Ехать до приёмника было очень далеко.
Троллейбус остановился на большой площади. Кругом светились дома, перекликались автомобили. И ещё гудело сразу несколько гудков: низкий и густой, как масло: «У-у-у!», тонкий, повыше: «Э-э-э!» — с ближних заводов, и резкие паровозные: «Мчу! Мчу!»
Потом вошли в переулок.
Снег похрустывал под ногами. Около высокого забора спали убранные пухом деревья.
Милиционер шёл посредине, Глеб и Гандзя — рядом. Все трое молчали.
Забор кончился. За ним были широкие ворота, и в них — маленькая дверь. Милиционер толкнул её. У освещённой будки паренёк проверял пропуска.
— Вам в приёмную, в регистратуру? — спросил он.
Милиционер объяснил. Паренёк ковырнул по-военному, и они очутились в тёплой большой комнате с окошками и надписями: «Справочная», «Дежурный воспитатель». «Про-фи-лак-торий».
Одно окошко хлопнуло в отворилось.
— Нам узнать о пропавшей, тут из отделение милиция звонили, — сказал милиционер высунувшейся оттуда девушке.
— Зайдите.
Глеб и Гандзя вошли в другую комнату. Вдоль стен стояли высокие шкафы с ящичками. Каждый назывался: «А — АФ», или «П — ПЫ», или «Ч, Ш, Щ.». Очень странно!
За столом сидел старичок. Он ловко защёлкал ящичками, вытащил один, на букву П: долго разглядывал в нём какие-то исписанные листки. Достал ещё толстый альбом с фотографиями, потом покачал головой:
— Нет. Нету такой — Петровых Людмилы. Однако зайдите в шестой корпус, там малышек бесфамильных только что привезли.
Гандзя стиснула пальчики. Глеб дёрнул её за платок, шепнул:
— Молчи, слышишь, молчи!
Милиционер вывел их опять мимо освещённой будки на большой белый двор. Двор был чисто-чисто выметен, а посредине, под красивым высоким фонарём блестела накатанная гора. Вокруг неё были натыканы, как лес, деревянные лопатки.
И вдруг Глеб и Гандзя остановились.
Им наперерез по дорожке к белому, с мягко освещёнными окнами дому шагали две девочки. Две одинаковые маленькие девочки в серых шубках и красных шапочках. Только у одной шапочка съехала на затылок, а у другой на нос. Девочки громко и дружно ревели.
— Ай ай-ай, бесстыдницы! — говорила идущая за ними старушка. — Искупались, переоделись, сейчас ужинать будете. Зачем плакать?
— Ы-ы-ы… — ревели девочки.
Гандзя посмотрела на них и тоже всхлипнула.
— Вот, глядите, ребятки идут, и они потерялись. Ух, нет обозналась, товарищ милиционер!
— У-у-у! — заревели девочки и вдруг замолчали.
Милиционер присел перед ними и спросил:
— Новенькие?
— Новенькие, новенькие, — заторопилась старушка. — Наши, должно, городские. Такие хорошие! Одну с Филей привезли — на рынке потерялась, другую из Сокольников. А мамы-то, небось, ищут! Ничего, ничего, найдут.
Девочки попробовали снова зареветь — ничего не вышло. Тогда милиционер сказал:
— Петровых Анна Геннадиевна, глядите хорошо: не ваша сестрёночка? — и осторожно повернул Гандзю за плечики сперва перед одной девочкой, потом перед другой.
— Н-нет. Нет. — Гандзя мотнула головой.
Девочки были: одна беленькая, другая чёрненькая, как жучок, с размазанными по розовым щекам слезами.
Старушка сказала:
— Сродственницу свою ищете? Ай-ай-ай! Ну, может, и у нас. Вместе идёмте, в шестом малыши.
Они снова зашагали вперёд: две девочки, за ними старушка, Глеб и Гандзя, за ними милиционер.