1. Великий закройщик
Ученый и его ученик.
1
Мудрено лечить человека, не зная в точности, как устроено его тело. А резать не всегда было можно. Во времена, еще более далекие, чем те, о которых будет итти речь, вскрытие трупов совсем не поощрялось.
— Что ж? — рассуждали врачи. — Нельзя вскрывать человека — займемся животными.
И вот начали кромсать животных. Конечно, далеко не все можно было применить к человеку, но исследователи этим мало смущались. И тот же врач Гален, наглядевшись на вскрытых обезьян и иных зверей, нередко сильно ошибался, применяя свои «открытия» к человеку. Но была и хорошая сторона в этом занятии: строение животных становилось все более и более изученным. В те далекие времена еще не было специалистов-зоологов, врач — вот кто замещал их. И не будь врачи столь любознательны, не будь они по роду своей профессии обязаны знакомиться и с животными, долго бы еще зоология ограничивалась только собиранием всяких сказок о животных.
В XVII веке развелось не мало этих «кромсателей» животных. Одни из них не открывали ничего путного, другие кроили и резали с толком. И если они не всегда удачно шили скроенное, то не потому, что плохо кроили, а потому, что не научились еще толком шить. Они были недурными закройщиками, но плохими портными.
Одним из таких закройщиков — и надо сказать, гениальных закройщиков — был итальянец Мальпиги. Италия в те времена вообще была очень богата учеными. В любом городе сидело по знаменитости, а бывали и такие города, где знаменитости насчитывались десятками.
Само собой разумеется, что Мальпиги был врачом. Но он не был и аббатом, как это нередко случалось в те времена. И это только показывает, насколько он был непрактичен. Практичный Спалланцани пошел в монахи, чтобы не ссориться с родителями. Это, так сказать, официальная версия. Но есть и другая. Спалланцани, пойдя в монахи, застраховал себя от нападок церкви за свои сочинения, нередко далеко не «божественные». Что же, разве такая предусмотрительность плохо рекомендует этого дальновидного итальянца? Она только лишний раз подтверждает, что Спалланцани был сообразителен и находчив не только в своей лаборатории, но и в жизни.
2
Было бы большой ошибкой искать в детстве Мальпиги признаков его гения. Он рос обычным мальчишкой, как и все мальчуганы, лазил по деревьям и рвал штанишки; как и всем мальчишкам, ему за это влетало от матери. Его любознательность не выходила за пределы обычной для его возраста. Он отрывал головы кузнечикам, смотрел, что там внутри у больших жуков и тараканов. Конечно, многие могут сказать — «он имел с детства склонность к исследованиям». Ничуть!
Веселые прогулки по садам окрестностей Кревалькоре, небольшого местечка близ Болоньи, набеги на виноградники и фиговые деревья, таинственные прогулки, после которых мальчик являлся домой с руками и лицом такого цвета, как будто он только что умылся копировальными чернилами (это значило, что он не обошел вниманием тутового дерева: его ягоды очень вкусны), драки с товарищами и все то, что наполняет день бойкого мальчишки, скоро кончились.
«Марчелло — так звали Мальпиги — двенадцать лет, пора учиться». И отец поместил его в школу. Скучно было сидеть и слушать о латинских склонениях и спряжениях. Солнце глядело в окна, манило наружу, звало к деревьям, садам и рощам. Но Марчелло добросовестно зубрил все эти десятки неправильных глаголов, все эти вороха склонений и спряжений. Вместо песенок он распевал теперь, идя домой, латинские предлоги, требующие винительного падежа, а «аблативус абсолютус» выкрикивался с не менее воинственным пылом, чем крик вставшего на боевую тропу индейца. Марчелло был очень прилежен, и учителя ставили его многим в пример.
К семнадцати годам Марчелло постиг все премудрости грамматики латинского языка и прочих столь же важных тогда наук. Он, правда, ничего не знал о том, как работает его желудок, не знал, в каком боку у него печень, не знал, чем отличается кипяченая вода от сырой. Но зато он ловко управлялся со всякими «логиками» и «риториками».
— Учись прилежно, — наставлял его отец. — Помни — вас много, а я один.
И когда Марчелло перед отъездом в Болонский университет прощался с четырьмя братьями и тремя сестрами, престарелой бабушкой и матерью, он вспомнил это наставление отца.
Болонья не плохо встретила молодого студента (ему было тогда всего семнадцать лет). Профессор философии Фрагаческо Натали принял Марчелло под свое покровительство. Изучение Аристотеля и других греческих мудрецов быстро двинулось вперед. Но…
Не прошло и двух лет, как Мальпиги пришлось оторваться от науки. Умерли, один за другим, его отец, мать и бабушка. Нужно было ехать домой.
Марчелло захватил с собой кое-какие книжки, рассчитывая почитать в свободное время, но — какое там «свободное время»! Он завертелся, как белка в колесе, устраивая дела с наследством и пристраивая своих братьев и сестер. Книги греческих мудрецов пылились на полке.
Повозившись с делами, Марчелло передал их дяде.
— Все важное сделано, — сказал он. — А с мелочами, дядя, вы справитесь и без меня.
И нагнувшись семь раз (братья и сестры) для поцелуя, он укатил в Болонью продолжать прерванное занятие — знакомство с древними греками.
Через два года он снова отправился на родину. Но на этот раз визит не затянулся, и он вскоре же вернулся в Болонью.
С философией было покончено. Нужно было выбирать себе какую-нибудь специальность, ибо философия была только подготовкой.
— Бери медицину, — сказал ему Натали. — И интересно, и деньги заработаешь.
Марчелло послушался разумного совета. Деньги ему были очень нужны (помните братьев и сестер), а шум, поднявшийся вокруг кровообращения, сильно заинтересовал Марчелло.
— Я буду врачом, — сказал он вслух.
«И я сделаю открытия не хуже гарвеевских», — подумал он про себя.
Мальпиги очень хотелось открыть что-нибудь особенное.
Наивный мечтатель! Он не знал того, что за открытия в стиле Гарвея он получит не награды, а неприятности, а вместо криков: «Да здравствует…» его встретит вой и рев: «Безбожник! Еретик!» Но — он был молод…
Теперь учителями Мальпиги сделались два профессора — Массари и Мариани. Они были довольно свободомыслящими людьми. И понятно, что люди благонамеренные косились на вольнодумцев.
А вольнодумцы Массари и Мариани не унимались.
Они устроили даже «Анатомический хор». Название несколько странное для нашего уха, но не подумайте, что это был хор из студентов-медиков. Нет! Это был кружок, где делались доклады и сообщения.
Мальпиги работал изо всех сил. Его подстегивало не только рвение исследователя. Нет! Дело в том, что он влюбился в сестру Массари, а жениться на ней, не имея диплома, было, очевидно, нельзя. Мы не знаем, кто не хотел этого: сам ли Марчелло, или прекрасная итальянка-невеста, или ее высокоученый брат.
Проучившись медицине до 1753 года, Мальпиги защитил свои «тезисы». Он получил степень доктора медицины, а с ней и руку сестры своего учителя.
В это время внезапно умер Массари. Хорошо еще, что в «Анатомическом хоре» был запасный регент — Мариани, который и взял на себя управление этим предприятием.
Ученые враги не унимались. Они строили Мальпиги всяческие козни, они старались сманить его пациентов, сплетничали о нем, пытались поссорить его с начальством. А когда Мальпиги получил предложение читать лекции по медицине в Высшей Болонской школе, то его враги подняли вой. Тут как раз подоспело приглашение от тосканского герцога Фердинанда II. В Пизе была открыта новая кафедра — теоретической медицины. Мальпиги с радостью ухватился за это предложение и в том же году (1656) переехал в Пизу.
3
В Пизе, в доме профессора Борелли, с которым Мальпиги быстро подружился, устраивались собрания анатомов. Здесь устраивались не только диспуты и доклады, но и производились вскрытия. Всей этой работой очень заинтересовался и сам герцог Фердинанд. Правда, он не посещал дома Борелли, но зато приглашал ученых к себе, во дворец.
Обстановка этих собраний и демонстраций в присутствии герцога была очень торжественной.
В большом зале на мраморном столе лежала собака. На почетном месте восседали герцог и принц Леопольд. Здесь также были и придворные дамы, хотя они не очень-то теснились к столу.
Мальпиги вскрывал собаку.
— Смотрите! — сказал он. — Вот оно — сердце. Смотрите — вот желудочки, вот предсердия. Вот здесь кровь входит в сердце, здесь выходит.
Он спокойно ковырялся в еще теплых внутренностях собаки, а прекрасные дамы с любопытством, смешанным с брезгливостью, напряженно смотрели.
— Смотрите — вот оно, сердце, — сказал Мальпиги, кладя на стол вырезанное сердце собаки.
— Нельзя ли вскрыть живую собаку? Мне хочется посмотреть, как работает сердце, — сказал Леопольд.
— Можно…
Через несколько минут в комнату ввели прекрасную левретку. Она весело бежала, за слугой, не подозревая, что ее ждет смерть.
— Годится? — спросил принц.
— Конечно, но жаль убивать такое прекрасное животное.
— Я ничего не жалею для науки, — поклонился принц.
Чтобы не слышать, как завоет левретка, ее увели. В соседней комнате ее крепко связали, а морду ей закутали так, что бедняжка вряд ли прожила бы в таком наморднике и четверть часа.
Собаку уложили на стол. Мальпиги взял ланцет и нагнулся над ней. Дамы вздрогнули и закрыли глаза.
Прошло несколько минут. Мальпиги выпрямился.
— Смотрите! — сказал он окружавшим.
Во вскрытой грудной клетке собаки мерно сокращалось сердце. Сжималось предсердие, потом резкая волна пробегала по желудочку, и его тупой конец заметно приподнимался. В толстой аорте, отходившей от левого желудочка, также были заметны толчки.
— Это замечательно! — прошептал принц Леопольд. — Какая равномерность!
— Из левого предсердия кровь бежит в левый желудочек. Из него переходит в аорту, из аорты — в тело, — говорил Мальпиги, указывая, поочередно, ланцетом на части сердца.
Он подробно описал весь путь крови по сердцу и телу. И только в одном месте у него вышла маленькая заминка.
— А как же кровь переходит из артерий в вены? — спросила его одна из дам.
— Как?.. — Мальпиги замялся. — Это еще неизвестно точно.
— Ну, так узнайте и это, — засмеялась красавица.
— Слушаюсь, — и Мальпиги почтительно склонил голову. Он научился светским манерам и умел держать себя не хуже любого придворного кавалера.
Принц Леопольд все больше и больше увлекался всякими научными экспериментами — это было так интересно и забавно. И вот, желая возможно дольше сохранить эти развлечения, он организовал Экспериментальную академию.
В 1657 году Академия была открыта и начала свои работы. Теперь принц Леопольд мог чуть ли не в любой день видеть то работающее сердце, то печень, то почки, а то и обнаженный мозг собак, кошек и других животных — стоило только приехать в Академию.
Но то, что было не больше, чем развлечением для скучающего принца, для работников Академии являлось важным занятием. Они сумели учесть любознательность принца и просили денег то на одно, то на другое. Оборудование Академии росло, ее лаборатории пополнялись все новыми и новыми приборами и инструментами, ее библиотека расширялась. Одна за другой выходили из ее стен в свет научные работы, и вскоре Академия приобрела большую славу.
Мальпиги старательно работал в Академии. Но и тут его покой был вскоре нарушен.
Удивительная судьба была у этого человека. Всю жизнь кругом него кипели ссоры и раздоры. Всю жизнь ему приходилось то кого-то с кем-то мирить, а то и самому защищаться от нападения врагов.
На этот раз его брат Бартоломео сильно поссорился со своими соседями по Кравалькоре, некиими Сбаралья. Как и всегда, дело началось с пустяков. Понемножку вражда разгорелась, а когда Сбаралья попал в число научных врагов Мальпиги, то дело дошло и до прямых нападений друг на друга.
Мальпиги не мог часто ездить из Пизы к себе на родину, чтобы хоть немножко осаживать скандаливших соседей. Поэтому он переехал снова в Болонью и занял там кафедру.
Он сделал это во-время: не успел он еще толком устроиться на новом месте, как его брат Бартоломео, встретившись как-то на одной из улиц Болоньи с доктором Томмазо Сбаралья, затеял с ним перебранку, кончившуюся тем, что Бартоломео выхватил стилет и так удачно воткнул его в Сбаралью, что тот в скором времени умер.
Бартоломео попал под суд. «Убивать людей не полагается», — решили мудрые судьи, а чтобы нагляднее доказать непреложность этого закона, приговорили Бартоломео… к смерти. Немало пришлось Мальпиги обивать порогов всяких герцогов и иных знатных и власть имевших людей. Ему удалось выклянчить помилование брату, тот отделался пустяками — отсидел полтора года в тюрьме.
4
— Я должен узнать, как переходит кровь из артерий в вены!
Мальпиги начал с легких.
Взяв стеклянную трубку, он приладил ее к бронху кошки и принялся дуть в нее. Он чуть не лопнул от натуги, а легкие кошки, лежавшие у него на столе, раздулись так, словно кошка всю жизнь страдала отчаянным расширением легких — эмфиземой.
Но сколько ни дул Мальпиги, сколько он ни пыхтел, воздух никуда из легких не пошел.
— Как же так? — недоумевал Мальпиги. — Как же он попадает из легких в кровь?
Он снова дул, снова пыхтел и сопел, и снова — в кровь воздух не пошел.
Мальпиги взял ртуть. Он решил налить ее в легкие, рассчитывая, что ртуть своей тяжестью прорвется в кровеносные сосуды. Он наставил воронку и начал лить. Ртуть текла в легкое, легкое растягивалось, становилось все тяжелее и тяжелее. Он столько влил ртути в это злосчастное легкое, что оно в конце концов не выдержало — сбоку появилась трещинка, блестящие капельки покатились по столу…
— Сообщения между дыхательными трубочками и кровеносными сосудами нет, — решил Мальпиги. — Я твердо уверен в этом.
И он принялся за артерии и вены. Он резал собаку за собакой, тщательно разбирался в тонкой сети кровеносных сосудов, лил в них разнообразные жидкости и следил, как жидкость переходит из сосуда в сосуд. Он часами мучился, чтобы наполнить тонкую артерию ртутью.
Его выручил микроскоп. С его помощью он наконец-то разобрался в этой сети сосудов. Он узнал то, чего не знал Гарвей.
— Кровь нигде не вытекает из сосудов, она переходит из артерий в вены по волосным сосудам.
И довольный открытием, Мальпиги поспешил опубликовать его.
Ну и крик же поднялся после этого! Правда, на сторону Мальпиги встали многие его друзья и единомышленники, но враги не унимались.
Старый Монтальбани даже придумал особую присягу для своих учеников: «Никогда не допущу, чтобы при мне опровергали или уничтожали Аристотеля, Галена, Гиппократа[17] и других и их принципы и выводы».
Это была замечательная присяга. Приняв ее, студент становился защитником всех глупостей, которыми были так богаты сочинения древних греков и их последователей и рьяных поклонников. Мальпиги сразу получал целый выводок врагов. Присяга утратила свою силу только после смерти Монтальбани.
И все же, несмотря на такую присягу, несмотря на все нападки врагов, Мальпиги продолжал свои работы, продолжал бороться против авторитетов доморощенных мудрецов.
В разгар этой борьбы умер его учитель Мариани, а скоро освободилась и кафедра медицины в Мессине. Мессинский совет пригласил на нее Мальпиги. Мальпиги не очень-то хотелось ехать в Мессину — нельзя же всю жизнь ездить с места на место. Но, подумав, он согласился. Болонский университет дал ему отпуск на четыре года.
Как-то вечером Мальпиги бродил по своему садику… Уже темнело; задумавшийся ученый плохо видел перед собой и наткнулся на ветку каштана.
— Чтоб тебе… — с досадой пробормотал Мальпиги и схватил ветку.
Он обломил ее и хотел уже отбросить в сторону, как вдруг увидел на месте разлома какие-то полоски.
— Что такое?..
В темноте разглядеть было нельзя. Мальпиги пошел домой, зажег лампу и при ее свете увидел, что эти полоски — не простые. Микроскоп показал ему, что это особые каналы, наполненные воздухом.
— Как? Трубки?.. — и Мальпиги ухватился за разрешение новой задачи.
Вороха листьев, пучки стеблей, куски стволов и коры покрывали пол в его лаборатории. Микроскоп не знал отдыха — Мальпиги не отходил от него. Он копался в воздухоносных сосудах и нашел, что некоторые сосуды содержат не воздух, а растительный сок, разный у разных растений. Это было очень похоже на кровеносные сосуды, наполненные кровью, но Мальпиги не рискнул на обобщение такого сорта.
Животные не покинули его лабораторию надолго, он вернулся к ним, но теперь изучал уже не одну кровеносную систему, а изучал — все. Он исследовал строение различных рыб — жировые ткани, мозг, зрительные нервы. Длинные обонятельные доли мозга у рыб умилили его, а очень уж просто построенный слуховой аппарат навел его на мысли о значении воды в передаче звука. От рыб он перешел ко… льву и занялся изучением его сальника. А затем он принялся изучать строение языка, кожу, печень, почки, селезенку и кору головного мозга.
И за что он ни брался, всюду находил железки. Эти железки встречались везде: и в языке, и в коже, и в печени, и даже в коре головного мозга.
— Вся деятельность организма сводится к влиянию на него соков различных желез, — заявил Мальпиги, увлеченный железками. — Смотрите: за что ни возьмешься, — всюду железки.
Как похоже было это, сказанное почти двести пятьдесят лет тому назад, на то, что мы слышим теперь. Правда, Мальпиги говорил просто «железки», а теперь говорят «эндокринные железы», прибавляя еще мудреные названия желез. Но ушла же вперед хоть сколько-нибудь наука за эти двести пятьдесят лет…
Надо сознаться все же, что Мальпиги несколько преувеличивал: он принимал за железки и не железки. Но многое было правдой.
Тем временем враги Мальпиги выпустили памфлет: «Триумф галенистов, окончательно искореняющий глупости медиков-новаторов». В этом памфлете высмеивались все открытия, сделанные Мальпиги; заодно доставалось и другим «новаторам», пытавшимся заменить фантазиями «науку Галена». Мальпиги читал его и то хмурился, то весело смеялся. Очень уж много глупостей было нагорожено в этом произведении врачей, дрожавших за свою практику.
Морские рыбы и чудовища в изображении ученого XV века.
Так прошло четыре года, отпуск кончился. Мессинский совет предложил Мальпиги продлить контракт еще на четыре года. Мальпиги ничего не имел против. Он отправился в Болонью, чтобы попросить новый отпуск, а заодно устроить и кое-какие семейные дела.
Болонья встретила ученого с большим почетом, но в Мессину его не отпустили.
— Он слишком знаменит для Мессины, — говорили университетские заправилы.
5
Мальпиги остался в Болонье.
Он и тут работал без отдыха. Кости, мозоли, зубы — все ему было нужно знать. Он изучал даже подагру, впрочем, делалось это не только из чисто научного интереса: Мальпиги начал понемножку страдать от этой пакостной болезни.
Сильно переутомившись, он отправился на несколько недель в Венецию и Падую, а когда вернулся из путешествия, то нашел на своем столе письмо.
Лондонское королевское общество просило Мальпиги принять участие в работах общества. Особенно же его просили: 1) продолжить исследования по анатомии растений и 2) исследовать строение тутового шелкопряда.
Мальпиги был очень польщен этой честью. И потом — новая тема для исследования: шелкопряд.
«Как это я не додумался до него раньше? Ведь это же так интересно — анатомия бабочки и гусеницы!»
Мальпиги ответил обществу благодарственным письмом.
«Анатомию шелковичного червя я пришлю вам в самом скором времени», — писал он.
И тотчас же засел за дело. Сотни червей заползали теперь по веткам тутовника, наложенным в его комнате на особых полках.
Он проработал всего несколько дней и уже успел увидеть столько, что у него голова кругом пошла и глаза разгорелись.
— Да там есть все, что хочешь! — восклицал он, распластав червя. — Там и кишки, и трубки, и железы, и нервы, и сердце…
Особенно его очаровывали железы. (И, правда, шелковичные железы гусеницы были прелестны). А когда дело дошло до кишечника бабочки, то Мальпиги вытаращил глаза.
У кишки, приблизительно посредине, был целый пучок длинных слепых придатков-трубочек.
— Слепые кишки… Но почему так много?..
Мальпиги принялся распутывать запутанные трубочки. Он осторожно растягивал их иголками, расправлял, старался сохранить все до одной. Трубочки обрывались, перепутывались снова.
Несколько десятков бабочек перепортил Мальпиги, но добился своего.
— Если это слепые кишки, то почему их столько? — сомневался он.
Тут на миг пришла ему в голову мысль:
— А может быть их число соответствует в какой-нибудь степени числу ног? Ведь у человека ног только две, а тут — шесть.
Но только на миг мелькнула эта вздорная мысль. У собаки четыре ноги, а слепая кишка — одна.
Мальпиги улыбнулся, взял в руки иголочки и снова нагнулся над бабочкой.
Дыхательные трубочки насекомого его заинтересовали не меньше придатков кишки.
— Как они похожи на… трубки растений, — нерешительно шептал он. — Как похожи… Кончу с этими червями и снова займусь растениями…
Через два года Королевское общество в Лондоне получило работу Мальпиги. Тут было и описание анатомии гусеницы, и описание превращения ее в куколку, описание строения куколки и бабочки.
Прочитав работу, почтенные члены общества долго шептались, а потом единогласно признали, что Мальпиги — замечательный ученый.
— Вы только посмотрите, как тонко сделаны рисунки!..
— Нет, что рисунки! А описание… Такие мелочи, такие детали, и…
— О, это великий искусник!
— Ведь он описал гусеницу шелкопряда так хорошо и подробно, что мы знаем теперь ее лучше, чем корову или лошадь.
Общество избрало Мальпиги своим членом. А чтобы почтить его еще больше — повесило портрет итальянца в одной из своих зал.
Сваммердам[18], тоже большой искусник по части потрошения насекомых, прислал Мальпиги свой «почтительный привет».
А Мальпиги, разделавшись с шелкопрядом, принялся за растения. Должен же он был отблагодарить общество, так благосклонно встретившее его.
Летом он переехал на дачу в окрестностях Болоньи. Мальпиги сидел и работал, а жена его приносила ему то листик, то веточку, то цветок.
— Что это за мешочки? — уставился он на препарат. — Весь лист состоит из них.
А там мешочки оказались и в корнях, и в нежной коре, и в стебле, и даже трубки, которые его так интересовали когда-то, и те состояли из мешочков. Правда, они были длинны и узки, но все же это были мешочки.
Эти мешочки долго беспокоили Мальпиги. Он разыскивал их всюду, но значения их так и не понял.
— В теле животного таких мешочков я что-то не видел. Неужели это особое свойство растений?
Не миновали его внимания и галлы на листьях дуба. Он начал искать мешочков и в этих галлах, но нашел нечто совсем другое.
Он увидел, что это своего рода «болезнь», что виновник этой болезни — крохотное насекомое с четырьмя прозрачными крылышками — орехотворка.
— Конечно, она кладет сюда яйца! — решил Мальпиги. — Откуда же иначе возьмется в галле ее личинка?
Он не стал тратить времени на орехотворку, а поручил заняться выяснением этого вопроса своему ученику Валлиснери.
Валлиснери оказался достойным учеником Мальпиги. Он разобрался в путаном деле, нашел яички орехотворки и проследил ее развитие.
Имя Валлиснери редко встречается в теперешних научных книгах. Но его знают многие. Правда, никому из них и в голову не приходит, что это — он. Все любители аквариумов знают аквариумное растение — валлиснерию, с ее длинными зелеными листьями, похожими на узкие ленты. А ведь название этому растению дано именно в честь Валлиснери.
Узнав, что и Реди работает над орехотворкой и галлами, Мальпиги поинтересовался, что удалось выяснить этому наблюдателю. К своему огорчению, он узнал, что Реди считает орехотворок результатом самозарождения. Он очень уважал Реди за его опыты с мухами, и тотчас же написал ему о своих наблюдениях, указывая, что орехотворка выводится из яйца, а вовсе не «родится» из галла.
Закончив работу по анатомии растений, Мальпиги отослал ее в Лондон. В предисловии к этой работе он говорит о том, что стал изучать анатомию растений потому, что, «только познавая простое, можно изучить и более сложное». Казалось, что, судя по этим словам, Мальпиги был склонен к обобщениям и сравнениям. Увы! Он был очень внимательный и точный наблюдатель, он мог часами ковыряться в кишочке крохотного насекомого, мог неделями добиваться изготовления какого-нибудь очень тонкого препарата, но он был абсолютно лишен дара воображения. Он описал в своей «анатомии растений» то, что видел, — и ничего больше. Как я уже сказал, он был только закройщиком. Он мог очень хорошо выкроить рукав или полу камзола, но сшить из отдельных кусков камзол он не умел. Он видел «мешочки» в растениях, но он не сумел обобщить это явление, он не додумался до «клеточной теории». Он не был портным…
6
В эти годы Мальпиги был в расцвете сил. Ему было сорок четыре года, и он мог работать с раннего утра до поздней ночи. В один год он изучил развитие цыпленка и в том же 1672 году отослал и эту работу в Лондон. Лондонские коллеги только плечами пожимали при виде увесистых манускриптов.
— Он, наверное, не спит и не ест, а только пишет и вскрывает, вскрывает и пишет, — решил один из членов общества, человек с ленцой.
Целыми часами просиживал Мальпиги, согнувшись, над яйцом и глядя на него через лупу. Он проследил развитие с первого дня насиживания до вылупления цыпленка. И он увидел многое такое, что и во сне не снилось Гарвею, несмотря на то, что тот извел сотни и сотни яиц. Впрочем, Гарвей смотрел только глазами, микроскопа у него не было.
После цыпленка принялся изучать самые разнообразные вещи: тут была и женская матка, и происхождение рогов у животных, и сложные железы, волосы, перья, копыта, ногти и когти. Верблюд, столь занятный по своей внешности, не мог не заинтересовать Мальпиги. И как только в его руки попал этот самый верблюд, он тотчас же изучил его анатомию, особенно старательно исследовав желудок. Ведь по рассказам в этом верблюжьем желудке умещался огромный запас воды. Желудок наглядно показал Мальпиги, как легкомысленны бывают люди — никаких многоведерных запасов воды там не оказалось, да и места для них не было.
Дела у Мальпиги было по горло. Но он ухитрялся заниматься и совсем уже неподобающими ему вещами. Так, желая удовлетворить любопытство одного из вельмож, он написал статью о происхождении… металлов. Металлы мало интересовали Мальпиги, но он был вежлив и любезен.
В 1684 году Мальпиги, скопив кое-какие деньжонки, купил себе в окрестностях Болоньи виллу. И в том же году в его доме в Болонье случился пожар. Сгорели книги и инструменты, сгорели микроскопы и многие рукописи. Особенно была тяжела потеря микроскопов — ведь тогда еще не было магазинов, где ими торговали бы. Каждый микроскоп нужно было заказывать отдельно, а то и делать самому.
Не успел он толком оправиться от этой неприятности, как случилась другая. Его исконные семейные враги Сбаралья стакнулись с неким Мини. Мини очень не любил Мальпиги, но до сего времени он только ругал его в анонимных статьях. Теперь же эта пара решила действовать более реальными средствами.
— Отворяй! — раздалось в одну из ночей у ворот виллы Мальпиги.
Сторож, испуганный людьми в черных масках и блеском оружия, отворил. Бандиты ворвались в дом.
— Вам нужны деньги? — спросил их Мальпиги.
— Мы сами найдем, что нам нужно! — ответили бандиты, и…
Удивительное дело! Они вовсе не искали денег. Они ломали стулья и кресла, били окна и зеркала, швыряли микроскопы в стены, разлили всякие жидкости в лаборатории Мальпиги.
— А ну, попаду или нет? — спрашивал рослый бандит, схватив банку с препаратом и прицеливаясь ею в полку, на которой стояли ряды банок и склянок. Склянки со звоном летели на пол, брызги обдавали и стены и бандитов, и вся компания громко хохотала. Переломав все, что только было можно сломать, перебив все, что билось, бандиты попробовали поджечь виллу. Это им, к счастью, не удалось.
Мальпиги так и не узнал, кто были эти ночные гости. Но он догадался, что это были не простые грабители.
Враги так надоели Мальпиги, что он, получив приглашение папы Иннокентия XII занять должность врача, уехал в Рим. Болонские профессора, городские власти и граждане были очень огорчены тем, что от них уехала такая знаменитость. Но они скоро утешились — выбили в честь Мальпиги медаль.
В Риме Мальпиги сильно хворал: у него разыгралась подагра, та самая, которую он когда-то так старательно изучал. Все же он прожил здесь около трех лет и умер на шестьдесят седьмом году от удара.
В Болонском университете была поставлена его статуя. Но странная вещь — рядом с ней оказалась и статуя его кровного врага — доктора Сбаральи.