— Вы видите, Джеймс, — сказала Анни, когда они покинули обсерваторию, — что вы напрасно относились так презрительно к гиду Муррея. Если вы хотите видеть в путешествии что-нибудь интересное, надо следовать указаниям этой полезной книги.
Гарвард ничего не ответил. A утром, когда Анни проснулась, оказалось, что все чемоданы уже отправлены на железную дорогу и что в тот же день они уезжают в Гавр, a оттуда в Америку.
— Но, Джеймс, — воскликнула Анни, — я еще не видала собора! Описание его занимает у Муррея три страницы.
— Вы увидите дома гораздо более интересные вещи, — загадочно ответил ее супруг.
Какие это вещи — Гарвард не объяснил. Но когда пароход, на котором они ехали, остановился на Нью-Йоркском рейде и они пересели на другой, маленький, который должен был высадить их на берег, они застали тут целое общество, которое их ждало. Тут были: представители железно-строительной компании, администратор электрического общества, фабрикант астрономических инструментов, какие-то ученые, какие-то господа с портфелями под мышкой. Одни из них заявляли, что работы начаты и ведутся со всевозможной быстротою, другие, очевидно их помощники, представляли планы и сметы для одобрения Гарварда, третьи предлагали свои услуги в качестве помощников.
От помощников Гарвард отказался наотрез, планы и сметы все утвердил, неоднократно повторяя, что дело не в стоимости работ и поставок, a в быстроте выполнения.
— Дорогой Джеймс, — спросила Анни, когда они вновь очутились в поезде, который уносил их в Флагстаф, и остались одни, — что вы предпринимаете?
— Одно из самых великолепных business, которое когда либо видел мир.
— Но вы строите обсерваторию?
— Да, я строю обсерваторию.
— Обсерватория не business, или я вас не понимаю.
— Вам и не нужно ничего понимать. Дело, конечно, не без риска. Но… вы увидите. Успех зависит от молчания, молчите.
— Но если меня будут спрашивать, что я должна сказать?
— Скажите, что я сошел с ума.
Гарвард улыбнулся, и повертел указательным пальцем около темени.
— Very well[2], - ответила мистрис Гарвард, и тоже улыбнулась. Она знала, что муж ее пустяками заниматься не станет.
И она больше его не расспрашивала. Полгода спустя, в имении Гарварда, около Флагстафа, высилась великолепная обсерватория с подвижным куполом. К широкой щели его был направлен, в виде большой пушки для обстреливания звездного неба, один из самых сильных телескопов, какие до того существовали. На горе, около обсерватории, на каменной башне в сто метров вышиной, помещался электрический фонарь, какого до этого времени никто в мире не видывал, и к нему со всех окружающих электрических фабрик были проведены кабели небывалой толщины.
С тех пор все ночи, когда небо было ясно, Гарвард проводил на обсерватории.
Вначале Анни волновалась; она боялась, что бедный Джеймс в самом деле рехнулся. Но он во всем остальном был так умен и проницателен, так много работал, и обнаруживал такое самообладание в управлении своими делами, что ей поневоле пришлось отказаться от этого предположения. Чтобы проверить себя, она иногда ночью вскакивала с постели, и осторожно, на цыпочках, пробиралась до двери обсерватории. Тут, приложив глаз к замочной скважине, она подолгу наблюдала за Джеймсом. И ничего особенного она не замечала. Он сидел на лестнице, установленной на круглом рельсе, смотрел в трубку телескопа, иногда что-то записывал или рисовал, иногда, отбросив голову назад, погружался в думу. Молчание прерывалось только тиканьем часового механизма, который двигал инструмент в сторону противоположную движению Земли, удерживая наблюдаемую планету на одной в той же точке. Успокоившись, Анни также осторожно возвращалась в постель. И Гарвард ничего не знал об этих ночных экскурсиях жены.
Однажды ночью население Флагстафа проснулось от ослепительного света, который казался ярче дневного и который вдруг ворвался в окна, сквозь щели штор и занавески. Собаки лаяли, петухи истово пели, коровы мычали, лошади ржали, проснувшись все разом. Все в испуге бросились к окнам. Свет то погасал, погружая все в густой мрак, то вновь появлялся через известные промежутки. Это очевидно был не пожар. От людей, которые возвращались по улице, взволнованно размахивая руками и громко бранясь, узнали, что это Гарвард делает какие-то опыты с электрическим освещением. И так как запретить ему этого никто не имел права, то обитатели Флагстафа пожали плечами в вновь улеглись спать.
Освещение это, с промежутками в несколько дней, повторялось раз пятнадцать а потом прекратилось.
Анни, давшая мужу слово молчать, ни о чем его не расспрашивала. Но после одной из этих иллюминаций, когда она лежала в постели с раскрытыми глазам, она увидела вдруг Джеймса, который вбежал в комнату очень взволнованный и торопливо сказал:
— Анни, надевайте поскорее туфли и идите за мною, — мне нужна ваша помощь.
— Что случилось, my dear[3]? — спросила она, перепуганная, садясь на кровати.
— Идите скорее за мною, говорю я вам, и не болтайте.
И с этими словами он потащил ее за собою в обсерваторию.
— Садитесь сюда, — скомандовал он, усаживая ее перед телескопом, — и смотрите внимательно вверх и направо. Не видите ли вы чего-нибудь необычайного?
— My God, — ответила Анни после того, как долго смотрела на указанную точку, — я ничего особенного не вижу. Там мелькает какая-то светлая точка и от нее идут, как будто, лучи вниз.
— Вы не ошибаетесь? — торжественно спросил Гарвард, со странно сверкающими глазами.
— Не думаю… Вот еще!.. еще!.. Нет, это несомненно.
В ответь на это Гарвард схватил жену в объятия и стал танцевать с нею бешеный кек-уок, крича: — Эврика! Эврика! Свет!..
— My dear James, — воскликнула Анни, вырываясь и поправляя растрепавшиеся волосы, — чему вы радуетесь?
Но Джеймс, приняв грациозную позу, поднял глаза кверху и посылал поцелуи по направлению к щели в куполе, сопровождая их обворожительной улыбкой балерины, когда она благодарит раек за аплодисменты.
— Джеймс, Джеймс!.. — кричала Анни, — Ради Бога!
Тогда Гарвард вдруг сделался серьезен и, обняв жену за талию, сказал:
— Пойдемте спать.