В то время когда «Ермак» под командой капитана второго ранга Васильева приступил к работе по спасению броненосца «Генерал-адмирал Апраксин», Макарова приказом от 6 декабря 1899 года назначили главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором города Кронштадта. Именно поэтому Макаров не смог принять непосредственное участие в спасении броненосца.
Боевой командир, изобретатель, ученый, создатель морской тактики и конструктор «Ермака», Макаров стал полным хозяином славной русской морской твердыни. Должность эта была почетна и внешне эффектна. Макарову, как губернатору, принадлежал теперь дворец-особняк, как главному командиру порта, — яхта, свой выезд.
Но все эти внешние удобства и почести мало интересовали Макарова. Он чувствовал себя дома не на берегу, а в море. Однажды, вскоре после состоявшегося назначения, его спросили, доволен ли он своей должностью. Степан Осипович ответил, что считал бы себя на месте сейчас в Порт-Артуре, а здесь он чувствует себя «у тихой пристани».
Но творческая энергия адмирала находила приложение в любом деле, на любом месте.
Можно быть небесполезным для Порт-Артура, находясь и в Кронштадте, — решил Макаров. Он энергично принялся за наведение порядка в Балтийском флоте и Кронштадтском порту.
Еще в 1884 году, будучи флаг-капитаном практической эскадры Балтийского моря, он указывал на крупные недостатки порта. Главным из них он считал большую отдаленность мест стоянки военных судов от пароходного завода, адмиралтейства и казарм. В случае мобилизации эта отдаленность привела бы к большим осложнениям. Макаров предлагал сделать средоточием всех сил и средств среднюю гавань, что впоследствии и было сделано. Макаров в особой записке разработал также план мобилизации флота и предлагал держать корабли в боевой готовности.
Начальство сочло эти заботы излишними; не понравилось также слово «мобилизация», звучавшее для адмиралтейства тревожно и создававшее «ненужную напряженность». Записка, полная дельных советов и практических высказываний, не получила хода и осталась под сукном.
Теперь Макаров снова в Кронштадте, но он уже не флаг-капитан и многое может осуществить самостоятельно.
Кронштадтское «болото» ожило. Все почувствовали, что пришел хозяин, настоящий командир, требовательный и энергичный.
Дел у Макарова было много. Помимо своих основных обязанностей по управлению портом и городом, Макаров принимал участие в работе всех важнейших комиссий, собиравшихся в министерстве, писал докладные записки о вооружении порт-артурской крепости, а позднее принимал участие в разработке грандиозной двадцатилетней судостроительной программы.
Макаров всегда отличался умением распределять свое время так, чтобы его хватало на все дела, теперь же, с наплывом разного рода административных обязанностей, приходилось быть особенно пунктуальным.
Рабочий день Степана Осиповича складывался так: в 7 часов утра он вставал, делал гимнастику, принимал душ и пил в своем кабинете чай. На все это полагалось полчаса. В половине восьмого он уже сидел за рабочим столом, просматривал программу дня, отдавал распоряжения или делал запросы по телефону. С 8.45 до 9.30 — прием являющихся по службе адъютантов со срочными докладами или начальника канцелярии и полицмейстера, которому чаще других порядочно «влетало». С 9.30 до 11.00 Макаров выезжал в казармы, в гавань, на корабли, на пароходный завод, где ремонтировались суда и производились различные испытания, в том числе по непотопляемости кораблей, неизменно пользовавшихся особенным его вниманием.
Приезжал адмирал обычно совершенно неожиданно. Если оставалось время, объезжал торговые помещения, заглядывал на рынки, а иногда посещал и местную мужскую гимназию или реальное училище. Садился на свободную парту и внимательно слушал, как отвечает ученик или объясняет учитель. Но чаще бывал он в специальных учебных заведениях — морском инженерном училище, минном офицерском классе и фельдшерской школе. В 11 часов утра Степан Осипович возвращался домой и в течение получаса занимался спешными, но несложными делами. Следующие полчаса, с 11.30 до 12, — уходили на прием доклада начальника штаба порта. К этому времени приемная адмирала заполнялась посетителями, являвшимися к нему с личными делами и просьбами. Никому из них не был закрыт доступ.
В числе ежедневных посетителей было много матросов. «Если судить по довольным лицам, с которыми они выходили из кабинета, адмирал делал для них все, что было в его силах», — замечает в своих воспоминаниях о Макарове его племянница К. Савкевич. Обычно спокойный и уравновешенный, редко сердившийся и возвышавший голос, Макаров приходил в страшный гнев, когда узнавал от потерпевшего или иным путем, что матроса ударил офицер или боцман. Он не щадил любителей «рукоприкладства».
Прием посетителей продолжался с двенадцати до часу. Ровно в час дня подавался завтрак. В течение получаса просматривались газеты.
Иностранные журналы и газеты читали его неразлучные друзья-помощники: капитан второго ранга М. П. Васильев и лейтенант К. Ф. Шульц; оба они погибли вместе с адмиралом на «Петропавловске». Интересные и важные места они подчеркивали. Вечером Макаров сам просматривал подчеркнутое и, если было нужно, делал выписки в особую тетрадь.
В два часа дня в сопровождении старших портовых техников являлся с подробным докладом капитан порта. Вместе с ним Макаров вторично выезжал в порт для наблюдения за срочными работами. Иногда совершался выезд и на рейд, на суда. Осмотр корабля начинался с посещения матросского камбуза и пробы щей. Если щи оказывались скверными, Макаров предлагал съесть их по полной тарелке командиру, старшему офицеру и ревизору. Обычно эти макаровские приемы действовали безотказно. Можно было быть уверенным, что в следующий раз, когда адмирал посетит корабль, матросский обед будет хорош. В пять часов вечера Макаров возвращался домой, раздевался, ложился в постель и мгновенно засыпал. Ровно в 5.45 вестовой будил его; вторично — душ, одеванье и обед. Пообедав, он вставал и уходил работать в кабинет.
Как вспоминает К. Савкевич, обычно в это время Степан Осипович что-то быстро писал, сидя за большим письменным столом, весь обложенный книгами и бумагами. Справа от него лежала большая груда остро отточенных карандашей. Чуть карандаш тупился, он откладывался в кучу налево. В кабинете находился верный друг и помощник адмирала, никогда с ним не расстававшийся, бывший его вестовой, матрос Иван Хренов. Он бесшумно ходил по кабинету, подавал с полок необходимые книги, разыскивал в папках материалы, постоянно подтачивал затупившиеся карандаши и перекладывал их слева направо. Для всех, кроме него, вход в кабинет в часы работы Степана Осиповича был закрыт.
Вечером снова начинался служебный прием. С восьми до десяти часов вечера являлись с внеочередными докладами начальники отдельных подведомственных Макарову частей, а также лица, вызванные по особым делам. Если же вечером в морском собрании, в специальных классах или где бы то ни было читались лекции или делались доклады по тематике, интересовавшей Макарова, он отправлялся туда и принимал живое участие в обсуждении. Нередко такие лекции и доклады читал он сам.
К десяти часам вечера Макаров всегда старался быть дома, чтобы заняться литературной работой, отредактировать свою очередную рукопись или составить доклад. В половине двенадцатого адмирал пил вечерний чай, после чего наступала пора заниматься собственными делами. Макаров диктовал машинистке письма или дневник, или беседовал с приятелями-моряками.
Оживленный разговор заканчивался обычно около часу ночи. Макаров уходил спать. Шесть часов для сна было ему достаточно. Он сам говорил, что, ложась спать не позже часа ночи, он никогда не переутомляется. Будучи сам организованным, точным до пунктуальности человеком, Макаров был требовательным в этом отношении и к подчиненным. «Служить с адмиралом было нелегко, — замечает В. Семенов, один из адъютантов адмирала. — …Но в общем хорошо». Хорошо потому, что каждый видел в Макарове гуманного, заботливого и справедливого, хотя и требовательного начальника, уважавшего каждого человека вне зависимости от его служебного положения и звания. Эта основная черта душевного склада Макарова как-то бессознательно воспринималась решительно всеми, кто имел дело с ним. В приемную к Макарову смело шли различного ранга и образования люди со своими большими и малыми просьбами. Если матрос в оправдание своего поступка, за который получил наказание, хотел дать объяснение, Макаров не обрывал его грозным окриком, а выслушивал и иногда соглашался с ним. Иное отношение к матросам Макаров считал не соблюдением дисциплины, а аракчеевщиной.
Макаров всегда с отвращением относился ко всякого рода беспорядкам, суете и бестолковщине. «Тайна делать все и делать хорошо, есть тайна порядка распределять свое время, — говорил Макаров. — Порядок — это здоровье». Не терпел Степан Осипович также и пространных разглагольствований, переливаний из пустого в порожнее и канцелярской волокиты. Обладая способностью схватывать на лету, с полуслова иногда весьма запутанное положение или мысль, он сам, однако, вовсе не требовал того же и от других. Он не сердился, не нервничал, если его сразу не понимали, или понимали, но не вполне четко и понятно, не торопясь разъяснял он суть дела, пока не убеждался, что слушатель овладел его мыслью полностью. Больше всего Макарова раздражало слепое, пассивное повиновение, которое он считал вреднейшим проявлением угодничества и человеческой безличности. «Пассивное повиновение, — говорил он, — это почти то же, что пассивное сопротивление». По его мнению всякий, даже самый малый чин, не только имел право, но и обязан был, не кривя душой и не подхалимствуя, по совести высказывать перед кем бы то ни было свое мнение и дать если нужно совет. Только такой человек, — говорил Макаров, — имеет право претендовать на уважение. Ведь и сам Макаров, когда он был убежден в своей правоте, шел напролом, не уступая никому, даже «великим князьям» и другим членам царской фамилии. Случалось и так, что он ставил вопрос об отставке, и «наверху», зная о его неспособности идти ни на какие компромиссы, зачастую уступали. Подлиз и хамелеонов, способных перекрашиваться в любой цвет, Макаров не выносил. Каждый из приходивших к нему с каким бы то ни было делом мог свободно высказывать свое мнение, нередко несогласное с мнением самого Макарова; адмирал не видел в этом ни умаления своего престижа, ни подрыва дисциплины. «Самодуры не создают дисциплины, а только развращают людей, — неоднократно повторял Степан Осипович, — весь мой дисциплинарный устав укладывается в одну фразу: «не только за страх, но и за совесть».
Точность Макарова в выполнении своих обязанностей вошла в Кронштадте в поговорку. Намеченное дело никогда не откладывалось и не отменялось, а проводилось при любых условиях. Требовал такой точности Макаров и от других. Однако не всем это нравилось. В Кронштадте было немало людей, рассматривавших энергичное и точное исполнение обязанностей как причуды «беспокойного адмирала». Чаще всего это были люди, служившие ради выгод, приносимых им должностью, привыкшие жить при предшественниках Макарова тихо и покойно.
В Макарове же всегда был какой-то хороший юношеский задор. Он любил море всей душой. Свист ветра, бешеная пляска волн, пена и брызги радовали его, В бурном море он чувствовал себя прекрасно, оно зажигало его страстью к борьбе, к преодолению трудностей.
Осенью 1902 года эскадра контр-адмирала Штакельберга, заботливо приведенная Макаровым в полный порядок, должна была выходить на Дальний Восток, в Порт-Артур. Съемка с якоря была назначена в десять часов утра. В ночь накануне отхода задул свежий юго-западный ветер, к утру начался шторм, и связь рейда с берегом прекратилась.
По традиции, главный командир перед самым уходом судов в дальнее плавание выходил на рейд, производил смотр эскадре и прощался с экипажем. На эскадре Штакельберга, полагая, что катер с адмиралом из-за большой волны не сможет выйти на рейд ранним утром, запросили штаб Макарова по семафору: не отменяется ли поход главного командира? Макарову такой вопрос, содержащий в замаскированной форме совет не выезжать, не понравился. Он отдал приказ: «форма — пальто». Это значило, что по случаю штормовой погоды разрешается офицерам быть во время визита адмирала не в парадной форме, а в пальто. К назначенному времени, в 8 часов утра, на Петровской пристани собрался в полном составе штаб Макарова. Среди собравшихся несколько пожилых тучных адмиралов пожимались от резкого ветра. На их лицах было написано недоумение и недовольство. Приехал Макаров, быстро прошел на пристань, наскоро поздоровался и, взглянув на прыгающие у сходней катера, сказал: «на этих не выгресть!» Адмиралы обрадовались. Кто-то предложил поход отменить, а эскадре послать прощальный сигнал: «желаю благополучного плавания». Сделав вид, что он этого предложения не слышал, Макаров отдает приказание подать ледокол № 2. Уже в гавани ледокол бросало на волне, когда же вышли за ворота, его стало так трепать, что в самом деле казалось, — благоразумнее послушаться адмиралов и вернуться обратно. Но опытный шкипер из отставных боцманов быстро выровнял пароход и повел его на Большой рейд к эскадре. С берега следили, как, зарываясь в волнах, вздымая тучи брызг и пены, ледокол смело пробирался вперед.
Покачиваясь, в полной готовности к отходу, на рейде стояли корабли. Ледокол подошел к крейсеру. Ступить на спущенный с подветренного борта трап не так-то легко. Ледокол подбрасывало волнами метра на два. Изловчившись, Макаров первым удачно прыгнул на сходни, но подошедшая волна накрыла его с головы до ног. За ним последовал начальник штаба, остальные не решились.
Приняв рапорт командира и вахтенного начальника, поздоровавшись с выстроившимися на шканцах офицерами, адмирал, — словно не замечая, что вода льет с него в три ручья, обошел вытянувшуюся длинным фронтом команду. Выхоленная, раздвоенная на две части борода его потеряла теперь все свое величие: смоченная, она скомкалась и сделалась похожей на паклю.
Но это лишь подняло его в глазах матросов.
— Не побоялся… Весь обмок, а проститься и пути счастливого нам пожелать приехал, — подумали все. Макаров обошел строй и поздоровался с экипажем.
Он говорил напутственную речь, но ветер в клочья рвал фразы и доносил до стоявших в строю лишь их обрывки и отдельные слова.
— Какова погода, а?.. Кронштадт-то на прощанье расходился!.. Да где ему против Артура!. То ли там еще увидите!.. Служи не за страх, а за совесть… Смотри, не подгадь!.. В добрый час!..
Матросы как будто позабыли устав.
— Рады стараться!.. Покорнейше благодарим!.. Так точно!.. — вразброд, нестройно неслось со всех сторон. Но вдруг, словно в каком-то стихийном порыве, заглушая свист ветра и плеск волн, грянули такое «ура!», что его слышно было на многих кораблях эскадры. Это было совсем другое: не только дисциплина, но и любовь.
Макаров улыбнулся, что-то шепнул командиру — повидимому, чтобы он не взыскал за неположенное уставом приветствие, попрощался с офицерами и быстро покинул крейсер.
Во время посещения других кораблей случилось маленькое происшествие. Ледокол ударило бортом о спущенный с корабля трап. Нижнюю часть трапа разнесло в щепки, и Макаров поднимался на палубу, рискуя упасть в воду. Обстоятельство это всего больше огорчило шкипера ледокола.
Пока Макаров производил смотр на корабле, один из оставшихся на ледоколе адмиралов отчитывал шкипера. «Эх ты, разиня! Еще с якоря сняться не успели, а уж повреждение и по твоей вине. Русский военный корабль придет за границу со сломанным трапом». Шкипер ждал теперь взыскания и от главного командира.
Но вот смотр эскадры окончен. Ледокол благополучно вошел в гавань и стал у Петровской пристани. Началась церемония отъезда главного командира. Садясь в экипаж, Макаров обращается к адъютанту: — А где же шкипер? Позвать его. — Тот является и стоит руки по швам, с виноватым видом. Строгое лицо адмирала вдруг озаряется приветливой улыбкой.
— Молодчина, дружище… выручил… Управлял лихо, спасибо тебе… — сказал Макаров и крепко пожал опешившему старику руку.
То, что Макаров в обращении со всеми людьми был прост и внимателен, создало ему необычайную популярность среди подчиненных нижних чинов и офицерской молодежи, но, одновременно, вызывало недовольство и иронические замечания в среде завидовавших ему бездарных чиновников адмиралтейства и офицеров-аристократов. Не нужно быть моряком, чтобы понять, какое впечатление на матросов уходящей в дальнее плавание эскадры и на старика-шкипера должны были произвести все действия Макарова в это бурное осеннее утро.
Популярность Макарова не была показной, основанной на отдельных проявлениях видимого внимания, которым любили щеголять некоторые командиры. Он в самом деле хорошо знал нужды и запросы матросов, глубоко интересовался их бытом, жизнью, внимательно выслушивал их просьбы и никогда не забывал выполнить то, что обещал кому-нибудь. Как-то Макаров в одной из кронштадтских казарм знакомился с матросами. Ротный давал краткую характеристику каждому.
— А вот этот любит читать книжки и даже иногда пишет, — говорит ротный, приказывая подойти к адмиралу матросу Шишмареву.
— Как, — восклицает Макаров, — он читает и пишет?
Шишмарев встревожился. Как-то отнесется адмирал к такому времяпрепровождению матроса. Всякие адмиралы бывают. Но тотчас успокоился. По глазам адмирала видно, что он это занятие не осуждает, как сделал бы на его месте какой-нибудь «другой» адмирал. Макаров оживляется и начинает расспрашивать Шишмарева, что он читает, кто из писателей ему больше нравится, и советует прочесть книги Станюковича, Мамина-Сибиряка, Короленко и других.
— Любопытно взглянуть, что и как ты пишешь. Есть при себе что-нибудь?
Шишмарев лезет в сундук и, весь побагровев от смущения, подает адмиралу две тетрадки стихов. Макаров прячет их в боковой карман сюртука и, пообещав ознакомиться дома и прислать стихи обратно, направляется дальше.
Проходит два месяца. Шишмарев шел в плавание, уверенный, что адмирал забыл про него и про тетради со стихами. Возвращается, а на его имя пакет: «Матросу Шишмареву от вице-адмирала Макарова». В пакете тетрадка и записка, в которой Макаров сообщал, что другую тетрадь оставил у себя для того, чтобы поместить стихи в очередном номере журнала «Море и его жизнь», и предлагал Шишмареву навестить его в свободное время, чтобы потолковать с ним о его будущем.
Впоследствии Шишмарев сделался литературным работником.
Макаров, за все время пребывания своего в Кронштадте, уделял исключительно большое внимание жизни, обучению и быту матросов как в казарме, так и на корабле. В 1903 году весною, с увеличением количества судов Балтийского флота, в Кронштадт должно было прибыть на пять тысяч больше матросов, чем обычно. В представлении другого командира вопрос размещения дополнительных пяти тысяч людей не составлял бы значительной проблемы. Уплотнить казармы, назначенные на одиннадцать тысяч, для размещения шестнадцати тысяч человек — и все. Так предложили поступить и Макарову, но он решил по-своему, и хотя подходящего помещения для казарм в городе не нашлось, адмирал вышел из положения. Он предложил надстроить четвертые этажи в казарменных флигелях и превратить сгоревший канатный завод, от которого остались почти одни стены, в жилое помещение. Макарову пришлось преодолеть сопротивление удивленных такой заботой о матросах интендантов морского министерства, пока проект был одобрен. Наконец приступили к восстановлению завода. Степан Осипович был очень озабочен постройкой, всячески стараясь выполнить ее в срок. Он ежедневно по два раза ездил на завод, давал указания и поторапливал строителей. Постройка была окончена в изумительно быстрый по тому времени срок, всего лишь в четыре месяца.
Устроив новобранцев, Макаров стал заботиться об их быте. Нары повсюду были заменены кроватями. Для того чтобы матросы с самого начала службы во флоте приучались к порядку, чистоте и опрятности, необходимых в судовой жизни, Макаров устроил при казармах бани-прачечные. В одном помещении мылись, в другом — стирали белье, сушившееся здесь же в предбаннике в особых сушильных шкафах. Помывшись, каждый получал вымытое и высушенное белье. Таких бань-прачечных было организовано шесть.
Макаров ввел в казармах и вообще в Кронштадте газовое освещение, по тому времени считавшееся чуть ли не роскошью. По его распоряжению казармы снабжались питьевой кипяченой водой, это сразу резко снизило количество заболеваний брюшным тифом. При казармах были организованы швальни, занятые подгонкой выданного обмундирования, чтобы оно у каждого сидело по фигуре. Наконец при казармах появились так называемые артели нижних чинов, попросту казарменные лавочки, где матросы могли покупать все по дешевой цене.
Ненавидевший торгашей Макаров организовал общество морских врачей, имевшее в Кронштадте свой продуктовый магазин, и учредил офицерскую обмундировочную мастерскую тоже с магазином при ней. В скромном бюджете морского врача и офицера оба эти кооперативные учреждения явились весьма ценным подспорьем. Сам адмирал все свое обмундирование шил в этой мастерской, называя ее своей «экономкой».
Но главной заботой адмирала оставался попрежнему вопрос питания. В этом отношении Макаров был внимателен ко всем мелочам, не говоря уже о матросских щах, качество которых он считал показателем отношения командира к своей команде. «Матросские щи», — любил говорить Макаров, — должны быть такими аппетитными и наваристыми, чтобы любой господин, почувствовав их аромат, захотел бы их отведать».
Однако он заботился не только о способах приготовления пищи, но и о самих продуктах. Прекрасно зная воровские нравы поставщиков морского министерства, торговцев мясом, он решил, построив холодильник, приобретать мясо не у перекупщиков, а прямо в Сибири. Через некоторое время дело настолько встало на ноги, что морской холодильник снабжал не только казармы и суда, но и весь сухопутный гарнизон Кронштадта. Оказалось, что экономится большое количество денег. Они шли на улучшение питания матросов. Все же, находя сумму приварочных денег для матроса недостаточной, Макаров хлопотал об увеличении ее более чем вдвое.
Впрочем Макаров беспокоился не только о матросах. Вскоре после того, как вступил в должность командира, он обратил внимание на значительное количество несчастных случаев как на кораблях, так и среди рабочих пароходного завода. Специальной инспектуры по охране труда в то время не было, и большинство несчастных случаев приписывалось неосторожности самого рабочего или матроса. Макаров взглянул на дело иначе. В стремлении свалить вину за увечье на самого пострадавшего он видел некрасивую уловку с целью избежать ответственности. Он стал наряжать комиссии для расследования причин увечий, а многие случаи разбирал и сам. В одном его приказе было написано: «Командиры обязаны внушить своим подчиненным, что нравственный и служебный долг каждого офицера — неусыпно следить, чтобы при работах применялись необходимые предосторожности, дабы уменьшить число несчастных случаев, имеющих иногда печальный исход». В инструкции «о предотвращении ушибов и увечий» Макаров писал: «Долг каждого из распорядителей так наладить работы, чтобы случаев ушибов не было и от непредусмотрительности люди не оставались бы искалеченными на всю жизнь. Нахожу, что случаи ушибов как нижних чинов, так и мастеровых чересчур часты, и мне, вероятно, придется делать более строгие расследования в случаях поранения и при ушибах людей».
У рабочих Кронштадтского пароходного завода Макаров пользовался не меньшей популярностью, чем у матросов. Все, что было в его силах для них сделать, он сделал, хотя и нажил себе много врагов. Предлагаемые им проекты изменения правил предельного возраста службы, обеспечения рабочих постоянным заработком, отпусками и пенсией встретили озлобленное сопротивление со стороны главного управления кораблестроения и снабжений, с которым Макаров уже издавна был не в ладах. Но убежденный в правоте и справедливости дела, которое он брал под свою защиту, он боролся и достиг многого.
На Кронштадтском пароходном заводе существовал нелепый и жестокий порядок увольнения. Рабочий, достигший 55-летнего возраста, увольнялся по старости. Ни его работоспособность, ни здоровье, ни мастерство, ни аккуратность, ни стаж при этом не учитывались. В виде исключения, при условиях ежегодного освидетельствования, рабочего могли оставить еще на пять лет, но никак не больше, будь он хоть самый искусный мастер. На этой почве происходило немало трагедий. один превосходный мастер, «человек с золотыми руками», как отзывались о нем, достигший предельного возраста, был уволен. Попытки устроиться ни к чему не привели. Тогда он решил покончить с собой, вышел на лед и застрелился. Это стало известно Макарову и произвело на него такое сильное впечатление, что он решил во что бы то ни стало уничтожить этот тупоумно-бездушный порядок. С большим трудом, но он изменил порядок увольнения рабочих.
На пароходном заводе для рабочих были введены отпуска. Это право, полученное ими благодаря настоянию Макарова, рабочие особенно ценили.
Следующим шагом главного командира было распоряжение о назначении всем рабочим, прослужившим не менее десяти лет, пенсии. По его инициативе в Кронштадте были основаны портовая техническая школа, вечерние классы для рабочих пароходного завода и три школы для их детей.
Для рабочих в Кронштадте были организованы клубы, которые адмирал нередко посещал сам, принимая живое участие в проводившихся там развлечениях. Такое отношение к рабочим военного губернатора города было для многих совершенно непонятным и, уж во всяком случае, новым, тем более, что вообще положение рабочих в царской России было необычайно тяжелым. Петербургские рабочие в петиции, которую они хотели подать царю в предательское «кровавое воскресенье» 9 января 1905 года, говорили о своей жизни: «Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей…»
В таких условиях нововведения Макарова были почти вызовом царскому правительству. Всякие попытки, откуда бы они ни исходили, умалить и обесценить рабочий труд, недоплатить им — глубоко возмущали Макарова. Так, когда «Ермак» вернулся из своего первого полярного плавания с аварией, то обстоятельство это, несколько пошатнувшее позиции Макарова, отнюдь не прмешало ему энергично требовать для всей команды ледокола выплаты двухмесячного оклада. В письме к министру финансов Витте он писал: «Люди работали все время без отдыха, все механизмы действовали исправно, и люди заслуживают поощрения за плавание в столь тяжелых и необыкновенных условиях. Если мы не будем поощрять людей, то мы не найдем хорошего экипажа для будущих плаваний».
Как рачительный хозяин города, Макаров очень много сделал и для Кронштадта. Его любовь к порядку и благоустройству сказалась в целом ряде нововведений, начиная от рациональных способов уборки городского мусора до сооружения электрической станции. Здесь и его инструкции «для действий при тушении пожаров» и о мерах борьбы с распространением заразных болезней, и распоряжение об устройстве парка в запущенном овраге, и приказ о мерах предосторожности при возвышении воды, и многое, многое другое.
Борьба с наводнениями пользовалась особым вниманием адмирала. Он разработал подробные правила, как подавать помощь при наводнениях в адмиралтействе, казенных зданиях и на городских улицах, какие и где иметь в готовности шлюпки, чем они должны быть снабжены и т. д.
Вопрос невских наводнении интересовал Макарова не только как администратора, но и как гидролога и инженера. Будучи в Кронштадте, Степан Осипович много работал над выяснением вопроса о колебаниях уровня воды в окрестностях Кронштадта и Петербурга. Изучив этот вопрос, Макаров предполагал выработать проект мероприятий для защиты Кронштадта и Петербурга от регулярных и часто катастрофических нашествий моря. Работа эта не была закончена, ее оборвала смерть адмирала.
Но несмотря на всю свою занятость, Макаров находил время и для того, чтобы закончить обработку материала, собранного им еще во время плавания на «Витязе». Накануне отъезда на Дальний Восток, 2 февраля 1904 года, эта работа со множеством чертежей и карт была переслана Макаровым академику М. А. Рыкачеву вместе с письмом: «Работа окончена, — писал он, — но еще раз ее следовало бы прочесть. Между тем, меня посылают весьма срочно, и кто знает, что готовит судьба».
Вдобавок к самым разнообразным обязанностям по должности главного командира Кронштадтского порта, Макаров принимал участие в работах различных военных комиссий. Эта сторона его деятельности еще не освещена полностью, и часто мысли и идеи Макарова, претворенные в жизнь, приписывались другим лицам. Ему часто приходилось бороться и за разрешение вопросов, не связанных с морем. Так, в вопросе о вооружении порт-артурских верков он оказался более дальновидным, чем многие генералы-специалисты. 8 февраля 1900 года на заседании комиссии по вооружению крепостей выяснилось, что военный министр для артиллерийского обеспечения линии обороны протяженностью в 22 версты рассчитывал назначить лишь 200 орудий. Макаров, считая, «что оборону с сухого пути не предполагают обставить должным образом», требовал увеличить число орудий по крайней мере втрое и подал министру докладную записку, где обосновал свое мнение. Записка оказала свое действие. На линию было назначено 572 орудия и 48 пулеметов, что впоследствии имело очень важное значение при обороне Порт-Артура.
В другом чрезвычайно важном вопросе о большой судостроительной программе Макаров проявил такую же проницательность, как и в вопросе вооружения порт-артурских укреплений. В секретной записке, представленной морскому министру, Макаров высказывает соображение, что Россия, охраняющая свои границы со стороны трех морей, должна иметь три совершенно самостоятельных флота, так как рассчитывать на соединение их в случае нападения возможных противников нельзя.
Макаров высказал свои мысли о вооружении, тоннаже, типах и числе кораблей, постройку которых следует обеспечить в каждый из годов двадцатилетней программы. Одновременно он разработал меры, с помощью которых можно сократить расходы, — главнейшими из них он считал однотипность судов и стандарт предметов снабжения.
Предложения Макарова встретили со стороны многих адмиралов яростное противодействие, вызванное скорее не принципиальными возражениями, а завистью или непониманием. В результате горячей полемики число врагов и недоброжелателей Макарова увеличилось, особенно же обострились у него отношения с адмиралом-реакционером Ф. В. Дубасовым. В этом споре союзниками Макарова оказались не адмиралы, а крупный военный писатель и теоретик генерал М. И. Драгомиров[113], выступивший с поддержкой взглядов Степана Осиповича.
А пока шли эти споры, политическая атмосфера на Дальнем Востоке сгущалась все более. После нападения японцев без объявления войны на наши корабли в Порт-Артуре Макаров убедился, что его предположения оправдались. При всей его выдержке, адмирал не мог скрыть в эти дни своего волнения. Он знал неподготовленность русской армии и флота к войне и беззащитность русских дальневосточных окраин, видел бездарность большинства царских генералов и адмиралов и с болью в сердце предчувствовал, что за все это придется своей кровью расплачиваться русским матросам и солдатам.
Считая, что его боевой опыт, энергия и знания должны найти применение в тяжелый для Родины час, он с нетерпением ждал назначения на Восток.