Анни и на этот раз ничего не узнала. Но с этих пор жизнь ее стала невыносимой. Ее жгла лихорадка ужаленного любопытства и ожидание какого-то важного события, которое должно случиться, не давало ей покоя ни днем, ни ночью. Муж ее с каждым днем становился все нервнее и озабоченнее и не говорил с нею ни слова. Он продолжал от времени до времени свои странные иллюминации, a днем уходил в свой кабинет и что-то писал. Раз она застала его перед столом с бумагой. Он писал быстро, с увлечением, и крупные слезы, которых он не замечал, катились по его лицу. Ночью, когда муж уходил в обсерваторию, она не могла сомкнуть глаз. Она сидела на постели, устремив взгляд в темноту, и с напряженным вниманием прислушивалась, вздрагивая от малейшего шороха.
Раз под утро, измученная бессонницей, она задремала. Ее разбудил необычайный шум, который доносился из обсерватории. Там как будто происходила ожесточенная борьба вооруженных людей. Слышались тяжелые и частые удары, лязг метала, дребезг разбиваемого стекла, грузное падение тяжелых тел, и голос, хриплый и раздраженный, который казался ей чужим.
С пронзительным криком она вскочила с кровати и бросилась в обсерваторию.
При свете единственной электрической лампочки Анни увидала мужа. Истерзанный, с раскрытым воротом рубашки, с взъерошенными волосами, он размахивал тяжелым молотом, который держал обеими руками и, бегая по комнате во все стороны, с неожиданными прыжками, яростно разбивал все без разбора. Длинная труба телескопа валялась на земле, точно труп чудовищной змеи. Пол был усеян бумагами, обломками дерева и стекла, которое хрустело под ногами. A лесенка для наблюдений, согнувшись на своих железных ножках, имела вид человека, раненого насмерть, который падает головою назад. Не успела Анни произнести слово, окаменелая от ужаса, как Гарвард поднял руку с молотом по направлению к щели купола с отвратительными ругательствами, и без чувств повалился на пол.
Нa крик и звонки Анни сбежалась заспанная и оторопелая прислуга. Гарварда перенесли в спальню. Долго его растирали и переворачивали на все лады, стараясь вывести из глубокого обморока. Он пришел в себя только тогда, когда, по предложению негра Тома, ему вставили в нос "гусара". Когда он открыл глаза и увидал над собою плачущую жену, он сказал:
— Анни, не плачьте. Это прошло и уже более не возобновится. Удалите всех и дайте мне отдохнуть. A завтра мы поговорим.