Корреспондент одной из центральных газет Алексей Петрович Березкин спал у себя в номере, сидя за письменным столом. Телефон стоял рядом с чистым листом бумаги и грудкой остро отточенных карандашей.
Он спал так давно, что, спокойно раздевшись, мог бы уже отдохнуть в постели, но, засыпая у стола на каких-нибудь двадцать минут, он не рассчитывал иметь в своем распоряжении более ни одной свободной минуты.
И он был прав: для сна у него не было времени.
Не дозвонившись до него и через сорок минут, телефонистка Шура Ремезова обратилась к гостиничной горничной, и та сообщила, что абонент не способен проснуться, а Шура передала это, в свою очередь, тому, кто вызывал Березкина, — сотруднику недавно начавшей выходить газеты «Сталин Курулишида» Азамату Ахундову.
Зная хорошо местные порядки, Ахундов, зевая, спросил:
— В штаб БФК его не вызывали?
— В мое дежурство не вызывали, — тоже зевая, ответила Шура, — а что? — осторожно спросила она, чтобы поговорить от скуки, и так потянулась всем телом, что у нее хрустнули позвонки.
— Спать здорово хочется? — спросил Ахундов.
— Угу. Вторую смену одна.
— Я тоже… Юсупов не приезжал?
Мгновение помедлив, Шура дипломатически сказала:
— Что-то не слышала. А что, ждете его?
— Жду.
— Все ждут. Так как же с товарищем Березкиным?
— Вас как зовут?
— Шура.
— Шурочка, дайте ему звонком по голове еще минут, ну, через тридцать. И мне тоже. Посплю полчаса. А я вам на трассе что-нибудь куплю за это.
— «Что-нибудь» не надо, а вот если «Крымскую розу»… Я, конечно, вам заплачу сколько стоит, товарищ Ахундов.
— Считайте, что «Роза» у вас на столе. Честное слово.
— Обманете, знаю.
— Шура, не раздражайте меня. Завтра у вас будет «Крымская роза».
— Посмотрим, посмотрим. О господи, как спать хочется! А вам зачем нужен Березкин, новостями меняться?
— Правильно. Я сегодня сдал в номер все, что имел.
— Ну, спите. Дайте честное слово, что не обманете.
— Даю.
— Честное слово?
— Абсолютно честное, я же сказал.
— Тогда я вам подсоберу кое-какие новостишки. Покойной ночи.
Ахундов присел к столу, обхватил руками телефонный аппарат и положил голову на полевую сумку.
«Только б сама не проспала», — подумал он.
И вот прошло уже часа два, как Шура не могла его разбудить. Она сменилась, так и не разбудив ни Березкина, ни Ахундова, и долго смеялась про себя, представляя, как они взбесятся, проснувшись. Но, вспомнив обещанную «Крымскую розу» и самого Азамата Ахундова, невысокого, ловкого парня, в кремовом чесучовом костюме, которого она несколько раз видела на переговорной, решила, идучи домой, забежать в редакцию и все-таки выполнить обещание — разбудить его.
Редакция находилась в большом особняке, где несколько дней назад работало какое-то спокойное учреждение, о котором никто ничего не слышал. Сейчас здесь творилось что-то неслыханное. Суматошная толпа газетных работников — узбеков и русских, фотокорреспондентов с черными, протравленными химикалиями руками, типографов с гранками — бегала, спорила, бранилась, носясь взад и вперед. Кто-то, закрыв руками голову, принимал телефонограммы, кто-то передавал новости в Ташкент, двое или трое диктовали машинисткам, таким злым, что это бросалось в глаза за много метров. Несколько человек писало, скрючившись за ученическими партами. Ахундов спал, обхватив руками телефон, который звонил не переставая. Шура едва разбудила бедного малого.
— А Березкин? — ревниво спросил он, как только пришел в себя, и, узнав, что тот не разбужен, торжествующе захохотал. — Честное слово вам даю, Шура, что два флакона «Крымской розы» за мной. Расскажите новости, умоляю.
— Канал уже построили, а вы все спите, — пожурила его Шура, не зная, сразу рассказывать или еще немножко его помучить.
Ахундов, поняв это ее намерение, выбежал наружу, в киоск, и принес четыре порции мороженого, правда, теплого и не шоколадного, а обыкновенного, но все-таки это был красивый поступок.
— Приехали иностранцы, — оглядываясь и делая таинственное лицо, шопотом сказала Шура, хотя то, что она собиралась сообщить Ахундову, знала уже добрая половина города. — Чехи и еще кто-то. Собираются на канал и ищут переводчиков: у них своя переводчица заболела, подумайте!
Ахундов схватил шурину руку с бумажным стаканчиком мороженого и поцеловал почему-то в часы.
— Это такая новость, Шура, что вся моя работа как начинающего корреспондента теперь зависит лично от вас.
Фраза эта напоминала предложение руки и сердца и смутила Шуру. Она опустила глаза к мороженому, а Ахундов зашептал угрожающе:
— Какого переводчика? С узбекского? Ну, Шура, говорите… быстро, быстро…
— Ну, с узбекского, наверно, — ответила она, не пони мая, чего он волнуется. — Им еще, правда, нужно и с русского, так я слышала, но, кажется, нужнее с узбекского…
— Вы такой замечательный товарищ, Шура, — Ахундов опять схватил ее за руку, и она успела быстро передвинуть ремешок часов к самому запястью, но он не поцеловал, а только разбрызгал мороженое и побежал, помахав ей рукой.
— Слушайте, Ахундов, есть еще две!.. — слабо крикнула она ему вслед, но в общем гвалте он не разобрал ее слов.
«Получилось как-то не очень стильно», — подумала Шура, продолжая пригублять мороженое из двух еще не тронутых стаканчиков, делая независимый вид, будто она ждет Ахундова, который вот-вот вернется. Но на нее никто не обратил бы никакого внимания, даже если бы она танцовала или показывала фокусы.
Доедая мороженое, она, как бы гуляя по зале, пошла к выходу и спокойно направилась домой.
«Нет, он все-таки интересный, видно, что чистый парень», — размышляла она о своем новом знакомом.
Ей очень хотелось, чтобы он был чистый, благородный парень… Она шла, не очень торопясь, домой. Комнатка у нее была маленькая и душная, без окна, со стеклянной дверью, выходящей в хозяйскую галлерею, теперь битком набитую приезжими инженерами, что очень стесняло Шуру. Инженеры были народ шумный, драчливый и не всегда помнили, что рядом девушка, ругались на чем свет стоит, особенно после полуночи.
— Если б у меня попугай жил, так бог знает каким словам выучился, — не раз жаловалась она ответственной съемщице учительнице Басовой, по прозванию Басиха, известной всему городу активистке.
«Может, к Надежде зайти? — думала Шура, прикидывая, как бы провести вечер подальше от инженеров. — Да нет, она сама только сменилась. Или к Нинке забежать? Да нет, лучше пойду домой, комбинацию надо выстирать… Ай, как спать хочется!»
Она проходила тенистой, похожей на старую парковую аллею улицей, как вдруг ее равнодушно-сонный, но от природы острый взгляд скользнул в сторону — на каменном крылечке одноэтажного домика, прислонясь спиной к его белой стенке, сидя спала девочка. Никто из прохожих не обращал внимания на спящую: появление в городе чужих людей стало обычным, их шумные таборы занимали все скверы города, но Шура сразу определила: что-то не то, что-то ненормальное.
«Ах, дура какая, поставила так чемодан, что украдут обязательно!» — и, точно спящая была ей знакома, без церемонии коснулась ее плеча.
— Ты что, в уме, нет? Разве так можно? В дом постучала бы!
— Звонила, никого нет, записка вон висит: «Все на канале», — не удивясь вопросу, ответила девочка, хотя, пожалуй, уже не девочка, а подросток.
— А вы сами откуда?
— Из Ташкента, но вообще я с Хасана.
— С какого Хасана?
— Ну, с какого! Будто у нас их много.
— А-а… Так чего ж вы неорганизованно, не через штаб БФК?
— Ну, отчего, бывает так… Слушайте, а у вас есть тут какая-нибудь гостиница?
— Есть, конечно, да ведь сейчас все заняты, что вы, одна в городе? А у вас, между прочим, есть документы?
— Вот пристали! Ну, какое вам дело, есть или нет?
— А такое дело, что если правда, что вы с Хасана, так я могу вас к себе взять: у меня своя комната. А как же я чужого человека могу к себе позвать?
Ольга ничего не могла возразить против такой элементарной бдительности и вынула несколько бумажек, а затем и комсомольский билет.
— Теперь другое дело, — подобрела Шура. — Давайте же познакомимся: я телефонистка, тоже в комсомоле… Вот, пожалуйста. Правда, членские за этот месяц пропущены, но тут сейчас голову потеряешь, что творится. Вы на БФК?
— Да, очень хочется.
— Так пошли ко мне, по дороге поговорим. Ух, это здорово, что вы с Хасана! Сегодня расскажете, а? А я зам, Оля, все, все про БФК расскажу.
Они взяли чемодан и, толкаясь об него, пошли к Шуре.
Инженеры были как назло дома, и отдыхать девушкам не пришлось. Шура, впрочем, сама была виновата в этом: рассказала об Ольге, кто она и откуда, — и те ввалились в шурину комнату и наперебой начали приглашать Ольгу каждый в свою партию.
Но Шура, которая уже успела рассказать Ольге о своем романе с Ахундовым (она именно так и сказала: «Кажется, выйдет роман»), непременно хотела устроить подругу к Ахундову, который, как она была твердо убеждена, сделает для нее решительно все.
— Да ты подожди, Оля, постой, — вспомнила она, — ты же языки знаешь!
— Кому это тут нужно?..
— А им, иностранцам! Ну как же! Сейчас побегу к Азамату, он в обкоме комсомола скажет… Конечно, ты — и никто другой, у тебя боевой опыт и бдительность, и ты уже общалась с ними, — и Шура вылетела из комнаты искать Ахундова, а Ольга осталась слушать рассказы инженеров и так устала от этого, будто сдавала экзамен.
Из всего, что она узнала, запомнилось несколько сцен, как из длинного, в двух или трех сериях, кинофильма, когда стушевывается общая архитектура вещи, а запоминаются наиболее трогательные кадры.
Зимой, когда шли разговоры о строительном плане на 1939 год и еще не было ясно, будут ли что-нибудь строить, глубокой ночью к профессору — Ольга тут же забыла его фамилию — позвонили по телефону из ЦК КП(б) Узбекистана:
— С вами будет говорить секретарь ЦК Юсупов.
Телефон висел далеко от кровати, профессор подбежал к нему босиком, в нижнем белье и стоял на голом полу, потирая ступню о ступню и не зная, что подложить под ноги.
— Здравствуйте, профессор, — раздалось в трубке. — Скажите, канал от реки Нарын до Соха, кубов на семьдесят, можно построить?
— Отчего же, можно.
— Вода пойдет?
— Отчего же ей не пойти? Пойдет. Только зачем семьдесят кубов, куда столько?
— Уверенно мне скажите, да или нет?
— Ну, конечно, да. Что же это за канал будет без воды? — и, чувствуя, что разговор долгий, стал таскать с полки и подкладывать себе под ноги тома Технической энциклопедии.
— Какие материалы имеются по проекту?
— Материалов много, хватит.
— А в какой срок можно построить? Сколько надо людей?
Профессор за всю свою жизнь не построил ни одного канала: не удавалось. Проектировать проектировал, а строить не приходилось. И вот он сейчас стоял в кальсонах на стопке книг и отвечал на вопросы, точно его обвиняли в бездеятельности. Устав стоять, он присел на край письменного стола и поболтал ногами в воздухе, чтобы размять их.
— А сколько понадобится цементу? — услышал он в телефон.
— Цементу? Тысяч семнадцать тонн.
В трубке так зарычало и забулькало, будто на другом конце провода влили в трубку стакан воды.
Последняя страница рукописи романа «Труженики мира»
— А инженеров?
— Инженеров и техников хватит. Все по делу тоскуют.
— Что тоскуют, хорошо, а семнадцать тысяч тонн много, — послышалось в ответ, и, когда жена профессора вошла в комнату узнать, что тут происходит, она остолбенела: ее старик сидел на краю письменного стола и, делая странные упражнения ногами, кричал в телефон:
— Что сам? Ах, верю ли? Безусловно, верю. Почему же мне не верить, с какой это стати? Какой месяц лучше всего? Август. Да, да. Месяц свадеб, как же, очень веселых, да. И комаров мало. Ну, всего доброго, благодарю вас. До завтра, — и стал танцовать на голом полу, будто беседовал только что о романтических предметах.
Инженеры отлично знали народ в лице тех десятков, сотен и тысяч отдельных людей, которых они в разное время встречали в своей жизни, как толковых или невежественных, честных или жуликоватых, но инженеры еще не знали народ в целом как единый коллектив. Они не осмеливались верить, что люди, организованные в коллектив, каков бы ни был их политический уровень и деловой кругозор, дадут более высокий потенциал сознательности, чем дали бы порознь, что психология организованной массы иная, чем у толпы, что хотят или не хотят отсталые, но при умелом водительстве они и выражают и осуществляют волю наиболее передовых из своей среды.
Но еще более важный просчет делали инженеры, рассматривая народ только как механическую силу. Не только руки, ноги и спины отдавали люди, придя на канал, но и сердца, души и вдохновение. Не только живыми кетменями и тачками хотел быть народ. Он не мог не формировать себя на высоком и поучительном деле. Об этом целый вечер и говорили молодые инженеры, пичкая Ольгу рахат-лукумом, какими-то дьявольски острыми пирожками с красным перцем и свежими приторно-сладкими и удушливо-ароматными дынями.
Инженеры были, как потом оказалось, всего-навсего студентами какого-то строительного техникума, но это не меняло существа дела. В этот вечер все было очень значительно. Это был первый «взрослый» вечер Ольги, первый шаг ее внутреннего совершеннолетия, когда она поняла, что не может оказаться в стороне от события, захватившего сотни тысяч людей.