный ледокол, это значило бы идти на риск, провалить все дело. Нужен был какой-нибудь веский предлог для оправдания больших затрат. И Макаров решил, что самым подходящим предлогом сможет оказаться сама экспедиция Нансена. Если от Нансена в течение трех лет не последует никаких вестей, это даст Макарову самый подходящий предлог выступить с предложением идти на выручку или розыски следов пропавшего путешественника. Тогда он и предложит свой проект. Но расчет этот не оправдался. Нансен благополучно вернулся после трехлетнего дрейфа. «Возвращение Нансена и «Фрама», — замечает Макаров, — лишило меня того предлога, который мог дать возможность собрать средства к постройке ледокола, и мне пришлось придумать другой мотив, на этот раз чисто коммерческий». Речь шла об открытии правильного грузового пароходного сообщения в летний период с сибирскими реками Обью и Енисеем, а также — балтийских портов с Петербургом в зимнее время.
Макаров решил действовать. Но первое его выступление потерпело полную неудачу. Он подал 13 января 1897 года морскому министру Тыртову записку, в которой высказывал следующие соображения: «Полагаю, что при помощи ледокола можно открыть правильные товарные рейсы с рекой Енисей… Также считаю возможным с ледоколом пройти к Северному полюсу и составить карты всех неописанных еще мест Северного Ледовитого океана… Содержание большого ледокола на Ледовитом океане может иметь и стратегическое значение, дав возможность нам при нужде передвинуть флот в Тихий океан кратчайшим и безопаснейшим в военном отношении путем…»[77]
Даже последний аргумент, казалось бы должный особенно заинтересовать морского министра, не произвел впечатления на Тыртова. «Морское министерство никоим образом не может оказать содействие адмиралу ни денежными средствами, ни тем более готовыми судами, которыми русский военный флот вовсе не так богат, чтобы жертвовать их для ученых, к тому же проблематических задач», — так отвечал Тыртов Макарову.
Неудача ничуть не ослабила энергии Макарова. Он добился разрешения прочесть доклад-лекцию в конференц-зале Академии наук академикам, профессорам и инженерам на тему о постройке мощного ледокола для плавания к устьям Оби и Енисея и в Финском заливе. Чтобы не испортить дела, Макаров вовсе не коснулся своей сокровенной идеи о достижении полюса, но зато много говорил о метеорологических, магнитных и других научных исследованиях, которые сможет осуществить ледокол во время плавания, чем расположил ученых и, прежде всего, присутствовавшего на докладе профессора Д. И. Менделеева.
Лекция Макарова имела успех. Почувствовав некоторую почву под ногами, он решил действовать смелее, искать поддержки в широких слоях общества. 30 мая 1898 года в Мраморном дворце состоялось экстренное заседание Географического общества, где Макаров повторил свою лекцию. Большой зал дворца был полон, хотя и пускали туда по особым пропускам. Послушать адмирала явились ученые, инженеры, офицеры, писатели, моряки военного и торгового флотов, представители печати, «пожаловали» также и некоторые члены императорской фамилии и многие высокопоставленные лица. Макаров основательно подготовился к выступлению. Для большей убедительности своих положений он иллюстрировал лекцию картами, чертежами, картинами и моделями ледоколов. К себе в помощники он привлек Ф. Ф. Врангеля, который должен был во вступительном слове к лекции Макарова ознакомить аудиторию с историей полярных исследований и природой Ледовитого океана. Сам же Макаров взялся рассказать о том, «что сделала техника по подобному делу и действительно ли ее успехи дают теперь возможность пробраться в северные широты не при посредстве одних только собак и прежних способов, а напролом, при помощи сильных машин, которыми человечество располагает для своих нужд».
«К Северному полюсу — напролом!» Такова была тема лекции Макарова. «Дело ледоколов, — начал он, — то есть таких пароходов, которые ломают лед, есть дело новое. Однако, то, что мысль новая, не может еще служить доказательством, что эта мысль неверная. Нужно считаться с цифрами, взвесить все, что дала техника в этом отношении, и тогда только решить вопрос — действительно ли льды Ледовитого океана могут быть взламываемы или же техника не доросла еще до этого?»
Далее докладчик отметил, что «дело ледоколов» зародилось у нас в России. Позже другие нации опередили нас, но может быть мы опять сумеем опередить их, если примемся за дело.
«Дело ледоколов зародилось у нас в России». Это замечание Макарова заслуживает особенного внимания.
Первый человек, которому пришла мысль активно бороться со льдом силой самих судов, был Петр Первый. Еще во время Выборгской операции 1710 года, по его приказанию, суда, «пустяся всеми парусами, лед разбили, а разбив стали на якорь»[78].
Макаров напомнил в своей лекции о кронштадтском купце Бритневе, поддерживавшем вплоть до глубокой осени пароходные рейсы между Кронштадтом и Ораниенбаумом. В 1864 году, желая продлить навигацию еще на несколько дней, Бритнев построил пароход с отлогим срезанным носом в расчете на то, чтобы он мог с полного хода взбираться носовой частью на льдину и продавливать ее своею тяжестью. Этот пароход сделал то, что невозможно было сделать никакими иными средствами: пароходное сообщение между Кронштадтом и материком было продлено на несколько недель. Опыт оказался настолько удачным, что изобретательный Бритнев по специально разработанным им чертежам через год заказал еще более усовершенствованный ледокольчик. В течение десятков лет пароходики делали свое дело. Идея Бритнева не привлекла тогда внимания и не была применена к судам более мощного тоннажа.
Как это неоднократно случалось уже в истории русской техники, отечественным изобретением, не получившим в царской России признания, воспользовались иностранцы. В 1871 году по всей Европе установилась чрезвычайно суровая зима. Не замерзавшие ранее порты покрылись ледяной коркой. В Гамбурге мороз в одну ночь сковал порт настолько сильно, что стоявшие у причалов пароходы вмерзли в лед. Это застало всех врасплох. Торговые компании понесли огромные убытки. Тут-то гамбургские моряки поддерживавшие рейсы с Кронштадтом, вспомнили о ледокольчиках Бритнева. Чтобы избежать повторения последствий суровой зимы на будущее время, немецкие инженеры в ту же зиму отправились в Кронштадт, чтобы на месте изучить конструкцию ледокольчиков Бритнева. Последний не только не сделал из своего изобретения секрета, но передал предприимчивым немецким инженерам чертежи ледокола. И вскоре же по типу бритневских самодельных ледоколов в Гамбурге сооружается более мощный ледокольный пароход, на который возлагается обязанность поддерживать навигацию в Гамбургском порту в течение всего года. Польза ледокола оказывается настолько очевидной, что вскоре там же сооружается второй, еще более сильный ледокол.
Ледоколом, как замечательной новинкой судостроения, заинтересовываются повсеместно, и вскоре подобные суда появляются почти во всех портах Балтийского и Северного морей, где они оказывают судам незаменимую помощь. В России также сооружают ледоколы, уже по типу гамбургских. Они появляются в Ревеле[79], Николаеве и Владивостоке. Из Европы идея перекочевывает в Америку, на Великие озера, и в Канаду. Такова была судьба изобретения скромного кронштадтского купца Бритнева.
В своей лекции в Мраморном дворце Макаров рассказал не только об изобретении Бритнева, но и о современных ледоколах, плавающих на озере Мичиган. Он привел массу фактов, примеров и цифр и доказывал, что России необходим мощный ледокол.
Он говорил: «Плавание по Ледовитому океану вызывается потребностями науки, но постройка двух ледоколов, в 6000 тонн каждый, потребует таких затрат, на которые для одних научных целей средств найти невозможно. К счастью, есть практические цели, которые также требуют постройки больших ледоколов. Самой природой Россия поставлена в исключительные условия. Почти все ее моря замерзают зимой, а Ледовитый океан покрыт льдом и в летнее время. Если сравнить Россию со зданием, то нельзя не признать, что фасад его выходит на Ледовитый океан. Туда стекаются главнейшие реки Сибири и туда мог бы идти весь сбыт богатой страны. Если бы Ледовитый океан был открыт для плавания, то это дало бы весьма важные выгоды. Теперь Ледовитый океан заперт, но нельзя ли его открыть искусственным путем?.. Ни одна нация не заинтересована в ледоколах столько, сколько Россия. Природа заковала наши моря льдами, но техника даст теперь огромные средства, и надо признать, что в настоящее время ледяной покрое не представляет более непреодолимого препятствия к судоходству».
Макаров предвидел огромные возможности для ледокола в будущем. Горячий сторонник планомерного изучения наших полярных окраин, Макаров утверждал, что ни научный прогресс в изучении отдаленных районов Арктики, ни, в частности, возможность плавания в Карском море немыслимы без деятельной помощи мощного ледокола. Увлечение Макарова идеей ледокола было настолько велико, что он вначале доказывал возможность достичь на ледоколе даже Северного полюса, идя «напролом». Как военный моряк, Макаров прекрасно сознавал также всю важность для России в военно-стратегических целях освоения Северного морского пути из Кронштадта в дальневосточные порты. Без «помощи мощного ледокола этот путь был бы невозможен.
Заканчивая свой доклад, Макаров произнес: «Я наметил три крупных дела, которые могут быть выполнены ледоколами:
1. Научное исследование всего Ледовитого океана, на котором огромная область в 2 тысячи верст длиною, в 1½ тысячи шириною ни разу не была посещена ни одним путешественником.
2. Открытие правильного грузового пароходного сообщения с Обью и Енисеем в летнее время.
3. Открытие правильного грузового пароходного сообщения с Петербургом в зимнее время».
По мнению Макарова, с помощью двух ледоколов в 6000 тонн водоизмещением и с машинами в 10000 сил все три цели могут быть достигнуты.
Лекция имела большой успех. Макаров выиграл серьезное сражение: главная задача была решена. Он привлек, наконец, внимание к своему проекту не только широких общественных кругов, но и, что самое трудное — кругов правительственных. В петербургских и провинциальных газетах появились подробные отчеты о лекции. Она была издана отдельной брошюрой, что еще более способствовало популяризации дела. Доброжелатели Макарова из провинции стали присылать ему сочувственные письма. Один из таких корреспондентов предлагал организовать всенародную подписку на постройку ледокола. По просьбе членов Географического общества и Кронштадтского Морского собрания лекция была повторена в этих учреждениях. Макаров торжествовал. Но до практического осуществление проекта было еще далеко. Быстро прошел общий подъем, надежды сменились разочарованиями, впереди предстояло много хлопот и огорчений.
Министр финансов С. Ю. Витте, заинтересовавшийся проектом Макарова, отлично понимал, что продление навигации в Петербургском порту ничего, кроме пользы морской торговле, принести не может. Еще большие выгоды он предвидел от организации морского пути к устьям сибирских рек. Ничего не понимая в условиях плавания во льдах, он обратился за консультацией к замечательному русскому ученому Д. И. Менделееву.
Менделеев дал самый благожелательный отзыв как о проекте, так и об его авторе. Этот отзыв имел решающее значение на судьбу проекта Макарова. Вигте обещал свою поддержку, но счел полезным, чтобы адмирал предварительно лично ознакомился с полярными льдами, отправившись в Карское море и далее на Обь и Енисей в ближайшую навигацию. Вскоре же состоялось свидание Макарова с Менделеевым. Они договорились по всем вопросам и совместно составили для министра докладную записку, где подробно объяснялась цель постройки будущего ледокола.
Макаров согласился с предложением Витте совершить экспедицию в Карское море и в Сибирь. Получив от морского министерства отпуск, Макаров стал собираться в путь. Он предполагал отправиться в плавание на крейсере первого ранга «Минин», устаревшем как боевой корабль, но обшитом броней и обладавшем сильной машиной, что вполне подходило бы для плавания в арктических широтах. Однако морское министерство, по привычке подозрительно относившееся к очередной «затее» Макарова, категорически отказалось предоставить ему крейсер. Пришлось искать другой способ достижения цели.
Все же 29 июня 1897 года Макаров отправился в путь. Ехал он через Швецию. В окрестностях Стокгольма находился в это время на покое знаток полярных льдов профессор Норденшельд. Прибыв в шведскую столицу, Макаров направился к нему. Норденшельд приветствовал идею создания мощного ледокола и подтвердил выводы Макарова об условиях образования полярных льдов.
— Я не вижу причин, — сказал Норденшельд Макарову, — почему было бы невозможно с помощью сильных ледоколов разбивать льды в Ледовитом океане.
Глыбы, составляющие торос, — пояснил он, — спаяны между собою весьма слабо, подводные же глыбы почти вовсе не спаяны. И если водяной струей переднего винта удается сдвинуть с пути подводные глыбы речного тороса, то нельзя сомневаться. что глыбу полярного тороса можно сдвинуть подобным же способом.
Дальнейший путь Макарова лежал в Норвегию, где он должен был сесть на пароход. В Гаммерфесте, еще до выхода в задуманное плавание, Макаров встретился с капитаном Отто Свердрупом, бывшим командиром нансеновского «Фрама». Оказалось, что ныне Свердруп — капитан того самого парохода «Лафотен», который привлек внимание Макарова тем, что отправлялся очередным рейсом на Шпицберген. Макаров решил сходить на Шпицберген на «Лафотене». В продолжение шести дней, ушедших на рейс туда и обратно, Макаров успел вдоволь наговориться со Свердрупом и узнать от него много нужного и интересного. Свердруп полностью подтвердил все высказывания Норденшельда и добавил, что ледяной покров Ледовитого океана даже в начале лета не представляет сплошного поля, а состоит из отдельных островов большей или меньшей величины. Вообще же, — добавил капитан, — летние полярные льды, по большей части, весьма слабы. В доказательство Свердруп припомнил случай, как однажды «Фрам», обладавший машиною всего в 200 сил, решив пробиваться сквозь льды, благополучно одолел пространство в 180 миль. В дневнике Макарова мы находим такую запись: «Ежедневно разговариваю со Свердрупом о плавании с ледоколами в Ледовитом океане и все более и более убеждаюсь в полной возможности плаваний, в особенности летом, ибо в это время лед состоит из островов…»
Вернувшись в Гаммерфест, Макаров застал ожидавший его пароход «Иоанн Кронштадтский», на котором он 14 июля 1897 года и отправился через Карское море к Енисею. По пути к «Иоанну Кронштадтскому» присоединилась целая флотилия судов англичанина Попхэма, ежегодно доставлявшего грузы к Енисею.
Караван судов отправился из Вардэ 7 августа и, нигде по пути не встречая льдов, через четверо суток вошел в устье Енисея. Опыта плавания в ледовых условиях, как этого ему хотелось, Макаров по существу не получил, так как навигация 1897 года в ледовом отношении была на редкость благоприятна. Однако сведения, собранные им от бывалых моряков об условиях плавания во льдах, были чрезвычайно ценны.
Когда «ледовое» плавание закончилось, Макаров сел в Гольчихе на пароход «Дельфин» и отправился вверх по Енисею. Он посетил Енисейск, затем Красноярск, потом по пути из Сибири побывал в Томске, Тобольске, Тюмени. Пользуясь случаем, Макаров всюду выступал с докладами о перспективе развития Северного морского пути и в связи с этим — о значении ледокола. Местные купцы сочувственно относились к планам Макарова, но дать денег на постройку ледокола отказались.
Сибирская экспедиция продолжалась два с половиной месяца. 19 сентября 1897 года Макаров верлулся в Петербург. Все собранные им в пути материалы, научные наблюдения и сведения о местной торговле Макаров изложил в обширном отчете министру.
Живой отклик, который нашли повсюду выступления Макарова, газетные статьи и заметки, корреспонденция из-за границы, частные разговоры, все это служило доказательством, что речь идет о подлинно полезном и нужном для государства деле. Витте решил ассигновать крупную сумму на постройку ледокола. Разумеется, интересы науки не очень волновали министра.
Брошенное Макаровым замечание, что возможно будет «перебросить с помощью ледоколов военный флот Северным морским путем в Тихий океан», приобрело в связи с напряженной обстановкой на Дальнем Востоке в глазах министра особое значение. Он настолько увлекся возможностью выслужиться перед царем с помощью осуществления идеи Макарова, что пытался впоследствии присвоить себе инициативу самого дела. В своих мемуарах он не смущаясь писал: «В 1897 г., а именно в конце этого года, был по моей инициативе заказан ледокол «Ермак».
Предполагалось соорудить два ледокола. Но первоначально необходимо было убедиться, насколько окажутся правильными сделанные Макаровым расчеты. С этой целью решили построить пробный ледокол. Под председательством Макарова была образована комиссия для выработки технических условий, которым должен удовлетворять ледокол. В комиссию вошли Д. И. Менделеев, инженеры Янковский и Рунеберг, Ф. Ф. Врангель и другие. Среди членов комиссии не было ни одного полярника, а потому, по настоянию Макарова, был приглашен из Норвегии недавний его спутник в плавании на Шпицберген капитан Свердруп. Подробно обсудив технические условия, которым должен был удовлетворять будущий ледокол, комиссия предложила привлечь к участию в конкурсе три крупнейшие европейские судостроительные фирмы: немецкую «Шихау» в Эльбинге, датскую «Бурмейстер» в Копенгагене и английскую «Армстронг» в Ньюкастле». Из присланных вскоре проектов лучшим оказался, проект завода Армстронга. Деньги на постройку фирма запросила не маленькие — 1500000 рублей, но обещала спустить ледокол на воду через десять месяцев. Помимо этого, фирма «Армстронг» предусматривала увеличение запасов угля на ледоколе сверх конкурсных условий с помощью спроектированного дополнительного бункера. Комиссия решила передать заказ фирме «Армстронг». На Макарова возлагались заключение договора, наблюдение за постройкой и детальная разработка чертежей и спецификаций.
Для Макарова наступили страдные дни. Дело было новое, он сознавал всю ответственность, которую брал на себя, утверждая и доказывая, что его детище сможет стать покорителем Арктики. Недругов во флоте было у него немало. Малейшая неудача, ничтожное упущение даст им повод опорочить его идею, разрушить с таким трудом начатое дело. Макаров, как мог, старался обезопасить себя от будущих неприятностей. Прежде всего он установил самый жесткий контроль за работой верфи. Он был настолько требователен, что несколько раз дело чуть не доходило до разрыва. Но фирма, не желая упускать выгодный заказ, уступала справедливым требованиям адмирала. «Хотя проектирование частей, — пишет Макаров, — и было предоставлено заводу, тем не менее контроль наш этим не устранялся, и все главные чертежи просматривались мной». Макаров хорошо знал судостроительное дело еще со времен совместной работы с Поповым. Разумеется, корабль, которому предстояло прокладывать путь в тяжелых арктических льдах, должен был отличаться особой прочностью. Но принятые в кораблестроении нормы прочности не гарантировали корабль от повреждений и пробоин. Забота о непотопляемости корабля путем устройства в нем водонепроницаемых переборок была поэтому одной из самых насущных забот Макарова. «Контрактом с заводом Армстронга, — вспоминает Макаров, — я выговорил одно весьма важное условие, которое до меня никогда не вводилось даже на судах военного флота, а именно: я выговорил, что все главные и второстепенные отделения должны быть опробованы наливанием их водою до уровня верхней палубы».
Требования Макарова все же выполнялись верфью. Повидимому фирма была заинтересована не только в доходах от такого крупного заказа, но имела в виду и ту славу, которую принесет ей постройка первого в мире мощного ледокола. Эта слава впоследствии, конечно, поможет получить новые выгодные заказы, — рассуждали владельцы фирмы.
Макаров отмечал, что испытания построенного судна были выговорены им суровые. Конструктор добился права производить пробу в любой части Ледовитого океана, разбивая лед какой угодно толщины. По условиям, ледокол во время пробы можно было направлять на лед с полного хода.
В конце 1897 года договор был подписан, верфь приступила к работе. В феврале следующего года Макаров вторично отправился в Англию следить за постройкой. Одновременно он воспользовался отпуском, чтобы осмотреть и ознакомиться с работой и конструкциями наиболее примечательных ледоколов в Европе и Америке.
При осмотре он беседовал с капитанами и инженерами и подробно расспрашивал их, как они борются со льдами, каковы качества и особенности их кораблей. Расспрашивать людей и получать от них в короткое время массу нужных ему сведений Степан Осипович умел очень хорошо.
Когда на обратном пути Макаров вновь посетил Ньюкастль, он убедился, что огромное днище уже выложено во всю длину, высоко вздымаются с обеих сторон шпангоуты, подвозятся гигантские стальные плиты для обшивки корпуса. Макаров с молотком в руках обошел все днище, проверяя качество и прочность креплений.
1 апреля 1898 года адмирал вернулся в Петербург.
Здесь от постоянных мыслей о ледоколе его отвлекали основные, официальные обязанности командира эскадры.
Весной 1898 года, лишь только устье Невы и Финский залив освободились ото льдов, на Большой Кронштадтский рейд вышла в полном составе практическая эскадра Балтийского моря под флагом вице-адмирала Макарова. Начиналось учение — страдная пора в жизни флота. Дел и забот было много, но думы о ледоколе попрежнему не покидали Макарова. Прежде всего надо было кому-то поручить наблюдение за работой, неусыпный надзор за точным соблюдением всех договорных условий и пунктов. Перебрав в памяти всех хорошо известных ему моряков, пригодных для выполнения этой нелегкой задачи, Макаров остановился на капитане второго ранга Михаиле Петровиче Васильеве[80], энергичном, исполнительном моряке: «На него можно было положиться как на самого себя, он завершит постройку и станет моим заместителем», — решает Макаров и обращается к министру с просьбой назначить Васильева командиром строящегося ледокола.
Просьба Макарова была удовлетворена, и М. П. Васильев отправился в Ньюкастль. Встал вопрос о названии корабля, и Макаров предложил назвать его «Добрыня Никитич», но в конце концов утвердили другое название — «Ермак». Предполагалось, что стальной корабль так же успешно пройдет через сибирские ледовые морские окраины, как удалось сделать это легендарному землепроходцу на суше.
На эскадре, несмотря на занятость, Макаров все же находил время для ведения исследовательской работы. Мысль о возможности получения пробоины при плавании во льдах беспокоила адмирала, и старая забота о непотопляемости судов возникла перед ним с новой силой. Он заказал цинковую модель ледокола «Ермак». Модель имела точно такие же водонепроницаемые отделения, как и на большом, строящемся «Ермаке». Можно было, по желанию, любое отделение наполнить водою и наблюдать, какую перемену это произведет в крене и диференте[81] корабля. Для этих опытов требовалось, конечно, чтобы модель находилась на воде. В адмиральском помещении на флагманском корабле находилась ванна, в которой Макаров почти ежедневно производил испытания модели. Опыты дали крайне интересные и наглядные результаты. Так, выяснилось, что даже в том случае, когда водой заполняются три главные, кормовых отсека, корма держится достаточно высоко над, водой и корабль не тонет. Насколько эти исследования были важны и принесли пользу, свидетельствует случай с «Ермаком» во время первого его пробного плавания в Арктику. «Ермак» получил серьезную пробоину, и носовое его отделение наполнилось водой. Но благодаря водонепроницаемым переборкам, испытанным на модели и введенным на корабле, Макаров продолжал плавание во льдах и совершил благополучно длительный переход от Шпицбергена до Ньюкастля.
В середине сентября эскадра закончила плавание, и Макаров снова отправился в Ньюкастль. Постройка подходила к концу. Сформированная для «Ермака» команда и командный состав уже находились на месте. Макаров тщательно ознакомился с работами, побывал решительно всюду, проверил каждое крепление, исследовал крепость водонепроницаемых переборок, изоляцию. «Весь ледокол бородой обмел!» — добродушно шутили матросы, среди которых бородатый адмирал вскоре приобрел величайшую популярность. Свое судно матросы окрестили: «Ермак Степаныч». Не меньшим уважением Макаров пользовался и среди англичан — строителей-инженеров, мастеров и рабочих. Они с восхищением отзывались о глубоких знаниях русского адмирала в кораблестроительном искусстве. Особенно их удивляла быстрота, с которой Макаров разрешал такие затруднения, перед которыми становились в тупик опытные английские инженеры.
«Приходя с утра на работу, — замечает Макаров, — я целый день был занят тем, что решал различные возникавшие вопросы. Их было без счета, причем иногда приходилось обсуждать решение с главным строителем, иногда с мастерами, а иногда и с мастеровыми. Несмотря на спешность решений, ни разу не приходилось перерешать вопрос».
Дело шло очень хорошо, на совесть трудились рабочие.
Все же «Ермак» был спущен на воду на месяц позже срока. 17 октября 1898 года, в присутствии огромной толпы зрителей, расцвеченный флагами огромный корпус «Ермака» дрогнул и стал медленно сползать со стапелей в воду. Спуск прошел благополучно.
Макаров не присутствовал при спуске. Только в декабре адмиралу удалось отлучиться ненадолго из Петербурга в Ньюкастль. Началась проба водонепроницаемых переборок на свободной воде. Отделения, в том числе котельное и машинное, наполнялись водой до уровня верхней палубы. Переборки выдержали испытания. Расчеты Макарова полностью оправдались. После этого начались испытания корабля и механизмов. «Ермак» удовлетворил требованиям контракта, машины развили при пробе мощность в 11,960 индикаторных сил и дали ход в 15,9 узла[82]. Были испробованы и вспомогательные машины, установленные на случай аварии главных машин и разобщенные с ними переборками. Они дали скорость хода в 6,7 узла[83].
В особенности судостроителей интересовали мореходные качества «Ермака». Когда свежий ветер развел значительную волну, «Ермак» вышел в открытое море. Плоскодонный, с наклонными бортами, без килей, ледокол закачался так сильно, что пришлось вернуться в гавань.
Макаров предвидел это неудобство, неизбежное на корабле подобной конструкции, но все же не думал, что его «Ермак» будет так сильно качаться. Чтобы уменьшить качку, Макаров соорудил особую водяную камеру, установив ее поперек корабля[84]. Но насколько такая камера будет подходить к конструкции «Ермака» и какие она должна иметь размеры, — все это необходимо было еще испробовать.
По настоянию Макарова, эти опыты были организованы на модели «Ермака» в опытном морском бассейне в Петербурге, и выяснили, что цистерна действительно уменьшает размахи корабля. Когда настоящая цистерна была установлена на «Ермаке» и он в свежую погоду вторично вышел на пробу, все убедились, что качка стала значительно слабее. Дополнительно на «Ермаке», по указаниям Макарова, было сделано еще множество других конструктивных улучшений и приспособлений.
Заводские испытания «Ермака» были закончены, и 20 февраля 1899 года состоялась приемка. Все неполадки и недочеты быстро исправили. Предстояло самое главное: померяться силами со льдами. Подняв коммерческий флаг, «Ермак» 21 февраля вышел в море. Путь лежал в родной Кронштадт. В Северном море порядком «трепануло», «Ермак» тяжело зарывался в волну, но качка была сравнительно легкой: цистерна значительно помогала. Минуя мыс Скаген и далее через пролив Большой Бельт, вошли в Балтийское море.
Вечером 28 февраля, когда находились вблизи от Ревеля, вахтенный доложил, что видит впереди тонкую полоску льдов. Утром на другой день вошли в сплошные ледяные поля. Стоя на мостике, адмирал напряженно следил за схваткой «Ермака» с ледяной стихией. Еще в Ньюкастле до него дошли слухи, что нынче лед в Финском заливе очень тяжел и разбить его нет никакой возможности. Такие сведения обязывали к особому вниманию и осторожности. Вначале лед легко уступал напору стального гиганта, шедшего со скоростью семи узлов. Но постепенно лед становился крепче, появились внушительные нагромождения. Идти становилось все труднее. Невдалеке от острова Гогланда «Ермак», войдя в тяжелое поле, принужден был в первый раз остановиться. Дали задний ход, немного отошли и снова, полным ходом вперед, изо всей силы ударили в то же место и с тем же результатом. Как ни бились, ничего не выходило, а ведь балтийские льды — не арктические. Что же будет в Арктике? — мысленно спрашивал себя Макаров. Крайне утомленный, спустился он в каюту отдохнуть. «Все мы в это время, — замечает Макаров, — были очень неопытны в деле ломки льда, и насколько было приятно новое впечатление хода по 7 узлов через толстые льды, настолько остановка ледокола произвела на всех тяжелое впечатление».
Чтобы выбраться из ледового плена, Макаров приказал накачать воды в носовое отделение. Расчет его был таков: от тяжести воды нос осядет ниже и обломает под собою лед. Затем следует перекачать воду в кормовое отделение и дать полный ход назад, нос тогда будет освобожден и корабль сможет сдвинуться назад. Макаровский расчет оправдал себя вполне. После перекачки воды «Ермак», к общей радости, действительно медленно пополз назад. Тогда отошли в сторону от трудного места и стали пробираться более легкими льдами по шести-семи узлов.
Без особых приключений шли дальше, постепенно продвигаясь вперед.
В Кронштадте в это время мало верили, что «Ермак», сокрушив лед, толщина которого в эту зиму была свыше метра, достигнет Большого Кронштадтского рейда. Но «Ермак» пробивался в поле сплошного льда, заполнившего Финский залив от одного берега до другого, приближаясь к Кронштадту. По пути корабль встречало много рыбаков. Они, привычные и опытные располагались на льду как дома — с будками, лошадьми, санями и собаками. Иногда ледокол проходил от них совсем близко. Увидев ползущий по льду пароход, люди бросали работу, бежали поблизости от ледокола и безустали кричали «ура!».
К перекачиванию воды с носа на корму или с одного борта на другой приходилось прибегать неоднократно, так как ледокол часто застревал во льду. Иногда, кроме этого, приходилось завозить ледовый якорь, закреплять его и затем подтягиваться на лебедке. Моряки быстро осваивали ледовое плавание. Сильные удары об лед, после которых «Ермак» часто останавливался, никого уже не беспокоили. Вода для перекачки была наготове. Быстро приступали к этой операции или завозили якорь и освобождали корабль. Прокладывали канал довольно медленно, идя со скоростью не более двух-трех узлов. Невдалеке от Толбухина маяка остановились для приема лоцмана из деревни Лебяжье. Лоцман впервые в истории мореходной практики подъехал к борту «Ермака» на лошади, запряженной в сани.
Вдали виднелся Кронштадт. Там уже заметили приближение ледокола. Быстро разнеслась по городу волнующая весть. Люди массами стали стекаться на набережную. Обыкновенно при заходе в гавань большого парохода ему помогают несколько буксиров. «Ермаку» приходилось действовать вполне самостоятельно, притом в совсем неизученных еще условиях. Никто не знал, насколько крепок лед вблизи берега, как станет он ломаться, возможно ли по льду подать конец на берег, не будет ли зажат ледокол в воротах при входе в гавань и т. д. Возможны были всякие неожиданности.
Встреча ледокола началась гораздо раньше, чем предполагал Макаров. Лишь только «Ермак» прошел Толбухин маяк, расположенный невдалеке от Кронштадта, к ледоколу бойко подбежали на лыжах солдаты и приветствовали его криками «ура». Еще более был удивлен Макаров, когда увидел, что навстречу «Ермаку» двигались по льду толпы народа, причем многие ехали на лошадях и даже на велосипедах. Люди торопились взглянуть на корабль, который смело и уверенно проложил себе дорогу через льды.
Пришлось уменьшить ход, чтобы людям, окружившим корабль, не пришлось бежать. «Ермак» ломал лед с глухим треском. Его могучий нос мягко, как в масло, врезался в лед и подбирал его под корпус, не производя вокруг трещин. За кормой извивался неширокий водный канал, заполненный разбитыми кусками льда. Толпа все росла и ближе продвигалась к ледоколу. Всем хотелось рассмотреть самого творца «Ермака», стоявшего на верхнем мостике и отдававшего приказания. А Макаров в эту торжественную минуту больше всего опасался как бы не произошло беды: а что если лед не выдержит тысячной толпы и обломится. Но все обошлось благополучно. Подходя к Купеческим воротам, «Ермак» стал салютовать. Белые клубки порохового дыма вылетали то с правого, то с левого его борта. С расположенного на краю Купеческой гавани форта грянуло «ура». С «Ермака» отвечали тем же. С броненосца «Пересвет», стоящего на швартовах у стоянки, доносились звуки марша. Кронштадтская газета «Котлин» на другой день поместила статью своего корреспондента. Он писал: «Встречавшая толпа все более и более наэлектризовывалась. Я думаю, что мало кто в эту минуту отдавал себе ясный отчет о всей важности события, но все единодушно приветствовали новый блестящий подвиг человеческого ума и энергии. В каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских, что из нашей среды нашлись люди, не только способные делать теоретические выводы, но на деле доказывать и подтверждать идеи, открывающие новые горизонты. Многие скептически относились к «Ермаку», многие не верили в его силу, несмотря на легкость, с которою он преодолевал ледяной покров. Вселяется убеждение, что какой бы толщины ни был лед, он больше не будет прекращать торговли, не будет запирать Балтийский флот на 6 месяцев, и мы в Кронштадте будем так же близки к свободному морю, как и прочие государства. Теперь нет времени перечислять все случаи практического применения «Ермака», но мы были только свидетелями его победы и шлем свои пожелания счастливой и долгой работы «Ермаку» на пользу родного флота и на славу его инициатору и тем, которые способствовали его осуществлению. «Ермак» уже не мечта, а, совершившийся факт. Зрелище, увиденное нами вчера, было поистине грандиозное, о котором на всю жизнь сохранится воспоминание».
«День 4 марта, — писал Макаров, — будет надолго у меня в памяти».
Создатель «Ермака» получил множество приветственных телеграмм из различных городов России.
Д. И. Менделеев так приветствовал его: «Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю. Жду такого же успеха в полярных льдах. Профессор Менделеев».
Недолго отдыхал «Ермак» в Кронштадте. Вскоре же потребовалась его помощь и притом самая неотложная. Около Ревеля затерло льдами одиннадцать пароходов. Вышедший к ним на помощь ревельский ледокол «Штадт Ревель» был также затерт. Пароходы и люди находились в серьезной опасности. «Ермаку» было поручено спасать пароходы. Когда ледокол приблизился к ним, стало ясно, что подойти прямым курсом невозможно, а потому Макаров решил разбить весь лед, который отделял пароходы от свободной воды, плескавшейся невдалеке. Для этого ледокол стал взламывать огромные глыбы льда, описывая вокруг каравана постепенно суживавшиеся круги. Маневр удался: когда «Ермак» закончил четвертый обход, лед разошелся и пароходы вышли на свободную воду. «Это была очень красивая картина, и вся операция продолжалась, полчаса», — с удовлетворением замечает Макаров. Утром следующего дня «Ермак» входил в Ревельскую гавань, за ним в кильватер тянулись двенадцать пароходов. Эффект, произведенный в городе этой операцией, был очень велик. Многолюдная толпа, высыпавшая на набережную, приветствовала возвращение каравана. Благодарностям со стороны городских властей не было конца. На «Ермак» являлись депутации с подарками, произносились речи, устраивались банкеты. «Действия ледокола «Ермак» под Ревелем, — замечает Макаров, — были тогда новинкой для публики, и из Ревеля ежедневно телеграфное агентство посылало известия во все концы России о работе ледокола. Мне потом передавали люди, никогда меня не знавшие, что они в это время в газетах прежде всего искали новостей об «Ермаке» и чувствовали себя разочарованными, если известий было мало или они были недостаточно полны. «Ермак», действительно, в это время был самою интересною новостью». В достопамятный ревельский поход «Ермак» освободил в общей сложности двадцать девять пароходов. Это первое серьезное «коммерческое» испытание ледокола принесло ему огромную популярность не только в России, но и за границей. Вместе с тем возрастала популярность и самого Макарова. Его портреты, биографические сведения о нем, открытки с изображением «Ермака» и описания ревельского похода сделались на время злободневной темой для печати всего мира. Петербуржцы выражали все более настойчивое желание как следует познакомиться с ледоколом. Когда после ревельского похода Макаров прибыл в Кронштадт, ему было приказано привести «Ермак» в Петербург.
Поход «Ермака» в Петербург через морской канал представлял дело далеко не легкое. Необходимо было принять все меры предосторожности, чтобы не сесть на мель при входе в канал, где лед, как оказалось, сорвал много вех, обозначающих фарватер. Шли с большим риском, возникала даже мысль: не вернуться ли, пока не поздно, назад в Кронштадт. Лоцман посоветовал Макарову наиболее узкую, опасную часть фарватера пройти полным ходом. Это удалось.
Уже вечерело, когда «Ермак» плавно подошел к Николаевскому мосту[85]. Освещенный лучами заходящего зимнего солнца могучий корпус ледокола выглядел величественно. Следовавшие за ним четыре портовых парохода казались небольшими суденышками.
Появление «Ермака» огромная толпа, заполнившая обе набережные, встретила дружным криком «ура». Многие, вооружившись биноклями, пытались разглядеть бородатого адмирала, стоявшего на мостике в легкой шинели.
Восторг, с которым встречала «Ермака» в Петербурге многотысячная толпа, собравшаяся на набережной Невы, был необычаен. С любовью глядели люди на огромный корабль, у многих на глазах стояли слезы. Всех охватило чувство гордости за русского моряка, сумевшего создать такой корабль, которому, как всем тогда казалось, не страшны никакие льды, хотя бы на самом Северном полюсе. Впрочем, большинство имело о Северном полюсе весьма смутное представление.
Адмирал Макаров и «Ермак» приобрели всюду огромную популярность.
На ледоколе, за время его трехдневной стоянки в Петербурге, побывали тысячи народу. Никому не отказывали. Все газеты были заполнены сообщениями и статьями о ледоколе и его создателе. Однако зачастую эти сообщения были преувеличенными, статьи неосновательными, а предположения о возможностях «Ермака», высказываемые в статьях, — фантастическими. Это в значительной мере обусловливалось непониманием большинством авторов сути дела. Им казалось, что при наличии такого мощного ледокола проблема полярного мореплавания разрешается просто. Столетние и бесплодные усилия тысяч смельчаков проникнуть в недра Арктики становятся достоянием истории. Открываются блестящие перспективы: достижение Северного полюса, освоение пути через полюс во Владивосток, открытие морского пути вдоль сибирских берегов с выходом в Тихий океан и прочее. Стоит только организовать как следует разведывательную экспедицию на «Ермаке» — и все будет достигнуто.
Результаты преувеличенных надежд сказались очень скоро. Стоило только «Ермаку» при пробных плаваниях в Арктику потерпеть первую неудачу, как отношение к Макарову и «Ермаку» резко изменилось как в печати, так и в правительственных кругах.
Когда Макаров убедился, что в обществе и в прессе царит заблуждение и от него, не побывавшего еще со своим ледоколом в полярных льдах, ожидают несбыточных подвигов, он выступил с официальным опровержением, в котором доказывал, что пути через Арктику еще не изведаны, арктические льды не изучены и никто никогда не испытывал ломки полярного льда в высоких широтах. А потому, — заявлял Макаров, — не создавая планов на будущее, необходимо предварительно испытать «Ермака» в борьбе с тяжелыми арктическими льдами, где-нибудь в районе Шпицбергена, на пути в Сибирь, в ледовом Карском море. Научную сторону экспедиции необходимо обставить возможно полнее, чтобы ученые различных специальностей могли бы во время плавания производить необходимые наблюдения. Макаров полагал также, что «Ермаку» следует идти в северные широты с таким расчетом, чтобы оставалась полная возможность в течение одного сезона вернуться назад тем же путем. Что же касается последующего плавания Северным морским путем в Тихий океан, то Макаров полагал, что один ледокол не сможет справиться с этой задачей, а потому для ее решения придется построить второй подобный корабль.
Заявление Макарова явилось для многих холодным душем.
Как бы то ни было, предстояло испытать качество ледокола во льдах Ледовитого океана. План похода был такой: в середине мая, когда Балтийское море освободится ото льдов, «Ермак» отправляется в Ньюкастль, где остается дней на десять. Здесь ледокол после осмотра подготовится к полярному плаванию. В начале июня «Ермак» прибудет в Екатерининскую гавань в Кольском заливе и оттуда пойдет через Карское море на Енисей в сопровождении небольшого парохода финляндского пароходного общества. Назначение парохода — обследовать мелководные места в устье Енисея. Закончив работу в Карском море, «Ермак» вновь возвратится на Мурман, заберет полный груз угля и отправится во льды у западной стороны острова Шпицберген.
Когда проект был утвержден, Макаров приступил к приготовлениям. Морское министерство взялось снабдить экспедицию продовольствием и дало на ледокол второй паровой катер. Одежда, охотничьи принадлежности, ледовые шлюпки, кинематографический аппарат и многое другое пришлось купить за счет членов экспедиции. После этого Макаров принялся за организацию научной части. Научные исследования он хотел обставить возможно лучше. Д. И. Менделеев, весьма сочувственно относившийся как лично к Макарову, так и к его идее использования ледокола, обещал оказать помощь экспедиции при подборе научных работников и в приобретении необходимых приборов.
Однако впоследствии Менделеев и Макаров разошлись во мнениях по ряду вопросов организации экспедиции, и их отношения друг к другу охладели.
Собираясь в поход, Макаров, как человек расчетливый и предусмотрительный, готовился ко всякого рода неудачам, почти неизбежным в деле новом, большом и никем еще не изведанном. Но широкая публика и невежественная пресса не хотели и слышать о действительных трудностях, которые могли возникнуть перед «Ермаком» и его командиром. «Им и море по колено», — недовольно замечал Макаров. В газетах вдруг появилось известие, что ввиду отправления «Ермака» прямым рейсом во Владивосток, письма на Дальний Восток следует адресовать на «Ермак». Он-де быстрее их доставит по назначению. И письма стали поступать на борт ледокола сотнями. Раздраженный адмирал принужден был написать опровержение, разъясняя, что никакого плавания во Владивосток «Ермак» совершать не собирается.
Опасаясь новых недоразумений, Макаров решил поскорее отправиться в море. Об уходе он сообщил всего лишь нескольким друзьям и знакомым.
Без всяких торжественных проводов «Ермак» 8 мая 1899 года вышел в далекое плавание.
В Ньюкастле техники завода Армстронга, подробно осмотревшие ледокол, сделали кое-какие исправления в корпусе корабля. Машины оказались в полной исправности. В Тромсе ледокол прибыл 3 июня. Его ожидал здесь известный ученый-геолог Э. В. Толль[86], приглашенный Макаровым для участия в плавании, и лоцман Ольсен, нанятый русской шпицбергенской градусной экспедицией для проводки «Ермака» на Шпицберген. Дело в том, что Макаров обещал оказать этой экспедиции помощь в проводке ее судов через шпицбергенский Стуре-Фиорд. Однако к условленному сроку суда экспедиции не прибыли в Тромсе, а Макарову был дорог каждый день. К тому же лоцман Ольсен, хорошо знакомый со шпицбергенскими фиордами, сообщил Макарову, что для такого крупного корабля, как «Ермак», плавание в Стуре-Фиорде представляет большую опасность, так как дно имеет там шхерный характер и неровные глубины. Макаров не смог поэтому оказать обещанной помощи академику Чернышеву[87], возглавлявшему шпицбергенскую градусную экспедицию. «Мне было крайне тяжело отказаться от содействия шпицбергенской экспедиции, — замечает Макаров, — но я не считал себя в праве рисковать «Ермаком». Мой отказ вызвал целую бурю несправедливых негодований, и в газетах появились заметки, которых нельзя было ожидать от ученых людей».
4 июня «Ермак» вышел из Тромсе на Шпицберген. Свежий ветер развел крупную волну, но корабль держался превосходно. Три дня плыли моряки, не встречая льда. В полночь на 8 июня в широте 78°00′ и долготе 9°52′ появились первые его признаки.
Предстояла серьезная схватка с полярным льдом. Все на корабле, и прежде всего сам Макаров, находились в приподнятом настроении, как перед сражением.
Почти всю ночь из адмиральской каюты раздавались гулкие равномерные шаги. Адмирал волновался.
В самом деле! Трудно оставаться спокойным, когда завтра «Ермаку» придется держать экзамен, от результатов которого зависит все его будущее.
В 5 часов утра Васильев постучался в каюту адмирала и доложил, что впереди показались сплошные льды. Макаров, быстро вышел наверх и приказал поднять пары во всех котлах. Была изморозь и туман, дул умеренный ветер с юга и разводил порядочную зыбь. Сквозь клочья расползавшегося тумана кое-где просвечивали мощные льдины, о которые разбивался прибой. Зловещая картина!
После недолгого колебания Макаров приказал полным ходом идти вперед.
Все ближе и ближе подходил ледокол к бесконечному ледяному полю. И только перед тем, как стальной нос ледокола уже готов был взобраться на льдину и проломить ее, Макаров быстрым движением скинул меховую ушанку и размашисто перекрестился.
Сильный удар заставил многих упасть. Слегка покачиваясь, ледокол вполз на льдину и с оглушительным треском проломил ее. Затем рванулся и, как ни в чем не бывало, пошел дальше, ломая ледяную кору и далеко разбрасывая осколки. Льды послушно раздвигались и пропускали «Ермака». Три могучих винта подгребали куски льда и пенили воду.
Лицо адмирала преобразилось до неузнаваемости. И тени суровости не было на нем теперь. Он разглаживал рукой свою бороду и русые большие усы, глаза его, казалось, ласково улыбались.
— Так… так, Ермаша, так, родной! — вполголоса говорил он. — Наддай еще маленько… вот так… Не выдай! Оправдай меня перед страной и народом…
В своем дневнике Макаров потом записал: «Первое впечатление было самое благоприятное: льды раздвигались и легко пропускали своего гостя!»
Однако корабль вздрагивал от ударов о лед слишком сильно, корпус его трясся, как в лихорадке. Это начинало несколько беспокоить адмирала. К тому же передний винт действовал как бы толчками и поминутно останавливался.
Разница между льдом, который «Ермак» крошил в Балтийском море, и здешним — огромная. В Балтике лед распадается на мелкие куски и собирается настолько густо, что корабль останавливается. Здесь же, в Арктике, лед растрескивается на отдельные глыбы, среди которых можно двигаться, но зато толчки этих глыб настолько сильны, что вызывают невольные опасения за целость корабля.
Так совершилась первая встреча с полярными льдами.
Собравшиеся на палубе моряки с восхищением наблюдали поразительную по грандиозности и красоте картину. Мощный лед яркосинего цвета с оглушительным треском разламывался от ударов ледокола, медленно продвигавшегося вперед, на огромные глыбы. Обмерив одну из них, убедились, что толщина льда более четырех метров.
Все глубже забирался «Ермак» в гущу торосистых полей. На корабле кипела работа. Весь научный персонал экспедиции был занят делом. Лейтенант Шульц измерял глубины: пришлось размотать 1075 метров троса, прежде чем лот достиг дна. Лейтенант Ислямов с инженером Цветковым доставали с различных глубин воду и отмечали ее температуру. Астроном Кудрявцев, он же физик, определял удельный вес воды, а штурман Эльзингер, спустившись на лед, занялся распилкой большой глыбы, с целью выяснить ее крепость и структуру. Распилить глыбу было нелегко. На целых полчаса задержался «Ермак» на месте, пока был отпилен и поднят на палубу кусок льда весом в четыре тонны. Тут же художник Столица быстро заносил на полотно причудливые очертания торосов. По временам раздавались ружейные выстрелы. Это Толль стрелял по неизвестно откуда взявшимся птицам.
К Макарову подошел механик и несколько встревоженным голосом доложил, что обшивка корпуса сильно вибрирует и в нескольких местах показалась течь. Макаров приказывает остановиться и посылает капитана Васильева спуститься в трюм и выяснить, в чем дело. Никаких повреждений обнаружено не было. Вероятно течь появилась от вибрации и сотрясения корпуса при ударах о льдины. Когда «Ермак» выбрался изо льдов и вышел на свободную воду, течь прекратилась. Макарову стало ясно, что крепость корпуса не соответствует испытываемым толчкам при столкновении со льдами. Решив проверить сделанный им вывод, он приказал вновь войти во льды «для того, чтобы обстоятельнее прощупать, в чем заключаются недостатки ледокола». Вторичная проба дала те же результаты, с той лишь разницей, что течь значительно усилилась. Застопорили машину и занялись до полуночи наблюдениями.
Как ни было это грустно, но Макаров все более убеждался, что «Ермак» не способен выдержать толчков о полярный лед, даже при малом ходе, а потому необходимо, прежде чем продолжать испытания корабля, сделать в его корпусе кое-какие улучшения. Макаров решил немедленно отправиться в Ньюкастль. Непредвиденная переделка корабля срывала намеченную программу работ. Плавание в Карское море отменялось. Но иного выхода не было. Макаров старался успокоить себя. Он заносит в дневник: «Ледокол идет вперед — и это главное. Если бы ледокол останавливался и не двигался ни вперед ни назад, то над всем поднятым мною делом надо было бы поставить крест. К счастью эти опасения не оправдались, а, напротив, выяснилось, что полярный лед ломается хорошо на большие глыбы, которые, прикасаясь к корпусу ледокола, не производят значительного трения. Что же касается крепости корпуса, то ее можно значительно улучшить, и если одною сталью нельзя достичь необходимой крепости, то надо искать решения вопроса в комбинации стали с деревом и найти наилучшую форму корпуса. Короче сказать, идея, проповедуемая мною, оказалась верна — и это главное. Легкая ломка полярного льда была для меня большим утешением. С плеч свалилось крупное бремя — ответственность за исполнимость идеи, и я могу сказать, что, взвесив все обстоятельства, я остался доволен испытаниями этого дня».
Несомненно, при всей своей способности делать из опыта правильные выводы, Макаров несколько недооценивал в то время всех трудностей борьбы с тяжелыми полярными льдами для корабля, подобного «Ермаку». Срочные переделки креплений на заводе Армстронга, как показали последующие плавания, мало помогли делу, и если сильные машины ледокола успешно продвигали его вперед, то корпус оказался все же слабым для сопротивления ударам массивных и крепких ледяных торосов. Макарову казалось, что успех дела зависит главным образом от успешной ломки льда, на деле же выяснилось, что крепость корпуса корабля имеет едва ли не большее значение.
Целый месяц ушел на ремонт ледокола в Ньюкастле, куда он прибыл 14 июня. Шпангоуты по ледяному поясу в носовой части заменили более прочными, было удвоено число заклепок у шпангоутов в носовой части. Решено было снять передний винт, заменив его конусом.
14 июля 1899 года «Ермак», обновленный и подкрепленный, вышел во второй полярный рейс. По просьбе Макарова, завод командировал в плавание своего представителя.
В море налетел сильнейший шторм. Даже сдержанный Макаров замечает, что волнение было огромное и высота волн достигала восьми метров. При стремительной качке с креном в 47° «Ермак» почти, плашмя ложился на воду. Подошедшей волной смыло метеорологическую будку, находившуюся на самом верху командирского мостика. «В продолжение 17 часов продолжалась эта убийственная качка, — вспоминает штурман «Ермака» Николаев, — самочувствие у всех было неважное, и только адмирал был весел, все 17 часов он выстоял на мостике, шутил и хвалил погоду и, глядя на кренометр (прибор для измерения крена), маятник которого переходил за пределы крайних делений, говорил, что этот прибор для «Ермака» не годится».
Достигнув Шпицбергена, «Ермак» повернул на север и вошел в обширные ледяные поля, на всякий случай уменьшив ход. Макаров был чрезвычайно удовлетворен, убедившись, что после переделок корпус не так дрожит при ударах о торосы. Разница была очевидна для всех, и ледокол шел то разводьями, щелями, то проламывая путь напрямик.
Под вечер, когда «Ермак» двигался средним ходом, впереди появились мощные нагромождения торосов. Тотчас уменьшили ход, но было поздно, ледокол ударился о лед с такой силой, что остановился. Кинулись в носовое отделение и обнаружили большую пробоину. Ледокол ударился самой нижней носовой частью о выдвинувшийся вперед на большой глубине подводный ледяной выступ. Образовалась пробоина около полутора метров в длину и пятнадцать сантиметров в ширину. Два носовых шпангоута были смяты. Вода хлынула в пробоину. Пустили в ход водоотливную помпу, водолаз подвел пластырь. С помощью мешков с паклей удалось, наконец, заделать пробоину я откачать воду. Но вода продолжала поступать.
Вторая проба «Ермака» в полярных водах оказалась не удачнее первой. «Как бы пробоина ни была подкреплена деревянными распорками, — замечает Макаров, — все же корпус в этом месте ослаблен и не столь крепок, как был прежде. Сознание того, что в подводной части есть большая дыра, ни в каком случае не действует поощрительно и, хотя у меня была полная уверенность в непроницаемых переборках, все же благоразумие требовало сдержаться, насколько это возможно, и не заходить за некоторые пределы.»
Несмотря на такое замечание, Макаров все же решается идти на север.
Конечно Макаров был уверен в прочности надежно испытанных им водонепроницаемых переборок. Очень вероятно, что он, не желая, по его собственным словам, останавливать плавание, хорошо понимал, с каким злорадством встретят неудачу его враги. Макарову в этих условиях надо было доказать, что даже серьезные повреждения не могут помешать «Ермаку» продолжать плавание во льдах, и плавание продолжалось. «Ермак» благополучно прошел «по разным направлениям около 230 миль, частью легким льдом, частью очень тяжелым». «Пробоина не представляла опасности немедленного потопления для судна, снабженного переборками, но дальнейшее следование через лед должно было увеличить повреждение, и это могло вызвать опасное положение», — замечает Макаров. Опасное положение корабля, несомненно, чувствовалось всеми и, конечно, не способствовало особенно веселому настроению. Сопровождавший Макарова, хорошо приглядевшийся к нему, штурман Николаев, вспоминая впоследствии о плавании, писал: «В совершенстве изучив все отрасли морского дела, адмирал изучил и душу человеческую. Он умел расположить к себе людей, умел угадывать их настроение и вдохнуть энергию и бодрость в упавших духом. Во время плавания «Ермака» на север бывали случаи, когда команда и офицерский состав вместе с ученой экспедицией впадали в уныние. Тогда, чтобы ободрить команду, адмирал шел к ней в кубрик, собирал всех вокруг себя и говорил о родине, патриотизме, чувстве долга и величии души русского человека. Говорил так убедительно и вдохновенно, что лица матросов оживлялись, а в глазах, устремленных на любимого адмирала, загоралась энергия и готовность идти с ним хоть на край света»[88]. Тот же Николаев сообщает и о другом примере спокойного мужества и находчивости адмирала. В трюме, наполненном паклей, керосином и другими легко воспламеняющимися материалами, вспыхнул пожар. «Адмирал первый спустился в горящий трюм и лично руководил тушением пожара, спокойным и твердым голосом отдавая нужные распоряжения. Только благодаря его находчивости и присутствию духа не произошло паники и гибельных последствий».
Макаров вообще был человеком очень организованным, умевшим ценить время. Учил он этому и других.
Рабочий день на «Ермаке» обычно проходил так: за утренним чаем, посоветовавшись с Макаровым, каждый решал что будет сегодня делать. Макаров советовал экономно распределять время.
«Не забывате, — говорил он, — что лето на севере очень короткое, нам дорог каждый день, каждая минута. Старайтесь все, а сам я буду стараться как только могу, чтобы ни один день у нас не пропадал даром. Мы должны доказать всему миру, что не одни только иностранцы способны вносить ценные вклады в науку, но и русские люди. Они готовы даже жертвовать собою, чтобы только принести пользу своей Родине, вплести хоть один лист в ее лавровый венок».
После чая все расходились по своим местам и принимались за работу. Ровно в полдень колокол возвещал о сборе к обеду. После обеда полагался короткий отдых. Степан Осипович уходил к себе писать дневник. В 3 часа, выпив по стакану чая, каждый снова возвращался к своим обязанностям. Окончив работу в семь часов вечера, все собирались в кают-компанию, где обменивались впечатлениями, и около восьми часов ужинали. После ужина Макаров обыкновенно задерживался в кают-компании. Нередко его просили что-нибудь рассказать. Он охотно соглашался. Рассказывал он увлекательно и картинно и невольно будил у слушателей мысль. Отличительной его чертой была скромность. Даже говоря о случаях из своей жизни, он умел как-то не выдвигать себя на первый план.
Около одиннадцати часов дела и разговоры на «Ермаке» заканчивались, и все уходили в каюты, чтобы с рассветом вновь приняться за работу. Так текла жизнь на ледоколе в спокойные дни, в штормовую погоду приходилось жить и работать по-иному.
Между тем «Ермак», разрушая многолетние мощные торосы, шел дальше на север. Все, сколько-нибудь заслуживающее внимания, тщательно заносится адмиралом в дневник. Вот, например, запись от 28 июля: «Утром поймали акулу, что очень меня удивило. В таких широтах, в воде, температура которой ниже 0, я никак не ожидал встретить этого, по преимуществу, тропического хищника. На завтрак подали блюдо из акулы, которое было очень вкусно, также были вкусны и пирожки из нее. Много портило дело сознание, что это мясо акулы. Удивительная живучесть! Акула шевелилась, — когда из нее были удалены все внутренности и содрана шкура».
От времени до времени, когда «Ермак» вклинивался в торосистое поле и начиналась его борьба со льдом, Макаров отдавал распоряжение лейтенанту Шульцу, заведующему киносъемкой, принести аппарат. Начиналась съемка. «Кинематограф должен составлять принадлежность каждой ученой экспедиции, — говорил Макаров. — Он дает не только эффектную картину, но и материал для научного изучения движения ледокола во льду»[89].
В дневнике Макарова есть запись о какой-то неведомой, не обозначенной ни на одной карте, земле, которую якобы видели с «Ермака» на широте 71°. «Общая радость при виде этой земли, — замечает Макаров, — была несказанная». Подойти к земле было невозможно, и спустя некоторое время возник даже вопрос: «Действительно видели ли мы землю? Думаю, что да, но поручиться за это невозможно».
Иногда «Ермак» делал остановку — «станцию». Члены экспедиции уходили на лед охотиться, производить различные наблюдения, совершать прогулки. Однажды вахтенный сообщил, что к самому борту подошли трое медведей — двое взрослых и один медвежонок. Разбудили охотников. Они погнались за медведями и ранили медвежонка, а потом убили и взрослых.
Макаров много пишет о медведях в своем дневнике, так как они часто встречались по пути «Ермака». Из этих записей видно его гуманное отношение к животным. Ему отвратительно убийство ради убийства, он удерживал ретивых стрелков от кровавых «упражнений». «К чему без нужды ранить безвредных обитателей ледяных полей, если невелики шансы убить и доставить животное на корабль?» — говорил он. Как-то за обедом Макаров порядком отчитал одного из любителей медвежьей охоты за то, что тот стрелял в убегавшего от него медведя.
— Стыдно-с, очень даже стыдно-с! — говорил он смущенному «победителю», — зверь от вас убегает, а вы посылаете ему вдогонку предательскую пулю… Это-с не охота, а убийство… Мы ведь не какие-нибудь промышленники-живодеры, которые этим живут, а люди науки, и нам напрасная смерть медведя никакой пользы не принесет. Вот если бы медведь на вас пошел, так я понимаю: по крайней мере риск, грудь с грудью, и с глазу на глаз!
Такой случай, когда медведь действительно пошел на человека и тот сразился с медведем почти вплотную, грудь с грудью, произошел на «Ермаке» через несколько же дней после сцены за столом. Человеком этим был сам Макаров.
Как-то один из бродивших вокруг ледокола медведей, решив познакомиться с кораблем, полез по трапу наверх. Тотчас же прибежали охотники с ружьями. Макаров находился на палубе. Не желая напрасной гибели животного, он приказал прогнать его мощной струей из брандспойта, стоявшего тут же. Но брандспойт не устрашил, повидимому, голодного зверя! Намерения его были очевидны. Пригнув голову и рыча, он прямо пошел на Макарова. Подпустив зверя на расстояние пяти шагов, Макаров вынул браунинг и хладнокровно уложил медведя меткой пулей в голову. Медведь весил свыше двадцати пудов, из него сделали чучело и поставили при входе в кают-компанию. Но об этом случае, рассказанном одним из участников экспедиции на ледоколе, Макаров в своем обширном труде «Ермак» во льдах» не упомянул.
Обычно, пока «Ермак» стоял у торосистого поля, инженер Цветков и лейтенант Ислямов спускались с корабля и тщательно изучали лед, его структуру, толщину и глубину.
Встречались мощные айсберги, высотою до восемнадцати метров. «Издали они казались настоящими островками», — замечает Макаров. Шульц и Ислямов обследовали их. Поверхность одного из айсбергов была сплошь покрыта валунами, причем некоторые камни были не менее метра в диаметре. Собрав целую минералогическую коллекцию и отколов кусок льда для исследования, моряки вернулись на корабль. «Откуда пришли все эти ледяные горы? — спрашивает Макаров, — со Шпицбергена, с Земли Франца-Иосифа или с той Земли, которую мы считаем, что видели?»
Наличие айсбергов наводит Макарова на новые размышления. Как пробраться на те острова, где рождаются эти ледяные горы, как увидеть их рождение и образование? Летом вокруг этих островов находится лед в разбитом состоянии. Ни на лыжах, ни на собаках не попадешь туда, зимою же путешествие еще более затруднительно. И сколько смелых, мужественных людей стремилось проникнуть в эти недоступные для человека дебри, сколько полегло здесь жизней, молодых и нужных! Нансен кажется сделал больше всех, но сколько еще волнующих, жгучих проблем впереди! Роберт Пири с исключительной настойчивостью, вот уже в который раз, стремится пробраться в сердце Арктики, и все неудачно.
Макаров снова возвращается к своей идее. Надо построить еще более мощный ледокол, который победит любые льды, пробьется к полюсу. Только с помощью этого средства науке раскроются тайны, разрешить которые она тщетно стремится столько времени. На ледоколе можно будет производить научные изыскания в специально оборудованных по последнему слову науки лабораториях. Если случится открыть новую землю, — к услугам геодезистов и астрономов самые точные инструменты. А что с корабля с успехом можно обследовать дно, хотя бы оно было на глубине нескольких тысяч метров, — хорошо показало настоящее плавание.
Однажды трал, опущенный на глубину свыше тысячи метров, принес огромное количество морских животных: мшанки, губки, черви, актинии, офиуры, морские звезды, креветки, раки-отшельники, крабы, моллюски, всевозможные рыбы и много камней. Никак не ожидали биологи экспедиции — доктор Чернышев и Толль — такого обильного улова. Целая ночь ушла на тщательную сортировку: одних препарировали, других опускали в спирт, третьих — в формалин. Только тогда, когда программа научных работ была выполнена, «Ермак» выбрался изо льдов и направился к Шпицбергену.
В бухте Адвент Макаров соорудил бетонированной знак, так называемую «вековую марку» для отметки изменений уровня моря.
От Шпицбергена «Ермак» повернул на юг, в Ньюкастль.
Второе полярное плавание «Ермака» было закончено. Вечером 16 августа ледокол прибыл в Ньюкастль, на верфь Армстронга.
Возвращение в европейские воды было для Макарова далеко не радостным. «Ермак» вернулся с тяжелым повреждением, доказывающим, что арктические льды крепче корпуса ледокола, хотя и исправленного и укрепленного после первого ледяного рейса.
Если бы Макаров был искушен в министерских хитростях и обычаях, он выехал бы в Петербург и лично доложил о результатах плавания Витте и тем польстил бы его самолюбию. Но царедворство было противно всему существу Макарова. Он, с присущей ему прямотой, не представляя еще ясно последствий, поступил иначе, объективно изложив результаты плавания в короткой телеграмме. Вот эта телеграмма: «Ермак» оправдал все ожидания относительно возможности пробиваться сквозь льды. Он разбивал торосы высотой 18 глубиной в 42 фута[90] и ледяные поля в 14 футов. Прошел около 230 миль полярным льдом, но при разбивании одного тороса получена пробоина ниже ледяного пояса, где корпус не был подкреплен. Пришлось отказаться от дальнейшего следования».
Инициатива выпала теперь из рук Макарова. Неизвестно, к кому обратился Витте за консультацией, но последующий ход дела сложился не в пользу Макарова. Вспоминая о наступивших для Макарова черных днях, Ф. Ф. Врангель пишет: «Я был в то время в Петербурге и не могу не упомянуть о том тяжелом впечатлении, которое произвело на меня нескрываемое злорадство, с каким многие встретили грустную весть о неудаче».
В числе этих многих первую скрипку играл непримиримый враг Макарова, бездарный и заносчивый, но имевший силу в морских и правительственных кругах, адмирал А. А. Бирилев. Он ненавидел Макарова и искренно радовался всякой его неудаче.
Как же поступил Витте, получив телеграмму из Ньюкастля? Макаров полагал, что в ответной телеграмме он получит инструкции относительно ледокола, а сам будет вызван в Петербург для подробного доклада. Но вышло иначе. Предварительно переговорив с морским министром Тыртовым, Витте шлет Макарову следующую телеграмму: «Оставайтесь в Ньюкастле до прибытия комиссии». Макаров был поражен. Только теперь он понял, что сделал ошибку, послав Витте телеграмму. Он опасался как за состав комиссии, так и за поручения, которые ей будут даны. Желая парировать удар, он написал Витте письмо, в котором подробно излагал обстоятельства дела, не скрывая своих ошибок, но и не умаляя заслуг. Он писал: «Надеюсь, что комиссия эта будет состоять из техников, что она соберется под моим председательством и поможет мне выяснить вопрос, как наилучшим образом побороть выяснившиеся технические трудности. Надеюсь, что комиссия назначена не для того, чтобы раскрыть фактическую сторону дела, ибо таковую я не скрываю, и разъясню ее лучше, чем кто-либо. Если я сделал ошибку, то я откровенно в ней признаюсь и, кроме того, покажу, как ее исправить. Я действительно сделал ошибку, но ошибка эта заключается главным образом в том, что я недостаточно подготовил Ваше Высокопревосходительство к возможности неудачи в первое время. Я помню, что, прощаясь с Вами, я обратился с единственной просьбой поддержать меня в случае какой-либо неудачи».
Но было уже поздно. На скорую руку была наряжена комиссия и спешно отправлена в Ньюкастль. Письмо Макарова пришло, когда члены комиссии находились уже на полпути в Англию. Комиссия, стараниями Тыртова, полностью состояла из недоброжелателей или завистников Макарова, отрицательно относившихся к идее ледокола. Во главе комиссии был поставлен контр-адмирал Бирилев.
Большинство газет, еще вчера всячески превозносивших адмирала Макарова, сегодня порочили и чернили и его и «Ермака».
В желтой, продажной газете «Новости» какой-то развязный и невежественный писака, скрывшийся за псевдонимом Корданус, писал: «…с какой физиономией покажется теперь могучий «Ермак», когда всем стало известно, что до настоящих полярных льдов он и дойти не мог, а не то что ломать их?» Корданус предлагал, «чтобы не было стыдно», славное имя «Ермака» отменить и кораблю присвоить название: «Ледокол № 2».
«Шушера взяла верх, и мне опять много хлопот с ней», — пишет Макаров Врангелю. Когда адмирал узнал о составе следственной комиссии, для него стал ясен исход дела. Он обратился тогда к Витте с просьбой ввести в комиссию хотя бы командира «Ермака» Васильева, но министр ему отказал. В поисках помощи Макаров обращается к председателю Географического общества П. П. Семенову с письмом, в котором слышатся горечь, досада и боязнь, что ему не дадут довершить начатого им дела. Он пишет: «Дело ломки полярного льда есть дело новое и небывалое. Никто никогда не пробовал ломать полярный лед, и было бы чудом, если бы, построив специально для этого дела судно, мы бы сразу нашли наилучшую комбинацию форм и машин. В то время, как английские ученые приветствуют меня с успехом, наши газеты делают все возможное, чтобы возбудить против меня общественное мнение, и я боюсь, что мне не дадут докончить дело». Но и это письмо почему-то осталось без ответа.
«Мне не дадут докончить дело!» — Вот мысль, которая больше всего угнетала адмирала-изобретателя. Никак нельзя было примириться с сознанием, что дело похоронено. Макаров хорошо понимал, «что предположения необыкновенные обыкновенным людям всегда кажутся несбыточными, до тех пор, пока они не сбудутся». Он считал своего «Ермака» лишь «прототипом» будущего, еще более мощного и совершенного ледокола. Большинство же судит иначе, оно хочет успехов немедленных, кричащих и эффектных. Ничто не делается сразу! «Свое дело я не считаю проигранным и умру с этой мыслью, если мне даже не удастся осуществить дело полностью… Мы еще не исчерпали все наши средства. Сражение затянулось, но еще может быть выиграно», — говорит он с горечью, но не теряя надежды на победу.
Всякий сторонник его идеи — его лучший друг. С большой радостью узнает Степан Осипович, что на родине у него есть доброжелатели. «Не помню, писал ли я Вам, что адмиралы Чихачев и Пилкин вполне за меня», — сообщает он Врангелю. За границей Макарова также поддерживали английский ученый-океанограф Джон Меррей, Нансен, Норденшельд.
Бирилев, прибыв со своими помощниками в Ныюкастль, приложил все усилия, чтобы опорочить Макарова. Устранив его от всякого участия в работе комиссии, не обращаясь к нему ни за какими разъяснениями, Бирилев начал для чего-то как заправский следователь опрашивать команду. — Это не помешает, — думал он, — смотришь, и еще что-нибудь всплывет. Члены комиссии не отставали от своего председателя в «служебном рвении». Они искали недочеты в корпусе ледокола, облазили его сверху донизу, проверяли каждое крепление, каждую гайку. А по вечерам, обложившись чертежами, отыскивали недостатки в конструкции корабля. Макаров, наблюдая издали это «следствие с пристрастием», проявлял огромную выдержку, чтобы сохранить спокойствие, но под конец не выдержал.
15 сентября он заносит в дневник: «Оставил комиссию на ледоколе. Чувствую полное омерзение к людям, которые приехали специально для того, чтобы правдой или неправдой разыскать обвинения и всякими кривыми путями помешать делу. Они не пригласили меня ни на одно заседание и при мне боятся высказываться»[91]. Ф. Ф. Врангель, хорошо понимая настроение Макарова, пишет ему из Петербурга: «Желаю Вам спокойствия и уверенности в борьбе с противниками, которых Вы теперь грудью победить не можете, а лишь временем и силою аргументов»[92].
Тяжелое настроение Макаров старается заглушить работой по исправлению повреждений на ледоколе, а в остальное время готовит к печати свой капитальный труд «Ермак» во льдах», где подробно обосновывает свою идею и дает полную картину работы ледокола во льдах[93]. Цель книги — снова привлечь внимание широких общественных кругов к вопросам ледового плавания и снять с себя несправедливые, злобные обвинения. С неутомимой энергией Макаров пишет свою книгу, желая, чтобы она скорее была издана. В эти дни он работал, почти не поднимая головы, с восьми часов утра до двух часов ночи.
Тем временем деятельность комиссии Бирилева закончилась. На страницах акта подробно перечислялись все недостатки «Ермака» и указывалось, что может и чего не может выполнять ледокол. Общий же вывод сводился к тому, что «ледокол «Ермак» как судно, назначенное для борьбы с полярными льдами, непригодно по общей слабости корпуса и по полной своей неприспособленности к этого рода деятельности. Каждый раз, когда ледокол встречался или будет встречаться с полярными льдами, получались и будут получаться более или менее серьезные и тождественные аварии, что происходит как от конструктивных недостатков ледокола, так и от недостаточно тщательного производства кораблестроительных работ на этом судне». Ледокол рекомендовалось использовать в наших дальневосточных или северных водах, «ледокол может служить также прекрасным спасательным пароходом, а в военное время, состоя при эскадре, принесет бесценные услуги». В большинстве пунктов акта в основе правильно отмечались действительные недостатки «Ермака». Но все эти недостатки были преувеличены, искажены.
Никак нельзя было, например, согласиться с утверждением, что корабль совершенно не приспособлен к полярному плаванию, тогда как он превосходно разрушал ледяные торосы и прошел во льдах до 81°28′ северной широты. Несправедливо было также и обвинение верфи в недостаточно тщательно выполненной работе. При всех недостатках корабля, «вовсе не приспособленного к полярному плаванию», как заключила комиссия, ей пришлось в одном из пунктов признать, что при таких-то и таких-то исправлениях (которые перечисляются) может быть «какая-нибудь надежда» на успех.
Однако дело было не в критике отдельных дефектов «Ермака», которых было на нем немало, — их не отрицал и сам Макаров, — а в общем придирчиво-недоброжелательном тоне акта, в явном преувеличении отрицательных качеств корабля и в умалчивании положительных его сторон, доказанных во время плавания. Члены комиссии сознательно не хотели понимать той простой истины, что опыта ледокольного плавания, опыта борьбы с полярными торосами ни у кого вообще еще не было, в том числе и у Макарова, и что определить заранее точную конструкцию корабля, предназначенного для подобной работы, было совершенно невозможно. Сделать больше, чем Макаров, для осуществления при подобных условиях идеи полярного мореплавания, не смог бы никто. Если члены комиссии были бы объективны в своей работе, то им не оставалось бы ничего иного, как признать правильность общего замысла ледокола при некоторых конструктивных недоделках.
На акт Бирилева Макаров ответил обстоятельным отзывом: «Отзыв вице-адмирала Макарова об акте комиссии, назначенной для ближайшего выяснения обстоятельств происшедших аварий на ледоколе «Ермак», а равно и общего его состояния». В этом отзыве Макаров дал достойную отповедь Бирилеву по всем пунктам его акта. В Кронштадте отзыв был напечатан отдельной брошюрой и произвел немалое впечатление. Заканчивается отзыв следующими словами, в которых звучит горечь обиды: «Комиссия не сочла нужным переговорить со мной, а потому сей акт наполнен неправильными суждениями, которые бросают тень и на меня и на все дело. Сколько бы я их ни опровергал и как бы ни были мои опровержения вески, след несправедливых нареканий комиссии, к сожалению, не скоро изгладится».
Отзыв, вместе с новым проектом плавания в Арктику, Макаров представил Витте. Было ясно, что адмирал решил бороться до конца и не сойдет со своих позиций. В проекте он писал: «…все мои соображения вполне подтвердились: переход к Петербургу зимою оказался возможным, полярный лед поборим и плавание к Енисею без ледокола невозможно. Постройка же полярного ледокола не имела прецедента, опыт показал, что такое полярный лед, и будет жаль, если мы не доведем дело до конца».
Но сама жизнь оказалась наиболее сильным союзником Макарова. Огромная практическая польза «Ермака» стала вскоре очевидной для всех. Когда в начале ноября отремонтированный в Ньюкастле «Ермак» прибыл в Кронштадт, пароходовладельцы, которые собирались прекращать навигацию, изменили свои намерения и, несмотря на позднее время, продолжали доставлять грузы в Петербургский порт. Одновременно Макаров стал получать многочисленные запросы от зарубежных фирм: смогут ли они рассчитывать, что их пароходам «Ермак» окажет содействие в случае если внезапно наступят морозы. Макаров дал положительный ответ. Конечно ледовая работа в Финском заливе не очень-то интересовала его. Мысли его попрежнему принадлежали далекой Арктике, борьбе с полярными торосами. И принимая предложения пароходовладельцев, Макаров продолжал обдумывать улучшение конструкции «Ермака». По договоренности с Армстронгом было решено, после окончания навигации в Петербурге и в портах Балтийского моря, заново перестроить носовую часть ледокола, оказавшуюся недостаточно крепкой для плавания в Ледовитом океане.
В ноябре Макаров сразу получил несколько телеграмм от пароходовладельцев, просивших оказать в срочном порядке помощь их пароходам, застрявшим во льдах Петербургского порта. Внезапно грянувшие морозы застали их врасплох. Не все успели даже выйти из Невы. Макаров отдал распоряжение разводить пары, чтобы тотчас идти на помощь. Но в это же время получил другое извещение, более серьезное. Главный командир порта сообщил, что крейсер первого ранга «Громобой», следуя из Кронштадта в Петербург, сел на мель в морском канале, его необходимо немедленно выручать. Когда на следующий день Макаров на «Ермаке» прибыл в Петербург, он был немало удивлен, увидев, что все устье заковано крепким льдом. С помощью «Ермака» «Громобой» благополучно сошел с мели. В этот же поход «Ермак» освободил двенадцать застрявших во льду пароходов и вывел их на открытую воду.
Вернувшись в Кронштадт и став на якорь на Малом рейде, «Ермак» был готов по первому требованию выполнить новое распоряжение. Оно не заставило себя ожидать. Во время бури со снежной пургой броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин», направляясь из Гельсингфорса в Кронштадт, на полном ходу наскочил на камни у южной оконечности острова Гогланда.
Расположенный посредине Финского залива, весь состоящий из гранитных утесов, окруженный льдами, остров в зимнее время был лишен связи с материком.
Положение броненосца становилось серьезным. Многие категорически заявляли, что спасти броненосец не удастся. В зимних условиях снять громадный корабль с камней очень трудно, а весною прибрежный лед своим напором потащит броненосец по камням и разломает его. Никакие якоря не помогут. По словам местных жителей, напор льда на Гогланд бывает таков, «что весь остров трещит». Не будь «Ермака», вряд ли возник бы вообще вопрос о спасении «Апраксина», «Ермак» решил все дело. Были организованы спасательные работы, начальником которых назначили контр-адмирала Амосова. Работы по спасению броненосца «Апраксин» продолжались всю зиму. «Ермаку» пришлось снабжать организаторов спасательных работ всем необходимым. Никакому другому кораблю это было не под силу. На борту ледокола была организована ремонтно-механическая мастерская. В течение зимы «Ермак» сделал четыре рейса в Кронштадт и шесть рейсов в Ревель. Прибытие ледокола на Гогланд всегда было радостным событием для апраксинцев, которые переселились на остров в деревянные бараки, привезенные все тем же «Ермаком». На ледокол приходили развлекаться, отогреваться и обедать. «Ермак» получил среди офицеров наименование: «Отель[94] Гогланд».
В то же время возникавшие при сложных спасательных работах вопросы требовали постоянной связи Гогланда с материком. Осуществить такую повседневную связь «Ермак», естественно, не мог. Да и вообще это представлялось совершенно невозможным. О прокладке кабеля в зимнее время нечего было и думать, сухопутные сообщения с материком, отдаленным от острова на 46 километров, могли осуществляться лишь с большим трудом и риском, и то лишь несколькими смельчаками-почтальонами из числа жителей Гогланда; световые сигналы системы Миклашевского также не помогли.
Выручил снова Макаров. Он вспомнил о своем друге — преподавателе Кронштадтских минных классов — А. С. Попове, демонстрировавшем ему свой аппарат-грозоотметчик. В этом году, летом, Попов производил опыты на Черном море, пытаясь установить связь при помощи изобретенного им аппарата со станциями, установленными на трех броненосцах. Ему удалось достичь успеха, сигналы принимались на расстоянии свыше пяти километров, но на большем расстоянии они не улавливались. Не видевшее, по обыкновению, в опытах Попова ничего, заслуживающего особенного внимания, морское ведомство отнеслось к зарождавшемуся величайшему изобретению века безобразно равнодушно. Денег не дали, и опыты прекратились.
Теперь, вспомнив о Попове, Макаров подает высшему морскому начальству мысль: пригласить Попова и попытаться с помощью его грозоотметчика установить связь между Гогландом и материком. Морскому министерству в сложившихся условиях ничего не оставалось, как принять этот совет. Но верные своим скопидомским привычкам морские чиновники, приглашая Попова, отпустили на производство опытов совершенно ничтожную сумму. К счастью, помощниками изобретателя оказываются чрезвычайно энергичные и способные молодые люди, чутьем угадавшие, что могут дать опыты Попова. То были: лейтенант А. А. Реммерт, ассистент минных классов Н. П. Рыбкин, капитан второго ранга Залевский и унтер-офицер Андрей Безденежных.
Началась горячая пора. Рыбкин с Залевским занялись оборудованием станции на Гогланде, Реммерт с Безденежных — на материке, вблизи финского городка Котка. Вскоре «Ермак» доставил на Готланд с рабочей партией все необходимые приборы. Ввиду спешности дела приборы были взяты из лаборатории, приемником же служил телефонный аппарат, приспособленный к приему сигналов самим Поповым. Одновременно сооружалась станция и на материке.
Когда станции были оборудованы и установлены огромные антенны, начались приемы сигналов. Великое изобретение Попова впервые в мире получало практическое применение. Сначала на сигналы с Котки не было ответа. Но вскоре стали замечать какие-то регулярные знаки на телеграфной ленте, которые нельзя было объяснить тихими электрическими атмосферными разрядами. «Я немедленно сообщил об этом Попову, — вспоминает Реммерт, — и он быстро приехал. Началась слежка, настройка, поскольку такая в то время могла так называться. Так продолжалось всю ночь. Настало утро. Наконец, около 3 часов дня, спустя почти месяц после нашего приезда, на ленте довольно четко начали получаться знаки, но слова еще не были достаточно разборчивы. На следующий памятный день, наконец, разобрали несколько слов. Смысл этих слов был тот, что наши сигналы «Гогланд» принимает и спрашивает, получили ли мы их сигналы. Надо было видеть состояние Александра Степановича Попова. У него не держалась лента в руках от дрожи в них, он был бледен, как полотно, но улыбка озаряла его доброе лицо. Мы, народ молодой и горячий, решили, что «сношение установлено», и бросились целовать Попова».[95]
Так родилось величайшее изобретение начала XX века — радио. Лабораторные опыты были закончены. Настала эра его практического применения. Это замечательное событие в истории русской и мировой техники произошло 24 января 1900 года.
Макаров оказал большую поддержку великому изобретателю. Предвидя огромные возможности в будущем для радио, он одним из первых оценил его и позже решительно отвергал притязания Маркони на приоритет в области изобретения «беспроволочного телеграфа». «Профессор Попов, — заявлял Макаров, — первый открыл способ телеграфирования без проводов, Маркони выступил после Попова»[96].
На другой же день после установления связи с Гогландом началась регулярная работа первых русских радиостанций. Вначале, правда, не все сигналы разбирались отчетливо, а на разряднике появлялся целый пучок искр.
Когда доложили о результатах опытов с беспроволочным телеграфированием начальнику главного морского штаба адмиралу Авелану, он воскликнул:
— Как кстати! Это очень хорошо! Где находится сейчас «Ермак»?
Ему ответили, что ледокол стоит у Гогланда. Тогда Авелан взял листок бумаги и быстро набросал:
«Командиру ледокола «Ермак» Около Лавен-Саари оторвало льдину с 50 рыбаками. Окажите немедленно содействие в спасении этих людей. Авелан».
Радиограмма полностью, без всяких искажений и неточностей, была принята на Гогланде.
«Когда принимавший прочел вслух эту телеграмму, — вспоминает один из очевидцев первых шагов радио, — то по крайней мере минута прошла при мертвой тишине, никто не проронил ни слова. Все присутствовавшие были глубоко взволнованы. Они поняли, какую громадную услугу оказывает только что установленный способ сообщения, и в общем сознании мелькнуло, что этим призывом к спасению погибающих беспроволочный телеграф наилучшим образом осветил начало своей деятельности на нашей родине».
«Ермак» в точности выполнил приказание, 50 человеческих жизней было спасено. Впоследствии А. С. Попов в письме к Макарову так вспоминает об этом случае: «Первая официальная депеша содержала приказание «Ермаку» идти для спасения рыбаков, унесенных в море на льдине, и несколько жизней было спасено благодаря «Ермаку» и беспроволочному телеграфу. Такой случай был большой наградой за труды, и впечатление этих дней, вероятно, никогда не забудется».
Быстро разнеслась повсюду весть о первой крупной победе, одержанной беспроволочным телеграфом. Уже через неделю связь по радио между Гогландом и Коткой настолько наладилась, что передавались телеграммы до ста слов.
Макаров в период описываемых событий уже не плавал на «Ермаке». Назначенный главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором города Кронштадта, он находился по своей должности в Кронштадте, всеми же делами на ледоколе в течение памятной зимы 1899–1900 гг. руководил ученик и товарищ Макарова капитан второго ранга Васильев.
Когда Макарову доложили, что беспроволочная связь Гогланда с Коткой установлена, он послал А. С. Попову следующую приветственную телеграмму:
«А. С. Попову 26/1, 1900 г. От имени всех кронштадтских моряков сердечно приветствую Вас с блестящим успехом Вашего изобретения. Открытие беспроволочного телеграфного сообщения от Котки до Гогланда на расстоянии 43 верст есть крупнейшая научная победа. Макаров».
С установлением радиосвязи спасательные работы на «Апраксине» стали заметно подвигаться вперед. Камень, продырявивший дно броненосца, был постепенно удален с помощью взрывов и, наконец, 11 апреля «Ермак» стащил «Апраксина» с мели. Стали заделывать огромную пробоину пластырями. Укутали ими весь нос. Через несколько дней Макаров получил по радио от руководившего спасательными работами адмирала Рожественского, сменившего адмирала Амосова, следующую радиограмму: «Ермаку» и его доблестному командиру, капитану 2-го ранга Васильеву «Апраксин» обязан спасением. В непроглядную снежную метель броненосец, обмотанный вытянутыми в струну цепями, стальными и пеньковыми тросами, прикреплявшими до 450 кв. метров пластырей, шел 7 часов в струе «Ермака» ледяными полями между отдельными глыбами торосистого образования и каналом, пробитым в сплошном льде, и ни одна цепь, ни один трос не были перерезаны льдом».
Морской министр адмирал Тыртов, еще совсем недавно заявлявший, что не видит в «Ермаке» никакой пользы, теперь, обращаясь к Витте, писал: «…мне остается только благодарить вас за предоставление в мое распоряжение ледокола, неутомимая деятельность которого много способствовала успеху работ по снятию с камней броненосца «Апраксин»…»
Спасая «Апраксина», «Ермак» несколько раз ходил в Ревель и Кронштадт. В одно из этих плаваний в Ревель ледокол оказал еще одну большую услугу военному флоту. Он освободил застрявший во льдах крейсер первого ранга «Адмирал Нахимов», отправившийся из Ревеля в дальнее плавание. Боевой корабль со своими грозными орудиями и бронированным корпусом оказался совершенно беспомощным в борьбе с ледяной стихией. Всякая надежда выйти в море была потеряна, к тому же крейсеру угрожали серьезные повреждения. Но вдруг, неожиданно для всех, на горизонте показался «Ермак», подошел к «Нахимову», освободил его и вывел на открытую воду. Крейсер благополучно продолжал свое плавание.
Когда в список кораблей, которым ледокол оказал помощь, стали входить такие крупные боевые единицы, как крейсер «Нахимов» и броненосец «Апраксин», — отношение к Макарову и «Ермаку» изменилось.
— А что, если явится необходимость военный флот отправить в зимнее время в открытое море? Ведь может произойти такой случай, а вдруг война? Какую пользу может тогда оказать «Ермак»? — подобные вопросы задавались теперь не только военными моряками. «Ермак» снова привлек внимание, о ледоколе и его создателе все чаще стали говорить и писать. Однако твердолобый и завистливый Бирилев попрежнему был врагом Макарова и его идеи.
Макаров воспользовался переменой обстановки и поднял, казалось бы, похороненный вопрос о новой экспедиции под своим водительством во льды Ледовитого океана. Он снова обратился к Витте с большим письмом, в котором энергично доказывал возможность осуществления этого плавания. Макаров высказывал уверенность, что перестройка носовой части «Ермака» обеспечит ему успех. Более острые новые обводы ледокола «дадут ему возможность легче раздвигать ледяные поля в Ледовитом океане». Макаров писал, что к северу от Шпицбергена расположены «новые, неоткрытые еще земли, до которых никто, кроме «Ермака», дойти не может». «Эти земли необходимо описать и присоединить к России». Заканчивается письмо так: «…у нас есть корабль, который дает возможность сделать то, что не под силу ни одной нации и к чему нас нравственно обязывают старые традиции, географическое положение и величие самой России… было бы неестественно останавливаться перед полуоткрытыми дверями к тому, что обещает такие благие результаты».
Но Витте не хотел рисковать, утверждая экспедицию, и отказал Макарову, ссылаясь на мнение консультантов.
Получив отказ, Макаров не сложил оружие. Он обстоятельно отвечает консультантам, отправляет обширное письмо и к Витте, где снова доказывает «пользу организации экспедиции». «Ермак» в теперешнем виде, — говорит Макаров, — гораздо крепче, чем он был прежде». «Есть все основания надеяться, что ледокол теперь выдержит удары в полярный лед с значительного хода, но форсировать полярные льды таким образом нет никакой нужды». Макаров обещает действовать осторожно и осмотрительно, не задавая непосильной работы ледоколу, и выражает полную уверенность, что с таким кораблем, как «Ермак», можно многое сделать, не подвергая его излишнему риску, и благополучно вернуться на родину. Заканчивая письмо, Макаров говорит, что он не просит лично для себя никакой награды за те дела, которые «Ермак» уже совершил. «Наградою будет возможность довести дело до конца, благодаря чему уже осуществилось и осуществляется в гораздо более широких масштабах, — говорит Макаров, — мероприятие в высшей степени полезное для преуспевания русской морской торговли».
Трудно сказать, что в конце концов повлияло на Витте, вероятно доводы Макарова были убедительны. С другой стороны, Витте попрежнему питал честолюбивые замыслы. Так или иначе он разрешил Макарову организовать экспедицию и предложил ему представить подробный план нового арктического похода.
Закончив дела на Гогланде, «Ермак» 16 апреля прибыл в Кронштадт. За зиму ледокол проделал огромную работу; он прошел 2257 миль, из них 1987 — во льдах. Срочные дела не позволяли отдохнуть ни кораблю, ни его команде. В Кронштадте «Ермак» был всего неделю и снова отправился в рейс на помощь застрявшим во льдах пароходам.
Вблизи маяка «Нерва»[97] с «Ермака» заметили вдали пароход, подававший сигналы бедствия. Немедленно отправились к нему. Но было уже поздно. «Ермак» подоспел к пароходу, оказавшемуся норвежским, в тот момент, когда он стал погружаться в воду. Забрав со льдины команду и пассажиров, «Ермак» отправился дальше. У острова Сескар были спасены семь финнов, застрявших на поврежденной шлюпке среди льдов; изнуренные и обессиленные люди нашли радушный приют на ледоколе.
Летом 1900 года «Ермак» ушел в Ньюкастль для капитальной перестройки носовой части; конструкцию Макаров предложил совершенно изменить. Передний винт, не оправдавший себя, был снят. Решено было удлинить носовую часть на четыре с половиной метра. Превращение носовой части ледокола в более острую и длинную, по мнению Макарова, позволило бы кораблю легче врезаться в ледяные поля, раздвигать льдины. Предложение Макарова было одобрено специальной комиссией. Более полугода потребовалось верфи, чтобы справиться с переделками. Лишь в феврале следующего года ледокол вышел в Кронштадт. У Толбухина маяка его встретил Макаров. Он хотел лично убедиться, каковы стали качества ледокола после конструкции. Проба прошла вполне успешно. Было очевидно, что «изменение носа значительно улучшило ледокольные качества корабля». Правда, испытания происходили не в арктических льдах, а в Финском заливе, но Макаров не сомневался, что ледокол в его новом виде будет лучше работать и в полярных условиях.
Удачно проведенные испытания положили конец колебаниям Витте, и он окончательно разрешил экспедицию. Через два дня Макаров представил полную программу плавания и план всех подготовительных работ. Путь «Ермака» был намечен к устью Енисея, но не через Югорский Шар[98], как обычно ходили туда, а вокруг северных берегов Новой Земли. Такой маршрут, сравнительно менее рискованный, был вполне сознательно избран Макаровым из опасения, что более смелые и широкие замыслы смогут испугать Витте и не будут утверждены. Намеченный маршрут, правда, не удовлетворял Макарова, но он вынужден был с ним смириться.
«Моя уступка в этом отношении, — пишет он в своем обзоре плавания «Ермака» к берегам Новой Земли, — оказалась единственным средством, чтобы экспедиция могла состояться».
Вместе с тем этот маршрут все же заслуживал внимания, так как северные окраины Новой Земли и трудные условия плавания в этом районе никем еще не были изучены. Обратный путь, в зависимости от состояния льдов, намечался более северный.
Такая программа не вызвала возражения и была утверждена. На вице-адмирала Макарова возлагалось поручение «исследовать летом настоящего года на ледоколе «Ермак» путь по северную сторону Новой Земли и одновременно произвести определение западного берега этого острова».
Макаров не скрывал своей радости. Полтора года с удивительной настойчивостью добивался он разрешения вновь спуститься на своем ледоколе в неизведанные просторы Арктики и наконец достиг своего.
Макаров был человеком, обладающим большим жизненным опытом, человеком, всегда трезво оценивающим складывающуюся обстановку, он отлично понимал, что пускается в дело чрезвычайно рискованное, и неудача может постичь его так же, как и в предыдущих плаваниях. Об этом свидетельствует его «весьма секретная записка», составленная им перед отправлением в плавание на имя царя и переданная в запечатанном конверте адмиралу В. Мессеру «на случай если к 15 октября 1901 года никаких известий о благополучном возвращении «Ермака» не будет». Содержание этой записки теперь известно.
Вот что пишет «беспокойный» адмирал в своей секретной записке: «Теперь предстоит плавание в Ледовитый океан. Вся ответственность, как за мою мысль, так и за ее исполнение, лежит на мне одном, и если на «Ермаке» что-нибудь не сделано, то виноваты не те, которые сумели помешать, а я, который но сумел этого отвратить. Мною сделано все, что оказалось в данных условиях возможным, чтобы ледокол «Ермак» мог выдержать всякие случайности, которые сопряжены с этим плаванием…»[99]
Далее Макаров указывает, что надо будет делать и как поступать, если придется посылать экспедицию на поиски исчезнувшего ледокола. Посылку санной партии Макаров не считает делом целесообразным. Он советует тотчас же приступить к постройке ледокола, вдвое меньшего, чем «Ермак». Тут же Макаров прилагает чертежи этого ледокола. Командиром нового ледокола он рекомендует назначить бывшего старшего офицера «Ермака» лейтенанта Шульца. Заканчивается записка так: «Прошу великодушно простить мне это, ибо единственное побуждение, которое толкает меня на север, есть любовь к науке, желание раскрыть те тайны, которые природа скрывает от нас за тяжелыми ледяными преградами».
Начались сборы. Времени оставалось мало. Макаров представил программу министру 11 апреля. В середине мая «Ермак» должен был отправиться в путь, а ничего еще не было готово. Такой короткий срок на приготовление к полярному плаванию, — замечает Макаров, — можно признать беспримерным, и в этом отношении мы побили всякий рекорд. Не следует забывать также, что сам Макаров, занятый в это время обязанностями главного командира Кронштадтского порта, имел очень мало свободного времени, «лишь небольшие обрывки», — как говорил он. «Нечего было и думать о каких-нибудь особых приготовлениях; надо было брать то, что возможно было найти».
И все же экспедицию нельзя было упрекнуть в плохой организации. Особенно внимательно Макаров относился к подбору людей. Команда была предупреждена о возможных трудностях и случайностях, вплоть до вынужденной зимовки. Но заявление это отпугнуло немногих. Личный состав «Ермака» остался почти полностью тот же, что плавал на «Ермаке» зимой. Всего в экипаже «Ермака» числилось девяносто три человека. Это был народ молодой, энергичный и бесстрашный. Хорошо была обеспечена экспедиция и научным персоналом. На корабле были: астроном, геолог, метеоролог, гидролог, физик-магнитолог, зоолог, ботаник, топограф и фотограф.
16 мая 1901 года «Ермак» отправился в путь. Он должен был зайти в Ньюкастль за углем, затем в Тромсе. Макаров не участвовал в плавании. Он должен был закончить еще дела в Кронштадте. В Ньюкастле было погружено 3200 тонн угля — столько, сколько могли вместить бункера. Перед походом к Новой Земле «Ермак» временно поступил в распоряжение русской градусной экспедиции академика Ф. Н. Чернышева. Под его начальством «Ермак» сходил на Шпицберген и 14 июня вернулся в Тромсе. Через три дня приехал и Макаров.
В Тромсе Макаров собрал всех членов экспедиции на совещание и подробно разъяснил, кто и что должен делать. На себя он взял руководство гидрологической частью. Закончив все приготовления и пополнив запасы угля, «Ермак» 21 июня 1901 года отправился в путь, взяв курс на расположенный в северной части Новой Земли полуостров Адмиралтейства. Обычно в это время западные берега Новой Земли на значительном протяжении бывают свободны ото льда, но нынче «Ермаку» явно не повезло. Еще до новоземельских берегов ледокол вошел в большое, совершенно ровное поле льда толщиной около одного метра. Однако новоземельский лед был для «Ермака» не труден. Он смело и уверенно шел вперед. Нос корабля разбивал лед совсем легко.
По пути встречалось много медведей. Они с любопытством, вытягивая вперед морду и нюхая воздух, смотрели на невиданное зрелище. Не привыкшие кого-либо бояться, они иногда почти вплотную подходили к борту ледокола.
Научные работы велись с самого начала плавания. Через каждые пятьдесят миль делали станцию[100] и производили глубоководные исследования.
Но чем дальше продвигался «Ермак», тем яснее было, что изменения, произведенные в конструкции носовой части, помогают ледоколу мало. Ему все труднее становилось бороться со льдами. Щель, которую он прокладывал во льдах, становилась все уже и извилистее. Не доходя до полуострова Адмиралтейства, несколько южнее от него, ледокол, наконец, оказался в сплошном торосистом льду и дальше продвигаться не смог. Эта стоянка продолжалась несколько дней. По временам лед слегка ослабевал, расходился, и «Ермак» тогда немного продвигался. Но эти ничтожные результаты никого не радовали. Угля расходовалось очень много. Тяжело было на сердце у Макарова. Все же он решил бороться. Начались бешеные удары в лед с полного хода. Ледокол после каждого удара продвигался вперед всего на десять-пятнадцать саженей. За первым ударом следует второй, третий… Успеха нет. После первого удара впереди тороса образуется густая каша из осколков разбитого льда; она-то и ослабляет силу последующего удара. Третий удар ослаблялся еще более и т. д. Однако Макаров с настойчивостью, в которой сквозило отчаяние, приказывал разгонять «Ермака» еще и еще. С каждым разом ледокол продвигался все меньше, «тратя всю энергию на бесполезную работу спрессовывания каши разбитого льда».
«Надо было придумать что-нибудь для того, чтобы уменьшить компактность этой снеговой массы», — замечает Макаров. Пробовались всевозможные средства: на лед лили теплую воду, завозили якорь на проволочном перлине[101], и ледокол подтягивался на брашпиле[102], но брашпиль не выдержал: сломалась рама, согнулся вал.
«Ермак» застрял во льдах. Через несколько дней лед несколько ослабел и удалось пройти вперед около двух миль, но затем снова началось сжатие льдов, «более сильное, чем когда-нибудь раньше».
Всегда жизнерадостный и веселый, всех заражавший своей бодростью, Макаров на этот раз сам начал терять уверенность в благополучном исходе. Однако виду не показывал. Вот запись в его дневнике от 11 июля: «Проснулся в 4½ часа и до утра не мог заснуть. Мысль, что мы совершенно во власти природы, меня страшно гнетет. Если льдины раздвинутся — мы можем выйти, а если нет — мы останемся и зазимуем. Мы находимся в торосистом поле. Перед носом и за кормой у нас тяжелый лед, слева — легкое поле. Все усилия повернуть ледокол в эту сторону оказались напрасными. Ледокол крошил лед, образовывая из него ледяную кашу, которая под действием воды и ночного мороза смерзалась. Все это производило весьма неблагоприятное впечатление, и, чтобы занять всех общей работой, я пробовал руками растащить часть льда».
«Все, начиная от меня, — пишет Макаров, — вышли на работу с лопатами, кирками и прочими инструментами. Казалось вначале, что работа идет чрезвычайно успешно, ибо теплая вода из холодильников производила обильное таяние в то время, как мы руками разбрасывали куски льда в разные стороны. После полутора часов усиленной работы лед под нами зашевелился и из-под низа выступили такие глыбы, которых прежде совсем не было видно. Место, в котором мы работали, казалось заполненным льдом еще более, чем прежде. Это не остановило энергии, и работы усиленно продолжались до вечера. Потом, поднявшись на ледокол, я увидел, какую ничтожную часть работы мы произвели. Очевидно руками в Ледовитом океане много не сделаешь».
Работы на льду пришлось отменить. Сидение на корабле все же быстро наскучило. Многие отправлялись на прогулки по льду. Уходили нередко за несколько километров. На льду много запорошенных снегом проталин. Провалиться в такую проталину — ничего не стоит. Макаров сам два раза выкупался.
Как-то вечером группа участников экспедиции отправилась пешком к западу на разведку. Впереди расстилались бесконечные поля смерзшихся льдин. Светило незаходящее полярное солнце. Прошли версту, другую, — ничего утешительного вокруг, нигде никаких признаков свободной воды. Наконец группа, ничего не разведав, повернула назад, к ледоколу. Решение было принято во-время. Неожиданно началась сильная передвижка льда. Огромные льдины, не менее пятидесяти метров в поперечнике, с шумом расходились, образуя полыньи в три-четыре метра. Но тотчас же из воды выныривали, неизвестно откуда взявшиеся, другие льдины второго слоя. В этой ледяной каше все с шумом перевертывалось, рассыпалось, разламывалось и, сталкиваясь, нагромождалось в огромные торосы. «Все это происходило, — замечает участник похода геолог Вебер, — как бы беспричинно. Явление стихийно-зловещее; чувствовалось, что подо льдом океан. Насилу мы добрались к «Ермаку».
Дни текли в напряженном ожидании перемены. «Что это такое — я решительно не могу понять, — заносит Макаров в дневник. — 28 июля, а между тем холодно, ветры сжимают лед. Какое заколдованное место! Я сильно опасаюсь, что нам не удастся выбраться отсюда».
Впрочем об этих тревожных мыслях никто не знал. «Во время стоянки во льдах общее настроение было хорошее, особенно у адмирала, он всех нас воодушевлял», — вспоминает впоследствии старший механик «Ермака» М. А. Улашевич. 30 июля Макаров устроил совещание научных работников, штурманов и механиков. В ободряющей речи Макаров заявил, что есть полная надежда выйти из ловушки, так как лед распался на мелкие глыбы. Стоит только задуть ветру, и мы свободны!
А на другой день вечером, сидя в своей каюте, угрюмый и сосредоточенный, он записывал: «Обыкновенно засыпаю около часу ночи, но в 3 просыпаюсь. Мысли о предстоящей зимовке не выходят из головы. Потом читаю, опять засыпаю и опять просыпаюсь и т. д. до 7 часов утра, когда входит капитан. Вечером обдумывал и писал письма, которые хочу послать о помощи».
А погода словно дразнит. Тишина. Весь день солнце, горизонт чистый. В прозрачном сверкающем воздухе отчетливо видны мрачные берега Новой Земли. Чистота полярного воздуха удивительная! В поисках метеорной пыли геолог В. Н. Вебер профильтровал снеговую воду и не нашел ни одной пылинки. Недаром на «Ермаке» все здоровы и даже умиравший от воспаления легких в тромсенской больнице матрос Лизунов быстро поправился и теперь здоров»[103].
Положение не улучшалось. Льды стояли неподвижно. Наконец Макаров созвал совещание, на котором объявил, что если лед в ближайшее время не разойдется, придется готовиться к зимовке. Предварительно же, — говорил он, — необходимо добраться пешком до Новой Земли, в ближайшее поселение Малые Кармакулы — опорный пункт всех научных новоземельских экспедиций. Там — самоедское становище, русская церковь, школа, врачебный пункт и спасательная станция. До Кармакул 285 километров. Цель похода — дать знать в Петербург о положении, в котором находится «Ермак». Было решено, что в поход отправятся шесть человек с двухмесячным запасом продовольствия, под начальством геолога Вебера. Намечалась посылка и второй партии. Немедленно приступили к сборам. Вечером засели писать официальные донесения и письма к родным и друзьям.
В письме к жене 22 июля 1901 года Макаров пишет: «Широта 74°4′, долгота 54°23′. Мы вошли под берегом Новой Земли в торосистое поле, в то время когда оно было случайно в периоде ослабления; но затем оно пришло в состояние сжатия, и мы едва можем в нем пошевельнуться. Все зависит от ветра. Если будет свежий норд-ост, то льдина может ослабнуть в своем сжатии, и мы быстро освободимся. Но вот уже почти месяц и таких условий пока не наступало… Через месяц могут грянуть морозы (и теперь по ночам иногда 3° мороза). Необходимо подумать о том, как снять с «Ермака» экипаж, поэтому я посылаю две партии… Необходимо уговорить Витте, чтобы он устроил посылку ледокола № 2 и парохода «Рюрик» к границе постоянных льдов, снять экипаж… надо снимать команду в начале сентября, ибо позже будет труднее…
Я совершенно здоров, но сильно озабочен участью «Ермака». Напрягаю все силы, чтобы найти выход. Пробиваясь с ледоколом, прилагаю все мое искусство и всю мою энергию. Результатов нет, и мы нисколько не двигаемся. Эта работа во-всю без результатов в высшей степени тяжела и физически и психически. Неделю тому назад это у меня отозвалось на неправильной работе сердца, но я сейчас же бросил курить и пить кофе… И теперь я опять здоров. Как это будет грустно бросить «Ермак»! И еще будет грустней остаться здесь на зиму…» Далее Макаров перечисляет, какие необходимо будет осуществить в Петербурге мероприятия, чтобы спасти «Ермак»: передать царю письмо, заказать второй ледокол и т. д. Затем идет прощание: «крепко целую тебя и моих милых деток и поручаю вас милосердию божию. Любящий вас С. Макаров»[104].
Ледовая обстановка, сложившаяся в 1901 году у берегов Новой Земли, была исключительно неблагоприятной. Никогда не наблюдалось здесь ничего подобного. Вместо обычно дувших здесь в это время года восточных ветров, целый месяц упорно держались западные, нагнавшие столько льда и «наторосившие, — по словам Вебера, — такую кашу, что ее надо сначала видеть, а потом уж винить «Ермак». Температура поверхностного слоя воды, вместо +4, +6°, была отрицательной. «Со стороны глядя, — заносит Вебер в дневник, — дело выходит позорное: начать работу с полуострова Адмиралтейства, и, не подойдя к нему, застрять, при том не на мели или камнях, но во льду (ледокол!). Но если посмотреть, что проделала с ним природа, то придется оправдать и судно и руководителей экспедиции».
Между тем жизнь на корабле шла обычным порядком: все занимались своими делами, готовились к ледовому пешему походу на Новую Землю, читали книги с описанием полярных путешествий и, со все возрастающим нетерпением, ждали одного — «раздвижки льдов». А сам Макаров производил опыты. Из кусков листового железа, отшлифованного и неотшлифованного, он сделал две модельки парохода и пробовал их в корыте с водой и льдом, чтобы вывести заключение: если ледокол отшлифовать, то будет ли это способствовать его продвижению в сжатом льду или нет?
Почти месячное сидение «Ермака» в торосистых нагромождениях вблизи новоземельских берегов положило конец полярным замыслам адмирала Макарова. Неудачей снова воспользовались его тайные и явные враги. Опять «неопровержимо доказывалась» абсурдность идеи ломки полярного льда с помощью ледокола. «Ермак» же был назван «негодным» судном и впоследствии на долгие годы отстранен от серьезной работы в Арктике. Было ли справедливо такое решение? Нет. Все три похода «Ермака» в Арктику выявили полностью его блестящие качества и, одновременно, наметили предел его возможностям. Вопреки утверждениям адмирала Бирилева и его единомышленников, «Ермак» оказался вполне пригодным к полярному плаванию, необычайно крепким и выносливым кораблем. Его корпус выдерживал борьбу с тяжелыми полярными льдами в любом из районов Арктики, где побывал ледокол. От бешеных ударов с полного хода в льдины корпус ледокола не претерпел никаких изменений. Не только корпус, крепления и непроницаемые переборки, но и котлы и машины не нуждались в ремонте после окончания плавания. Шутя Макаров говорил, что механиками корабля «были приложены все старания, чтобы сломать машины, но эти старания не увенчались успехом». «Ермак» превосходно выдержал испытание. Он взбирался на ледяные глыбы высотою более двух с половиной метров и продавливал их. Блестяще оправдались расчеты Макарова и при пробе на сжатие. Никакой другой корабль, будь он иной конструкции, чем «Ермак», не смог бы выдержать того напора льда, какой выдерживал ледокол во время новоземельского плена. Этому он был обязан исключительно своей конструкцией, своему бочкообразному корпусу. Напиравший лед не давил на его бока, а уходил под корпус, подминался кораблем.
Но против самой серьезной арктической беды, против льда в состоянии сжатия, «Ермак» ничего не мог поделать. Войдя в мощное торосистое поле, ледокол свободно ломал его, вползая на лед. Но вот лед пришел в движение, начиналось сжатие, проложенный ход замыкался, и корабль оказывался в ловушке. Ни вперед, ни назад он двинуться уже не мог.
Все те, кто критиковал Макарова, с пеной у рта доказывая бессмысленность его замыслов, ничего не понимали в условиях полярных плаваний и вникнуть в эти условия, понять их, не хотели. От Макарова требовали невозможного.
Как же отнесся к своей неудаче сам Макаров? Он был вполне удовлетворен качествами созданного им корабля. После третьего похода в Арктику Макаров удостоверился в силе и выносливости ледокола, с успехом выдержавшего сильнейший натиск льдов. Он попрежнему был убежден, что «Ермак» может успешно бороться с полярным льдом и побеждать его, но при непременном условии, чтобы плавание не было стеснено коротким сроком. Состояния сжатия всегда возможны, и всегда нужно быть готовым к ним. Попав в сжатие, ледокол должен отказаться от всякой попытки форсировать преграду и терпеливо выжидать, когда лед, в зависимости от перемены ветра и течения, разойдется и даст возможность кораблю двигаться.
Все уже было готово к двум пешим экспедициям на Новую Землю, написаны донесения и письма, уменьшен суточный рацион и продумана подготовка к предстоящей зимовке, и вдруг неожиданно пришло освобождение. 6 августа в три часа вахтенный заметил, что лед как будто тронулся. Стали проверять. Средством проверки служил шпагат с колышком, спущенный с борта судна на лед и там закрепленный. Взглянули на шпагат и убедились, что за время последней вахты он немного натянулся. Сообщили командиру. Осмотрев лед, Васильев приказал будить команду и немедленно разводить пары. На палубе показался адмирал. Он был спокоен и не проявлял никаких признаков волнения или радости. Может быть начавшаяся передвижка также неожиданно кончится, и лед снова сожмет корабль, — думал он.
Но лед расходился по-настоящему. Все шире росли полыньи, черными лентами извивались вокруг появившиеся во льду каналы, то и дело раздавался треск лопнувшей льдины.
В пятом часу утра «Ермак» шел полным ходом, но уже не к берегам Новой Земли, а к загадочной Земле Франца-Иосифа, где не побывало еще ни одно русское судно[105]. Путешествие это предпринималось взамен неудавшегося рейса на Енисей. От Земли Франца-Иосифа решено было идти к мысу Ледяному на Новой Земле, а потом, если позволят условия, плыть на Шпицберген, производя по пути научные исследования.
День 6 августа был незабываемым для всех участников похода. «Мы были выпущены на свободу и, выйдя изо льда, испытывали то же, что выпущенные из тюрьмы», — замечает Вебер. В этой ледовой тюрьме путники находились двадцать дней.
На третий день похода в туманной мгле стали вырисовываться очертания угрюмого архипелага. Многие, выходя на палубу и всматриваясь вдаль, спрашивали: где же земля? И в самом деле, Земля Франца-Иосифа не похожа на землю. Скорее это какой-то грандиозный ледяной купол, поражающий своей суровостью даже видавшего всякие виды полярника. Земля Франца-Иосифа — подлинная Арктика. Чем ближе подходил к ней «Ермак», тем чаще встречались огромные плавающие ледяные горы, айсберги, особенно много их нагромоздилось у мыса Флора.
Ледокол вступил в полосу льда, не испытавшего повидимому сжатия. Льдины гладкие, без нагроможденных на них барьеров, не то что у Новой Земли.
«Ермак», легко и свободно расталкивая лед, пробирался к берегу. По временам встречались более тяжелые, торосистые поля, но и они не были сколько-нибудь серьезным препятствием.
Всего несколько часов были путешественники на полярной окраине мира. Ученые, во главе с адмиралом Макаровым, разбившись на группы, производили наблюдения. Осмотрели жилище и запасы, оставшиеся после джексоновской экспедиции[106]. Вечером, возвращаясь домой, все были крайне удивлены, заметив вдали корабль. То была американская шхуна «Фритьоф», бросившая якорь вблизи «Ермака». Командир ее побывал на борту ледокола, говорил с Макаровым и принял корреспонденцию.
На другой день поутру «Ермак» взял курс на северные новоземельские берега. Почти весь день он пробивался через сплоченные пловучие льды, по-прежнему периодически делали станции и производили океанографические наблюдения. Вблизи Новой Земли, у мыса Нассау, встретились такие тяжелые льды, что войти в них не рискнули, учитывая недавний тяжелый урок. Макаров решил вернуться к Земле Франца-Иосифа. Попытка пройти вокруг Мыса Желания не удалась.
Секретная записка, оставленная Макаровым перед уходом в плавание, заканчивалась такими словами: «…единственное побуждение, которое толкает меня на север, есть любовь к науке, желание раскрыть те тайны, которые природа скрывает от нас за тяжелыми ледяными преградами». Раскрыть тайны, — думал Макаров, — это значит надежно обследовать и изучить незнакомые раньше никому места, открыть новые земли. Он не без основания предполагал наличие в отдаленных районах Арктики неизвестных еще земель и островов. Во время второго ледового плавания «Ермака» Макарову показалось, что он увидел такую землю в западном направлении от Шпицбергена, но разглядеть ее как следует не удалось.
Теперь у Макарова были вполне серьезные основания предполагать наличие не открытых еще земель к востоку от Земли Франца-Иосифа. О существовании их можно было догадываться по целому ряду соображений. В оставшейся после Макарова рукописи, относящейся к плаванию 1901 года, можно прочесть: «Места к востоку от Земли Франца-Иосифа мне представляются особенно интересными, так как есть некоторая вероятность найти там острова. Мне кажется, что если бы там не было островов, то в пролив между северной оконечностью Новой Земли и Землей Франца-Иосифа должен бы направляться довольно значительный поток полярных льдов. Между тем, этого нет, и корабль Вейпрехта «Тегетгоф» несло первоначально на северо-восток вдоль Новой Земли, а потом уже двинуло на запад к южной оконечности Земли Франца-Иосифа».
Спустя тридцать четыре года предположение Макарова подтвердилось. В 1935 году советской экспедицией на ледоколе «Садко» в указанном Макаровым месте был открыт остров, названный в честь участника экспедиции — островом Ушакова.
Во второй раз, подойдя к Земле Франца-Иосифа, «Ермак» почти вплотную приблизился к островам. Натуралисты немедленно отправились на берег. Они произвели много интересных наблюдений, собрали коллекции и убили двух белых медведей. 18 августа «Ермак» снялся с якоря и снова отправился к северо-восточным берегам Новой Земли. Тяжелые, многолетние льды, еще более придвинувшиеся к берегам, снова преградили ему путь. Попытка проникнуть в Карское море не удалась. Проход туда был закрыт прочно.
Но южнее море было почти совершенно свободно ото льдов. Время позволяло еще заняться съемочными и другими научными работами у берегов Новой Земли в районе от полуострова Адмиралтейства до Сухого Носа.
По сравнению с безжизненной Землей Франца-Иосифа Новая Земля кажется югом.
В Крестовой губе — живописнейшем из фиордов Новой Земли — была сделана продолжительная остановка. Значительные глубины позволяют безопасно маневрировать здесь судам любых размеров. Чрезвычайная прозрачность яркозеленой воды с непривычки изумляет. Вокруг каменистая пустыня, влажная и липкая от тающего снега, по сторонам — белеющие пятна фирновых[107] полей, а в глубине — резкая цепь заметенных снегом гор, — вот Крестовая губа. Настроение было у всех приподнятое, бодрое.
Целые дни проходили в работе, в научных наблюдениях и исследованиях. Было собрано много геологических образцов и окаменелостей. На берегу разбили лагерь. Определили астрономический пункт. Макаров приказал установить на этом месте большой крест с надписью на доске: «Ермак», астрономический пункт 10 (23) августа 1901 г.» Около креста соорудили будку, куда сложили запасы провианта для потерпевших беду мореплавателей. Эта постоянная забота о человеке, о брате-моряке весьма характерна для Макарова. Даже на такой отдаленной, редко посещаемой полярной окраине, как Земля Франца-Иосифа, он, на всякий случай, оставил значительный запас угля[108].
Пока сотрудники Макарова работали на берегу, он сам разъезжал на катере по необъятной Крестовой губе, делая ее гидрологические разрезы и производя другие исследования. Если позволяла погода, «Ермак» выходил в море для фотограмметрической съемки в районе между Машигиной губой и Сухим Носом.
29 августа впервые «пахнуло зимой по-настоящему». Погода испортилась, началась вьюга, палуба покрылась снегом. «На машинном люке сидят три куличка с длинными носами, людей боятся, но не улетают: все равно — смерть, а на люке тепло»[109].
Установив на берегу мареограф для определения высоты прилива, снялись с якоря и вышли в море. Путь лежал на материк, в норвежский порт Вардэ. Через каждые пятьдесят миль останавливались и производили исследования. Из Вардэ «Ермак» направился в Тромсе, куда прибыл 2 сентября. Оттуда — домой, в Кронштадт.
Неприветливо встретили Макарова на родине. Еще из Тромсе он послал Витте телеграмму о результатах экспедиции, хотя из опыта знал, что этого делать не следовало.
«Северная часть Новой Земли, — писал в телеграмме Макаров, — в это лето была обложена тяжелыми прибрежными льдами, которые находились весь июль в сжатии. «Ермак» потерял три недели в упорной борьбе с этими льдами, вследствие чего пришлось программу сократить. Сделаны два рейса к Земле Франца-Иосифа и обратно, первый раз через льды, второй — по свободной воде. Собрали большой материал по ледоведению, глубоководным и магнитным исследованиям, составлена карта Новой Земли и Сухого Носа до полуострова Адмиралтейства[110]. Путь на Енисей кругом Новой Земли для коммерческих пароходов считаю непрактичным…»
Сообщение Макарова было расценено как признание в поражении. Зашевелились старые враги, более всего торжествовал, конечно, адмирал Бирилев. Он являлся наиболее ярким выразителем определенного настроения, господствовавшего в высших реакционных морских кругах по отношению к Макарову. Зная настойчивый и упрямый характер «беспокойного адмирала», там хорошо понимали, что на следующий же год он снова будет добиваться очередного плавания в Арктику. Поэтому теперь решили положить конец дальнейшим «проискам» Макарова. Была организована комиссия под председательством адмирала Чихачева. Макаров видимо наскучил Витте; министр несомненно хотел избавиться от хлопот с ним и вероятно соответствующим образом проинструктировал Чихачева.
Когда комиссия представила свои соображения Витте, вопрос о дальнейшей судьбе «Ермака» был решен окончательно.
13 октября 1901 года Макаров получил от товарища министра финансов В. Ковалевского отношение следующего содержания:
«Государь император, по всеподданнейшему докладу министра финансов о дальнейшей эксплоатации ледокола «Ермак», 6 октября с. г. высочайше повелеть соизволил:
1) Ограничить деятельность ледокола «Ермак» проводкою судов в портах Балтийского моря.
2) Передать ледокол в ведение комитета по портовым делам с освобождением Вашего Превосходительства от лежащих на Вас обязанностей по отношению к опытным плаваниям во льдах и ближайшее заведывание работами ледокола возложить на Отдел Торгового Мореплавания».
Так закончилось дело, начатое Макаровым. Ему не удалось покорить Арктику с помощью замечательного, изобретенного им корабля.
Не такое было время![111]
Все же Макаров не сдавался. Он был настойчив до конца, несмотря на все неудачи. Прошло некоторое время, и он снова подымает вопрос об экспедиции в Арктику. На этот раз он нашел поддержку в Физико-химическом обществе. Общество подробно рассмотрело новый проект Макарова и создало специальную комиссию для обсуждения «научной экспедиции вице-адмирала Макарова в полярные страны на ледоколе «Ермак». По счету это уже четвертая экспедиция. Но кто же будет ее финансировать? Получив отказ от Академии наук, Макаров обратился в Географическое общество. Вице-председатель общества П. П. Семенов также ответил ему отказом.
Обращаясь в Географическое общество, Макаров конечно не рассчитывал получить деньги на экспедицию, ему нужна была поддержка такого влиятельного ученого, каким был вице-председатель общества, член государственного совета П. П. Семенов. Ответ П. П. Семенова окончательно отрезал Макарову всякие пути к организации новой экспедиции на «Ермаке». Раздосадованный Макаров написал Семенову: «Если Географическое общество откажется оказать мне чисто идейную поддержку, то оно заслужит справедливый упрек потомства, ибо дело мое остановится и Ледовитый океан останется неисследованным, пока другая нация не примется за постройку ледокола для этой цели».
Дело, которому адмирал посвятил восемь лет непрерывного труда и забот, за которое он боролся с редкой настойчивостью и самоотвержением, оборвалось, а после гибели Макарова было забыто на долгие годы. Замечательный корабль, созданный по совершенно оригинальному плану, явившийся крупнейшим шагом вперед в области судостроения, предназначенный для разрешения не только научных проблем, но и для других важных задач, был обречен на службу второстепенного значения. Он не нашел в дореволюционное время лучшего применения, как вводить и выводить караваны торговых судов из замерзавших портов Балтийского моря.
Макаров предвидел большое будущее «Ермака». Как военный моряк, он понимал также, что ледокол может оказать неоценимую помощь и военным кораблям, как в мирное время, так и во время войны. После случая с броненосцем «Генерал-адмирал Апраксин» это поняли и многие другие моряки. Даже такой непримиримый враг Макарова, как адмирал Бирилев, и тот вынужден был признать, что в военное время «Ермак» смог бы принести бесценные услуги. Но в чем именно должны заключаться эти услуги, помимо проводки военных кораблей через лед, никто не знал и не задумывался.
Ответить на этот вопрос взялся сам Макаров. 4 декабря 1899 года в Петербурге, в зале армии и флота, он прочел для специалистов лекцию на тему: «Влияние ледоколов на военно-морские операции».
«Можно ли допустить, — спрашивает Макаров, — что изобретение ледоколов останется без всякого влияния на военно-морские операции?» — и подробно разбирает влияние ледовых условий на применение наступательных и оборонительных средств, на действие артиллерии, мин (самодвижущихся и якорных) и тарана. Все эти условия требуют тщательного изучения потому, — говорит он, — что «нельзя питать твердых надежд, что зимнее нападение неприятеля невозможно. Благоразумие требует, чтобы все особенности зимней морской кампании были выяснены. Лишь тот флот может стать господином положения, который имеет ледоколы, хорошо изучил льды и приспособился к плаванию в них».
Страна, имеющая замерзающие порты, если у нее нет ледоколов, «будет поставлена в необходимость на все время войны оставлять свой флот в тех портах, в которых он замерз». Это замечание Макарова заслуживает особенного внимания.
Благодаря «Ермаку» Россия смогла вывести свой флот из замерзшего порта в открытое море во время войны с Японией. В феврале 1905 года «Ермак» провел через льды Либавского порта в полном составе эскадру Небогатова, отправлявшуюся на Дальний Восток.
Великую помощь оказал «Ермак» в 1918 году, когда он провел в Кронштадт из Гельсингфорса первый отряд кораблей революционного Балтийского флота, героически пробившийся сквозь необычайно тяжелые в тот год льды Финского залива. В состав эскадры, проведенной «Ермаком», входили линкоры: «Петропавловск», «Севастополь», «Полтава», «Гангут», крейсеры — «Адмирал Макаров», «Рюрик», «Богатырь» и другие корабли. Всего же в течение марта и апреля 1918 года «Ермак» при содействии других ледоколов привел в Кронштадт 211 разных военных кораблей. Этот исторический, единственный в истории флотов всего мира ледовый поход протекал в исключительно тяжелых условиях. Корабли то и дело затирались льдом, приходилось не только очищать путь ото льда, проламывать канал и обкалывать суда, но и протаскивать через торосы более легкие суда — миноносцы и транспорты, у которых гнулись форштевни и ломались винты. Особенно трудно стало, когда лед тронулся. Движущийся лед представлял еще большую опасность для кораблей, чем торосы. Ледовый поход 1918 года оправдал самые смелые предположения Макарова. Флот наш был во многом обязан спасением макаровскому ледоколу «Ермак».
Современники Макарова не оценили да и не могли полностью оценить идею мощного ледокола. Немногие смогли понять ее широко и правильно. Ф. Ф. Врангель после смерти Макарова писал: «Сдается мне, что когда в близком будущем обновленная Россия развернет во всей своей мощи неисчерпаемые силы ее народа, использует неисчерпаемые сокровища ее природных богатств, то смелая мысль русского богатыря Макарова будет осуществлена. Будут сооружены ледоколы, способные проходить среди льдов Ледовитого моря так же свободно, как проходит «Ермак» по льдам Финского залива, которые до него были также непроходимы. Омывающий наши берега Ледовитый океан будет исследован вдоль и поперек русскими моряками, на русских ледоколах, на пользу науки и на славу России».
Но только Великая Октябрьская социалистическая революция открыла пути к невиданному размаху и развитию человеческих способностей, вызвала к жизни неисчерпаемые народные силы. Изменилась и судьба «Ермака».
Его конструкция оказалась настолько удачной и продуманной до мелочей, что осталась почти неизмененной до настоящего времени. «Ермак» вступил на службу советскому народу, советской передовой науке. Прошло полвека после его сооружения, а «дедушка ледокольного флота» все еще является и по виду и по работоспособности вполне современным кораблем, одним из самых мощных ледоколов в мире. Это лучшее доказательство жизненности и полезности детища Макарова. Спустя почти сорок лет после своей постройки, «Ермак» 29 августа 1938 года достиг рекордной широты свободного плавания кораблей в водах Северного Ледовитого океана, а именно 83°05′.
«Ермак» послужил прообразом для создания еще более мощных ледоколов во главе с флагманом советских ледоколов — линейным ледоколом «Иосиф Сталин». Задачи, решаемые советскими ледоколами, оставили за собой смелые мечты создателя первого в мире мощного ледокола.
Но почин Макарова в деле исследования полярных стран и освоения Северного морского пути заслуживает глубокого уважения.
Вооруженные Макаровым и теоретически и практически, советские полярные мореходы впервые в истории широко использовали ледокольный флот для планомерного исследования Арктики и проводки караванов судов по трассе Северного морского пути.
«Так наша страна, — замечает профессор H. H. Зубов, — стала родиной первого в мире могучего линейного ледокола. Самая идея создания такого корабля была принципиально новой уже по одному тому, что она исходила из принципа активного плавания, активной борьбы со льдом, в то время как на всем протяжении истории с древнейших времен до создания «Ермака» мореплаватели лишь приспосабливались ко льдам, выбирали слабые места, плавали пассивно. Принцип активного плавания в полярных льдах, впервые осуществленный Макаровым, ознаменовал собою начало новой эры в освоении арктических морей с применением вполне современной техники»[112].