Возвращение из лаборатории не занимало много времени. Несколько шагов по коридору – и Менделеев «дома». Впрочем, никакого дома не было. Была большая пустынная квартира, которую сторожила гулкая тишина. Высокие потолки терялись в вечернем сумраке. Дворник топил огромные печи. Дрова потрескивали в темноте. Где-то вдалеке, в глубине университета, еще хлопали двери. Запоздалые ассистенты, сделав последние записи в лабораторных журналах, уходили во-свояси.
В кабинете с тихим шипением зажигалась лампа, изобретенная самим хозяином. Кончился день, работа продолжалась-ей не видно было ни конца, ни края, и это должно было быть именно так. Стены не отделяли этот тихий кабинет от стремительно двигающегося вперед, борющегося мира. Здесь тоже шла борьба: и с неподатливыми формулами и с косными людьми. И это не было уходом от личных невзгод. Жить для Менделеева по- прежнему значило, прежде всего, работать и еще, конечно, любить и быть любимым. Но как раз в те годы, когда одно за другим появлялись неоспоримые подтверждения правильности Периодического закона, разлад в семье Менделеева достиг своего предела. На протяжении всего университетского года Феозва Никитична безвыездно жила в Боблове. Она появлялась в Петербурге только тогда, когда в Боблово приезжал работать и отдыхать Менделеев. Гармония семейной жизни была нарушена. А между тем ему, как никогда, нужна была собранность всех его душевных сил, потому что на горизонте сгущались темные тучи.
Он увлекался в те годы наукой о погоде – метеорологией. В этом состоял его отдых: разрабатывать самые неожиданные и своеобразные приложения его основных работ. Главная их линия оставалась неизменной. Помимо чисто химических исследований, он продолжал изучать условия, при которых проявляются химические связи разных веществ. Временно он перенес свое внимание с жидкостей на газы, с тем чтобы впоследствии снова вернуться к жидкостям и сделать ряд фундаментальных открытий в области растворов.
Он добивался высоких степеней разрежения газов, чтобы посмотреть, как будут вести себя частицы газообразных веществ, когда они предельно разобщены друг от друга и, следовательно, химические связи между ними насколько возможно ослаблены. Одновременно он мечтал о противоположном: исследовать вещество в условиях большого сжатия, когда обычные взаимодействия между молекулами искусственно усилены. Для физика-экспериментатора, – а Менделеев в этих работах выступал попрежнему как физик, – неизменно заманчивы исследования вещества на крайних пределах его обычных состояний. Его влечет к высоким тем-
пературам и по контрасту – в скованное холодом царство абсолютного нуля, он с равным интересом изучает исчезающие слабые электрические токи в пустоте и нагнетает чудовищные напряжения электрических полей. И везде находит что-нибудь новое!
К таким экспедициям в краевые области относятся и классические работы Менделеева «Об упругости газов». Отчитываясь впоследствии в этих своих работах перед Русским техническим обществом, Менделеев говорил: «Не в те части Африки стремятся путешественники, которые посещались и уже известны, а силятся проникнуть туда, где не была еще ничья нога, так и меня привлекали больше всего те области сведений об упругости газов, которых никто еще не знал или знали о них едва- едва. Неизвестных сторон много, но между ними надо было отыскать важнейшие и в то же время доступные». Он тщательно изучал границы применимости обычных законов гидростатики и уточнял их для условий глубокого вакуума. Большая, целеустремленная научная работа в новой области на каждом шагу приводит к попутным находкам. Если заранее не давать зарока оставлять их без внимания, они могут составить немалую дополнительную ношу. Менделеев умел ограничивать только свои потребности, но не свои искания. Он готов был меньше спать, меньше тратить времени на еду, безвыходно сидеть за измерениями и вычислениями, лишь бы только возможно шире охватить взором новые просторы науки, которые открывались с проникновением в необжитые области знания.
Поэтому не приходится удивляться, что сопутствующие работы всегда окружали любой его основной труд, как спутники окружают тело планеты, отрываясь от нее в момент ее образования. Менделеев не разбрасывался – он просто успевал. Оглядываясь под старость на свой жизненный путь, он сам однажды поразился разнообразию своих устремлений и продуктивности своего труда. Он записал, перебирая свой архив: «Сам удивляюсь, чего только я не делывал на своей научной жизни».
Эта запись относилась к первым номерам «Инженерного журнала» за 1876 год, где была напечатана большая статья «О барометрическом нивелировании и применении для него высотомера». Эта работа вышла отдельной книжкой и служила практическим руководством к пользованию высотомерами Менделеева, которые выпустила в продажу некая петербургская фирма. Высотомер – прибор, предназначенный для определения высоты над уровнем моря, был одним из многих боковых «выходов» исследований упругости газов. При работе над этой темой Менделееву постоянно, по нескольку раз в день, приходилось прибегать к точным определениям атмосферного давления. Пользоваться для этого ртутным барометром было утомительно. Поэтому, для сокращения времени наблюдений, он придумал такой барометр, который указывал не абсолютную величину атмосферного давления, а только изменения, которые в нем произошли с того момента, как был заперт кран прибора. Он убедился, что изобретенный им диференциальный барометр необычайно чувствителен. Он мог указывать ничтожные изменения, отличавшие давление столба воздуха между ступеньками лестницы! Это был готовый барометрический уровень, который и был вскоре применен топографами генерального штаба для быстрого изготовления карт незнакомой местности, когда не было времени для определения уровня возвышенностей оптическим путем.
От стеклянной колбы, из которой мерно постукивавшие масляные насосы медленно откачивали биллионы воздушных молекул, Менделеев переносился неугомонным воображением в космическую лабораторию, где условия для опытов в разреженном пространстве были созданы самой природой. Ведь мы живем на дне безбрежного воздушного океана. Как интересно было бы всплыть наверх – туда, где реют легкие перистые облачка, состоящие из ледяных иголок; еще выше, где уже нехватает воздуха для дыхания, где слоится тончайшая космическая пыль, отсвечивающая по ночам таинственным «зодиакальным» светом. Менделеев был не из тех, кто мог тешиться холодной игрой ума в тиши одинокого кабинета. В его мечтах фантастика всегда опиралась на реальность. Если для нее не было места в настоящем, он обращался к будущему. Пусть в будущем, но должна была жить крылатая мечта!
Когда мечту разделяют двое, она уже ближе к осуществлению, чем тогда, когда ее лелеет один. Поэтому на тридцатом заседании Русского физико- химического общества Менделеев внес предложение: для достижения высших слоев атмосферы «прикреплять к аэростату герметически закрытый, оплетенный, упругий прибор для помещения наблюдателя, который тогда будет обеспечен сжатым воздухом и может безопасно для себя делать определения и управлять шаром».
Мы перелистываем страницы протоколов физико- химического общества, и во всех подробностях перед нами из менделеевской мечты возникает знакомый облик аэростата с герметически закрытой стальной гондолой, из которой смелые советские стратонавты недавно наблюдали темнофиолетовое небо стратосферы с ярко пылающим диском солнца на нем.
Переворачиваются слежавшиеся на протяжении десятилетий странички отчетов о первых собраниях русских физиков и химиков, и, вспоминая, что ежедневно со стендов десятков аэрологических лабораторий Союза снимаются и ускользают в высь шары-зонды с автоматическими радиостанциями, передающими сигналы измерений умных приборов, мы говорим себе: вот еще одна осуществленная мечта. Для нас полны жизни сухие строки старых протоколов. Мы читаем:
«Проектированный г. Менделеевым прибор содержит металлические барометр и термометры двойного действия… Устройство такого прибора дает возможность производить наблюдения в атмосфере без участия наблюдателя, а потому в низких слоях атмосферы можно делать наблюдения при помощи легких привязных аэростатов, а в верхних – при помощи пускания таких аэростатов с прибором, которого запись может быть прочтена, если пущенный аэростат будет найден, что предлагал Чебышев».
Для Менделеева и его друзей казалось совершенно естественным, что Чебышев, один из крупнейших математиков XIX века, из своего привычного мира отвлеченнейших и условнейших математических формул обращался к размышлениям о способах зондирования атмосферы, разрабатывал научные приемы кройки одежды. Но разве не были они-
передовые русские ученые – бродильным началом, призванным вздымать, будоражить все области че ловеческой деятельности, пробуждать в них жизнь, звать к творчеству, к соревнованию со стихией?!
Для них казалось противоестественным только равнодушие к веяниям времени, к нуждам страны. Добрую половину своих писаний на метеорологические темы Менделеев посвятил сражениям с этим равнодушием, с научной робостью, скрывавшейся под личиной академического бесстрастия. Химики и математики – случайные гости в науке о погоде. Но что здесь делают хозяева? Хозяева ворчат. Покой тихого заповедника метеорологии нарушен. Здесь неторопливо и достойно вычерчивали кривые средних температур, средних величин осадков. Это все почтенные занятия, и плодами их будет долго жить наука. Но пришельцы смеют выражать недовольство. Им всего этого мало! Они ссылаются на газеты, публикующие ежедневные бюллетени погоды. Газетные предсказания служат неувядаемой темой для насмешек юмористических еженедельников. И в самом деле, какие только шарлатаны не подвизаются здесь! Погоду предсказывают по луне, по звездам, по случайным приметам. Число пасмурных и ясных дней в году примерно одинаково; если ежедневно предсказывать хорошую погоду, то прогнозы будут оправдываться на 50 процентов, – издеваются острословы. Все это, однако, не очень смешно. Ведь земледельцы, ожидая вёдра или взывая о дожде, попрежнему блуждают в потемках, как и сотни лет назад. Для рыбаков наступление ненастья такая же неожиданность; опытный глаз ловит неуловимые признаки близкого изменения погоды. Но воздушные течения – великаны. Они пробегают тысячи километров по неведомым путям, насыщаясь влагой или, наоборот, теряя ее, дышат арктическим холодом или зноем пустынь. Никто за ними не следит, а это должны делать тысячи людей одновременно. Без этого предсказать изменения погоды удается только тогда, когда они уже произошли. Как может с этим мириться наука?[42]
17*
259
Менделеев публикует целую серию работ, посвященных атмосфере: температурам ее верхних слоев, способам ее исследования. Он объясняет, что его к ним привело. «Занимаясь вопросом о разреженных газах, я невольно вступил в область, близкую к метеорологии верхних слоев атмосферы, – писал он в одной из своих очередных публикаций. – Да и сами по себе вопросы этого предмета еще столь мало разработаны, что казались мне вполне достойными всеобщего внимания по их важности, – продолжает он, – особенно потому, что в слоях атмосферы, удаленных от земли, должно искать то место, где образуется большинство метеорологических явлений земной поверхности». Проницательность этих замечаний должна особенно поразить тех, кто знает, с каким трудом в мировой метеорологии всеобщее признание завоевала ясная уже Менделееву истина, что хотя погода и разыгрывается в нижнем слое атмосферы, но она связана со всей толщей воздушного океана в целом.
Менделеев напоминал, что впервые для сбора метеорологических наблюдений за облака на воздушном шаре поднялся русский ученый Захаров[43].
Свою статью «О температурах атмосферных слоев» Менделеев заканчивает примирительными строками, в которых выражена вместе с тем огромная – дружеская – требовательность и большая, нескрываемая тревога.
«Не мы первые поняли необходимость и пользу такого изучения атмосферы. О нем раньше многих других думал Ломоносов… Необходимо изучать климат разных слоев атмосферы и среди континентов. Россия, с ее обширными пространствами суши, для того пригоднее других стран… Интерес к делу имеется, потребность очевидна, силы найдутся – необходимы средства. Неужели они не найдутся?»