Перехожу к рассказу о Евпаторийском деле.

Еще 18-го декабря 1854 года, флигель-адъютант, полковник Петр Николаевич Волков, вручил кн. Меншикову рескрипт Государя от 10-го декабря, и потом немедленно уехал в Евпаторийский отряд к генералу Врангелю. Содержание рескрипта было следующее:

«Собирался отвечать на донесение твое от 1-го декабря, любезный Меншиков, как вчера вечером получил уведомление от князя Горчакова, что он распорядился уже не только отправлением в Крым десяти батальонов 10-й и 11-й дивизий, но, вслед за оными, и всей 8-й пехотной дивизии с её артиллериею. Совершенно одобряя эти распоряжения, остается мне требовать, чтобы этому значительному и последнему [18]подкреплению было сделано полезное употребление. Ежели справедливо сведение, что неприятель готовит высадку у Евпатории или у Качи, то самое опасное действие может быть у тебя в тылу; оно может быть, однако, замедлено действием кавалерии, ежели генерал Врангель поймет хорошо свою обязанность. Поэтому я передал флигель-адъютанту Волкову мои мысли, и желаю, чтобы он, передав их тебе, сейчас ехал к Врангелю и при нём остался, покуда это дело не объяснится. Намерение же следовать на Перекоп кажется мне менее удобоисполнимым и по отдалении от Евпатории и по трудности высадиться ближе к Перекопу. Но ежели это сбудется, то необходимо, чтобы первая пехота, которая подойдет, была обращена на подкрепление кавалерии. Желательно, чтобы оно последовало не ранее прибытия 8-й дивизии, более боевой, чем резервная бригада. Во всяком случае я хочу, чтобы флигель-адъютант Герштенцвейг там остался, в случае, если бы высадка совершилась, чтоб смотреть за порядком и за тем, чтоб прибывающая пехота употреблена была дельно. Ежели неприятель будет напирать к Перекопу в больших силах, тогда, вероятно, надо будет соединить резервные батальоны с 8-й дивизией, чтоб не быть разбитым по частям, и тогда всеми 26-ю батальонами при 48-ми орудиях пеших, соединясь с кавалериею Врангеля, отбросить неприятеля и восстановить прерванное, быть может, временно, с тобой сообщение. Будем надеяться, что всего этого не будет, или, по крайней мере, не так скоро. Тогда, я полагаю, что надо, чтобы резервные батальоны 10-й и 11-й дивизий шли не останавливаясь к тебе в Севастополь. Там ты обрати их сейчас на пополнение действующих батальонов своих полков, и отдели не медля кадры резервных батальонов с их знаменами и батальонными командирами и, по крайней мере, с половинным числом офицеров и, сведя в сводные батальоны, отправь, как скоро можно, назад, на первый случай в Николаев . Что же касается до 8-й дивизии, я нахожу, чтобы ты ее непременно оставил у Перекопа в резерве, ибо за будущее никак ручаться нельзя, а без значительной пехоты тут всё может быть потеряно. По сведениям через Вену, — полагать должно, что бомбардировка или возобновилась, или скоро это будет. Да поможет Господь милосердый и на сей раз столь же славно отстояться. Будет ли штурм — не говорят. Когда всё, что выше писал про пехоту, будет устроено, возврати мне Герштенцвейга, он мне нужен. Об сыновьях после 1-го ничего не знаю; дай Бог, чтоб отъезд их не сделал на войска дурного впечатления. Жене моей несколько лучше, но еще очень слаба и большую часть дня в постели; сыновей возвращу к вам сколь можно скорее. Резервные батальоны Минского и Волынского полков полагал бы тоже обратить на пополнение своих полков, а кадры их отослать назад. — Вот покуда и всё. Обнимаю. Навсегда твой искренний доброжелатель Н. ( Собственноручная приписка ). Сейчас по телеграфу из Москвы узнал, что дети сегодня туда прибыли, а завтра должны быть здесь, и что у вас по 3-е число всё было благополучно. Слава Богу! Ф.А. (т. е. флигель-адъютанта) Волкова тогда мне возврати, когда если высадки не будет, или от ней отбились; этих двух Ф.А. тебе отрекомендую, как самых отличных, способных и верных офицеров, которых душевно люблю, знаю их и не охотно их от себя удаляю, потому что они мне очень нужны. Но теперь дело слишком важно и на них ты вполне [19]положиться можешь».

В начале января поручено было очень дельному офицеру генерального штаба, состоявшему тогда при Врангеле, подполковнику Батезатулу, обдумать проект нападения на Евпаторию.

Однажды утром, в первые дни по возвращении их высочеств из Петербурга, князь потребовал меня; я вошел и застал у него Волкова, только что прибывшего из-под Евпатории. По случаю болезни, Меншиков был принужден принять его в спальне. Озабоченный Волков при мне откланялся, а князь, видимо взволнованный, приподнялся с постели и, с трудом утвердившись на ногах, сказал прерывающимся голосом:

— Государь всё настаивает на взятии и разрушении Евпатории; поручил Волкову присутствовать при этой экспедиции и дозволяет мне на этот предмет располагать 8-й дивизией. Надо исполнить монаршую волю. Хотя бы нам и удалось разрушить Евпаторию, но удержать ее за собой мы не можем: она совершенно открыта с моря! Наряди расторопного вестового, — заключил светлейший, — который повезет приказание Врангелю; оно у меня будет скоро готово. Я вызываю Врангеля сюда.

Врангель не замедлил прибыть в главную квартиру и после объяснения с главнокомандующим тотчас же уехал обратно. Проводив его, князь в этот день вышел на воздух и, встретясь со мною, рассказал, что Врангель, находя дело взятия Евпатории слишком трудным, отклоняет от себя начальство над экспедицией; он представляет на вид, что ему, как кавалерийскому генералу, опасно взяться за такое дело, какова атака укрепленного города, тем более, что в прежнюю кампанию, он, Врангель, был еще только эскадронным командиром.

— Это хорошо, что он осторожен, — заключил Меншиков, — но я всё-таки послал его — хорошенько, на месте, обдумать атаку, и, обсудив это дело вместе с Батезатулом, возвратиться с ним сюда.

Врангель и Батезатул приехали к главнокомандующему и оба, не видя шансов на успех взятия Евпатории, просили князя устранить их от влиятельного участия на дело. Тогда главнокомандующий вызвал генерала Степана Александровича Хрулева и, не отстраняя добросовестного и осторожного Врангеля, предложил Хрулеву, независимо от соображений, представленных Врангелем, — сделать свое заключение о вопросе нападения на Евпаторию, и затем, в качестве начальника артиллерии Евпаторийского отряда, пособить Врангелю при устройстве нападения. Хрулев охотно согласился, поехал на место, а Меншиков, обнадеженный, что теперь атака на Евпаторию состоится, уже послал Волкова и меня присутствовать при этом деле.

Между тем, мне было заметно, что главнокомандующий, употребляя с своей стороны всё, что от него зависело, для исполнения предначертаний Государя, как будто желал внутренне, чтобы генералы, не смотря на все его возбуждения к Евпаторийскому делу, всё-таки отказались от этого предприятия. Авторитет двух военачальников, одного — осторожного, другого — предприимчивого, подтвердил бы собственное мнение князя, что Евпаторию брать не стоит, и таким образом он мог бы иметь поддержку для убеждения и успокоения Государя.

Осмотрев подробно укрепления Евпатории, помощью неоднократных и последовательных рекогносцировок в самом близком от неё расстоянии, Хрулев донес главнокомандующему, что он надеется овладеть Евпаторией. Между тем, Врангель, всё-таки не разделяя надежд Хрулева, писал главнокомандующему, что без формального его предписания он не берет на себя ответственности за решение вопроса о нападении на Евпаторию.

Уважив очень основательные представления Врангеля, главнокомандующий отменил предприятие; но, получив донесение Хрулева, решился передать командование Евпаторийским отрядом сему последнему.

Быв очевидным свидетелем минут передачи командования отрядом барона Врангеля Хрулеву, я никогда не забуду того отрадного впечатления, которое произвел на меня при этом почтенный предшественник Степана Александровича. От души желая успеха Хрулеву, Врангель просил забыть старшинство по службе и иметь его, Врангеля, в виду только как начальника драгун. В свою очередь и Хрулев деликатностью и уважением, с которыми обращался к Врангелю, выказал себя с прекраснейшей стороны. Этого мало: Врангель, во время приготовлений к бою и при самом деле, не только свято соблюдал свой долг и спешил выполнять распоряжения Хрулева, но еще предупреждал их и не оставлял его своими советами. Поступок — достойный глубокого уважения и подражания! Так как Хрулев пользовался славою запальчивого в бою, то Меншиков, назначая его в отряд к Врангелю, как бы для совместных распоряжений, имел в виду уравновесить предприимчивость одного осторожностью другого. Когда Врангель отказался, князь был не совсем покоен; но, как впоследствии оказалось, совершенно напрасно.

26-го января 1855 г., после обеда, Хрулев, Волков и я выехали из главной квартиры. За Алмой, в деревне Бурлюк, мы переночевали у общего нашего товарища артиллериста Мартынова, а на другой день, рано утром, поехали верхом к Евпаторийскому отряду. Дорога была очень вязкая и нашим лошадям было нелегко подаваться вперед; когда же мы для сокращения пути свернули напрямки на пахотные поля, то грязь до такой степени налипала к ногам лошадей, что они едва двигались. Казаки, часто слезая с своих лошадей, оскабливали грязь от их ног; мы же на туземных лошадях ехали безостановочно, так как они обладали сноровкою опускать и выдергивать ноги из вязкого грунта так ловко, что грязь к ним не прилипала. Желая выследить эту особенность поступи, я, впереди себя, пустил очень маленькую и самую легкую из своих крымских лошадок и наблюдал за её ходом. Постановка ноги и её подъем составляли у лошадки как бы один темп: только что касаясь земли, она тотчас же коротко и быстро выхватывала ногу из грязи. На поспешном ходу лошадка подавала грудь настолько вперед, что ей приходилось вырывать ноги из грязи с наклоном по направлению пути и этим она как бы вытирала их о почву, оставляя косой отпечаток следа. Кроме того, ставя ногу перед ногой, она оттискивала след, как говорится, веревочкой, наподобие лисьего. Благодаря ловкости этой лошадки, мне вскоре удалось увернуться от преследовавшего меня татарского пикета.

Приближаясь к Евпатории, мы обогнули соляные озера и проливу правого фланга города усмотрели большой курган, с которого можно было видеть очертание Евпаторийских укреплений. Хрулев послал меня на этот курган. Я пересел на вышеупомянутую лошадку и, вместе с балаклавским греком Димитрием Подпати, подъехал к кургану и, у его подошвы отдав моему спутнику подержать мою лошадь, стал карабкаться по крутому и скользкому подъему. Достигнув вершины, я невдалеке от себя заметил неприятельский пикет, который встревожился, бросился к лошадям и погнался за мной. Сбежав с кургана, я вскочил на мою лошадку и был таков. Следом за мною соскользнуло с кургана несколько верховых татар и пустились в погоню; не тут-то было: моя лошадка, по топкому полю, неслась как стрела. Татары отстали, крикнув мне во след, по-русски: «хорошо, что у тебя наша лошадь, а то бы не ушел!» Пустив несколько выстрелов, они возвратились на прежнее место. Грек мой, чтобы раздвоить внимание преследовавших, понесся в другую сторону и тоже ускользнул.

Расположись за гнилым соляным озером, в деревне Тюп-Мамай, Хрулев, в сопровождении нескольких лиц, при нём состоявших, сделал несколько рекогносцировок вблизи укреплений Евпатории: вызывая этим пальбу из города, он проверял число орудий, выставленных по оборонительной линии. Получив приказание атаковать Евпаторию, он перенес свою квартиру в экономию (мызу) помещика Августиновича, Ораз, близ деревни Хаджи-Торхан, и здесь приступил к составлению диспозиции и к другим предварительным распоряжениям. Ораз, в 9-ти верстах от Евпатории, был ближе к центру расположения войск, нежели Тюп-Мамай.

Ревностными помощниками Хрулева были состоявшие при нём: за начальника штаба — флигель-адъютант полковник Волков, начальником артиллерии — полковник Шейдеман, дежурным штаб-офицером — ротмистр Линденер, обер-квартирмейстером — капитан Цитович, за старшего адъютанта — уланского полка поручик Михалев[20], для особых поручений — артиллерии штабс-капитан Мартынов.