По обозрении норманнского периода Русской Истории приступаем к изложению событий, составляющих содержание периода, по преимуществу, удельного, от кончины Ярослава до покорения России монголами (1054–1240).
Главные уделы, назначенные Ярославом, были: Киев, Чернигов, Переяславль, Смоленск, Владимир. Особые княжества: Новгородское и Полоцкое.
Начинаем повествование с Великого Княжества Киевского.
Изяслав, как старший из оставшихся сыновей Ярослава, сел, по его кончине, на стол киевский, имея отчиной Туров (1054).
Область Изяслава по левому берегу Днепра, увеличенная вскоре Волынским уделом меньшего брата Игоря, граничила к востоку с Переяславским и Черниговским княжествами, от которых отделялась рекой Днепром; к северу с Полоцким княжеством и Литвой; к западу, за Вислой и Дунайцем, с Польшей; к югу с Венгрией, по Карпатские горы, и потом степями Подольскими и Новороссийскими, до реки Тясмени.
В Изяславовой области заключались нынешние губернии:[8]
Киевская, Подольская (кроме южной части), Волынская, значительная часть Минской и Гродненской, почти вся Галиция и часть западной Польши.
Изяславу принадлежал и Новгород, где он посадил посадником Остромира.
Братья остались в данных им отцом городах, к которым, у старших, если не прежде, то теперь, приданы были области: к Чернигову Муромская, к Переяславлю Ростовская.
Полоцк составлял особое владение в роде Рогнеды, у правнука ее Всеслава, сына Брячислава Изяславича.
Лет двадцать жили Ярославичи в согласии, по крайней мере, внешнем, рядили ряды дома, обороняли Русскую землю, соединенными силами ходили на войну.
Они выпустили из псковского поруба дядю Судислава, сына Владимира, который сидел там двадцать четыре года (1035–1059), заточенный братом Ярославом по клевете. Племянники водили дядю к кресту, чтобы он не замыслил на них зла. Несчастный старик постригся в монастыре Св. Георгия, и вскоре умер (1063).
Собравшись с мужами своими, они отменили смертную казнь за убийство и положили денежную пеню. К правилам, внесенным при отце их в Русскую Правду, они присоединили еще несколько других, определяющих пени за различные преступления.
«Правда, постановленная для Русской земли, в собрании Изяслава, Всеволода, Святослава, Коснячка, Перенега, Никифора Киянина, Чудина, Микулы.
18. Если будет несправедливо убит огнищанин,[9] то убийце платить за него 80 гривен; а прочие не подлежат сей пене. За убийство княжеского гонца (?) 80 гривен.
19. Если кто убьет огнищанина в разбое, или если убийца не будет отыскан, то платит виру тот округ, где совершилось убийство.
20. Если будет убит огнищанин за кражею в клети, или кражею лошади, быка или коровы, то убиение его как убиение пса. Такой же конец и за тиуна.
21. Но за княжеского старосту 80 гривен; за старшего конюха, приставленного к стаду, 80 гривен, как то постановил Изяслав, по делу своего конюшего, убитого дорогобужцами. За сельского, княжеского и крестьянского старосту 12 гривен; за рядового княжеского 5 гривен, за земледельца и холопа 5 гривен.
22. За крепостную кормилицу и дядьку (?) 12 гривен.
23. За княжеского коня, если он будет зарезан, 3 гривны; за земледельческого 2 гривны; за кобылу 60 резаней, за быка гривна, за корову 40 резаней, за трехгодовалого быка 13 кун, за годовика полгривны; за теленка 5 резаней, за ярку ногата, за барана тоже ногата.
24. Если кто уведет чужого холопа или рабу, тот платит хозяину 12 гривен.
25. Если кто придет в крови или в синих пятнах, то такому жалобщику не искать свидетеля.
26. Если кто украдет лошадь, или быка, или окрадет клеть, и если он крал их один, то повинен платить гривну и 30 резаней. Если же воров будет и до 10, то каждый из них должен заплатить по 3 гривны и 30 резаней.
27. Если кто сожжет или выдерет княжескую борть, тот платит 3 гривны; за борть земледельца 2 гривны.
28. Если кто самовольно, без княжеского повеления, накажет земледельца, тот платит битому 3 гривны; за огнищанина, тиуна и меченосца, в сем случае, 12 гривен.
29. Если кто запашет или истребит полевую межу, тот за обиду платит 12 гривен.
30. Ежели кто украдет ладью, то платит за ладью 30 резаней, да пени 60 резаней же.
31. За пару голубей и цыплят 9 кун; за пару уток и гусей, за пару журавлей и за одного лебедя 30 резаней; да пени 60 резаней же.
32. Если кто украдет собаку, или ястреба, или сокола, то платит за то 3 гривны.
33. Если кто убьет вора на своем дворе, или у клети, или у хлева, то так тому и быть. Если он будет удержан до рассвета, то вести его на княжеский двор; если же он будет убит, и другие видели его связанным, то платить за него.
34. Если будет убит вор, и следы ног будут открыты внутри двора, то так тому и быть; если же следы будут найдены вне двора, за воротами, то платить за убийство его.
35. Если кто украдет сена, то платит 9 кун; за дрова то же. За покражу овцы, козы или свиньи, если бы даже десятеро украли одну овцу, платить пени 60 резаней. Поймавшему вора 10 резаней. Меченосцу из гривны куна; для девятины 15 кун; князю 3 гривны. Из 12 гривен поимщику 70 кун; для десятины 2 гривны; князю 10 гривен.
36. Вирные приносы постановляются следующие. Вирнику получать 7 ведер солоду на неделю; сверх сего дается ему баран, или полоть ветчины, или две ногаты (резани); в середу одна резань, да три сыра, в пятницу то же; хлеба давать вдоволь, тоже и круп; кур по две на день; лошадей ставить четверку и корму давать им столько, сколько могут съесть. Вирнику 60 гривен, 10 резаней и 12 векшей; да предварительно платить одну гривну. Если же постом потребуется для него рыбы: то брать ему за рыбу 7 резаней. Таким образом, всех кун должно идти на него 15 в неделю; а брашна столько, сколько могут съесть. Виры сбирать вирникам до воскресенья. Это пошлины, постановленные Ярославом.
37. Но для мостовщиков назначаются следующие пошлины. Если они наведут мост, то брать им за работу по ногате, да со сваи столько же. Если нужно будет поправить несколько досок в обветшавшем мосте, 3, или 4, или 5, то брать ту же плату».
Пещеры, Антониева и Феодосиева, где число братий умножалось, были предметом общего благоговения и любви Ярославичей; они помогали святым отшельникам своими приношениями, и младшие завидовали брату. Было, однако же, время, когда печерники подверглись гневу Изяслава — за пострижение двух его любимцев, которые убежали от мира для спасения душ в новую обитель — Варлаам, сын первого боярина Ивана, и Ефрем, ключник великого князя, предержавший все в его дому. Изяслав, впрочем, был укрощен объяснениями сподвижника Антониева и Феодосиева, Никона, и начал часто ездить к ним во вновь основанный монастырь, чтобы слушать их святые беседы.
Ему захотелось вскоре основать и собственный монастырь, во имя своего ангела, Св. Димитрия, и он выпросил у Антония и Феодосия игуменом к себе этого Варлаама, после которого принял управление в пещерах Феодосий.
Меньшие Ярославичи жили недолго. Первым умер Вячеслав смоленский (1057), на чье место переведен Игорь из Владимира, который достался, кажется, великому князю Изяславу к Киеву, а потом умер и Игорь (1069), после которого Смоленск разделен на три части.
Малолетние дети Вячеслава и Игоря остались пока ни при чем, и, может быть, с матерями увезены на время в Германию.
Внешние походы продолжались по обычаю:
Изяслав из Новгорода ходил (1055) на чудь (в нынешней Эстляндии).
На голядов (живших в Прусской Галиндии) — 1058.
На ссолов (в нынешней Курляндии), и обложил их данью (1060).
Потом, вместе с братьями и Всеславом полоцким, Изяслав ходил на торков, восточное племя, жившее по соседству (к востоку) с Переяславским княжеством, с которыми еще и прежде имел дело Всеволод (1055). Кочевые дикари, услышав об идущем на них ополчении, по воде и по суше, разбежались. Много умерло от голода, много от холода, мором и судом Божиим (1060). Другие поддались и заселили южные границы княжества Киевского, близ реки Роси, и Переяславского, где и начали скоро русеть.
Торки были смирены, но вскоре явились с этой стороны, с юго-востока, новые враги, гораздо более сильные и опасные, половцы, единоплеменные или родственные с печенегами и прочими древними и новыми выходцами из Азии.
Они обитали прежде в степях Азиатских, близ Каспийского моря, а теперь подвинулись к северо-западу, оттеснили печенегов и торков и заняли ровное пространство на север от Черного моря, преимущественно по Дону. Это дикое, хищное племя, осыпаемое поносительными прозвищами от наших летописцев, показалось еще в первый год по смерти Ярослава, но тогда ушло, заключив мир с Всеволодом (1055), а теперь, с 1062 года, начинаются их опустошительные набеги.
Многими чудесными знамениями предвестилось, по замечанию современников, это бедствие. Солнце изменилось, и не стало давать света, как месяц снедаемый; явилась звезда на западе превеликая, пуская от себя лучи, будто кровавые. Семь дней видел ее народ с вечера по закате солнечном; Волхов в Новгороде шел пять дней вверх, и рыболовы в Киеве вытащили неводом детище уродливое, так что и смотреть было страшно летописцу.
Половцев мог бы удерживать один удалой князь Ростислав, сын Владимира Ярославича, отнявший Тмуторакань у Святославова сына Глеба. Он разнес по югу ужас русского имени, но вскоре погиб (1067), отравленный греками.
Между тем, «рать почал» (1065) наследственный враг Ярославичей, внук знаменитой Рогнеды, Всеслав полоцкий.
В 1067 г. он напал на Новгород, по примеру отца, сжег и ограбил его.
Ярославичи пошли на его волость, взяли Минск на щит, иссекли мужей, а жен полонили. На Немизе сеча была злая. Всеслав бежал. Братья зазимовали в Смоленске, и летом призвали к себе Всеслава на сейм, обещая с клятвой не причинить ему никакого зла. Тот поверил клятве, был вероломно схвачен на Рши и отвезен в Киев, где и посажен в темницу с двумя сыновьями, — ненадолго.
Половцы появились снова (1068). Ярославичи вышли к ним навстречу, но были разбиты на Альте и вынуждены искать спасенья в поспешном бегстве. Грабители «розсулися» по всей земле.
«Божие наказание, восклицает летописец, за грехи наши. Мы называемся христианами, а не погански ли живем? Игрища утолочены, и людей на них бывает столько, что толкают друг друга на бесовском позоре, а церкви в час молитвы стоят пустые. Трубами и скоморохами, гуслями и русальями, диавол отвлекает нас от Бога. Встретив на пути монаха, монахиню, всякий спешит домой назад, иной верит закыханью (чиханью) на здравье голове. Не поганские ли это обычаи? Вот за что казнит Бог нас, как и другие народы. Покаемся, братия, востягнем по добро, не будем платить злом за зло, клеветой за клевету, прилепимся любовью к Господу Богу».
Изяслав и Всеволод добрались до Киева, Святослав до Чернигова. Люди киевские сбежались вслед за ними и сотворили вече на торговище. Решено было еще раз попытать счастья с половцами. Варяжские наемники послали к князю за оружием и конями. Изяслав отказал. «Это Коснячко виноват, воевода», кричали люди, взбежали на гору на двор к нему, но не нашли его дома. Там разделились они на две толпы: одна бросилась к городовому погребу, а другая на княжий двор. Изяслав сидел в сенях со своей дружиной и смотрел из оконца, что делается. Люди, стоя внизу, начали перебраниваться с князем. «Видишь, князь, сказал ему Тукий, брат Чудинов, люди мятутся; пошли стеречь Всеслава». А в это время подоспела и другая толпа, отворившая погреб. Волнение увеличилось. «Худо дело, твердили бояре Изяславу, посылай к Всеславу, вели подманить его к окну и приколоть». Но князь не послушался, и люди в самом деле бросились с криком к темнице Всеслава. Тогда Изяслав увидел беду, и, испуганный, бежал. Люди пустились грабить княжее имущество, золото и серебро, куны и бель, а прочие, освободив Всеслава, поставили его среди княжего двора (1068, сент. 15).
Всеслав сел на киевском столе 15 сентября, в день Воздвижения святого Креста, «которому он поверил, замечает летописец, и который теперь спас его и возвеличил, а клятвопреступников наказал».
Половцы, между тем, опустошали все окрестности и подступали к Чернигову, но были отражены Святославом.
Изяслав бежал не туда, где в подобных обстоятельствах искали спасения его отец и дед, не на север, не к норманнам, которым теперь стало не до чужих дел, занятым своими смутами, он бежал на запад, в Польшу, к племяннику Болеславу II Смелому, сыну сестры его Марии и Казимира, — и польский король дал ему войско, с которым изгнанный князь киевский возвратился (1069) отыскивать себе стол своего отца. Всеслав вышел было к нему навстречу, но, увидев, что ему сладить не под силу, бежал ночью тайно от киевлян к себе в Полоцк (5 апреля).
Поутру проснувшись, киевляне увидели себя без князя, и поспешно возвратились в Киев, где сотворили вече.
На вече они решили просить помощи у Святослава и Всеволода. «Мы виноваты, послали они сказать братьям, прогнав своего князя, — но вот ведет он ляхов на нас. Ступайте защищать город отца своего, а если не хотите, нам неволя: мы зажжем его и уйдем в Греческую землю».
Люди были уверены, что там всегда радушный прием для секироносцев.
Святослав обещал заступиться и утешил киевлян. Вместе с братом послал он сказать Изяславу: «Всеслав бежал, противника тебе нет, не води ляхов. Если ты хочешь иметь гнев, то знай, что нам жаль отчего стола: мы вступимся».
Изяслав послушался братьев и отпустил ляхов. С немногими воинами и Болеславом приближался он к Киеву, а сына Мстислава послал вперед (1069). Тот пришел и начал свирепствовать, иссек 70 человек чади, которые выпустили Всеслава из темницы, одних ослепил, других обобрал, без всякого испытания. Киевляне вышли с поклоном к подошедшим между тем Изяславу и Болеславу (мая 2). Оставшиеся ляхи были распущены на покорм в Киеве, но их вскоре начали убивать хозяева, и король должен был спешить восвояси.
Изяслав немедленно отправился из Киева на Всеслава и выгнал его из Полоцка, где посадил сына Мстислава, и по внезапной смерти его, другого сына, Святополка (1069), которому, однако же, деятельный Всеслав не давал владеть спокойно своей вотчиной, и, наконец, вынудил уступить совершенно (1071).
Торг, где происходило враждебное вече, Изяслав согнал к своему двору на гору.
И Антоний, в подземной своей пещере, не избег гнева Изяслава по подозрению в расположении к ненавистному для него Всеславу. Черниговский князь, наслышавшись о его святости, рад был дать ему убежище у себя и прислал дружину, которая ночью похитила его из заточения и привезла в Чернигов, где в Болдиных горах выкопал он себе новую пещеру и прожил некоторое время.
Изяслав, однако же, помирился с ним и убедил возвратиться в Киев.
Он оказывал великое уважение и сотруднику его Феодосию. Однажды приехал он с немногими отроками и слез с коня у ворот, на коне никогда не въезжал он на монастырский двор. Привратник не пускал, говоря, что не велено отпирать ворот до вечерни. «Я князь, сказал Изяслав, меня ли ты не пустишь?» «Не велено пускать и князя. Если хочешь, подожди до вечерни». Изяслав послал его к игумену, а сам остался у ворот и дожидался ответа, пока Феодосий вышел и принял его, объяснив причину монастырского правила.
Изяслав часто оставался за трапезой, и, вкушая простых монастырских яств, говорил: «Отче, всех благих мира сего исполнился дом мой, рабы мои изготовляют мне всякие дорогие яства, но они не приходят мне так по вкусу, как твои; никогда у себя не ел я так сладко, как здесь. Отчего это происходит?» Феодосий, желая «уверить Князя на любовь Божию», отвечал: «Если хочешь знать, так вот отчего — когда у нас братия задумают что стряпать, хлеб печь или варить сочиво, то возьмут сначала благословение от игумена, потом положат три поклона перед алтарем, зажгут свечу от святого престола и разведут ею огонь. Вся служба совершается с молитвой и благословением Божиим, а твои рабы, работая, ссорятся, бранятся, клянутся, приставники их бьют, и все происходит с грехом». Изяслав, выслушав, сказал: «Поистине, отче, так есть, как ты говоришь».
Изяслав твердо сел в Киеве, наказав всех своих врагов, но ненадолго.
Приятнейший день, в продолжение нового трехлетнего княжения, для него и для всего народа, было перенесение мощей святых мучеников Бориса и Глеба, чудеса которых, пересказываемые в Вышгороде, разносились по всей Русской земле, в новую церковь, сооруженную великим князем киевским. Съехались братья со своими мужами и боярами. Собрались епископы и игумены, между которыми сиял своими добродетелями кроткий Феодосий печерский. К нему с любовью и благоговением обращались преимущественно народные очи. Стечение было многолюдное. Впереди шли чернецы с свечами, диаконы с кадилами, потом епископы, и, наконец, митрополит Георгий, за которым следовала деревянная рака. Сами Ярославичи несли ее на плечах. Лишь только открыли ее в церкви, как воздух наполнился благоуханием, народ прославил Бога, и сам митрополит, не веровавший доселе святости мучеников, пал ниц перед ракой и просил торжественно прощения. Он взял руку святого Бориса, приложил ее к своим глазам и сердцу, благословил ею Изяслава, Святослава, в бороде которого остался один ноготь, Всеволода, и всех людей. Пошли за Глебом. Нетленное его тело почивало в каменной раке. Ее поставили на сани и на веревках повезли в церковь. В дверях она стала и не шла. Велено народу воззвать: «Господи помилуй», — и она двинулась. Когда обе раки поставлены были на место, совершена была божественная литургия. Это было 2 мая 1072 года, день, оставшийся навсегда самым большим праздником для всей той страны. После литургии князья обедали вместе, каждый со своими боярами, весело и любовно.
Но вскоре дружба эта сменилась ненавистью: на следующий год (1073) Святослав черниговский поднялся на старшего брата, склонив на свою сторону младшего, Всеволода. Хотел ли он только больше власти, как свидетельствует Нестор, или мстил за старую обиду при дележе, или увлекся подозрением, что Изяслав сговаривается против меньших братьев с Всеславом полоцким, остается неизвестным; по крайней мере, последнюю причину выставлял он перед Всеволодом.
Изяслав опять бежал в ляхи с многим богатством, на которое хотел нанять себе войско, но ляхи, обобрав изгнанника, указали ему путь от себя.
Он поехал дальше, к немецкому императору Генриху IV, которому представлялся в Майнце, на берегах Рейна (в начале 1075), и поднес в дар множество золотых и серебряных сосудов, а также мехов драгоценных, и просил его заступничества, обещая, как говорит один немецкий летописец, признать себя данником Империи.
Генрих послал в Киев Бурхарда, трирского духовного сановника, брата Оды, жены покойного Вячеслава, и велел объявить князьям русским, чтобы они возвратили Изяславу похищенный ими стол, или, несмотря на отдаленность, немецкое войско заставит их смириться.
Святослав не испугался угрозы, хотя и принял послов радушно, показал им свои сокровища и одарил богатыми дарами, удивившими всю Германию. Никогда не было принесено в Империю столько золота, серебра и драгоценных тканей, замечают немецкие летописи. Это служит доказательством, как была богата Византия, а от нее и Русь, в сравнении с обедневшим Римом и вообще Западом.
Обманувшись и здесь в своих надеждах, Изяслав обратился к папе, знаменитому Григорию VII, судье царей и народов западных, и послал к нему сына просить о защите, пожаловаться на обман короля польского, и за покровительство признать власть папы над Русью, не только духовную, но и мирскую.
Что могло быть приятнее для честолюбивого римского первосвященника? Утвердившемуся на Западе, ему открывались теперь виды на Восток, и то государство, которое готовилось наследовать Византии, изъявляло ему свою покорность. Он написал письмо к изгнаннику:
«Григорий Епископ, слуга слуг Божиих, Димитрию, Князю Россиян (Rеgi Russоrum), и Княгине, супруге его, желает здравия и посылает апостольское благословение.
Сын ваш, посетив святые места Рима, смиренно молил нас, чтоб мы, властью Св. Петра, утвердили его на княжении, и дал присягу быть верным главе Апостолов. Мы исполнили сию благую волю, — согласную с вашею, как он свидетельствует, — поручили ему кормило государства Российского именем верховного Апостола, с тем намерением и желанием, чтобы Святый Петр сохранил ваше здравие, княжение и благое достояние до кончины живота и сделал вас некогда сопричастником славы вечной. Желая также изъявить готовность к дальнейшим услугам, доверяем сим послам — из коих один вам известен и друг верный — изустно переговорить с вами о всем, что есть и чего нет в письме. Приимите их с любовию, как послов Св. Петра; благосклонно выслушайте и несомненно верьте тому, что они предложат вам от имени нашего, и проч. Всемогущий Бог да озарит сердца ваши, и да приведет вас от благ временных ко славе вечной. Писано в Риме, 15 мая, Индикта XIII (то есть 1075 г.)».
Болеслава уговаривал Григорий возвратить отнятое, но польский король сам имел тогда нужду в русской помощи, и сыновья врагов Изяслава, Олег Святославич и Владимир Всеволодович приходили помогать ему против чехов (1076).
У Изяслава был еще заступник посильнее папы, императора и короля — смиренный игумен Печерского монастыря, Феодосий.
Овладев Киевом, победители прислали звать Св. Феодосия к себе на обед. «Не пойду на пиршество Иезавелино, приобщитися вашего брашна; оно исполнено крови и убийства», — сказал он посланному и присоединил еще многое в укоризну князьям, веля передать им все. Они не смели гневаться на Феодосия, зная его как святого человека, но не послушались его речей, и он начал обличать Святослава, как неправедно восставшего на старшего брата: иногда посылал к нему письма, иногда поручал боярам пересказывать свои упреки изустно. Наконец, написал к нему длинное послание, заключая его словами: «глас крови брата твоего вопиет на тя к Богу, как Авелева на Каина». Святослав, прочтя послание, пришел в неистовство, «как лев рыкнул на праведнаго», ударил хартией оземь, — и промчалась молва, что быть Феодосию осужденным на заточение. Братья поражены были горестно и обратились все молить преподобного, чтобы он оставил князя в покое. Сам великий Никон со страху решился уйти в тмутораканский свой монастырь, как ни убеждал его Феодосий не разлучаться с ним до кончины. Бояре приходили многие, рассказывали о княжем гневе и просили не противиться ему: «он ушлет тебя на заточение». Феодосий оставался твердым. «Чего же лучше, братия, говорил он. Не о чем скорбеть мне: у меня нет ни детей, ни семьи, ни богатства. Я готов на заточение». Ему даже очень хотелось «поточену быти». И начал он укорять Святослава еще более о братоненавидении, не велел у себя в монастыре на ектеньях поминать его имени, как севшего через закон на киевском столе, а велел поминать только имя Изяслава, законного князя. Святослав, как ни был разгневан на Феодосия, не осмеливался причинить ему ни малейшего зла, в страхе перед его добродетелями. Феодосий же, в свою очередь, понял, что лучше смягчить свой гнев, и позволил поминать имя князя на ектеньях, но лишь только после имени Изяслава.
Святослав, узнав об умилостивлении Феодосия, обрадовался, потому что очень желал беседовать с ним и насытиться духовных слов его. Тотчас послал он к Феодосию спросить, позволит ли ему прийти в монастырь или нет. Феодосий позволил, и Святослав, обрадованный, явился со своими боярами. Игумен с братьею, выйдя из церкви, встретил его и поклонился по обычаю, а князь сказал ему: «Вот, отче, не смел придти к тебе, думая, что ты гневаешься, и, может быть, не пустишь меня в монастырь». А Феодосий отвечал: «Что успеет гнев наш еже на державу вашу. Но подобает нам обличать и глаголать вам потребное на спасение души, а вам лепо есть того послушати». Они вошли в церковь, и, по молитве, сели. Феодосий много говорил от святых книг и потом старался показать князю, как любил его брат, а князь вспоминал многие вины его, за которые не хотел сотворить с ним мира. После долгой беседы Святослав вернулся в дом свой, благодаря Бога, что сподобился беседовать с таким мужем. И с тех пор часто приходил к нему насыщаться духовной пищи, которая было для него слаще медвяного сота.
И Феодосий посещал его, всегда напоминая о страхе Божием и братней любви. Однажды пришел к нему святой муж, когда в палате его пировался пир: раздавались шумные клики и радостные возгласы, кто играл на гуслях, кто на органах, кто пел песни, пляска в полном разгаре, как есть обычай перед князем. Феодосий взглянул, остановился у дверей и сел, поникнув очами. Вдруг шумная толпа увидела святого мужа в его ветхой одежде, сидящего вдали в глубокой задумчивости, — и внезапно все умолкло по знаку княжескому. Феодосий приподнял тогда голову и произнес тихим голосом: «А будет ли так, чада, на том свете!» У князя показались слезы, он прекратил празднество. И после, всегда прекращал он свои игры, когда показывался игумен в его жилище. Если случалось ему вперед узнать, что идет Св. Феодосий, он выходил встречать за дверями. «Отче, говорил ему Святослав, истинно говорю тебе, что если бы об отце возвестили мне, восставшем из мертвых, я не обрадовался бы ему столько, сколько радуюсь всегда твоему приходу; его не боялся, его не сомневался я столько, как твоей преподобной души. — Если ты боишься меня столько, отвечал ему Феодосий, так сотвори волю мою, и возврати брату стол его отца. И Святослав умолкал, не зная, что отвечать ему. Так был сердит он на брата, что имени его не мог он слышать равнодушно.»
Феодосий, по кончине Антония (1073), положил основание Печерской церкви, только что назнаменованное покойным. Святослав с сыном Глебом начали первые работы, вместе с братьею. На болезненном одре своем Св. Феодосий напоминал о примирении Святославу, который пришел навестить его с сыном Глебом (1074), но все напрасно. Изяславу помогла смерть.
Святослав умер от резания желвей (1076 г., дек. 27). Изяслав, уже находившийся в Польше с письмом Григория, успел собрать вспомогательное войско и пустился опять искать своего права.
Всеволод, занявший место умершего брата, вышел к нему навстречу и заключил с ним мир.
Два брата разделили между собою всю Русскую землю: Изяслав послал сына Святополка в Новгород, вместо умерщвленного в Заволочье Глеба Святославича, а Ярополка посадил подле себя в Вышгороде, владея сверх того Волынью, Червенскими городами и дреговичами. Всеволод кроме Переяславля получил Чернигов и Смоленск, куда посадил сына Владимира.
Племянники — Борис Вячеславич, Игоревичи, Святославичи, и внуки, три сына Ростислава, жили в праздности. Все они, уже взрослые, хотели себе волостей и не могли смотреть равнодушно на отчуждение своих вотчин, набирали боевых товарищей.
Два раза они брали Чернигов. В первый раз Борис продержался только восемь дней (1077, мая 4), но во второй раз воины Всеволода были совершенно разбиты в большом сражении (1079, авг. 23), и он принужден спасаться бегством в Киев. «Не тужи, брат, утешал его Изяслав. Разве ты не знаешь, что бывало со мною? Меня выгнали вы и ограбили, я скитался по чужим странам, — а за что? Я помогу тебе: если владеть нам в Русской земле, то обоим, а если нет, я положу за тебя свою голову».
Взяв на себя братнину беду, он велел собирать воинов от мала до велика, — и они пошли к Чернигову: Изяслав с сыном Ярополком, Всеволод с Владимиром. Молодых князей не было в городе. Граждане заперлись. Владимир проник в острог и сжег его, а люди перешли в детинец. Между тем, Олег и Борис шли на помощь к осажденным. Изяслав и Всеволод оборотились к ним навстречу. Олегу не хотелось биться: «Нельзя стать нам против четырех князей, говорил он Борису, пошлем лучше с мольбою к стрыям». Борис и слышать не хотел о мире. «Терпеть их не могу, отвечал он; если ты не хочешь, я пойду один». Противники сошлись на Нежатиной ниве. Произошла злая сеча, и прежде всех был убит Борис, которому так хотелось сражаться.
«Бориса же Вячеславича, воспевает древний поэт, слава на суд приведе, и на канину зелену паполому (на шелковой покров) постла, за обиду Ольгову, храбра и млада князя».
После Бориса убит был и Изяслав, стоявший с пешими. На него наскочил кто-то сзади и ударил копьем так, что он тут же и пал мертвый. Сеча продолжалась, и Всеволод победил, а Олег должен был бежать в Тмуторакань с малой дружиной (1079, окт 3).
Тело Изяслава привезли по Десне в ладье до Городца. Весь Киев вышел к нему навстречу. С плачем отнесено оно было на гору и положено в церкви Св. Богородицы. Ярополк шел позади со своей дружиной, причитая: «Отче, отче мой! Сколько горя перенес ты на своем веку, и от братий, и от людей, а самому пришлось тебе за братьев положить свою главу!» Все плакали так, что и пения было не слышно в плаче.
Изяславу, по праву старшинства, наследовал брат его Всеволод (1078).
Он принял власть Русскую всю, по замечанию летописи: действительно, ему принадлежали Киев, Чернигов, Переяславль, Смоленск, Владимир Волынский, Туров, Суздаль, Ростов, Белозерск, почти все Ярославово владение.
Сына, Владимира Мономаха, он посадил в Чернигове.
Племяннику Ярополку, сыну Изяслава, предоставил Владимир вместе с Туровым. Другой племянник, Святополк, остался княжить в Новгороде.
Святославичи, совершенно отчужденные, особенно вследствие неудачного покушения, хотели еще раз испытать счастья, и в следующем году (1079) явились под Воином, в Переяславской волости, с половцами, но Всеволод смирил хищников, разумеется, ценою серебра, и они отошли прочь, а на обратном пути, поссорясь за что-то, убили Романа (2 августа), а Олега заточили в Царьград.
Таким образом, и отдаленная Тмуторакань досталась Всеволоду, который послал туда посадником Ратибора.
Он освободился от своих первоначальных противников, но подросли и возмужали другие — сыновья Ростислава и Игоря, которые также не хотели оставаться без хлеба. Все они приступали к великому князю за волостями, кто за той, кто за другой, всегда недовольные, всегда готовые поднять оружие. Всеволоду на киевском столе княжить было гораздо неприятнее, и он с прискорбием вспоминал о своем спокойном переяславском княжении.
Давыд Игоревич и Володарь Ростиславич явились под Тмутораканем (1081) и выгнали посадника Всеволода. На них вскоре напал Олег, возвратившийся из Греции, и заставил удалиться (1083). Давыд занял тогда Олешье (напротив Херсона), торговый греческий город, а двое Ростиславичей выбежали от Ярополка (1084), потом напали на него и выгнали. Всеволод прислал к нему на помощь сына Владимира, который выгнал Ростиславичей и возвратил ему стол. Давыду Владимир дал Дорогобуж.
Ростиславичам Всеволод дал города Червенские, которые надолго остались в их роде, составляя княжество Галицкое.
Ярополк, послушав злых советников (1085), вздумал идти на дядю Всеволода, может быть, за то, что выделенные им для Ростиславичей города принадлежали первоначально к числу его волостей.
Правая рука Всеволода, сын Владимир, появился на Волыни, и Ярополк бежал в ляхи, оставив мать, жену, дружину в Луцке. Лучане предались Мономаху, и он пленил семейство Ярополка, отправил его в Киев, а стол владимирский предоставил Давыду.
Ярополк возвратился вскоре с ляшской помощью (1087), и Владимир рассудил за благо заключить с ним мир, отдав отнятое.
Но он жил недолго, убитый (22 ноября) на пути в Звенигород, неким Нерадцем, поразившим его на возу саблей и бежавшим к Ростиславичам в Перемышль. Потому и пало на них подозрение.
Тело Ярополка было отнесено в Киев и похоронено в отцовском монастыре Св. Димитрия, где он сам начал строить церковь Св. Петра и Павла. Великий князь с сыновьями, Владимиром и Ростиславом, боярами, вышли к нему навстречу, в сопровождении духовенства, которое в особенности чтил покойный, давая десятину от своих доходов, равно как и дочь его.
Всеволод ходил к Перемышлю (1088), вероятно, для наказания Ростиславичей.
Внешние войны при Всеволоде были с половцами, которые, за год до его смерти (1092), взяли Песочен на реке Супое, Прилуку и Переволочну близ устья Ворсклы.
В этом году была ужасная засуха и мор, в продолжение которого в одном Киеве купцы продали до семи тысяч корстов (гробов) от Филиппова дня до мясопуста.
Всеволод скончался в 1093 году, шестидесяти с лишком лет от роду. Он отличался добрым нравом, воздерживался смолоду от пьянства и блуда, был любим своим отцом, Ярославом, больше всех, знал пять языков: вероятно, норманнский, греческий, финский, славянский и половецкий. Под старость он ослабел телесно и душевно, подпал влиянию молодежи, которая наводила его на дружину старшую. Люди не доходили до княжей правды, тиуны грабили и продавали их, не говоря ничего князю.
Тело Всеволода положено в церкви Св. Софии, возле гробницы отца, по его приказанию.
Всеволод построил в 1086 году церковь Св. Андрея.
В 1089 году освящена им церковь Печерская в присутствии многих епископов.
Всеволод оставил после себя вторую жену свою, от которой имел сына Ростислава (род. 1069) и трех дочерей; все они посвятили себя монашеской жизни. Евпраксия была в замужестве за немецким императором Генрихом IV, вынуждена была оставить его, бежала к графине Матильде в Каноссу, судилась с мужем перед папой и собором, и, наконец, нашла себе успокоение в отечестве, уже после смерти отца, постриглась в монахини в 1106, и скончалась 10 июля 1109 года. Екатерина постриглась в 1108, а Янка в 1113. Янка учредила женский монастырь при церкви Св. Андрея, основанной ее отцом. Она ходила после в Грецию и привела оттуда митрополита Иоанна скопца, наследовавшего Иоанну, хитрому книгам и ученью.
После Всеволода не оставалось больше сыновей Ярослава, и стол киевский перешел к внукам, старшим из которых оказался Святополк Изяславич.
Владимир, сын Всеволода, рассудил: если я останусь в Киеве и сяду на столе отца моего, то должен буду воевать со Святополком, которому он принадлежит, потому что его отец сидел здесь прежде моего, и он послал за старшим двоюродным братом к Турову, а сам пошел в Чернигов, предоставив меньшему своему брату Ростиславу Переяславль.
Святополк приехал немедля, и был встречен киевлянами (1093, апреля 24).
Между тем, половцы шли на Русскую землю. Услышав о смерти Всеволода, они прислали послов к Святополку будто бы договариваться о мире. Святополк, не посоветовавшись с большой дружиной отца, а только со своими, задержал послов и посадил их в темницу. Половцы начали воевать и осадили Торцийский град. Святополк отпустил послов, но половцы теперь уже не захотели мира. Он начал собирать войско; мужи смышленые сказали ему: «Не пытайся идти против них, у тебя мало воинов». «У меня восемьсот отроков, я могу стать против них», отвечал он, подстрекаемый молодежью. «Если бы ты пристроил восемь тысяч, и того не было бы много, а земля наша оскудела от войн. Проси лучше помощи у брата Владимира». Святополк, наконец, послушался мужей. Владимир собрал войско, приказав о том же Ростиславу.
Все они собрались в Киеве у Св. Михаила, и началась между ними распря: Владимир хотел мира, Святополк хотел войны. «Что вы ссоритесь, сказали им бояре поумнее, тогда как поганые губят землю Русскую. После вы уладитесь между собою, а теперь идите вместе против врагов, либо миром, либо ратью». Князья поцеловали крест и пошли к Триполю. Перед Стугною созвали они дружину и начали думать. Владимир говорил: «Стоя здесь, за рекою, в грозе сей, сотворим мир». И этому совету вняли бывалые мужи, Ян и прочие. Киевляне же спорили и твердили: «Хотим биться, перейдем через реку». Последнее мнение одержало верх: воины переправились через Стугну, прошли мимо Триполя, за вал, Святополк по правой стороне, по левой Владимир, в середине Ростислав. Половцы двигались навстречу со стрелками впереди. Наши остановились между валами, подняли стяги и выпустили своих лучников. Половцы подошли к валу, ударили всей силой на Святополка и смяли полк его (26 мая). Святополк стоял крепко, но люди его побежали, не выдержав нападения, тогда должен был побежать и он. Потом навалились половцы на Владимира. Закипела сеча лютая, много убыло у него из полка, многих бояр потерял он, и должен был, наконец, также побежать вместе с Ростиславом. Они достигли Стугны, вошли в реку, тогда очень полноводную, Ростислав начал тонуть на глазах Владимира; тот хотел его спасти, но едва не утонул и сам.
«Своею недоброю волною, восклицает певец Слова о полку Игореве, поглотила Стугна чужие ручьи и разметала струги по кустам! Днепр — затворил он свои темные берега юному князю Ростиславу: и плачется мати Ростиславова по юноше князе Ростислав. Уныли цветы от жалости, и древо с печалью к земле приклонилось».
С малой дружиной переправился Владимир через Стугну, горько плача о своем брате и своих товарищах, и возвратился печальный в Чернигов.
Святополк бежал в Триполь, затворился там и пробыл до вечера, а ночью ушел в Киев.
Тело Ростислава после нашли в реке, принесли в Киев и погребли в церкви Св. Софии, подле отца. Мать его и все люди плакали о нем и жалели по велику, «юности его ради».
Предание говорит, что перед походом он хотел принять благословение в Печерском монастыре. Один монах, Григорий, вышел на Днепр за водой. Слуги княжие начали смеяться над ним и поносить его. Старец сказал: «Вам надо бы сокрушаться, дети, и просить о себе молитв, а вы согрешаете горше. Суд Божий решен над вами: вы все найдете себе смерть в воде, вместе с вашим князем». Ростислав, услышав это, подумал, что Григорий ему не пророчествует, а грозит, рассердился, велел связать ему руки и ноги и бросить с камнем в воду: «Ты говоришь мне, сказал он, что я умру в воде, но я умею плавать, умирай же ты». В гневе Ростислав не пошел в монастырь за благословением и получил достойное по греху своему наказание.
Половцы разделились на разные толпы: одни возвратились под Торческ. Девять недель стояли они под городом. Торки боролись крепко, но голод и жажда истомили их; они просили хлеба у киевского князя; тот прислал, но нельзя было провезти запас в город, плотно окруженный врагами. Держаться больше жителям стало невмоготу. Половцы запалили город, а людей разделили и увели в плен. Другие пошли к Киеву, принялись грабить между Киевом и Вышгородом. Святополк вышел было опять против них на Желяну, но был разбит совершенно, еще больше чем под Триполем, и прибежал в Киев только сам-третий, накануне нового праздника Русской земли, Святых мучеников Бориса и Глеба. «И наутро, 24 июля, был плач в городе, а не радость, говорит летописец, грех ради наших великих и за умножение беззаконий». Так и первая победа половцев над русскими князьями случилась на праздник Вознесения Господня. Как будто исполнилось слово пророка: «Преложу праздники ваши в плач и песни ваши в рыдание».
Половцы, увидев, что одолели, пустились по земле, воююче. Летописец живыми красками описал это разорение, одно из самых гибельных: «Города все опустели, говорит он, села опустели, жители уведены в неволю, другие побиты, иные перемерли с голода и жажды, бегая от врагов; на полях, где паслись прежде стада волов, овец, коней, не встретишь никого, разве диких зверей, нивы поросли тернием, гумны сожжены. Несчастные пленники, нагие и босые, истекая кровью из ран, спрашивают друг у друга со слезами, откуда ты… я из такого-то города; я из такой-то веси. Все, вздыхая, возводят очи на небо; тела у них почернели, лица покрылись бледностью, язык испален.
Но не моги сказать никто, — чтоб мы были ненавидимы Богом. Кого любит Бог, как нас возлюбил? Кого так почел, прославил и вознес? Никого. Но видя нас, неправо пребывающих, нанес он нам эту рать и скорбь, дабы пробудились от злых дел, и в будущий век, даже против воли, обрели милость. Где было у нас умиленье? Ныне же вся полна суть слез. Где было у нас воздыханье? Ныне плач по всем улицам услышится. Праведен еси, Господи, и прави суди Твои. Мы надеемся на милость Твою! Не по беззаконию нашему сотвори нам, и не по грехам нашим воздай нам. Все мы грешны. Так и я, грешный, много и часто прогневлял Бога, и согрешаю по вся дни», заключает свое описание смиренный летописец.
Нельзя было думать о войне. Святополк решил иначе обезоружить поганых. Он просил у Тугоркана, половецкого князя, дочь себе в супружество (1094), разумеется, взнося за нее богатое вено. Но и это средство помогло мало. Другие половцы пришли к Чернигову, нанятые Олегом, который решился еще раз попытать счастья, пользуясь ослаблением своих соперников, Святополка и Владимира.
И действительно, Мономах должен был уступить ему Чернигов, опустошенный вокруг половцами, и удалиться в Переяславль. Новые толпы явились под Юрьевым, стояли целое лето под городом и чуть не взяли его. Святополк договорился с ними, чтобы не ходили на Русь. Жители оставили, впрочем, этот город, открытый для нападений, и князь киевский построил для них другой, на Витичевом холме, прозвав своим именем — Святополчь, и велел сесть там, кроме юрьевцев, засаковцам и другим. Половцы сожгли после Юрьев «тощий».
К пущему горю, саранча налетела на поля и поела всякое жито и траву.
Между тем, Мономах, уступая в Переяславле требованиям дружины, позволил умертвить обманом половецких послов, Итларя и Китана, приходивших к нему с миром. Поступив так, добра ждать было нечего, надо было действовать быстро, а не ожидать к себе мстителей.
Святополк и Владимир решили сами идти на половцев, чего прежде никогда не бывало, и о чем не смели думать их отцы. Они велели и Олегу следовать за собой. Тот обещался и пошел, но возвратился. Мудрено ему было нести войну половцам, которые только что добыли ему отчий стол и несколько раз прежде подавали скорую помощь.
Святополк и Владимир благополучно достигли кочевий половецких, взяли вежи, полонили много скота, коней, верблюдов, челяди, и привели в землю свою.
Образ действий Олега рассердил их и встревожил. В самом деле, такой друг половецкий среди земли должен был возбуждать опасения, особенно после этого явного доказательства дружбы к их врагам; надо было вывести его наружу: или избавиться от него, или подвести под одну ответственность. Они послали сказать ему: «Ты не ходил с нами на поганых, которые погубили Русскую землю, ну вот у тебя Итларевич. Это враг Русской земли: убей его, либо выдай нам». Олег не послушался, и началась между ними ненависть.
Святополк и Владимир послали звать его на совет (1096): «Иди в Киев положить ряд перед епископами и игуменами, перед мужами отцов наших и людьми градскими, как уберечь Русскую землю от поганых».
Гордый Олег, «восприняв смысл буй и словеса величава», отвечал: «Не пристало судить меня ни монахам, ни смердам», — и не пошел к братьям.
«Ты не ходил с нами на поганых, сказали они, ты не идешь к нам на совет теперь, — так, стало, ты держишь в уме на нас лихо. Пусть же Бог рассудит нас».
Они без промедления пошли к Чернигову. Олег, не приготовившись к обороне, бежал и затворился в Стародубе. Братья погнались за ним, осадили город, и начались сечи. Одни приступали к городу, другие бились из города крепко, и было много пораженных с обеих сторон. Тридцать три дня стояло войско около города, и вышел, наконец, Олег, прося мира. Братья дали ему мир на условии: «Ступай Смоленску к брату Давыду, и приходи вместе в Киев к столу отцов и дедов наших, — то есть старейший город в земле во всей; там достойно есть снятися, и поряд о всем положити». Олег обещал и поцеловал крест, от нужды, но не то было у него на уме.
Половцы, между тем, беспрерывно набегали с разных сторон, в отмщение ли за поход Святополка и Владимира, или узнав об усобице.
Боняк пришел к Киеву и разорил все окрестности, сжег княжий двор на Берестовом, а Куря был у Переяславля и сжег Устье.
Под Переяславлем появился сам Тугоркан, тесть Святополка, и осадил город, в котором затворились переяславцы. Святополк и Владимир выступили против него по своей стороне Днепра, под Зарубом переправились, не замеченные половцами, и подошли к самому Переяславлю. Граждане обрадовались, увидя своих, и вышли к ним навстречу. Они перешли Трубеж, за которым стояли половцы, и бросились на ненавистных врагов, хотя Владимир и советовал построить полк. Те, однако же, не устояли и побежали. Наши за ними, «секуще и полоняще». Множество половцев было убито, несколько князей, сын Тугоркана, и сам он. Поутру нашли его тело, и Святополк похоронил его на Берестове, между дорогой, идущей на село, и монастырской. Бог послал эту победу 19 июля.
Но на другой же день, 20 числа, Боняк, что приходил недавно и сжег двор княжий на Берестове, внезапно появился под Киевом и чуть не въехал было в город. Половцы зажгли дома по болонью, монастыри Стефанечь и Германечь, а потом напали на Печерский, выбили ворота и бросились в церковь. Монахи после заутрени спали по кельям. Услышав крик, они побежали, кто за монастырь, кто на полати. Половцы убивали встречных, брали, что могли, и, наконец, зажгли церковь. Тогда же сожгли они и двор красный, что поставил Всеволод на Выдубиче.
А Олег вместо того, чтобы по обещанию звать брата и идти с ним вместе на совет в Киев, пустился в другую сторону — в дальние Черниговские волости. Там Изяслав, сын Владимира, захватил его Муром.
Олег одолел его (Изяслав пал в битве), взял Ростов, Суздаль и всю страну, решил идти на Новгород, но был, в свою очередь, побежден подоспевшим оттуда Мстиславом, крестником своим, и должен был, при его посредстве, согласиться, наконец, на Киевский сейм.
В следующем году собрались все русские князья в Любече на берегу Днепра на совет, — Святополк, Владимир, Давыд Игоревич, Василько Ростиславич; пришел и строптивый Олег с братом своим Давыдом. Все они сидели на одном ковре и думали: «За что мы губим Русскую землю, сами на себя котору деюще? А половцам то и любо, и рвут они землю нашу по частям. Имеем же отныне едино сердце, и будем блюсти ее сообща; пусть каждый держит свою вотчину: Святополк — Киев; Владимир — Переяславль; Давыд, Олег и Ярослав — Чернигов, Новгород. А кому раздал города Всеволод, у тех они и останутся: у Давыда — Владимир, у Ростиславичей — у Володаря Перемышль, у Василька Теребовль».
Все они поцеловали крест: «Если кто с сих пор поднимется на брань, то быть всем заодно на зачинщика». Потом поцеловались они между собою, и, подтвердив: «Да будет на него крест честный и вся земля Русская», разошлись; люди были рады такому совету и любви, но недолго продолжались совет, и любовь, и радость.
Бояре смутили Давыда, прежде даже, нежели расстались князья. Проводив Святополка из Любеча в Киев, он начал наговаривать ему на Ростиславичей: «Кто убил брата твоего Ярополка? Ростиславичи. У кого скрылся его убийца? У Ростиславичей. А ныне Василько мыслит на меня и на тебя, сговорившись с Владимиром; я узнал это точно: подумай о своей голове».
Святополк смутился умом, сомневаясь, правда это или ложь. Ему жаль было брата, да жаль было и себя. «Слушай, сказал он Давыду, истину ли ты говоришь — Бог тебе судья. Если ты завистью возбуждаешься, Он накажет тебя».
Давыд заверил — и прельстил, наконец, Святополка. Они стали думать вместе: что же делать с Васильком? «Надо взять его, сказал Давыд. Пока он не будет в наших руках, ни тебе княжить в Киеве, ни мне во Владимире».
А между тем Василько, которому, равно как и Владимиру, и в голову не приходило никакого худа, переехал на Выдубичи — поклониться святому Михаилу. Он отужинал в монастыре, и на ночь возвратился в дом свой на Рудице.
Утром 4 ноября, Святополк присылает звать его на именины. Святополк, по христианскому имени Михаил, именинником был 8 ноября. Василько отвечал, что не может дожидаться так долго, опасался дома рати от ляхов.
Давыд прислал к нему со своей стороны: «Подожди, брат, не ослушайся брата старейшего». Но Василько никак не соглашался.
«Видишь, сказал Давыд Святополку, он не помнит (не чтит) тебя, ходя в твою руку, а воротится в свою волость, — увидишь, если не отнимет тотчас Турова, Пинска и других городов твоих. Будешь жалеть тогда. Позови же киевлян, возьми его и отдай мне».
Святополк согласился и послал за Васильком: «Если не хочешь дожидаться именин моих, то приходи хоть ныне поздороваться со мною, и посидим все вместе с Давыдом». Василько обещал и, сев на коня, поехал. Его встретил детский, проведавший о злоумышлении, и удерживал, говоря: «Не ходи, князь, хотят тебя взять», но он не послушал его, размышляя с собою: «Может ли быть, чтобы хотели взять меня! Мы только что поцеловали крест — быть всем на того, кто поднимется на братьев». Размыслив так, он перекрестился, и, сказав: «Воля Господня да будет!» — продолжал путь свой.
Он приехал с малой дружиной на княжий двор. Святополк встретил его, и они пошли в палаты; явился Давыд, все сели вместе. Святополк начал опять упрашивать Василька остаться до Михайлова дня. «Не могу остаться, брат, отвечал тот, я уж и товары услал вперед». А Давыд сидел, как немой. «Ну если так, хоть позавтракаем вместе», сказал Святополк. Василько согласился. «Посидите вы здесь, я выйду распорядиться», и вышел вон. Давыд остался один с Васильком. Начал Василько разговаривать с ним, но в Давыде не было ни голоса, ни послушания: страх обуял его. Посидев некоторое время, Давыд спросил, где же брат (то есть Святополк). Ему отвечали: «Стоит на сенях». «Я схожу за ним, сказал Давыд, вставая, а ты, брат, посиди один», — и вышел вон. В тот же миг люди его бросились на Василька и сковали по рукам и по ногам. Сопротивляться возможности не было; он был один. Потом его заперли и на ночь приставили к нему сторожей.
Наутро созвал Святополк бояр и киевлян и поведал им, что слышал от Давыда, будто Василько убил его брата, а на него сговаривался с Владимиром и хочет также убить и занять его города. Бояре и люди отвечали: «Голову свою, князь, надо тебе беречь; если Давыд говорит правду, Василько должен принять казнь; если он говорить ложь, то даст ответ Богу и примет месть».
Между тем, слух разнесся по Киеву, что происходит на княжем дворе. Проведали игумены и пришли к князю молиться о Васильке. Святополк ссылался на Давыда; он уже сжалился, и ему хотелось отпустить Василька.
А Давыд, боясь теперь Василька еще больше, настаивал на ослепленье: «Если ты пустишь Василька, твердил он, то ни тебе не княжить, ни мне…» И слабый Святополк уступил: «Делай, что хочешь».
Той же ночью скованного Василька отвезли на колах в Звенигород, верстах в 20 от Киева, и посадили в темницу. Он еще не понимал, куда его везут и что с ним будет. Вдруг видит он, что торчин точит нож; только тогда догадался он, что хотят его ослепить, и горько заплакал, возстенал. Вошли посланные, — Сновид Изечевич, конюх Святополка, и Дмитр, конюх Давыда, и стали расстилать на полу ковер. Разостлав, подошли они к Васильку и хотели повалить: в отчаянии он начал бороться, и нельзя было с ним сладить. На подмогу пришли другие; все вместе они повалили, наконец, Василька на пол и связали, потом сняли доску с печи и положили ему на грудь. Сновид Изечевич и Дмитр сели по концам; он рвался и бился из-под них, и не могли удержать его. Тогда сняли другую доску с печи, наложили и сели по концам еще двое; вся грудь у него захрустела, — так придавили они вчетвером несчастного. Подступил к нему торчин, именем Беренди, овчюх Святополка, с ножом в руке, и хотел ткнуть в глаз, — но не попал, а только порезал лицо, рубец видел после на Васильке сам летописец, — он ткнул еще и оторвал зеницу; ткнул в другой раз и оторвал другую зеницу. Василько уже был без чувств. Его вынесли на ковре, положили на телегу замертво и повезли во Владимир.
Дорогой сторожа остановились в городе Здвижени обедать, за мостом, на торговище. Василька, все еще бесчувственного, они стащили с воза и принесли в избу; сняли кровавую сорочку и отдали попадье выстирать. Попадья, выстирав, надела на Василька и начала громко стонать над ним, считая его умершим. Он услышал ее стон, очнулся и спросил: «Где я?» «В Здвижени городе», отвечали ему. «Дайте мне воды». Ему подали. Он выпил, и вступила в него душа, он опомнился, ощупал сорочку и закричал: «Зачем вы сняли с меня мою сорочку кровавую? Я хочу умереть в ней и предстать пред Господом».
Сторожа, отобедав, опять положили его на телегу, потому что путь был труден, и привезли во Владимир на шестой день. Вслед за ним, как будто какой улов уловив, приехал во Владимир и Давыд, посадил его на дворе Вакееве и приставил тридцать человек да двух отроков княжих, Улана и Копчу, стеречь его.
А что делалось в Киеве?
Владимир Мономах, услышав об ослеплении Василька, ужаснулся. Он тотчас послал к Давыду и Олегу Святославичам звать их в Городец (против Киева, близ устья Десны). «Воткнут нож между нами, говорил он. И мы должны исправить это зло, какого не бывало никогда в Русской земле, ни при отцах, ни при дедах наших. Если мы не исправим его, то еще больше зло встанет на нас, и брат начнет убивать брата, и погибнет земля Русская, и враги наши Половцы придут и возьмут все».
Давыд и Олег огорчились не меньше Владимира и, собрав войско, пришли в Городец, где уже стоял в бору Владимир. Все князья вместе послали мужей своих сказать Святополку: «За что ослепил ты брата своего? Если б была какая вина за ним, ты должен был бы обличить его пред нами, — говори, чем он виноват?» Святополк отвечал: «Поведал мне Давыд Игоревич, что Василько убил брата моего Ярополка и хотел убить меня, занять мои волости — Туров, Пинск, Берестье и Погорину; он договорился будто бы с Владимиром, чтобы сесть тому в Киеве, а ему во Владимире; неволя мне была беречь свою голову. Слепил же его Давыд, а не я, и увел к себе». Посланцы возразили на то: «Не оправдывайся тем, что Давыд ослепил его; не в Давыдовом городе он взят и ослеплен, а взят и ослеплен в твоем городе».
Наутро князья собрались переправляться через Днепр, и Святополк уже хотел бежать из Киева, но киевляне не пустили его; им пришла мысль отправить посольство к Владимиру. Всеволожая, его мачеха, и митрополит Никола пришли к нему с такими словами: «Молимся, князь, тебе и братьям твоим; не погубите Русской земли. Если вы начнете рать между собою, поганые обрадуются и возьмут землю нашу, что отцы и деды ваши добыли трудом великим. Они искали чужих земель, а вы хотите потерять свою! Смилуйтесь».
Владимир почитал княгиню как мать, ради своего отца, который любил его много, и которого он не ослушался никогда ни при жизни, ни по смерти; он много чтил и святительский сан. Выслушав их речь, он облился слезами и согласился на просьбу. Братья его послушались. Киев спасся. Обрадованные, княгиня с митрополитом, воротясь, поведали киевлянам, что рати не будет. Князья начали советоваться и сошлись на том, чтобы Святополк шел на Давыда, — взял его или выгнал, ибо это все его была вина. На том и поцеловали крест.
Василько, между тем, оставался во Владимире. «Я был там», говорит летописец Василий, современник Нестора, сохранивший нам все эти драгоценные подробности. Это было перед великим постом. Однажды ночью присылает за мною князь Давыд. Я пошел к нему. Около него сидела дружина; он посадил меня и сказал:
«Василько говорил отрокам моим Улану и Колче: слышу, что Владимир и Святополк идут на Давыда. Если бы Давыд послал мужей своих к Владимиру, да я молвил бы, что знаю, так Владимир воротился бы домой. Поди же, пожалуй, Василю, к тезю своему Васильку, с этими отроками, и скажи ему: если он пошлет мужа своего к Владимиру, и тот воротится, то я дам ему город, который хочет — Всеволож, Шеполь или Перемиль.
Я пошел к Васильку и передал ему речи Давыдовы. Василько отвечал: „Я не говорил того, сказал он, но, пожалуй, пошлю к Владимиру сказать, чтобы не проливал крови из-за меня. Странно мне только то, что Давыд дает мне свой город, когда у меня есть собственный Теребовль, моя область. Ступай к Давыду и скажи, чтобы он прислал мне Кулмея: его пошлю я к Владимиру“».
Давыду не хотелось отпустить Кулмея, и он опять послал меня к Васильку сказать, что Кулмея нет. В это свидание Василько объяснил с полной откровенностью свои прежние намерения.
Между тем, пасха прошла, а слуха о рати киевской не было, и Давыд хотел было занять Василькову волость, но был вынужден его братом удалиться без успеха. Святополк, соучастник его, пошел, наконец, на него, по обязательству с братьями, и, остановившись в Берестье,[10] ждал к себе ляхов.
Давыд искал помощи там же, у Владислава. Ляхи обещали ему, взяв с него пятьдесят гривен золота, и звали в Берестье, где ожидал их на сейм Святополк. «Мы помирим вас там», говорили они, и Давыд пошел с Владиславом.
Святополк стоял в городе, ляхи на Буге. Киевский князь приветствовал их и дал им дары великие против Давыда. Владислав сказал тогда Давыду: «Не слушает нас Святополк, иди лучше домой, а мы поможем тебе, если придут русские князья на Владимир».
Святополк пошел к Пинску, послав за воинами; потом пришел к Дорогобужу, дождался там войско и приступил к Владимиру, где затворился Давыд, напрасно ожидая помощи от ляхов, которые обманули его во второй раз, взяв золото от обоих, от Давыда и Святополка. Семь недель стоял Святополк, и Давыд должен был уступить, просясь только выйти из города. Святополк согласился, и, поцеловав крест в великую субботу, вступил во Владимир, а Давыд ушел через Червен в ляхи.
Святополк исполнил, таким образом, обязанность, возложенную на него братьями за ослепление Василька, — изгнать Давыда в наказание за его извет. Он мог теперь возвратиться в Киев. Нет. Надеясь на множество своих воинов, он вздумал, как прежде Давыд, идти сам на Володаря и Василька; он забыл свою вину и опасность, забыл полученное прощенье, а помнил только, что их волость принадлежала некогда его отцу и брату, и, вопреки Любечскому условию, вопреки последней клятве пошел на них ратью.
Самого Мономаха, случившегося тогда в Ростове, Святополк хотел привлечь на свою сторону.
Володарь и Василько выступили навстречу Святополку, и сошлись на Рожнем поле. Слепой Василько показался впереди и, подняв крест между полками, сказал: «Ты взял сперва свет из очей моих, а теперь хочешь взять мою душу. Вот крест, что целовал ты на мир и любовь, да будет он судьей между нами!»
Битва началась; много пало с обеих сторон. У Ростиславичей шло лучше. Некоторые благоверные люди видели, говорят, крест в небе над Васильковыми воинами, — и они одержали победу. Святополк бежал во Владимир с двумя Ярополковичами, Святошею, сыном Давыдовым, и прочей дружиной. Ростиславичи, остановившись на своей меже, его не преследовали.
Он послал сына Ярослава к уграм звать их против Володаря, а другого Мстислава, рожденного от наложницы, посадил во Владимире.
Не добыв Перемышля и Теребовля, Святополк вскоре снова потерял и Владимир, потому что Давыд не думал отказываться от своей отчины. Не найдя помощи у ляхов, он обратился в другую сторону — к половцам, помирился на дороге с Володарем, с которым у него был теперь один и тот же враг, князь киевский. Враги стали приятелями, а приятели врагами. Давыд оставил у него жену и поспешил за новыми союзниками.
Между тем, сын Святополка Ярослав пришел с королем Коломаном и двумя епископами и осадил Володаря в Перемышле.
Давыду на дороге встретились половцы с Боняком, и он возвратился на поприще действий.
Решено было справиться прежде с уграми.
На последнем к ним ночлеге Боняк встал в полночь, отъехал от полков и завыл по-волчьи; ему тотчас отозвался волк, и за одним волком начали выть многие. Половецкий князь возвратился к Давыду веселый, уверяя его, что завтра их победа. У них было четыреста воинов: у Давыда сто, да у половцев триста. Боняк разделил своих на три полка: Давыда поставил под стягом, на крыльях по пятидесяти, а Алтунопу пустил с пятьюдесятью чади на вороп. Угры стояли по Вягру уступами. Алтунопа подошел к первому уступу, выстрелил и отскочил. Угры пустились за ним и наткнулись на Боняка, а Алтунопа, обернувшись, ударил на них с тыла, — и сбил угров, как ворон сбивает галок. Они спасались бегством, одни утонули в Сане, другие в Вягре, многие, поскакав горою вдоль Сана, сталкивали друг друга. Два дня продолжалась погоня. Пал епископ и многие бояре. Ярослав бежал в ляхи, а Давыд занял Червен, и, наконец, осадил свой Владимир, внезапно отрезав владимирцев.
Начались схватки, одни нападали, другие отстреливались, как вдруг, на стенах, был сражен стрелою Мстислав, сын Святополка.
Об этом Мстиславе рассказывали, что он, напрасно искав сокровищ в пещере Варяжской, хмельной от вина, лишил жизни одного инока, Василия, и много мучил другого, Феодора, который не хотел открыть ему тайны. Сраженный, он сказал: «Умираю за Василя и Феодора».
Смерть Мстислава таили три дня, на четвертый собралось вече, и люди сказали: «Князь наш убит: если мы сдадимся, то Святополк нас погубит. Пошлем лучше к нему за помощью, а не получим — будь что будет».
Святополк отрядил к ним Путяту, своего воеводу. Путята по дороге зашел в Луцк к Святоше, который присоединился к нему, хотя только что обещал Давыдовым мужам уведомить их о движении Святополка. Давыдовы воины спали в полдень. Святоша и Путята внезапно напали на них и начали сечь. Граждане вышли из города и присоединились к ним. Давыд опять бежал с племянником своим Мстиславом, а Святоша и Путята взяли город, посадили Святополкова посадника Василия и отошли: Святоша в Луцк, Путята в Киев.
Давыд не успокоился. Он опять бежал к половцам и пришел вновь с Боняком, выгнал Святошу из Луцка, а потом взял и Владимир, откуда Святополковы посадники вынуждены были бежать.
Обстоятельства умножались и запутывались.
Давыд обратился ко всем князьям, прося у них общего суда в своей обиде. Святополк, Владимир, Давыд, Олег, собрались тогда в Уветичах, близ Киева, и позвали туда же на сейм Давыда.
Он приехал и сказал: «На что я вам, кому от меня обида?» Владимир отвечал: «Ты сам присылал к нам и говорил: хочу придти к вам и пожаловаться. Теперь ты пришел и сидишь на одном ковре; что же не жалуешься? Кто обидел тебя?» Давыд молчал. Братья сели на коней и стали отдельно. Святополк со своей дружиной, Давыд и Олег со своей. Они думали о Давыде Игоревиче, не допуская его к себе; он сидел особо. Договорившись, послали к Давыду мужей своих: Святополк Путяту, Владимир Орагоста и Ратибора, Давыд и Олег Торчина, сказать ему: «Вот что говорят тебе братья: не хотим давать тебе стола Владимирского, потому что ты бросил нож в нас, его же не было в Русской земле; но мы не берем тебя, не причиняем тебе никакого зла. Ступай, садись в Бужском остроге, а Святополк даст тебе Дубен и Черториск, Владимир двести гривен, Давыд и Олег столько же». К Володарю и Васильку они также послали послов: «Возьми брата своего Василька к себе, и будет вам одна волость — Перемышль, а холопов наших и смердов выдайте. Если любо — сидите; не любо — мы будем кормить Василька здесь сами».
Володарь и Василько не послушались такого решения, уменьшавшего их волости, а Давыд, — ему нечего было делать, — сел в Бужске, к которому Святополк после добавил Дорогобуж.
Владимир же отдал Святополк своему сыну Ярославу. Племянники вознегодовали на это, и Ярослав Ярополкович пошел с дружиной на Берестье, но Святополк усмирил его. Пленного и скованного, его привели в Киев. Митрополит и игумены упросили Святополка, и племянник, у раки святых Бориса и Глеба, выпущен был на волю, бежал, пойман сыном великого князя уже близ Ляшской земли на Нуре, приведен в Киев, где вскоре в оковах и умер.
Лучшим следствием второго сейма было то, что Мономах с этих пор совершенно сошелся со Святополком и до самой кончины его, в продолжение тринадцати лет, они действовали заодно.
Первый замысел его, однако же, чтобы Новгород был у Святополка, а Владимиру посадить сына своего во Владимире, не состоялся, вследствие сопротивления новгородцев. Вызвав сына, Мономах прислал было его с мужами своими и новгородскими в Киев к Святополку. «Се прислал Владимир сына своего, сказали мужи, да идет во Владимир, а се Новогородцы, поимше сына твоего, да идут Новогороду». А новгородцы отвечали напротив: «Мы присланы к тебе, и сказано нам вот что: не хотим Святополка, ни сына его; если у сына твоего две головы, так пошли его. А Мстислава дал нам Всеволод, мы воскормили его себе князем, ты же ушел от нас».
Святополк долго спорил с ними, они не соглашались и увели к себе Мстислава назад.
На следующий год (1103) Мономах, в исполнение любимой мысли своей, опять начал звать князей на половцев. Святополк передал мысль дружине. «Негоже идти весною, возразили мужи, мы погубим смердов». Решено князьями сойтись и подумать с дружинами вместе. Собрались все на Долобске в одном шатре. Святополк сидел со своею дружиною, а Владимир со своею. Все молчали. Владимир прервал, наконец, молчание, обратясь к Святополку: «Брат, ты старший, начни говорить, как нам промыслить о Русской земле». А Святополк отвечал: «Нет, начни ты». Владимир сказал: «Что мне говорить, когда твоя дружина и моя собираются спорить со мною, будто я хочу погубить смердов. Дивно мне, братья, что вы жалеете смердов и их коней, а о том не думаете, что выедет весною смерд пахать со своею лошадью, и наскочит половчин, ударит смерда стрелой и возьмет ту лошадь его, и потом жену его, и детей, и гумно зажжет, — что же вы об этом не подумаете? Или вам лошади жаль, а смерда не жаль?» Никто не мог опровергнуть слов Владимира. Вся дружина согласилась: «Воистину, это так»; и Святополк ответил: «Я готов». Владимир был доволен: «Ты, брат, сотворишь великое добро Русской земле», сказал он киевскому князю. Они послали звать Давыда и Олега: «Пойдем на половцев, либо живы будем, либо умрем». Давыд согласился, а Олег отговорился нездоровьем. Присоединились к ним еще Давыд полоцкий, Мстислав Давыдович, Вячеслав, другой сын Ярополка.
Князья и войско помолились Богу, произнесли обеты Спасителю и Пречистой Матери Его, сотворили милостыню убогим и подаяния монастырям и пошли в поход на конях и в ладьях. Ниже порогов они остановились в протоках, на Хортичем острове, отсюда перебрались в поле, и через четыре дня достигли Сутеня. Половцы, прослышав об их появлении, собрались во множестве и начали думать. Урособа советовал просить мира у руси: «Крепко будут они биться с нами, потому что много зла причинили мы Русской земле». А младшие кричали: «Ты боишься руси, а мы не боимся; мы изобьем этих и пойдем в земли их, и возьмем все города». Половцы послали вперед сторожей с Алтунопой, который славился мужеством между ними. Наши сторожи устерегли и избили их всех. На половцев напал страх, они шли уже, как будто дремали, у коней их не было силы в ногах, а русские выступали на них веселые и радостные. Увидев сильное устремление на себя, поганые не выдержали и побежали. Наши за ними. Это случилось 4 апреля. Победа была одержана совершенная. Одних князей убито двадцать. Бельдюз был взят живой. Его привели к Святополку, и он начал давать за себя золото и серебро, коней и скот. Святополк препроводил его к Владимиру. Тот упрекнул его: «Знаешь ли ты, кто вас предал? Предала вас рота (клятва): сколько раз ходили вы роте и потом воевали Русскую землю; зачем же ты не учил сынов своих и рода своего не преступать роты? Ты проливал кровь христианскую: будь же кровь эта на голове твоей», — и велел Владимир убить его. Воины рассекли его на части. Князь и воины начали пировать. Владимир сказал: «Сей день, его же сотвори Господь, возрадуемся и возвелимся в он, яко избавил Господь нас от враг наших, и дал их брашно людям русским». Русские взяли тогда в землях половецких множество скота, овец, верблюдов, челяди и возвратились домой со славой великой, повоевав еще по пути печенегов и торков.
Половцы пытались отплатить за погром 1103 года: в 1106 они воевали около Зареческа. Святополк посылал на них Яна Вышатича и Иванка Захарьича, хозара, которые их прогнали.
В 1107 году явились Боняк, Шарукан старый и много других князей в Переяславском княжестве, которое чаще всего подвергалось нападениям, лежа на их пути. Святополк, Владимир, Олег и прочие быстро собрались против них, переправились через Сулу и ударили. Половцы, не ожидая, испугались, со страха не могли даже поставить стяга, бросились к коням и стали их хватать, а иные побежали пешие, оставя свои товары. Наши гнались до Хорола, «гоняще и секуще», а других брали руками. Таза, Бонякова брата, убили, Сугра и брата его взяли, Шарукан едва убежал. Это было 12 августа, а 13 Святополк в заутреню Успеньева дня пришел в Печерский монастырь возблагодарить Бога и поклониться гробу святого Феодосия, как то обыкновенно делал, идя на войну и возвращаясь с нее. Братья поздравляли его с посланной от Бога радостью.
Половцы после этого поражения утихли, набегали очень редко и всегда были отражаемы. Мономах доставил, таким образом, мир Русской земле, и извне, и внутри (самое трудное дело, какое только можно было сделать в эти тревожные времена), ибо междоусобия утихли, также благодаря его деятельному участию в делах и благоразумию. Великий князь Святополк во всем его слушался, и с ними двоими состязаться не мог никто. Да и некому уже было заводить спора. Ростиславичи, вдали, были довольны своими Галицкими уделами. Святославичи княжили в Чернигове. Братьев Святополка не осталось никого, племянники еще только возмужали. Одни полоцкие князья продолжали питать злобу против Ярославичей, но что они могли сделать? Разве потревожить страны смежные, что по временам и случалось. Доблестный Владимир решил воспользоваться этими благоприятными обстоятельствами, чтобы покончить начатое дело, поразить еще раз половцев и навсегда избавить Русскую землю от их разрушительных набегов, как Мстислав первый порешил с печенегами.
В 1111 году, по вызову Владимира, собрались князья, дали друг другу клятву и на второй неделе поста выступили на половцев в землю их, Святополк, Владимир, Давыд с сыновьями, и прочие. В пятницу они были на Суле, в субботу на Хороле; в воскресенье средокрестное пришли на Псел, потом на Голтву, где дождались прочих, потом двинулись к Ворскле; там, на другой день, в среду, целовали крест со многими слезами, возлагая на него всю свою надежду; оттуда перешли многие реки и на шестой неделе поста во вторник пришли к Дону.
Здесь облачились они в брони, построили полки и приблизились к городу Шаруканову. Владимир приставил своих попов ехать перед полком, петь тропари и кондаки креста честного и канун Святой Богородицы. Они подступили к городу перед вечером, а поутру в воскресенье жители вышли к ним навстречу с поклоном, вынесли рыбы и вина. Князья русские здесь переночевали, назавтра, в среду, пошли к Сугрову и зажгли город, в четверг выступили с Дона, и 24 марта сошлись с половцами.
Князья сказали: «Здесь нам смерть, станем же крепко», перецеловались друг с другом и призвали имя Божие. «И бывшу соступу, говорит летописец, и брани крепце, Бог вышний воззре на иноплеменников с гневом», — и битва решилась в нашу пользу. Множество половцев легло на месте, при потоке Дегея. Князья воздали хвалу Богу и праздновали здесь свою победу, а в следующий день Лазарево воскресенье и Благовещение.
В воскресенье пошли они дальше, и в понедельник на страстной неделе встретились с новыми полчищами половцев, которые «выступиша яко борове велиции и тмами тем оступали полки русские». Полки ударили одни на другие, и «сразившимася челома тресну аки гром». Началась лютая сеча, и люди падали с обеих сторон. Наконец, победа опять склонилась на сторону русских князей, и половцы были разбиты наголову при реке Салнице. Добыче не было счета: коней, овец, рогатого скота, колодников захвачено множество. Князья, говорят, спрашивали их: «Отчего не могли вы нам противиться, имея такую силу и быв в таком множестве?» «Нельзя нам было противиться, отвечали они, ездили кто-то наверху над вами в оружии светлом и страшном и помогали вам». «Это были ангелы, говорит летописец, многие видели во время битвы, как головы сваливались с половцев, невидимо снимаемые. Ангелы внушили Владимиру и идти на половцев: над Печерским монастырем стоял долго столп огненный, снесся оттуда в церковь, а потом к Городцу, где был тогда Владимир в Радосыни».
Князья русские вернулись с великой честью и добычей. Слава об их победе разнеслась по всем дальним странам — к грекам, ляхам и чехам, даже и до Рима дошла, говорит летопись. Разумеется, она по праву больше всех принадлежала Мономаху, о котором навсегда осталось предание, как о победителе половцев, избавителе Русской земли от поганых. Так, один из продолжателей Нестора говорит, что «Мстислав наследовал пот отца своего, Владимира Мономаха Великого: Владимир сам собою постоял на Дону, и много потерпел за землю Русскую, а Мстислав мужей своих послал загнать половцев за Дон».
Позднейшая Волынская летопись сохранила то же предание. «Ревновал Роман деду своему Мономаху, говорит она, погубившему поганых измаильтян, рекомых половцев. Тогда Владимир Мономах пил золотым шеломом Дон, принял земли их и загнал окаянных агарян, отроки в Обезы за железные врата, а Серчан остался у Дона… и воротился уже по смерти Владимировой».
Этим знаменитым походом закончилось двадцатилетнее княжение Святополка. В следующем году он занемог и скончался за Вышгородом почти шестидесяти лет (1113 г., апреля 16). Бояре и дружина его плакали по нему. Тело его было привезено в ладье в Киев, и по отпевании положено в церкви Михаила, им созданной.
Патерик Киевский обвиняет его в излишнем корыстолюбии при сношениях с жидами, продаже соли.
Княгиня, дочь Тугорканова, раздала столько богатств попам и убогим по монастырям, что все люди дивились: никто не может сотворить такой милости.
Из детей после Мстислава, убитого в 1099 г. при осаде Владимира, остались Ярослав, княживший во Владимире с 1100 года, и малолетние: Брячислав (род. 1104) и Изяслав.
Дочери его были выданы замуж: Сбыслава в 1102 г. за славного короля польского Болеслава Кривоустого, с разрешения папы, потому что была с ним в свойстве.
(Болеслав в уважение ходатайства Святополка простил своего брата Избыгнева, находившего (1106) себе убежище в Киеве.)
Другая дочь Передслава в 1104 г. была в замужестве за королевичем венгерским, сыном Ладислава Николаем.
Киевляне, собравшись на другой день по смерти Святополка, 17 апреля 1113 года, положили на вече посадить на киевском столе Владимира, сына Всеволода, и послали в Переяславль звать его на стол отцов и дедов.
Владимир, которому, таким образом, во второй раз, без очереди, доставалось великое княжение, медлил идти на зов и думал о брате. Киевляне разграбили, между тем, двор киевского тысяцкого Путяты, главного воеводы Святополка, потом напали на жидов, торговавших в Киеве. Возмущение распространялось. К Владимиру послано второе посольство: «Иди же князь в Киев: если ты не пойдешь, то много зла воздвигнется; уже не Путятин двор, не сотских, не жидов разграбят, а пойдут на двор твой, да на бояр, да на монастыри. Смотри, чтоб не отвечать тебе за монастыри». И Владимир, услышав это, пришел в Киев. Митрополит Никифор, епископы и киевляне встретили его с честью великой, — и сел он на столе отца своего и деда. Все люди обрадовались, и мятеж улегся.
Черниговские князья спокойно оставались дома и не предъявили никаких притязаний, потому ли, что старший Давыд, вообще расположения мирного, уступил Киев добровольно, а младший Олег, из-за него, не имел права; потому ли, что отец их, владея Киевом незаконно, не в очередь, порушил право и для своих детей; потому ли, что они не осмелились предпринять что-либо против всеобщего желания киевлян и не могли надеяться одержать верх над самым мужественным, умным и самым любимым из всех князей русских, и, может быть, получили себе вознаграждение за невольную уступку.
Для ближайшего знакомства с этим примечательнейшим лицом русской древности помещаем здесь отрывок из его Поучения детям, заключающий описание, собственными словами, его действий (нам уже вообще известных) до вступления на великокняжеский киевский стол.
«А се вы поведаю, дети моя, труд свой, оже ся есмь тружал пути дея и ловы 13 лет. Первое к Ростову идох, сквозе Вятиче, посла мя отец, а сам иде Курьску, и пакы 2-е к Смоленьску со Ставком Скордятичем, той пакы и отъиде к Берестию со Изяславом, а мене посла Смолиньску; то и-Смолиньска идох Володимерю. Тое-же зимы тои посласта Берестию брата на головне, иде бяху пожгли, то и ту блюд город тих. Та идох Переяславлю отцю, а по Велице дни из Переяславля та Володимерю, на Сутейску мира творить с Ляхы. Оттуда пакы на лето Володимерю опять. Та послав мя Святослав в Ляхы: ходив за Глоговы до Чешьскаго леса, ходив в земли их 4 месяци; и в то-же лето и детя ся роди старейшее Новгородьское. Та оттуда Турову, а на весну та Переяславлю, таже Турову. И Святослав умре, и яз пакы Смолиньску, а и-Смолиньска той-же зиме та к Новугороду, на весну Глебови в помочь; а на лето со отцем под Полтеск, а на другую зиму с Святополком под Полтеск, ожегоша Полтеск; он иде Новугороду, а я с Половци на Одрьск, воюя, та Чернигову. И пакы и-Смолиньска к отцю придох Чернигову; и Олег приде, из Володимеря выведен, и возвах и к собе на обед со отцем в Чернигове, на Краснем дворе, и вдах отцю 300 гривен золота. И пакы и-Смолиньска же пришед, и проидох сквозь Половечьскыи вои бьяся до Переяславля, и отца налезох с полку пришедше, то и пакы ходихом, том же лете, со отцем и со Изяславом биться Чернигову с Борисом, и победихом Бориса и Олга. И пакы идохом Переяславлю, и стахом во Оброве, и Всеслав Смолнеск ожьже, и аз всед с Черниговци о двою коню, и не застахом в Смолиньске; тем же путем по Всеславе пожег землю, и повоевав до Лукамля и до Логожьска, та на Дрьютьск воюя, та Чернигову. А на ту зиму повоеваша Половци Стародуб весь, и аз шед с Черниговци и с Половци, на Десне изъимахом князи Асадука и Саука, и дружину их избиша; и назаутрее за Новым городом разгнахом силны вои Белкатгина, а се мечи и полон весь отъяхом.
А в Вятичи ходихом по две зиме, на Ходоту и на сына его, и ко Корьдну ходих 1-ю зиму, и пакы по Изяславичих за Микулин, и не постигохом их; и на ту весну к Ярополку совкуплятися на Броды. Том же лете гонихом по Половьцих за Хорол, иже Горошин взяша. И на ту осень идохом с Черниговци и с Половци, с Читеевичи, к Меньску: изъехахом город и не оставихом у него ни челядина, ни скотины. На ту зиму идохом к Ярополку совокуплятися на Броды, и любовь велику створихом. И на весну посади мя отец в Переяславли перед братьею, и ходихом за Супой; и едучи к Прилуку городу, и сретоша ны внезапу Половечьскые князи 8 тысяч, и хотехом с ними ради битися, но оружье бяхом услали наперед на повозех, и внидохом в город: толко Семцю яша одиного живого, ти смерд неколико, а наши онех боле избиша и изъимаша, и не смеша ни коня пояти в руце, и бежаша на Сулу тое ночи. И заутра, на Госпожин день, идохом к Беле вежи, и Бог ны поможе и святая Богородица: избиша 900 Половец, и два князя яша, Багубарсова брата, Асиня и Сакзя, а два мужа толко утекоста, и потом на Святославль гонихом но Половцих, и потом на Торческый город, и потом на Гюргев по Половцих, и паки на той же стороне у Красна Половци победихом, и потом с Ростиславом же у Варина веже взяхом. И потом ходив Владимирю, паки Ярополка посадих, и Ярополк умре. И пакы по отни смерти и по Святополце на Суле бившеся с Половци, до вечера, быхом у Халепа, и потом мир створихом с Тугорканом и со инеми князи Половечьскыми, и у Глебови чади пояхом дружину свою всю. И потом Олег на мя приде с Половечьскою землею к Чернигову, и бишася дружина моя с ним 8 дний о малу греблю, и не вдадуче им в острог, съжаливъси хрестьяных душ и сел горящих, и монастырь, и рек: „не хвалитися поганым“, и вдах брату отца своего место, а сам идох на отця своего место Переяславлю, и внидохом на святаго Бориса день из Чернигова, и ехахом сквозе полкы Половьчские не в 100 дружине, и с детми и с женами; и облизахутся на нас акы волци стояще, и от перевоза и с гор. Бог и святый Борис не да им мене в користь, неврежени доидохом Переяславлю.
И сидев в Переяславли 3 лета и 3 зимы, и с дружиною своею, и многы беды прияхом от рати и от голода, и идохом на вои их за Римов, и Бог ны поможе, избиша и, а другия поимаша; и накы Итлареву чадь избиша, и вежи их взяхом, шедше за Голтавом. И Стародубу идохом на Олга, зане ся бяше приложил к Половцем, и на Бог идохом, с Святополком на Боняка за Рось, и Смолиньску идохом, с Давыдом смирившеся, паки идохом другое с Воронице. Тогда же и Торци придоша ко мне, из Половец Ичитеевичи, идохом противу им на Сулу. И потом паки идохом к Ростову на зиму, и по 3 зимы ходихох Смолиньску; и се ныне иду Ростову. И пакы с Святополком гонихом по Боняце. Но ли оли убиша, и не постигохом их, и потом по Боняце же гонихом за Рось, и не постигохом его. И на зиму Смолиньску идох, и-Смоленска по Велице дни выидох, и Гюргева мати умре. Переяславлю пришед на лето, собрах братью, и Боняк приде со всеми Половци к Кснятиню, идохом за не из Переяславля за Сулу; и Бог ны поможе, и полъкы их победихом, и князи изъимахом лепшии, и по Рожестве створихом мир с Аепою, и поим у него дчерь, идохом Смолиньску; и потом идох Ростову. Пришед из Ростова, паки идох на Половци на Урубу с Святополком, и Бог ны поможе, и потом паки на Боняка к Лубьну, и Бог ны поможе, и потом ходихом в воину с Святополком, и потом пакы на Дон идохом с Святополком и с Давыдом, и Бог ны поможе, и к Выреви бяху пришли Аепа и Боняк, хотеша взяти и: ко Ромну идох со Олгом и с детми на нь, и они очютивше бежаша…
…А всех путей моих, говорит Мономах в заключение, было восемдесят и три великих, прока меньших не испомню. Миров сотворил я с Половецкими князьями без единаго двадцать, при отце и кроме отца, дая скота много и многи порты свои. Пустил из оков знатных Половецких князей вот сколько: Шарукановых двух братьев, Богубарсовых трех, Овчининых четверых, а всех знатных князей иных сто; а живых Бог в руки мне дал, Коксуся с сыном, Аклана из Бурчевичей, Таревскаго князя Азгулуя, и иных молодых кметий пятнадцать, — тех иссек и бросил в реку Славлию; по чередам (?) избито лепших не с двести».
Читатели видят, какая была это жизнь, исполненная деятельности, тревог и опасностей! Послушаем теперь в переводе об отдыхах и забавах Мономаха.
«А вот как я трудился, охотясь: за лето, сидя в Чернигове, уганивал я с отцем моим всякого зверя по сту, кроме лова турова. В Чернигове же вот что делал: коней диких вязал своими руками в пущах по десяти и по двадцати, а кроме того ездя по рови (?) ловил диких коней своими руками; туры метали меня на рогах два раза и с конем, один раз бодал меня олень, два раза лоси; один ногами топтал, а другой бодал рогами; вепрь сорвал у меня меч с бедра, медведь у колена укусил подклада (?), лютый зверь вскочил ко мне на бедро и повалил со мною коня, но Бог соблюл меня невредима. Много раз падал я с коня. Из Чернигова в Киев ездил я нестишь (?) к отцу, одним днем, до вечерни. Голову разбил себе дважды, руки и ноги ушибал себе в юности, не блюдя живота своего, не щадя головы своей».
Как проводил Мономах свое время, как велось его хозяйство и как делались его дела, всего яснее видно также из его Поучения, написанного, разумеется, по образцу его собственной жизни, согласно с общим обычаем.
«Да не застанет вас солнце на постеле, говорит Мономах, так жил отец мой и все добрые мужи совершенные. Отдавши хвалу Богу заутренюю, и потом увидев солнце восходящее, прославите Бога с радостию и говорите: просвети очи мои, Христе Боже, яко дал мне еси свет Твой красный! и еще: Господи, приложи ми лето к лету, да грехов моих покаявся, оправдаю живот. Потом седше думати с дружиною, или люди справливати, или на лов, на игру ехати, и лечь спати: спати от Бога присуждено полудне; от чина почивают и звери, и птицы, и человеки.
Ходя путем по своим землям, не давайте отроком пакости деяти, ни своим, ни чужим, ни в селах, ни в житех, да не клясти вас начнут. Где остановитесь, напойте, накормите хозяина. А более всего чтите гостя, откуда бы он ни пришел к вам, простой ли, добрый человек, или сол, — если не можете дарами, то брашном и питьем. Они, мимоходяще, прославят человека по всем землям добром или злом. Больного присетите, на похороны ходите, яко вси мертвени есмы; не минете человека непривечавше, дадите каждому доброе слово. Всего же более не забывайте убогих, кормите по силе, придавайте сироте, оправдывайте вдовицу, не давайте сильным погубить человека, худого смерда. Ни права, ни крива не убивайте, ни повелевайте убивать его, хоть и будет кто повинен смерти, не погубляйте никакой души христианской! Речь молвяче, и лихо и добро, не клянитесь Богом, ни креститесь, в том нет никакой нужды. Если случится целовать крест ко братье, или к кому другому, управьте сердце, на чем можете устоять, и потом уже берегитеся, чтоб не преступить. От епископов, попов и игуменов, с любовью принимайте благословение, и не устраняйтеся от них, по силе любите их и снабжайте, да примите от них молитву к Богу. Больше всего не имейте гордости ни в сердце, ни в душе своей, но говорите: мы смертны, ныне живы, а завтра в гробе. Что ты нам дал, то не наше, а твое, порученное нам на мало дней; в землю не хороните ничего — это грех великий. Почитайте старого как отца, молодого как брата. Жену свою любите, но не давайте власти над собою. Что знаете доброго, не забывайте, а чему не умеете, тому учитесь; так отец мой, сидя дома, изумел пять языков; в том есть честь от иных земель. Леность всему мати: что умеешь, то забудешь; чего не умеешь, тому не выучишься. Не ленитесь ни на что доброе. А се вам конец всему: страх Божий имейте выше всего.
Что надобно делать отроку моему, то делал я сам, на войне и на ловах, ночью и днем, на зною и на зиме, не дая себе упокоя, не надеясь ни на посадники, ни на бирючи. Все делал сам, что было надобно, весь наряд в дому своем, в ловчих ловче наряд сам держал, и в конюхах, и о соколах, и об ястребах. За церковным нарядом и службою призирал сам.
В доме своем не ленитеся, но все видете. Не надейтеся на тиуна, или отрока, чтоб приходящие не посмеялись ни вам, ни дому вашему, ни обеду вашему; на войну вышед, не надейтеся на воевод, не лагодите ни питью, ни одеянью, ни спанью: сторожей наряжайте сами, и все изрядивши, ложитесь спать подле воев; оружия вы не снимайте, — ленощами, врасплох, человек погибает внезапно; а вставайте рано. Лжи блюдитесь, и пьянства, и блуда, в том душа погибает и тело…»
Что Мономах в действительности жил так, как учил детей, мы имеем современного свидетеля, славного митрополита Никифора. Отвечая на вопросы князя, доказывавшие его благочестивую любознательность, о разделении церквей и посте, Никифор прибавляет:
«Что говорить такому князю, который больше спит на голой земле, чем остается дома, отгоняет ношение светлых одежд, и, ходя по лесам, носит одежды сиротские, и, по нужде входя в город, облекается в княжеские одежды для своего сана. Что говорить и об употреблении пищи и питья. Знаю, что, угощая других на обеде светлом, сам ты служишь и только смотришь, как другие насыщаются и напиваются.
Не подумайте, дети мои, или тот, кто прочтет сию грамоту: не хвалюся я своей смелостью, а хвалю Бога и прославляю милость Его, иже соблюл меня грешного и худого столько лет от тех часов смертных, и не сотворил меня ленива, на все дела человеческие потребна. Потщитеся на вся дела добрая, славьте Бога со святыми Его. Не бойтеся смерти, дети, ни от рати, ни от зверя, но творите мужеское дело, как вам Бог подаст. Сколько спасался я от рати, и от звери, и от воды, и от коня спадши: так и вас — ничто не может повредить и убить, если не будет что повелено от Бога: а если от Бога будет смерть, то ни отец, ни мать, ни братья не могут отъять. Отчее добро есть блюсти; но Божие блюдение лепше есть человеческого.
Прочитавши словеса сия божественные, дети мои, похвалите Бога, давшего нам милость Свою, и се от худого моего безумия наказанье; послушайте мене, если не вполне, то хоть в половину. Коли Бог умягчит вам сердце, и вы прольете слезы о грехах своих, говорите: яко блудницу и разбойника и мытаря помиловал еси, так и нас грешных помилуй. Молитеся так в церкви и дома, ложась спать. Не пропускайте ни одной ночи — молитеся в землю; если будет вам невмочь, то хоть трижды. Этими поклонами и пением побеждает человек дьявола и покрывает грех, что в день нагрешил. И ездя на коне, без всякого орудья, зовите беспрестанно втайне: Господи помилуй, — если не знаете других молитв. Лучше так молиться, нежели безлепицу мыслить.
Если забудете что, перечитывайте часто; и мне будет без сорома, и вам будет добро».
Изображение Владимира Мономаха с нравственной стороны представляется яснее всего в следующем его письме к двоюродному брату, Олегу Святославичу, по случаю гибели сына Изяслава в сражении под Суздалем.
«Горе мне печальному и многострадальному! Много боролся я с сердцем, помышляя, как стать перед страшным Судиею, без каянья и смиренья между собою. Сказано: кто Бога любит, а брата не любит, ложь есть. Также: если не отпустите прегрешений брату, то и отец ваш небесный не отпустит вам…
Ничего нет лучше, как жить в согласии, но дьявол, не хотя добра роду человеческому, сваживает нас искони: были рати при умных дедах, при добрых и блаженных отцах наших. Пишу к тебе, потому что принуждает сын мой, а твой крестник, что сидит близ тебя. Он прислал ко мне мужа своего с грамотой, говоря: уладимся и смиримся, а братцу моему суд пришел; не будем за него местниками, возложим то на Бога. Они станут перед Богом, а мы Русской земли не погубим.
Видя смиренье сына моего, я сжалился и послушался, и написал к тебе сию грамоту: примешь ли ее с добром или поруганьем, увижу по твоему ответу.
Что мы, человеки грешные? Ныне живы, а утро мертвы; день в славе и чти, а заутро в гробе и без памяти; иные разделят по себе наше собрание. Вспомни, брат, о наших отцах: что взяли с собою? Только то, что сотворено их душами.
Когда дитя мое и твое было убито перед тобою, когда ты увидел кровь его, и тело увянувшее, как цвет молодой процветший, ты вникнул бы в помыслы души своей, стоя над ним, и сказал бы: увы мне, что я сделал ради света сего мечетного — грех себе, отцу и матери слезы. Тебе надо бы покаяться тогда, и написать мне грамоту утешительную, а сноху мою послать ко мне, потому что нет в ней ни зла, ни добра, — чтоб я оплакал, вместо песней, и мужа ее и свадьбу их, не видав их первой радости. Пусти же ее хоть теперь Бога деля с первым словом, да потужив с нею, упокою ее на месте: пусть горюет, как горлица, сидя на сухом дереве, а я утешуся о Боге. Сын мой пал на полку; здесь нет ничего необыкновенного. Суд пришел к нему от Бога, а не от тебя. Так умирали и отцы наши. Конечно, лучше если б он не искал чужого; не ввел бы он меня в стыд и печаль. Отроки соблазнили его, ища себе пользы, и нашли ему зло.
Сотворив волю свою и воротя себе Муром, тебе не занимать бы Ростова, а послать ко мне, мы и уладились бы отсюда. Суди сам: мне ли следовало посылать к тебе, или тебе ко мне. Ты все приказывал дитяти: шлися к отцу. Он посылал десять раз. Ты пошли ко мне раскаяся, посла или попа, и напиши грамоту с правдою; тогда волость свою возьмешь с добром, и нас оборотишь к себе, и будем жить лучше прежнего: я тебе не ворожбит, ни местник. Я не хотел видеть крови твоей у Стародуба, но не дай Бог и мне видеть свою кровь от руки твоей, или от твоего повеления, или от иного какого брата. Лгу ли я, знает про то Бог и Крест честный. Если я погрешил, идя на тебя Чернигову, а то было из-за поганых, каюся, и в том послушался братьев. Добро ты помыслишь теперь, хорошо; лихо — вот сын твой крестный, с малым братом своим, сидит подле тебя, едучи хлеб деден; убей их. Я не желаю зла братье своей, но желаю добра братье и Русской земле.
Мы рядилися с братом твоим; он говорит, что не может решить ничего без тебя, и мы не делали ему никакого зла, но сказали ему: шли к брату, пока уладимся.
Молвлю тебе так не по нужде, ни беды мне нет никоторой, но душа мне лучше всего света сего. Если из вас кто не хочет добра, ни мира христианам, не буди ему мира от Бога узрети для души своей в будущей жизни».
Таков был Владимир Мономах.
Русская земля могла теперь обещать себе мир и тишину еще более, нежели прежде. Владимир, владея княжествами — великим Киевским, Переяславским, Смоленским, Суздальским, и в некотором отношении Новгородским, был так силен, что никто не мог с ним спорить. Мужественный, хотя и убеленный сединами, старец, славный по всей Русской земле, любимый народом, чтимый братьями, страшный врагам, отец многих храбрых сыновей, в родственных связях с разными государями Европы, Мономах сделался Великим Князем в полном смысле слова, в отца место прочим, — и все они должны были его слушаться.
Он посадил в Переяславле сына Святослава, а после Ярополка, в Смоленске Вячеслава, в Суздале Юрия, старшего Мстислава призвал (1117) из Новгорода и посадил в Белгороде, вероятно, чтобы иметь его при себе, и в случае своей смерти оставить ему Киев; в Новгороде сел внук его, сын Мстислава, Всеволод.
Половцы, услышав о смерти Святополка, сунулись было в Виру, но Владимир успел их встретить с сыновьями, племянниками и старым Олегом, который здесь в первый раз вооружился против друзей своих — половцев. Они бежали и никогда уже более не показывались в пределах русских при Мономахе. Владимир мог посвятить все свое время домашним делам.
Каменная церковь в Вышгороде, в похвалу и честь святых мучеников Бориса и Глеба, созданная старшими князьями русскими, была готова. Надо было переносить мощи. Съехались князья, митрополит Никифор и все епископы, Феоктист черниговский, Лазарь переяславский, Никита белогородский, Данило юрьевский, игумены: Прохор печерский, Сильвестр, что переписывал летопись Несторову, от святого Михаила, Савва от святого Спаса, Григорий от святого Андрея, Петр киевский и прочие, — и был собор велик от собравшегося народа со всех сторон.
В первый день мая освящена была церковь и совершена первая литургия. Угощал Олег: все у него обедали и пировали, «бысть угощенье великое». На другой день, поутру, митрополиты, епископы, игумены, облекшись в святительские ризы, зажгли свечи и с кадилами благовонными приступили к ракам Святых. Сначала взяли они раку Борисову и поставили ее на повозку, которую за веревки потащили сами князья и бояре. Впереди шли чернецы со свечами, потом попы, далее игумены, перед ракой епископы, за ней князья. Народ напирал со всех сторон, давка случилась страшная, шествие остановилось. Везти далее раку не было никакой возможности. Такое множество толпилось везде, что страшно было смотреть: весь город: стены, крыши, были усыпаны людьми. Чтобы освободить проход, Владимиру тогда пришла мысль резать ткани и бросать по сторонам лоскутья, меха, опушки, серебреники. Народ раздался, и рака была пронесена, но в церкви очень трудно было поставить ее на место. Пошли за Глебовой и принесли ее. Между князьями произошел спор — Владимиром с одной стороны, и Давыдом с Олегом с другой: Владимир хотел поставить раки посредине церкви и воздвигнуть над ними серебряный терем, а Святославичи хотели поставить в камору, где отец их назначил место. Митрополит и епископы, видя, что никто другому уступить не хочет, сказали: «Бросьте жребий, — где угодно святым мученикам, пусть там и лягут». Князья согласились. Владимир положил свой жребий на святой трапезе, а Давыд и Олег свой. Их жребий вынулся, — и поставили святых мучеников в камору, на правой стороне от алтаря.
Владимир после оковал раки их серебром и золотом и украсил резьбою столь хитрой, что сами греки удивлялись богатству и художеству. Самые каморы были также украшены.
Князья, бояре и все люди, странные и убогие, праздновали три дня и расстались.
Мономах поставил еще церкви: в Переяславле, на Альте, святых мучеников, где погиб Борис, святого Иоанна в Копыреве конце, в Киеве, в Суздале, Владимире, Смоленске и по другим городам.
Из городов, вероятно, ему принадлежит, в княжестве Суздальском, куда он часто ездил, основание Владимира на Клязьме, которому судьба предназначала стать при его внуках ступенью на пути к истинному средоточию России, Москве.
Созвав в Киев знатнейших бояр и тысяцких, Ратибора киевского, Прокопия белгородского, Станислава переяславского, Нажира, Мирослава и боярина Олегова Иоанна Чудиновича, Мономах рассуждал с ними о Русской правде и присоединил или подтвердил многие новые важные законы: о ростах, о наемниках, о свидетельствах, о побоях, о наследстве, о судебных пошлинах, о долгах, о холопах, смердах и проч., законы, доказывающие его предусмотрительность, заботливость и здравый смысл.
В 1115 году Владимир устроил мост через Днепр.
Внутреннее спокойствие, какого никогда не было на Руси, ни прежде, ни после, нарушилось, но ненадолго, притязаниями двух князей: Глеба минского (1116) и Ярослава, сына Святополка, владимирского (1117); они были тотчас усмирены, и отдались Владимиру во всю волю.
Глеб минский, наследуя вражду потомства Рогнеды, тревожил северные пределы Киевского княжества — дреговичей, и сжег Случеск. Владимир его останавливал, но он не только не раскаивался, а еще более распалялся на Владимира. Тогда великий князь киевский двинулся на него с сыновьями, Давыдом Святославичем и Ольговичами. Вячеслав взял Оршу и Копыс, а Давыд с Ярополком взяли Друцк на щит; сам Владимир шел на Минск. Глеб затворился, но увидя, наконец, что он готовится к долговременной осаде, испугался и выслал послов просить мира. Владимир сжалился, да и не хотелось ему проливать кровь в святые дни великого поста, — он дал мир. Глеб вышел из города с детьми и дружиной, поклонился Владимиру и обещался слушаться его. Великий князь киевский, наказав его во всем, смирил и отдал Минск. Ярополк для пленных дручан выстроил город Желды.
В 1119 г., однако же, Владимир отнял Минск у Глеба Всеславича, вероятно, за какое-нибудь новое ослушание, и самого привел в Киев, где тот вскоре и умер.
Ярослав, ближайший по старшинству наследник великого княжества, женатый на внучке его, дочери Мстислава, жил с ней дурно и прогнал ее от себя. Владимир, «не терпяче злоб его», пришел на него ратью, сопутствуемый также всеми прежними князьями, к которым должны были присоединиться теперь, по соседству, и Ростиславичи, Володарь и Василько. Шестьдесят дней стояли князья под Владимиром. Ярослав покорился, как и Глеб, перед стрыем своим, и ударил перед ним челом. Владимир, наказав его во всем, веля приходить к себе, «когда позову», дал ему мир.
Святополчич бежал, однако же, вскоре к уграм, — бояре отступились от него, — и Мономах отдал Владимир сыну Роману. На третий год беглец приходил было с ляхами к Червну при посаднике Фоме Ратиборовиче, но, не успев ничего, ушел, а на пятый год уже с большими силами — уграми, ляхами, чехами, к которым, вероятно, принуждены были присоединиться и Ростиславичи, — пришел под Владимир, где княжил сын Мономаха Андрей, занявший место умершего Романа. Мономах тотчас начал собирать войско, чтобы вместе с сыном Мстиславом идти на помощь к Андрею, но судьба помогла ему сама. Ярослав, уверенный в успехе, подъехав близко к стенам, требовал сдачи и, грозя князю Андрею и гражданам, говорил: «Город мой; если вы не выйдете с поклоном, то увидите, что будет, завтра приступлю и возьму город». Он ездил еще под острогом, как вышли два ляха, замыслившие убить его, неизвестно по какой причине, и легли под взъездом, а когда он возвращался назад и спустился по взъезду, на пути к своим товарищам, ляхи выскочили навстречу и пронзили его. Едва унесли его еле дышащего, и в ночь он умер. Угры, ляхи и чехи ушли восвояси, Володарь с Васильком также. К Владимиру посланы послы с мольбой и дарами. Так избавился он без всякого со своей стороны усилия от могучего врага, и богатое княжество Владимиро-Волынское досталось его роду. Летописец приписывает неожиданный успех смирению Мономаха, в противоположность гордости Ярослава.
Новгородцы, имея у себя молодого внука Мономаха, решились было на самоуправство и ограбили Даньслава и Ноздрчу, без сомнения, преданных Владимиру бояр, и действовавших вопреки новгородцам в его пользу. Владимир разгневался, как сказано в самой Новгородской летописи, велел Мстиславу привести всех бояр новгородских в Киев, завел их честному кресту, поточил виноватых и особенно сотского Ставра, а прочих отпустил домой. Случай необыкновенный в новгородской древней истории, доказывающий силу и могущество Мономаха.
Через год он даже послал туда своего посадника Бориса.
Таким образом, Мономах овладел почти всей Русской землей, по крайней мере, заставил себя слушаться везде. Киев, Переяславль, Смоленск, Суздаль, Ростов, Владимир, даже самый Новгород, принадлежали ему совершенно, Полоцк почти, и только черниговские князья, хотя и покорные, и галицкие, оставались самостоятельными.
Половцы при Владимире не смели шевельнуться. В 1116 г. он посылал сына своего Ярополка, а Давыд Всеволода, на Дон, и они взяли три города: Сугров, Шарукань, Балин.
Не имея возможности поживиться на Руси, половцы вынуждены были искать ее на стороне: так, в 1117 г. ходили они с Аепою на волжских болгар, которые отравили его с прочими товарищами, выслав им на поклон питье с растворенным ядом.
В 1116 году половцы бились два дня и две ночи сряду на Дону с торками, берендеями и печенегами, остатками разных племен турецких, кочевавших искони по тучным пастбищам нынешней южной России. Одоленные искали себе убежища в областях русских, где уже поселились прежде некоторые из их единоплеменников, и служили киевским князьям. Вслед за ними пришли беловежцы, без сомнения, — родом хозары. Владимир принял их всех и оставил военными поселениями на границах великого княжества Киевского, для охраны от других варваров; но некоторых из них, берендеев, через три года (1121) выгнал, вероятно, за набеги, от которых эти дикие сыны степей не могли удержаться, на соседние Русские земли, а другие, торки и печенеги, сами бежали, опасаясь его наказания за такие же подвиги. Впрочем, многие из них остались и верно служили киевским князьям.
Всех соседей Владимир держал в страхе. Сыновья, по указаниям его, ходили во все стороны и везде разносили страх русского имени, как то было в первые десятилетия норманнского владычества.
Мстислав в 1116 г. ходил с новгородцами и псковичами на чудь, взял их город Медвежью Голову и погостов без числа, и возвратился с большой добычей.
В 1120 году Андрей с половцами воевал ляхов, а Юрий из Суздаля ходил по Волге на болгар, победил их полки и взял много полона.
И Греция, после продолжительного спокойствия со стороны Руси, опять услышала на некоторое время это страшное для нее имя. В 1116 году зять Владимира, царевич Леон, сын императора Диогена, истинный или мнимый, ходил на его преемника Кир-Алексея, с помощью половецкой и, вероятно, русской, — и ему подчинилось несколько городов Дунайских, но в Доростоле два подосланных сарацина его убили. Тогда же Владимир послал на Дунай своего воеводу Ивана Войтишича, который занял многие города, и посажал посадников по Дунаю. В следующем году посылал он на Дунай сына Вячеслава с воеводой Фомой, сыном его старого сподвижника Ратибора, которые возвратились, однако, от Доростола без успеха.
Предание об этих походах на Империю, соединенное со славой имени Владимира, может быть, послужило основанием сказаниям новейших летописей о подвигах Мономаха в Греции. Они говорят, что Владимир, при самом вступлении на великокняжеский стол, посылал воевод во Фракию с сыном Мстиславом, что они завоевали всю Фракию, и что император Алексей, прося о мире, прислал Владимиру крест от животворящего древа, венец царский, с главы своей снятый, крабицу сердоликовую, из которой император Август веселился, и цепи златые. Мономах венчался будто этим венцом от руки греческого митрополита Неофита, привезшего драгоценные дары в Киев. (Несколько греческих вещей значатся, впрочем, в завещаниях московских князей с XIV века, и так называемые Мономаховы царские утвари употребляются при царских венчаниях).
Мономах, уже седой старец, приближался к закату дней своих, оставаясь старшим князем из всего Владимирова и Ярославова рода; старшие двоюродные его братья, от Владимира и Изяслава, скончались гораздо прежде, а Святославичи, Олег в 1115 и Давыд в 1125 году, кроме младшего Ярослава, который был годами, впрочем, моложе его. Даже из младших его двоюродных братьев никого при нем не оставалось в живых.
Всех своих сыновей он успел женить и всех дочерей выдать замуж при своей жизни, даже некоторых внуков и внучат, и посредством этих браков вошел в родство со многими европейскими государями. Сам он женат был три раза: первая супруга его была Гида, дочь английского короля Гаральда (прочие неизвестны).
Старший сын Мстислав женился на Христине, дочери шведского короля Инга Стенкильсона. (Во второй раз — на дочери новгородского посадника Дмитрия Завидича.)
Их дочери выданы были замуж: одна за норвежского короля Сигурда, а потом за датского Эрика Эдмунда; вторая за Канута Святого, короля оботритского, отца Волдемара Славного, короля датского, названного этим именем, может быть, замечает Карамзин, в честь великого прадеда Владимира Мономаха; третья за греческого царевича (1121).
За сына Юрия (1107) Мономах взял половецкую княжну, дочь Аепы, внучку Осеневу.
За сына Романа в 1113 г. Володаревну.
Ярополк, из половецкого похода, в 1116 г., привел себе жену, «красну вельми», ясского князя дочь.
Андрей женился на внучке половецкого князя Тугоркана в 1117 г.
Дочь Евфимия выдана (1112) за венгерского короля Каломана, уже престарелого.
Вторая дочь, вероятно, Мария, за греческого царевича Леона, которого Анна Комнина называет самозванцем.
Третья, Агафия, за Всеволодка городенского.
Свои владения Мономах разделил между сыновьями следующим образом: старшему Мстиславу он отдал стол великого княжества Киевского, Ярополку Переяславль, Вячеславу Туров, Георгию Суздаль, Андрею Владимир, Всеволоду, внуку, Новгород. Распоряжения его простирались даже на внуков.
Этот славный, уважаемый, любимый всеми, ужасный врагам князь русский скончался в 1125 году, на берегу Альты, близ построенной им церкви святых мучеников Бориса и Глеба, 73 лет от рождения, княжив в Киеве 13, в Переяславле около 20 лет.
О кончине его переведем мы простые, но сильные слова Киевской летописи, которая лучше всего выражает народное мнение об усопшем:
«В лето 1125 преставился благоверный князь, христолюбивый и великий князь всея Руси, Владимир Мономах, иже просвети Русскую землю, как солнце пуская лучи, его же слух произыде по всем странам, — особенно же был он страшен поганым; братолюбец, и нищелюбец, и добрый страдалец за Русскую землю. Преставление его было мая 19. Тело его положено у святой Софии, у отца Всеволода, с песнями и молитвами обычными. Святители горестные плакали о святом и добром князе; народ и люди плакали о нем, как дети плачут по отце или по матери; вот как все о нем плакали. С плачем великим разошлись люди и дети его по тем волостям, что роздал им».
В Суздальской летописи встречаются при этом еще следующие замечания:
«Сей чудный князь Владимир старался сохранять Божии заповеди, и, нося страх Божий в сердце, всегда поминал слова Господни: о сем познают вы вси человеци, яко мои ученици есте, аще любите друг друга, и любите врагы ваши, и добротворите ненавидящим вас. Он не возносился, ни величался, а предоставлял все Богу, и Бог предал всех зломыслов под руки его, и он отпускал их одареных. Милостив был паче меры, не щадил имения своего, оделяя требующих, и церкви зижа и украшая».
Митрополит Никифор в вышеупомянутом послании свидетельствует то же самое:
«Руки твои простираются ко всем, говорит он князю. Ты не держишь у себя серебра и золота, но раздаешь все неимущим, а скотница (казна) твоя по благодати Божией всегда полна, неоскудна и неистощимая. Великую веру, продолжает та же летопись, имел он к Богу и к сродникам своим, к святым мученикам, Борису и Глебу, тем же и церковь прекрасную создал на том месте, на Альте, где была пролита неповинная кровь. Был очень жалостлив, и приял тот дар от Бога, что, входя в церковь и слыша пение, всегда проливал слезы, и молился всегда со слезами. За то Бог и совершал все его прошения, и исполнил лета его в доброденстве».
Такие отзывы продолжаются в летописях при всяком случае, например:
Продолжатель Несторов под 1139 г., описывая милостивый поступок Ярополка, говорит в похвалу ему: «Ярополк был милостив, добр, имел страх Божий в сердце, как и отец его имел страх Божий в сердце».
Летописец Василий прибавляет, рассказывая об осаде Мономахом Киева: «Он преклонился на мольбу княгини, ибо почитал ее как мать свою, ради отца своего, которого он любил и не ослушался никогда, ни при жизни, ни по смерти, потому и послушал ее, как мать; он любил и духовенство, особенно чернеческий чин, приходящих к нему напитывал и напоял, как мать детей; видел ли кого шумна или в зазоре, не осуждал, но все перекладывал на любовь».
Это любезное и необыкновенное в его время качество, снисходительность, видно и из следующих слов Поучения, примечательных и в авторском отношении:
«Кто прочтет сию грамоту из детей моих, из чужих людей, и не понравится ему она, не смейся и не сердись, скажи: на далеком пути, на санях сидя, безлепицу молвил».
В последнем отношении всего примечательнее начало Поучения, исполненное истинного красноречия:
«Я, худой, от деда своего Ярослава, благословенного, славного, названный в крещении Василием, а по-русски Володимером, от отца своего возлюбленного и матери Мономахини… пишу сию грамоту для детей моих и всех христианских людей. Имейте страх Божий в сердце и творите милостыню неоскудную — вот начаток всякому добру.
Велий еси Господи, и чудна дела Твоя! Никакой разум человеческий не может не поведати чудес Твоих: как небо устроено, солнце… как луна и звезды, и тьма и свет, и земля на водах положена, Господи, Твоим промыслом!.. И сему чуду дивимся, как человек созданный от персти бывает разноличен; если весь мир совокупить, то всякий явится с своим образом? И птицы небесные умудрены Тобой, Господи? Егда повелишь, воспоют и возвеселят… Благословен еси Господи и хвален зело… Иже не хвалит Тебя Господи, и не верует всем сердцем и всею душою во имя Отца и Сына и Святого Духа, да будет проклят.
Научися верный человече, быть благочестивым делателем, по Евангельскому слову, помысл чист имети, понуждайся на добрые дела, Господа ради: очам управленье, языку удержанье, уму смиренье, телу порабощенье, гневу погубленье. Лишаем — не мсти; ненавидим и гоним — терпи; хулим — моли; умертвим грех. Господь указал нам побеждать врага тремя добрыми делами: покаяньем, слезами, милостынею. Помните, что ими улучить можно милость Божию, не тяжкая это заповедь, — не одиночество, не чернечество, не голод, что творят иные добрые».
Современные свидетельства, а еще более самые действия Мономаха, переданные нами согласно со всеми летописями, подтверждают искренность и правдивость его слов. И народ любил Мономаха за его княжеские доблести, за его человеческие добродетели. Во всей Русской земле чтилась память его долго после его кончины.
Новгородцы в 1142 году говорят Всеволоду Ольговичу: «Не хотим ни сына твоего, ни брата, ни племянника вашего, хотим племени Владимира».
Киевляне в 1147 г. отвечают Изяславу Мстиславичу, звавшему их на Олеговичей, среди которых находился сын Мономаха: «Княже, не гневайся на нас, на Владимира племя руки поднять не можем; на Олеговичей, так пожалуй, хоть с детьми».
В то же время куряне отказались перед сыном этого Изяслава, Мстиславом, идти на его противников, между которыми находился внук Мономаха: «За тебя князю, биться рады, а на Владимира племя, говорили они, не можем идти, на Юрьевича руки поднять не можем».
(И позднейшее потомство сохранило то же почтение, ту же любовь к Мономаховой памяти. Когда в XVI веке возникла мысль о царском титуле для великих князей московских, имя Мономаха тотчас представилось правительству. Так и теперь — венец, которым венчается русский царь в великую минуту вступления на престол первой державы в мире, именуется Мономаховым, как бы в знамение той любви, той взаимной преданности, того высокого, чистого духовного союза, который долженствует быть между русским царем и русским царством.)
Стол киевский был занят старшим сыном Мстиславом. Заблаговременно призванный отцом из Новгорода и живший подле в Вышгороде, он имел силу в своих руках, и никто из старших по праву, не многих, впрочем, князей — не мог с ним спорить, как прежде никто не мог спорить с его отцом.
Владение Мономаха хотя и разделилось между пятью его сыновьями, но они все находились в полном послушании у старшего, благодаря его доблестям.
Княжение его, впрочем, очень кратковременное, 1125–1132, было совершенным продолжением Мономахова, грозное как для внешних, так и для внутренних врагов. Половцы, пытавшиеся напасть на Переяславское княжество, были отражены братом великого князя Ярополком, но Мстислав тем не удовольствовался: он послал своих воевод на дикое кочевое племя, прогнать их как можно далее от русских пределов:
«Се бо Мстислав великий наследи отца своего пот Владимира Мономаха великого. Владимир сам собою постоя на Дону, и много пота утер за землю Русскую, а Мстислав мужи своя посла, загна Половцы за Дон, и за Волгу, и за Яик, и тако избави Бог Русскую землю от поганых».
Дома прежде всего он должен был принять участие в делах Черниговского княжества, которое, по кончине славного своею кротостью Давыда Святославича, было отнято у дяди, Ярослава, племянником Всеволодом Ольговичем. Мстислав обещался помочь обиженному, но не исполнил своего обещания. Особенно подействовал на него Григорий, игумен Св. Андрея, любимый еще отцом Мономахом и самим Мстиславом. Он не допустил Мстислава идти войною на Всеволода, сказав: «Лучше преступить крестное целование и не начинать войны, нежели проливать христианскую кровь». Собрав собор архиерейский, он объявил Мстиславу торжественно: «Мы берем грех на себя». Мстислав послушал их, и всю жизнь, прибавляет летописец, раскаивался в этом преступлении клятвы. Может быть, просьбы дочери, жены Всеволода, вместе с уступкой Курска также имели здесь участие в решении Мстислава. Несчастный Святославич вынужден был оставить добычу у похитителя и удалиться в свой Муром, где он стал родоначальником князей муромских и рязанских.
Гораздо строже был Мстислав в отношении к полоцким князьям, «зане не бяхуть его воли, и не слушахуть его, коли зовяшеть в Русскую землю в помощь, но паче молвяху Бонякови шелудивому во здоровье, и про се ся Мстислав разгневася на не, и хотяше на не ити».
Половцы на некоторое время задержали Мстислава.
В 1127 году, то есть на второй год после своего вступления на великокняжеский стол, он снарядил общий поход против полоцких князей: брату Вячеславу он велел идти на кривичей из Турова, брату Андрею из Владимира, зятю Всеволоду из Городна, Вячеславу Ярославичу из Клеческа. Сборное место их назначено под Изяславлем. Всеволод Ольгович должен был идти на Стрежев к Борисову, Иван Войтишич с торками, сын Изяслав из Курска, сын Ростислав из Смоленска, к Дрютеску, сын Всеволод с новгородцами к Неклочу.
Все князья должны были выступить в один день, 11 августа. Полочане, стесненные со всех сторон, должны были покориться, по взятии Логожска и Изяславля, выгнали от себя князя Давыда Всеславича с сыновьями, и приняли от руки Мстислава Рогволода.
Через два года (1129) Мстислав опять разгневался на полоцких князей и послал за ними привести их в Киев. Здесь, посадив в три ладьи Давыда, Ростислава и Святослава Всеславичей, с женами их и детьми, двух Рогволодовичей, «поточи их Цареграду за непослушание их», а города кривские отдал в управление своим мужам.
В следующем году (1130) Мстислав посылал сыновей своих на чудь, которая и была обложена данью.
Наконец в 1131 ходил он сам на Литву, с сыновьями, Ольговичами и Всеволодом городенским, опустошил много земли, но часть его киевлян, не успевшая за ним следовать, была перебита этими дикарями, которые, вышедши из своих убежищ в лесах, где они прятались, нагнали отставшую дружину и истребили ее.
На Святой неделе в пятницу, 15 апреля 1132 года, Мстислав скончался, предоставив княжение брату Ярополку и отдав ему на руки своих сыновей.
Через день, 17 апреля, в воскресенье, он был похоронен в церкви Св. Феодора, его ангела, им построенной в 1129 г. В год своей смерти он заложил еще церковь каменную Божией матери Пирогощей. При нем также была освящена церковь святого Андрея в Янчине монастыре.
Семейство осталось после Мстислава многочисленное — сыновья: Всеволод, княживший в Новгороде (изгнанный оттуда и скончавшийся вскоре в Пскове).
Изяслав и Ростислав, сидевшие на великокняжеском столе, один после другого, Святополк и Владимир, родившийся в год его смерти.
Последние двое, особенно Владимир, не поддержали славы отцовского имени.
Дочери: одна выдана была в замужество за Всеволода Ольговича черниговского, другая за полоцкого князя Брячислава Давыдовича, третья за Ярослава Святополчича, четвертая за венгерского королевича Гейзу, пятая за греческого царевича.
Мстислав получил пятую часть из Мономахова наследства, а теперь его пятая часть разделилась еще на четыре.
Потомство Мстислава знаменито в Русской Истории подвигами Ростиславичей и преимущественно родом старшего сына Изяслава, через внука Мстислава, и правнука Романа волынского, давшего столько славных государей княжеству и королевству Галицкому.
С Ярополка (1132) собственно начинается смятение в древней Руси. Число князей увеличилось. Три степени или поколения были уже на поприще действий, которые входили между собою в состязание.
Случилось, что способнейшие нашлись между младшими, а самый старший был слаб и мягок, не похож ни на отца Мономаха, ни на брата Мстислава.
Он захотел прежде всего исполнить слово, данное умершему великому князю и пристроить его детей. С этой целью призвал он из Новгорода старшего племянника Всеволода, и предоставил ему Переяславль.
Братья перепугались, думая, что Ярополк хочет и Киев отдать ему после своей смерти, взялись за оружие, и не успел Всеволод сесть на своем столе, как на другой же день выгнал его оттуда дядя Юрий, и он вынужден был возвратиться к новгородцам, которые его, однако же, не захотели принять.
Ярополк выгнал Юрия, в свою очередь, через восемь дней, из Переяславля, и призвал туда другого племянника, Изяслава из Полоцка. И этот просидел немного долее своего старшего брата, вынужденный уступить княжение Вячеславу, вследствие нового договора братьев, которые, видно, успели охладить привязанность великого князя к племянникам (1133).
Полочане так же, как и новгородцы, не были довольны переменой, выгнали от себя оставленного Мстиславича и призвали одного из возвратившихся своих князей, Василька.
Изяслав получил Туров и Пинск в дополнение к оставшемуся у него из прежней волости Минску. Но недолго владел и Туровом. Вячеслав прогнал его оттуда (1134), оставив Переяславль, отданный великим князем младшему брату Юрию в обмен на Суздаль, Ростов и прочую область.
Тогда, улучив благоприятную пору, поднялись Ольговичи, лишившиеся Курска. Соединившись с Давыдовичами, они начали войну против великого князя, под предводительством своего брата Всеволода, который, видя слабость и распри, без дальнейшего повода, рад был случаю в мутной воде наловить себе рыбы.
Мстиславичи, оставшиеся вследствие всех этих переворотов ни с чем, решились присоединиться к ним, против своего несчастливого благодетеля.
Изяслав, которого брат Всеволод хотел было с новгородцами посадить в Суздале, узнав о происшедшем на юге, прибыл, после неудачного похода до Дубны, в Чернигов (1134).
Начались походы из Киева в Чернигов, и из Чернигова в Переяславль и Киев. Села на обеих сторонах горели, и жители убегали спасаться в лесах.
Великий князь, с намерением расстроить составившийся против него союз, дает, наконец, Изяславу Владимир, из которого Андрей перешел в Переяславль. Юрий должен был идти назад в Залесскую сторону. Но Ольговичи продолжали искать своего. «Что наш отец, твердили они, держал при вашем отце, то хотим и мы держать при вас. Если нет, то не пеняйте на то, что будет; вы виноваты, на вас наша кровь». Следующий год весь прошел в военных действиях. Ольговичи напали на Переяславль. Великий князь поспешил к брату на помощь (1135). В верховьях Супоя противники сошлись. Половцы побежали. Киевская дружина за ними, а князья остались одни. Василько Маричич, внук Мономаха, пал, и многие за ним с обеих сторон. Братья — Ярополк, Вячеслав, Юрий и Андрей, увидев полки свои расстроенными, отъехали восвояси, а бояре их, возвратясь из погони на помощь с тысяцким, попали Ольговичам в руки.
Всеволод устремился на Киевскую область, и все не мог ничего сделать. Увидя, что Ярополк начал собирать войско против него, он отошел к Чернигову. Начали переговоры о мире, но никак не могли договориться. Зимой Ольговичи опять явились с половцами на киевской стороне Днепра, воевали от Триполя около Красна и Василева до Белгорода по Желани, и далее, до древлян.
Воины Ярополка собрались во множестве со всех земель; он мог надеяться на успех, но не захотел проливать крови, уступил, «сотворися мний», и отдал Ольговичам то, чего они хотели, вопреки мнению братьев и дружины, которые, во что бы то ни стало, хотели решить распрю оружием. Свои укоряли и хулили его за это смирение, но зато он прекратил тем брань лютую (1136).
Ольговичи недолго оставались в покое. Всеволод искал, видно, больше того, что получил. Он хотел всего, и чем сильнее становился, тем был все жаднее.
Он опять привел половцев и ворвался с ними в Переяславское княжество, взял Прилук и другие города, собрал Посульское. Ярополк, как ни желал мира, понял, что добром ничего ни сделаешь, и решил покончить с ним разом. Созвался со всеми братьями и племянниками, вытребовал к себе суздальцев и ростовцев, смольнян и полочан, туровцев. От Васильковича и Володаревича пришли галичане, и от короля венгерского поспела помощь, призваны берендеи. С такой силой явился великий князь под Черниговом. Всеволоду пришлось плохо, надеяться было не на что, он оробел и решил бежать, но черниговцы не пустили его и заставили смириться перед Ярополком; «и тот простил его, милостивый нравом, подобно отцу».
Вскоре по заключении мира Ярополк скончался (18 февраля), и положен в Янчине монастыре у Св. Андрея.
Следующий за ним брат его Вячеслав немедленно прибыл в Киев (24 февраля) и занял его место.
Но неугомонный Всеволод и не думал оставить его там в покое. Зная его слабость, чувствуя свое превосходство, надеясь на верных друзей своих — половцев, он вздумал захватить себе великое княжество и выгнать Вячеслава из Киева, как прежде выгнал тот дядю Ярослава из Чернигова. Сила была для него правом. Собрав малую дружину, сколько случилось под рукой, он с братьями явился тотчас под Вышгородом и занял его. На другой день подступил он к Киеву, стал в Копыреве конце и начал зажигать дворы под городом (4 марта), послал сказать Вячеславу без всяких околичностей, чтобы тот шел вон. Вячеслав не мог противиться и отвечал ему с митрополитом: «Я пришел по уставу наших отцев, после братьи своей, Мстислава и Ярополка, а если тебе захотелось этого стола, покидая отчину, то, пожалуй, я стану тебя меньше; отойди Вышегороду, я уйду в свою волость, в Туров, а Киев тебе».
Всеволод Ольгович (1139) стал великим князем, не имея на то ни малейшего права, как сын отца, не сидевшего никогда в Киеве, как младший даже в своем роде, сравнительно с Давыдовичами.
Занять киевский стол удалось легко, но удержать его оказалось гораздо труднее. Сыновья Мономаха, Вячеслав, Юрий и Андрей, естественно, негодовали на Всеволода, который лишил их отцовского наследия; племянники их, Мстиславичи, теряя законную и верную надежду заступить некогда их место, не могли чувствовать к нему расположения. На собственных братьев, родных и двоюродных, не мог он вполне полагаться, потому что у них были свои особенные причины к неудовольствию. Черниговом Всеволод владел не по праву, выгнав родного дядю Ярослава; собираясь на Киев, он обещал дать под собою Чернигов брату Игорю. Тот и явился за исполнением обещания, но Всеволод отдал Чернигов Давыдовичам, которым следовал он по праву, и которые его давно дожидались. Таким решением он перессорил братьев между собою. Родные отошли от него, раздраженные, готовиться к наступательным действиям.
Всеволод не боялся этих опасностей. У него, избалованного счастьем, носились в голове другие мысли. Он хотел один держать всю землю Русскую, и, предупреждая законные притязания Владимировичей, равно как и Мстиславичей, лишить их средств вредить себе, отнять у них остальные волости: Туров у Вячеслава, Переяславль у Андрея, Владимир у Изяслава, Смоленск у Ростислава.
Замыслы обширные, для исполнения которых ему необходима была помощь, и он начал искать ее.
Первые помощники были половцы, издавна ему знакомые, готовые за серебро и золото воевать, с кем угодно.
На ляхов мог он надеяться по родственным связям.
Давыдовичи должны были служить ему в благодарность за уступленный им Чернигов.
Галицким князьям обещал участие в добыче на Волыни.
Новгородцы были на его стороне после ссор с Юрием и просили его брата или сына.
Наконец, братьев он привлекал видами на вознаграждение из будущих приобретений.
Всеволод распорядился вот как: сам с сыном Святославом пошел на Переяславль; галицкие князья должны были ударить на Владимир, Ольговичи на Туров, новгородцы на Суздаль.
Меры задуманы хитро, но привести их в действие оказалось по времени неудобным; они не удались, и Всеволод должен был ограничить свои желания.
Он стоял на Днепре и послал к Переяславлю брата Святослава. Андреева дружина встретила его, разбила и преследовала, но князь не пустил ее гнаться дальше границы.
Великий князь нашел себя вынужденным отказаться хоть на время от своего намерения и оставить Переяславль за Андреем. Он потребовал только, чтобы Андрей всегда держал его сторону. Они заключили мир, и Андрей целовал крест. В эту же ночь загорелся Переяславль; воины Всеволода не тронулись с места. На другой день, поутру, Всеволод прислал сказать Андрею: «Видишь, я креста не целовал еще тебе, а у вас случился пожар. Это мне Бог давал, — вы сами зажгли. Я мог сделать с вами все, что мне угодно, если бы хотел вам лиха. Смотри же, исправляй, в чем целовал крест. Исправишь, — то добро, а не исправишь — рассудит Бог».
Всеволод поцеловал крест и оставил Андрея в покое. Он не достиг своей цели, но, по крайней мере, приобрел союзника.
Отряд галицкий успел еще менее: воины, шедшие на Изяслава Мстиславича к Владимиру, дойдя до Горыни, всполошились от неизвестной причины и вернулись восвояси, не сделав ничего.
Ляхи опустошили только Владимирскую волость, Давыдовичи Туровскую.
Вячеслав и Изяслав решили просить мира у Всеволода и послали к нему послов договариваться. Всеволод не хотел было их слушать, но после, подумав, что нельзя ему быть без них, дал им их прошение и поцеловал крест.
Таким образом, хотя он не успел взять себе власть, как хотел, но, по крайней мере, удержал за собою Киев и примирил себе Владимировичей и Мстиславичей.
Новгородцы, принявшие к себе Святослава Ольговича, не поладили с ним, и он прислал сказать брату: «Тягота в людях сих, не хочу оставаться с ними; присылай сюда, кого хочешь».
Всеволод послал Ивана Войтишича и велел ему привести к себе лучших людей, думая дать новгородцам сына. Новгородцы пуще взволновались и начали избивать приятелей Святослава. Всеволод, услышав о новгородском смятении, не пустил ни сына, ни мужей новгородских, к нему приведенных. Новгородцы прислали епископа с послами просить сына, «а брата не хотим». Всеволод, наконец, согласился, но когда тот отправился, они передумали и отказали наотрез: «Не хотим ни сына, ни брата твоего, ни племени вашего, но хотим племени Владимира: дай нам шурина, Изяслава Мстиславича». Всеволод рассердился; ему жаль было отдать Новгород Великий племени Владимира; он вернул сына и послов, а Мстиславичей позвал к себе и дал им Берестий: «Новагорода не берите, пусть посидят сами о своей силе. Где найдут они князя!» Новгородцев держал он все лето и зиму, и с епископом.
Они соскучились сидеть без князя, да и жито не шло к ним ниоткуда. Они послали к Юрию во второй раз за его сыном Ростиславом. Всеволод рассердился, занял Городец Острьский и некоторые другие города, захватил все, что где попалось: имущество, скот, коней, овец. Изяслав Мстиславич обратился к сестре и уговорил ее выпросить у мужа Новгород брату их Святополку. Всеволод, наконец, согласился, и задержанные им мужи новгородские устроили это дело так, что новгородцы в третий раз отпустили от себя Ростислава и приняли Святополка. Мстиславичи были, таким образом, удовлетворены, имея Владимир и Новгород.
Скончался Андрей Владимирович, и жадный Всеволод не мог упустить случая расширить свою власть. Он послал сказать Вячеславу в Туров: «Ты сидишь в Киевской волости, а она принадлежит мне. Ступай в Переяславль, отчину свою». Туров он отдал своему сыну Святославу.
С чужими Всеволод кое-как управился, но свои озлоблялись на него больше и больше: до сих пор они не получили от него почти ничего; только Святослав, по возвращении из Новгорода, после продолжительного спора, получил Белгород для разлучения с Игорем. «Дает волости сыну, говорили они, а братью не наделяет ничем».
Они домогались себе вятичей и заключили договор с Давыдовичами, ходив на них перед тем к Чернигову ратью.
Всеволоду неприятен был такой союз. Всех братьев пригласил он к себе в Киев для полюбовного соглашения. Они пришли. Святослав, Владимир, Изяслав стали в Ольжичах, а Игорь у Городца. Начались споры. Святослав поехал к Игорю и спросил его: «Ну, что дает тебе брат старейший?» «Дает нам всем по городу, отвечал Игорь, Берестий и Дрогичин, Черторысск и Кляческ, а отчины своей не дает Вятичей».
Все братья поцеловали крест между собой, первыми Святослав с Игорем, а потом на другой день оба с Давыдовичами, чтобы действовать заодно против Всеволода: кто отступит крестного целования, тому крест пусть мстит.
Всеволод позвал всех братьев к себе на обед; они не пошли и велели ему сказать: «Ты сидишь в Киеве, и мы Киевской волости не хотим, а просим у тебя Черниговской и Новогородской».
Но Черниговской и Новгородской волости Всеволод никак не хотел уступить им, а стоял на том, чтобы они взяли предложенные четыре города.
«Ты нам брат старший, заключили они, и если не даешь, чего просим, так нам самим о себе поискати».
И, рассорясь со Всеволодом, пошли ратью на Вячеслава к Переяславлю, который добыть себе хотелось Игорю. Начались сражения. Всеволод прислал Лазаря саковского к Вячеславу на помощь. Поспешил к нему и Изяслав из Владимира, бился несколько раз с ними и вынудил отойти прочь. В это время шел Ростислав к зятю из Смоленска с полком своим, и, услышав о битвах Ольговичей под Переяславлем, повоевал волость их около Гомия. Изяслав двинулся и опустошил села около Десны и около Чернигова. Игорь, «хотяче мстити себе», опять явился с братьями под Переяславлем, бился три дня и, не успев ничего, возвратился восвояси. Вражда разгоралась сильнее и сильнее.
Всеволод прибег к новому средству: вызвал из глубины киевских пещер брата Николу-Святошу, который давно уже променял броню на вретище и спасался в своей келье, исправляя строго все монашеские послушания. Ему поручил Всеволод быть посредником и передать братьям: «Братья, возьмите у меня с любовью, что я вам даю: Городец, Рогачев, Берестий, Дрогичин, Клеческ, и перестаньте воевать с Мстиславичами».
Они послушались святого отшельника, и на зов Всеволода приехали все вместе в Киев.
Но лукавому Всеволоду больше всего не хотелось, чтобы братья договорились между собой: прежде всего ему надо было разделить их. Он послал сказать Давыдовичам: «Отступитесь от моих братьев, я вас наделю». И они отступились, изменив крестному целованию. Всеволод обрадовался разлучению и дал Давыдовичам Берестий, Дрогичин, Вщиж и Ормину. А потом послал за братьями и дал им: Игорю Городец, Юрьев и Рогачев, а Святославу Клеческ и Черторысск. Братья, оставшись одни, вынуждены были согласиться и разошлись неудовлетворенные, с занозою в сердце. Неудовольствие усилилось вскоре вот от чего: Вячеслав, снесясь с Всеволодом, опять отдал Переяславль племяннику Изяславу и отошел в свой Туров, а Владимир получил сын Всеволода Святослав.
Ольговичи озлобились. Дружба брата с Мстиславичами, особенно с Изяславом, который приобрел, кажется, полное его доверие, тревожила их до крайности: они видели в нем соперника, который ни за что не уступит им Киева. «Осажался, ворчали они, своими шурьями, а нашими ворогами, нам и себе на безголовье и безместье». Они приставали беспрестанно к брату, чтобы он пошел против Мстиславичей, но он не послушался.
Уладя несколько дела, Всеволод отдал дочь Звениславу в ляхи за короля Болеслава (1141), на зиму посылал сына, Изяслава Давыдовича и Владимирка галицкого, в помощь зятю Владиславу на Болеславича.
В это время сыграно было много свадеб: выдав дочь, Всеволод женил и сына, взяв за него Васильковну, полоцкого князя (1143). Все братья и ляхи пировали на свадьбе. А Изяслав отдал дочь в Полоцк за Рогволода Борисовича. Всеволод был на свадьбе у него с женою и боярами. Вскоре Всеволод выдал замуж и двух Всеволодовен, внучек Мономаха, одну за Владимира Давыдовича, другую за Юрия Ярославича.
Около этого времени появляется на сцене новое действующее лицо, Владимирко галицкий, который объявил войну Всеволоду, желая распространить свои владения на Волыни.
Всеволод поднялся со всеми силами: Ольговичи, Давыдовичи, Мстиславичи, Всеволодовичи, Владислав, лядский князь, и прочие, пошли под его предводительством на Владимирка, и принуждали его поклониться Всеволоду, но тот и слушать не хотел, надеясь на пришедших к нему в помощь угров. Они не оказали ему, однако же, никакой пользы. Полки его были обойдены, и галичане испугались. «Мы здесь стоим, а там полонят наших жен и детей». Владимирко, видя беду неминуемую, обратился к Игорю: «Если ты примиришь меня со своим братом, то по Всеволодовом животе я помогу тебе про Киев». И так склонил он лестью на свою сторону Игоря, который, на беду себе, только и думал, что о Киеве.
Игорь начал просить брата и даже выговаривать ему с сердцем, когда тот показал нерасположение: «Ты обрек мне Киев, а приятелей не даешь мне наживать, стало быть, ты не хочешь мне добра».
И послушался Всеволод, дал Володимирку мир, впрочем, за большую цену. Владимирко приехал, поклонился ему и вручил за труд 1400 гривен серебра. Всеволод поздоровался с ним, и, принимая серебро, сказал: «Ну вот, отсчитал ты, смотри же, больше не греши». Примирив его, возвратил ему Микулин и Ушицу. Так закончился первый галицкий поход. «Владимирко много говорил сперва, замечает летописец, а после много заплатил». Серебро Всеволод не оставил у себя, но одарил всех братьев, кто был с ним в походе.
Возвратившись из похода, Всеволод занемог и, беспрестанно побуждаемый братом, созвал, наконец, братьев в Киев (1145) и объявил: «Владимир посадил по себе в Киеве сына своего Мстислава, а Мстислав посадил брата своего Ярополка, а я молвлю: если Бог возьмет меня, то я даю Киев по себе брату моему Игорю». Изяславу Мстиславичу было это очень не по душе, но спорить было нельзя, и он вынужден был целовать крест. Все братья сели у Всеволода в сенях, и он сказал: «Игорю, целуй крест, чтобы иметь тебе братью в любовь, а вы, Владимир, Святослав, Изяслав, целуйте крест Игорю — быть довольными, что он даст вам по воле, а не по принуждению». И все поцеловали крест. Когда присяга кончилась, Всеволод продолжал: «Подбивает меня Владислав, лядский князь, на своих братьев». Игорь убедил его поберечь себя и остаться дома, а их отпустить. Тот согласился, и они пошли, кроме Изяслава Мстиславича, отговорившегося болезнью, — проникли во внутренность Лядской земли.
Братья Владислава смирились и уступили ему четыре города, а русским князьям Визну.
Владимирко замышлял что-то на великого князя за покровительство племяннику, Ивану Берладнику, который, после неудачной попытки в Галиче, нашел у него убежище. Всеволод, которому стало получше, решился предупредить его замыслы, собрался со всеми князьями и пошел на него войной. Дорога испортилась, и воины едва достигли Звенигорода, сожгли острог в первый день, и жители на вече решили было сдаться, но воевода Иван Халдеевич велел схватить трех мужей, подавших совет сдаться, разрубил их пополам и выбросил тела из города, пригрозив тем же и прочим. Звенигородцы начали биться без лести. Всеволоду очень хотелось взять город: три дня приступали его воины, бились от ранней зари и до вечерней, зажигали несколько раз — ничто не помогало, и он вынужден был снять осаду.
Всеволод, возвратившись, в Киев, почувствовал себя очень дурно, послал за братьями и призвал киевлян к себе на остров под Вышгородом. «Я очень болен, сказал он им, вот брат мой Игорь, отдайтесь ему». Киевляне отвечали: «Рады, отдаемся». Они взяли Игоря в Киев, созвали всех своих и целовали ему крест под Угорским, а на другой день вышгородцы. «Ты наш князь», твердили они ему с лестью. Всеволод, едва дыша, послал к Изяславу Мстиславичу зятя своего Владислава, а к Давыдовичам Мирослава Андреевича спросить: «Стоите ли в крестном целовании у брата своего Игоря». Они отвечали: «Стоим». К утру, 1 августа 1146 г., скончался Всеволод и был погребен у святых мучеников.
Игорь созвал киевлян на Ярославов двор и получил от них новую присягу. Дав присягу, они собрались еще у Туровой божницы и прислали звать Игоря. Игорь поехал с братом Святославом, и, остановившись в некотором отдалении с дружиной, отправил к ним брата на вече. Киевляне начали жаловаться на тиунов Всеволода, на киевского — Ратшу, и вышгородского — Тудора: «Ратша погубил у нас Киев, а Тудор Вышгород, а ныне, княже Святославе, целуй нам крест с братом, что вы не отдадите нас в обиду». Святослав отвечал: «Целую вам крест и с братом, что вам не будет никакого насилья, а вот и тиун на вашу волю». Святослав слез с коня и поцеловал крест на вече, и киевляне, слезши с коней, поцеловали крест: «Брат твой князь и ты — целуем крест, оже не льстить ни под Игорем, ни под Святославом». Взяв с собою лучших мужей, Святослав возвратился к Игорю и сказал: «Брат, на том целовал я крест им, чтоб тебе их любить и иметь в правду». Игорь слез с коня и целовал крест на всей их воле, по слову братнему, и отъехал обедать, а они бросились грабить Ратшин двор и мечников. Игорь послал к ним брата Святослава с дружиной, и тот едва усмирил мятеж.
Тогда же послал Игорь и к Изяславу Мстиславичу, сказать ему: «Се брата нашего Бог понял — стоишь ли ты в крестном целовании?» Он ответа на эту речь не дал, и посла не отпустил.
Не понравился, однако же, киевлянам Игорь. Они послали в Переяславль сказать Изяславу: «Иди, князь, к нам, хотим тебя». Изяслав того и ждал; собрав тотчас войско, он взял благословение у епископа Евфимия, в соборе святого Михаила, и пошел на Киев, переправившись через Днепр у Заруба. «Я Киева ищу не себе, говорил он, отец мой, Вячеслав — брат старший, ему ищу я Киева!» На той стороне Днепра явились к нему черные клобуки и все Поросье: «Ты нам князь, а Ольговичей не хотим, ступай скорее, мы с тобою». Изяслав двигался вперед. В Дерновое пришли белгородцы и василевцы с теми же речами: «Иди, иди, не хотим Ольговичей». Наконец, показались и киевляне, повторяя то же: «Иди, иди, ты наш князь, не хотим быть за Ольговичами; где увидим твой стяг, туда готовы и мы».
Изяслав был в полном удовольствии. Созвав в поле всех своих приверженцев, христиан и поганых, он сказал: «Братья! Всеволода имел я в правду братом старейшим; он был старше меня, брат и зять, ровно отец, а этим (то есть Игорю и Святославу) не уступлю. Что Бог даст — либо голову свою сложу перед вами, либо добуду стол отца своего и деда». Изяслав шел, не останавливаясь.
Бедный Игорь увидел, что Киева, им так давно желанного и с таким усилием полученного, сохранить ему будет труднее, нежели приобрести. Надо было приготовиться к борьбе с открывшимся врагом. Надеяться он мог только на родного брата Святослава, а двоюродные, Давыдовичи, находились с ним издавна в неприязненных отношениях. Он послал к ним, однако же, спросить, может ли полагаться на их верность. Они потребовали много волостей. От крайней нужды, Игорь дал им все, чего они просили, лишь бы только пришли к нему с помощью.
Кроме внешней помощи нужно было застраховаться и дома, приобрести благорасположение знатнейших бояр: Игорь призвал к себе Улеба тысяцкого, Ивана Войтишича, Лазаря саковского, и старался заверить их, что у него им будет так же хорошо, как и у брата.
Бояре обещали, но они-то первые и изменили ему; они-то, приняв честь великую и от Всеволода, и от Игоря, совместно с киевлянами предали нового князя, вынуждая его выступить навстречу Изяславу Мстиславичу, а того торопили к себе, говоря: «Скорее, Давыдовичи идут с помощью. Лишь только ты покажешься, мы бросим стяг и побежим с полком в Киев».
Изяслав приблизился, наконец, к Киеву, и стал перед валом, где есть Надово озеро у Шелвова борка. Множество киевлян стояло отдельно у Ольговой могилы. Игорь с братом и племянником готовился к битве. Он отослал князей и бояр по их полкам, сказав: «Суди нас Бог». Улеб и Иван, приехав в свои полки, бросили стяги и повернули к Жидовским воротам. Киевляне прислали к Изяславу взять к себе его тысяцкого со стягом; берендеи переправились через Лыбедь и захватили Игоревы товары около Золотых ворот. Несчастный Игорь увидел измену, но решил испытать счастья и пошел со своими на Изяслава, который стоял за озером; понадобилось обойти его и подняться к верху, другие полки двигались от Сухой Лыбеди: произошла сумятица; берендеи очутились сзади и начали сечи. Изяслав ворвался сбоку и разделил братьев, которые должны были искать спасения в бегстве через Дорогожицкие болота. Игорь отстал от других, забрав один далеко в сторону. Конь его увяз, и никто не знал, что с ним случилось. Брат его Святослав бежал к устью Десны, за Днепр; племянник Святослав Всеволодович прибежал в монастырь Св. Ирины, где и был захвачен; за воинами победители гнались до Вышгорода, до устья Десны и до перевоза Киевского, «и многим падение бысть».
Изяслав со славой и честью великой вступил в Киев. Множество народа вышло к нему навстречу, игумены с монахами, попы со всего города в ризах. Он поклонился Божией Матери у святой Софии и сел на столе отца своего и деда.
Многие бояре Игоря и Всеволода были захвачены, Данило великий, Гюргий Прокопович, Ивор Гюргевич, внук Мирослава, и отпущены за выкуп. Дома дружины, села, стада разграблены. Много добра в домах и монастырях похищено киевлянами.
Святослава Всеволодовича Изяслав оставил при себе, сказав: «Свой ми есть сестричич», — и дал ему пять городов: Бужск, Межибожье, Котельницу и проч.
Игорь найден был уже через три дня в болотах и приведен к Изяславу, который, заковав, велел отослать его в Переяславль и посадить в темницу в монастыре Св. Иоанна.
О дяде Вячеславе, который искал будто Киева, Изяслав забыл, но тот помнил свое старшинство и если не надеялся оспорить Киева, то хотел возвратить себе, по крайней мере, города, отнятые у него Всеволодом, и, осмелев, занял даже Владимир, куда посадил племянника малолетнего, Андреевича. Изяслав не думал, однако же, допустить такое самоуправство: он послал сына Мстислава и племянника Святослава отнять у него даже Туров и посадить там брата Ярослава, что и было исполнено.
Давыдовичи, враждебные Ольговичам, предложили ему свой союз, с тем, чтобы он помог им покорить себе Северское княжество.
Изяслав приходил к ним на сейм и дал им сына Мстислава с переяславцами и берендеями: «Идите на Святослава, если не выйдет перед вами, станьте около и дожидайтесь меня. Я приду вам на смену и осажу его, а вы возвратитесь домой отдыхать».
Такая беда собиралась над Святославом, но и он не сидел сложа руки: если не нам, то доставайся же Киев кому-нибудь, лишь бы не Изяславу, — и он рассчитал верно, кто будет помогать ему с ревностью: это младший сын Мономаха, Юрий, который давно уже желал оставить свою лесную сторону, занял Переяславль внезапным набегом, выменял его у брата Ярополка на Ростов и Суздаль, но все ненадолго, и, наконец, вынужден был опять возвратиться восвояси. Юрий, разумеется, никак не мог теперь смотреть равнодушно на водворение племянника в Киеве. Он обрадовался союзнику и прислал к нему сына Ивана на помощь, которому тот отдал Курск с Посемьем.
Давыдовичи отправились в поход и опустошали все по пути. Они подступили к Новгороду, потом к Путивлю, преследуя Святослава, который был принужден, наконец, удалиться с семейством своим и братним в лесную сторону. Изяслав Давыдович пустился за ним один в погоню и был им разбит 16 января 1147 года.
Князья вскоре узнали о неудаче. Изяслав Мстиславич, который, между тем, подоспел к ним как и обещал, распалился еще более на Святослава, — он был храбр и крепок на рать. Собрав дружины свои, он поспешил с братьями на Святослава к Карачеву. Целый день, вплоть до ночи, шел он вперед, воюя и все разоряя. По дороге собиралась к нему разбитая дружина. К полудню пристал и пораженный Изяслав Давыдович.
Святослав, не надеясь выдержать второго соединенного нападения, бежал ночью за лес к вятичам.
Киевский князь остановился. «Я дал вам волости, сказал он Давыдовичам, все, чего вы хотели: вот Новгород, вот и все Святославово имение. Что окажется здесь его, челяди и товара, то разделим на части, а Игорево все мое». Так и было исполнено. Изяслав оставил их и возвратился в Киев.
Все противники разошлись, поход закончился; Изяслав утвердился в Киеве, Давыдовичи овладели Северской землей. Но война только начиналось: Юрий хотел ее, чтобы получить себе Киев, Святослав хотел ее, чтобы выручить брата, и Давыдовичи хотели ее, чтобы утвердить за собой захваченные вместе приобретения: Новгород, Северскую землю, Изяслав — чтобы порешить с неугомонным врагом.
В следующем году (1147) начаты враждебные действия вдали, на другой стороне, в Новгородской, Смоленской и Суздальской волости, где в первый раз встречается имя Москвы.
У союзников собралось много силы, и они угрожали Чернигову. Давыдовичи испугались и решили оставить Изяслава и перейти на их сторону.
Святослав Всеволодович, державший у великого князя пять городов, выпросился у него в Чернигов: «Там мне жизнь вся, отче, отпусти меня в Чернигов, я буду просить волости у дядей». Изяслав отпустил его, велев готовиться к походу.
Давыдовичи, замыслив злое дело, вновь прислали звать Изяслава: «Земле нашей грозит беда, а ты все медлишь».
Тогда Изяслав созвал бояр и всю дружину свою, киевлян и объявил им, что, договорившись с братьями, с Давыдовичами и Всеволодовичем, он хочет идти на Юрия к Суздалю, зачем тот принял врага его Святослава, — а брат его Ростислав присоединится по дороге к нему со смольнянами и новгородцами.
Киевляне отвечали: «Князь, не поднимайся с Ростиславом на стрыя[11] своего, а лучше с ним договорись; Ольговичам же не верь и в путь с ними не ходи».
Изяслав возразил: «Они целовали мне крест, и я думал думу с ними вместе; отложить сего пути я не хочу, а вы поспевайте».
Киевляне отказались: «Князь, не гневайся на нас, мы на Владимирово племя руки поднять не можем; на Ольговичей — пожалуй, пойдем хоть с детьми».
«Ну, так пусть идет только кто хочет», заключил Изяслав; собрался, и, оставив брата Владимира в Киеве, выступил на Альту, потом к Нежатину и стал полками у Руссотины, послав боярина своего Улеба к Давыдовичам.
Улеб проведал в Чернигове, что они уже целовали крест Святославу Ольговичу и прискакал назад к своему князю уведомить об измене. Черниговские приятели прислали также остеречь его, чтобы он не шел дальше, ибо думают его убить или полонить вместо Игоря.
Каково было удивление Изяслава! Не медля, он отступил назад, и, как будто еще не веря слухам, послал сказать братьям: «Мы замыслили великое дело: поклянемся же еще, по обычаю наших отцов и дедов, пройти его в правду, не имети меж собою ни извета, ни тяжи, а с противными биться».
Давыдовичи отказались: «Для чего целовать крест без дела? Мы целовали его тебе: разве мы провинились?»
«Греха нет по любви поцеловать крест, и это еще душе на спасение, возразил посол, во исполнение наказа Изяславова. Вы стоите, братья, в крестном целовании, так я сообщаю вам вот что: до меня дошли слухи, что вы передались к Ольговичу и хотите меня убить вместо Игоря. Так ли это, братья, или не так?»
Давыдовичи не могли вымолвить ни слова. Они только взглянули друг на друга и долго молчали. Наконец, Владимир сказал послу: «Отойди пока прочь, посиди там, мы тебя позовем».
Долго они думали и советовались, видя свое разоблачение, и, наконец, призвали посла: «Брат! Точно — мы целовали крест Святославу Ольговичу. Жаль нам стало брата нашего Игоря. Суди сам, любо ли было бы тебе, если бы мы держали твоего брата. Пусти Игоря — он уже чернец и схимник, — и мы ездим подле тебя».
Посол привез Изяславу удостоверение, что Давыдовичи отступили от него. Тогда он отослал им крестные грамоты со следующими словами: «Вы целовали мне крест до моей смерти, и я изыскал вам волость, дал Новгород и Путивль, прогнал с вами вместе Святослава, взял жизнь его и разделил с вами, а вы теперь переступаете крест, ведете меня лестью и хотите убить. Вот же ваши крестные грамоты! Что ни будет, то будет! Бог со мною и сила животворящего креста!»
Деятельный Изяслав тотчас изменил все свои распоряжения и решился управиться прежде всего с новыми врагами: брату Ростиславу, уведомив о происшедшем, не велел он идти на Юрия, как положено было сначала, а спешить скорее к нему; Юрия же должны были удерживать новгородцы и смольняне, о чем сообщить в Рязань.
В Киев послал тогда же он известие к брату Владимиру, митрополиту Климу и тысяцкому Лазарю и велел им созвать киевлян на двор к святой Софии: пусть, де, посол мой скажет им мою речь о лести черниговских князей.
Сошлись все киевляне от мала до велика на двор к святой Софии и сели. Открылось вече. Князь Владимир сказал митрополиту: «Вот, брат Изяслав прислал двух мужей киевлян, чтобы они поведали братье своей, что над ним готовилось». Добрыня и Радило выступили и сказали: «Брат твой целует тебя, князь, кланяется митрополиту, целует Лазаря и киевлян всех!» Киевляне сказали: «Говорите, с чем вас князь прислал». Послы начали от имени князя: «Я объявлял вам, что хотел идти на дядю Юрия с братом Ростиславом и Давыдовичами и приглашал вас с собою, а вы мне отвечали, что не можете поднять руки на Владимирово племя, на Юрия, на Ольговичей же вызывались хоть с детьми. Теперь же, вот что я вам говорю: Владимир Давыдович и Изяслав, брат его, и Святослав Всеволодович, племянник мой, которому сделал я столько добра и который целовал крест мне, — ныне поцеловали против меня, к Святославу Ольговичу, и сослались с Юрием, а мне изменили, замыслили либо убить меня, либо захватить в Игоря место, но Бог меня заступил, и крест, который они мне целовали. Так собирайтесь же теперь ко мне, братья-киевляне, пойдем на Ольговичей к Чернигову, чего вы хотели, что мне обещали; поднимайтесь все от мала и до велика; кто имеет коня — на коне; у кого нет коня — в ладье. Ольговичи не меня одного хотели убить, а искоренить вас всех».
Киевляне в один голос воскликнули: «Рады, идем за тобою и с детьми, как ты хочешь. Слава Богу, что он избавил тебя и нашу братью от такой лести!»
Вдруг одному человеку вспало на ум сказать: «Хорошо, пойдем за князем, но надо подумать о себе: вспомним, братцы, что случилось при Изяславе Ярославиче — злые люди выпустили полоцкого Всеслава из темницы и поставили себе князем; нашему городу приключилось тогда много зла. И у нас есть враг — это Игорь; да сидит он не в темнице, а в святой Федоре. Убьем его, — да и пойдем к Чернигову, к нашему князю, кончать с ними со всеми».
Народ взволновался при этих словах. «Полноте, перестаньте, воскликнул молодой Владимир, брат Изяслав того не приказывал». «Знаем мы, слышалось в ответ, что он не приказывал, да мы сами хотим убить Игоря».
«Игоря блюдут сторожа. Его нечего бояться. Лучше пойдем прямо к князю».
«Нет, кричали киевляне, не слушая Владимира, добром не кончить с этим племенем, ни нам, ни вам».
Напрасно запрещали им, напрасно уговаривали их митрополит, тысяцкий Лазарь и Владимиров тысяцкий Рагуил, чтобы они не трогали Игоря.
Они ничего не слушали, кричали, буйствовали и бросились к монастырю. Владимир вскочил на коня и погнал вперед, чтобы спрятать Игоря; на мосту столпилось множество людей, так что нельзя было проехать, и он повернул коня направо, мимо Глебова двора, но объезд был велик, Владимир не успел: когда он подъехал к монастырю, киевляне уже тащили из ворот несчастного Игоря.
Услышав о народном волнении на вече, он ушел в церковь и упал со слезами перед образом (которому теперь еще поклоняются с благоговением богомольцы), молясь об отпущении грехов и о сподоблении мученического венца. Началась обедня. Как звери, ворвались в церковь рассвирепевшие люди, бросились на Игоря, стащили с него мантию и поволокли вон. Напрасно стонал Игорь: «За что вы, злодеи, хотите убить меня как разбойника? Что я вам сделал? Вы сами целовали мне крест иметь князем себе. Я не взыскиваю с вас ничего, я монах». «Бейте его, бейте», раздавался крик в буйной толпе, другие рвали с него одежды. «Берите, берите все что хотите, разденьте хоть донага: нагим родился из чрева матери моей, нагим и умру». В этот-то миг встретил его Владимир в воротах монастырских. «Ох, брат, куда меня ведут они», воскликнул несчастный Игорь, увидев молодого князя. Владимир соскочил с коня, пал на него и прикрыл его своим плащом. «Братья мои! умолял он киевлян, не сотворите сего зла, не убивайте Игоря», и повел его, поднявшегося, под руки, к воротам матери своей, вдовы великого Мстислава, жившей близ Федоровского монастыря. Неистовая толпа за ними, осыпая ударами Игоря. Доставалось и Владимиру. Один боярин, увидев своего князя в опасности, соскочил с коня и поспешил к нему на помощь. Владимир успел оттащить Игоря на двор к матери и запереть ворота, там пустил его на Кожуховы сени, а толпа принялась бить Михаля, сорвала с него крест на золотой цепи. Михаль убежал; другие вернулись к воротам, выломали их, ворвались на двор. Они увидели Игоря на сенях, разбили сени под ним, стащили вниз и принялись бить у лестницы, «конец всход». «Владыко! прими в мире твоем душу мою!» стонал несчастный. Неистовые, потащили за ноги, привязав к ним веревки, тело еще дышащее, со Мстиславова двора, через Бабин торжок, на княжий двор, и там уже прикончили его 19 сентября, в пятницу. У святой Богородицы увидели они повозку, положили на нее и повезли на подол, где и бросили на торговище. Проходившие благоверные люди прикасались к поруганному телу, покрывались его одеждами, мазались его кровью, брали лоскуты от разодранных одежд на спасение себе и на исцеление. Владимиру дали знать, что тело брата его валяется на торговище. Он послал тысяцкого. Лазарь осмотрел тело и, увидев, что оно мертво, сказал окружающим: «Ну, вы убили Игоря, похороним же, по крайней мере, тело его». «Не мы убили его, кричали киевляне, а Давыдовичи, Ольгович, Всеволодович; они замыслили зло на нашего князя, они хотели погубить его лестью, но Бог за ним и святая София».
Тысяцкий велел положить тело поблизости в Новгородской божнице святого Михаила. Там оставалось оно ночь. Поутру разнесся слух, что зажглись все свечи над ним, но митрополит запретил новгородцам разглашать о чуде. Поутру приехал игумен Св. Феодора, где Игорь жил монахом, облек его тело в монашеские одежды, отпел обычные песни и отвез гроб в Симеоновский монастырь, отца его Олега и деда Святослава, на конце города.
Изяслав стоял тогда в верховье Супоя. Получив скорбное известие от брата, он заплакал и сказал: «Если бы я знал, что это случится, я отправил бы Игоря куда-нибудь дальше, и тогда сбережена была бы жизнь его. Вот, прибавил он, обратясь к дружине, теперь мне не уйти от порока великого: скажут, Изяслав велел убить Игоря, но Бог тому свидетель, что я знать о том не знал и ведать не ведал». «Нет, князь, утешали мужи, напрасно ты печалишься о том, что скажут люди: Изяслав убил его или велел убить! Люди все знают, и Бог знает, что убил его не ты, а братья его, которые крест тебе целовали, но крест переступили и самого тебя погубить хотели». Изяслав жаловался на киевлян и сказал в заключение: «Так тому и быть. Все будет там, а Богу судить».
Пришла весть и к Давыдовичам; те переслали ее к брату убиенного, а он с горькими слезами поведал о ней своей дружине.
Святослав, с прибывшим к нему Глебом Юрьевичем, вместо умершего внезапно Ивана Юрьевича, был в то время уже далеко на пути к цели. Они подошли к Курску. Сын Изяслава Мстислав должен был оставить город, жители которого объявили ему, как киевляне его отцу, что не могут поднять руки на Мономахова внука, хотя против Ольговичей готовы биться за него и с детьми. Почти все княжество Курское было занято, кроме некоторых городов, отбившихся.
Между тем, уже начали страдать и Давыдовичи: Ростислав сжег Любеч, опустошил окрестности, много зла сотворил везде; Изяслав вышел к нему навстречу. Братья советовались с дружиной и черными клобуками, как бы им пересечь путь противникам от Сулы, где они стояли.
Те проведали об их намерении, двинулись к Чернигову и успели миновать Всеволож, где братья надеялись их настигнуть.
В сердцах взяли они Всеволож на щит, и с ним еще два города, туда вошедшие. Уневеж, Бохмач, Белавежа и другие города, услышав о взятии Всеволожа, побежали к Чернигову. Изяслав и Ростислав послали за ними в погоню и взяли три города, а прочие ушли. Братья велели сжечь стены. Глебльцы не успели бежать, но выдержали осаду, бившись с утра и до вечера.
Из-под Глебля Изяслав и Ростислав возвратились в Киев, откладывая поход, пока реки станут.
В Киеве на совете Изяслав решил: «Брат, тебе Бог дал верхнюю землю, ты иди против Юрия со смольнянами и новгородцами, призови к себе своих ратников и держи там Юрия, а я здесь буду управляться с Ольговичами и Давыдовичами».
Ростислав отошел к Смоленску.
Между тем, Глеб Юрьевич из Курска отнял городок Остерский у Изяслава, и Изяслав пригласил его к себе в Киев. Он обещал прийти, но не пришел, и, поверив наветам Жирослава, вздумал было овладеть Переяславлем, но Мстислав Изяславич успел ему поставить преграду.
Изяслав пошел на него к Городку. Напрасно прождав себе помощи, он вынужден был поклониться Изяславу и выехал из Городка.
В следующем году (1148) Изяслав с угорской помощью, с берендеями, с полком Владимировым и Вячеславовым двинулся к Чернигову и опустошил все села. Оттуда пошел к Любечу, «идеже их вся жизнь», и повоевал также ту сторону. Давыдовичи с союзниками, выйдя за ними, не могли помешать им нисколько и должны были остановиться перед рекою у Любеча. Лучники с обеих сторон бились. Пошел дождь. Изяслав сказал мужам своим и уграм: «Из-за реки нельзя нам биться, а за нами Днепр „располивает“: пойдем за Днепр». На другой день они благополучно переправились на свою сторону.
Брата Ростислава Изяслав известил так: «Брате, являю ти, на Олговичи к Чернигову ходил, и на Олгове стоял, и много им зла учинил, землю их повоевал, и оттуду идохом к Любчю… и разъиде ны с ними река, и нельзе бы ны ся с ними тою рекою биться полком, и на ту ночь бысть дождь велик, и бе на Днепре лед лих, и того дня поидохом на ону сторону. И тако Бог, и Святая Богородица, и сила животворящего креста, приводе ны в здоровьи в Киев, и тебе, брат, прашаю, в здоровьи ли еси, и што ти тамо Бог помогает».
Давыдовичи вместе с Ольговичами, стесненные со всех сторон и не получавшие помощи от Юрия, вынуждены были, договорившись между собой, просить мира у Изяслава: «Так было при отцах и дедах наших, — мир стоит до рати, а рать до мира. Не упрекай нас, что мы вставали на рать: жаль нам было брата нашего Игоря. Мы хотели только, чтобы ты пустил его. А теперь брат наш убит, к Богу пошел, — нам всем там быть, — а то Богу править. А мы доколе будем Русскую землю губить, а быхом ся уладили!»
Изяслав отвечал: «Братья! чего же лучше, — христиан блюсти. Вы совещались на сейме, дайте и мне погадать с братом Ростиславом».
И он послал мужей к Ростиславу сказать: «Братья Владимир и Изяслав Давыдовичи, Святослав Ольгович и Святослав Всеволодович, просят у меня мира. А я пока гадаю с тобою, как нам обоим будет угодно. Скажи мне, хочешь ли ты мира? Дадим мир, благо они просят его, хоть и причинили нам много зла. Хочешь ли войны — я отдаю на волю твою».
«Кланяюсь тебе, отвечал Ростислав, ты меня старше. Как ты решишь, так и будет, я готов на все; если же ты на меня месть возлагаешь, то я, брат, сказал бы вот что: Русских земель ради, христиан ради, мир для меня лучше! Они вставали на рать, а что успели! Помирись, брат, лишь бы они отложили вражду за Игоря и не делали того, что думали делать; если же продолжать им вражду за Игоря, то лучше оставаться с ними в рати, и пусть рассудит нас Бог».
Изяслав, услышав такой ответ, послал к Чернигову белгородского епископа Феодора и печерского игумена Феодосия с мужами, которые должны были сказать князьям его слова: «Вы целовали мне крест не искать брата Игоря, и переступили то, и разобидели меня; ныне я все то забываю Русской земли ради и христиан ради. Если вы каетеся о том, что учинить хотели, и мира у меня просите, то целуйте мне крест».
И князья целовали крест в святом Спасе вражду за Игоря отложить, блюсти Русскую землю и стоять всем за каждого.
Положение Изяслава становилось лучше. Пришел к нему еще и помощник с вражеской стороны: старший сын Юрия. Ростислав, поссорившись с отцом и поклонясь Изяславу, сказал ему: «Отец меня обидел и не дал мне волости в Суздальской земле; я пришел к тебе — ты старше всех в Владимировых внуках; я хочу потрудиться за Русскую землю и ездить подле тебя. Бог и ты!»
Изяслав отвечал: «Всех нас старше отец твой, но не умеет жить с нами в ладу, а мне дан Бог иметь вас всех братьев моих, и весь род мой, в правду, как и душу свою. Отец не дает тебе волости, а я тебе даю», — и дал ему Бужск, Межибожье, Котельницу и еще два города.
Изяслав был очень доволен, приобретя себе столько союзников, и решился смирить последнего оставшегося врага — Юрия.
Он взял с собой Ростислава на сейм в Городец, где объявил Давыдовичам, что хочет идти на Юрия за его обиды к Новгороду. «Стрый мой Юрий обижает из Ростова мой Новгород: отнимает дани и пакостит по дорогам. Я хочу идти на него и решить дело либо миром, либо мечом. Вы целовали мне крест — пойдемте же вместе. А отчего не пришли сюда Святослав и сестричич мой?»
Давыдовичи отвечали: «Сестричич твой и Святослав не приехали, а мы крест целовали на том быть с тобою, где будет твоя обида».
Решено было подняться к Ростову, лишь станет лед: Давыдовичам и Ольговичам (хотя они не приезжали на сейм) через вятичей, а киевскому князю через Смоленск: соединиться же всем на Волге.
Князья отобедали у Изяслава, пребывая в любви и веселии, и разъехались. Ростислав смоленский просил дочери у Святослава Ольговича за старшего сына Романа, который и приведен был из Новгорода через неделю (9 янв. 1119 г.).
Отправляясь в поход, великий князь Изяслав распорядился так: в Киеве оставил брата Владимира, в Переяславле сына Мстислава, а Ростиславу сказал: «Иди в Бужск, постереги оттуда Русскую землю, пока я схожу на твоего отца и возьму с ним мир или улажусь иначе». Полкам Изяслав велел следовать за собой, а сам уехал вперед к брату Ростиславу в Смоленск.
В Смоленске братья свиделись и провели время в великой любви и веселье со своими дружинами: не было счета их взаимным подаркам. Изяслав дарил Ростислава произведениями Русской земли и царских Греческих земель, а Ростислав дарил произведениями верхних северных земель и от варягов.
К Юрию отправили они мужа с речами, но не получили от него никакого посольства, ни ответа. Из Смоленска Изяслав съездил в Новгород, с малой дружиной, намереваясь пригласить с собою новгородцев, и приказал Ростиславу дожидаться его на устье Медведицы, где назначено сняться всем вместе.
Новгородцы обрадовались радостью великой, услышав, что идет к ним сам великий князь Изяслав, и послали к нему навстречу, иные за три дня пути до Новгорода, другие за день, «всеми силами». И шел Изяслав в город с великой честью. В воскресенье встретил его сын Ярослав с боярами новгородскими, и все поехали вместе к обедне у святой Софии. После обедни киевский князь и сын его, новгородский князь, послали подвойских и бирючей кликать по улицам и звать всех людей к князю на обед, от мала и до велика; граждане сошлись, обедали вместе в полном удовольствии и веселье, и разошлись по домам.
На другой день поутру велел Изяслав звонить вече на Ярославовом дворе; новгородцы и псковичи сошлись на вече. Изяслав сказал: «Вы, братья, и сын мой, присылали ко мне жаловаться, что вас обижает стрый мой Юрий; я оставил Русскую землю из-за вас и из-за ваших обид; и вот я здесь; гадайте же, братья, как на него идти: либо мир возьмем с ним, либо ратью кончим». «Ты наш князь, ты наш Владимир, ты наш Мстислав, рады с тобою идти, за свои обиды», закричало в один голос все вече. «Все идем, восклицали новгородцы, всякая душа, — хоть дьячок, будь у него гуменцо прострижено, но не поставлен, иди и тот, а поставлен, пусть молится Богу».
Итак, пошли с Изяславом все новгородцы, псковичи и корела. На устье Медведицы он остановился ждать Ростислава. Через четыре дня пришел первый брат с полками смоленскими и русскими, а черниговские князья не сдержали своего слова: они остановились в своих вятичах, выжидая, что будет с Изяславом и Юрием. Изяслав сказал брату Ростиславу: «Хоть они не идут, как обещали, но лишь бы Бог с нами был!» Братья отправились вниз по Волге, подступили к Коснятину, а вести от Юрия все еще не было: ни посла своего к ним не отправил, ни их посла не отпустил. Они начали жечь его города и села и воевать всю землю по обеим берегам Волги, потом двинулись на Углече поле, а оттуда на устье Мологи, и пустили русь воевать с молодым Ярославом.
Между тем, наступило тепло около Вербной недели, и вода по Волге и Мологе поднялась лошадям по брюхо. Новгородцы и русь возвратились от Ярославля, сотворив много зла земле той и приведя с собой много полона. Изяслав с братом, видя, что реки выходят из берегов, решили прекратить опустошения. Итак, Ростислав пошел в Смоленск, Изяслав в Новгород, а дружина русская «они с Ростиславом идоша, а друзии кому куда годно».
Изяслав, возвратившись в Киев, услышал много наговоров на Ростислава от Юрьевичей: «Он замышлял много зла, подговаривал на тебя людей, берендеев и киевлян: только б помог Бог отцу его, и ему въехать бы в Киев, дом твой взять, и брата твоего захватить, и жену твою; пусти его к отцу: это твой враг, и ты держишь его на свою голову».
Изяслав велел ему прийти к себе; он стоял тогда на Выдобиче, против святого Михаила, на острове. Изяслав выслал для него насад свой, в котором тот с дружиной, что с ним было, и переправился. Для него был приготовлен особый шатер. Изяслав велел ему идти в шатер и послал к нему мужей своих сказать: «Ты, брат, пришел ко мне от отца, когда отец тебя приобидел и волости тебе не дал; я принял тебя в правду, как достойного брата своего, и волость тебе дал, какой отец тебе не давал, и приказал тебе стеречь Русскую землю, пока я управлюсь, как Бог даст, с отцом твоим. Ты же удумал, слышу я теперь, если бы Бог помог отцу твоему на меня, въехать в Киев, брата моего схватить, и сына, и жену, и дом мой взять».
Ростислав отвечал: «Брат и отец! ни в уме, ни в сердце моем того не бывало; кто на меня молвит, я готов с ним на очную ставку, князь ли, муж ли который, из христиан или поганых, — ты старше меня, суди меня с ним».
«Нет, возразил Изяслав, этого не проси, сделать я не могу: ты хочешь заворожить меня с христианами ли то, или с погаными. Зла я тебе не творю, ступай к отцу».
И посажен он был в ладью с четырьмя только отроками, и отправлен вверх по Днепру; дружина его взята под стражу, имение отнято.
Ростислав пришел к отцу в Суздаль и ударил перед ним челом. Юрий сжалился над сыном своим в его горе и сказал: «Неужели нет мне и детям моим никакой части в Русской земле?» «Иди, возбуждал его озлобленный княжич, вся Русская земля и черные клобуки хотят тебя за свое бесчестье».
И Юрий решился: собрав силу свою, дождавшись половцев, пустился он в поход, выступил в июле месяце на вятичей.
Владимир Давыдович дал знать киевскому великому князю: «Юрий, стрый твой, идет на тебя и уже вошел в наши вятичи. Мы целовали крест быть всем с тобою заодно; присоединяйся».
Изяслав, получив известие, заторопился, а Давыдовича возблагодарил: «Брат! помогай тебе Бог за твою верность! Се муж мой, ты приставь к нему своего и пошлем вместе к Святославу Ольговичу».
Владимир отвечал послу киевскому: «Мы с братом стоим в крестном целовании и не дай Бог нарушить его; но хорошо, если бы управил и брат Святослав».
Посланные мужи, приехав к Святославу, сказали ему: «Так говорит тебе Изяслав — вот, брат, идет на меня стрый Юрий; помоги же мне, как помогают братья Владимир и Изяслав».
И мужи от Давыдовичей подтвердили: «Братья твои Владимир и Изяслав говорят тебе — мы крест целовали быть всем заодно, мы собираемся, собирайся и ты!»
Святослав смолчал и не дал никакого ответа; только сказал им: «Ступайте в товары[12] ваши, я вас позову». Он держал их там неделю, поставив сторожей, дабы никто не имел с ними сношения, а между тем послал к Юрию спросить: «В самом ли деле ты идешь на Изяслава, скажи мне правду, — не погуби волости моей, ни введи меня в тяготу».
«Как не идти мне в самом деле, отвечал Юрий, племянник мой Изяслав приходил на меня, волость мою повоевал и пожог, да и сына моего выгнал из Русской земли, он возложил на меня срам; или сниму с себя срам, земли своей ища, и честь свою найду, или сложу свою голову».
Святослав, выведенный из сомнения таким ответом, призвал послов и дал ответ: «Вороти мне имение брата моего, и я с тобою буду».
Изяслав, не медля, прислал вновь посла к Святославу сказать: «Брат, ты ведь целовал мне крест отложить вражду за Игоря. Что же теперь ты поминаешь ее, когда Юрий идет на меня ратью. Теперь надо управить честному кресту. Вижу я, что ты не хочешь быть со мною, ты уже переступил крестное целование, не ходя вместе на Волгу, — а что было со мною! Так и теперь, лишь бы Бог не оставил меня и крестная сила!»
Юрий пошел вперед и остановился у Ярышева. Тут примкнул к нему Святослав Ольгович, которого не покидала жажда мести и ненависть к Изяславу: «Брат, сказал он Юрию, всем нам враг Изяслав. Он убил нашего брата».
Соединившись, Святослав Ольгович и Юрий послали послов к Давыдовичам, желая отвести их от союза с Изяславом Мстиславичем: «Братья, пойдем же на Изяслава!» Те отвечали: «Не можем; ты целовал нам крест, а помощи не подал; Изяслав приходил, землю нашу повоевал, и города наши по Задеснью пожог, — мы были доведены до крайности и поцеловали ему крест. Итак, мы не смеем играть душою и остаемся с ним». Тотчас дали они знать Изяславу о походе Юрия вместе со Святославом Ольговичем.
Юрий подошел к старой Белой Веже и стоял там месяц, ожидая половцев, а оттуда пошел на Супой, где подоспел к нему Всеволодович (в угоду дяде Святославу, вопреки своему желанию) и половцы в большом числе. Тогда двинулся он к Переяславлю, торопясь взять его прежде, нежели Изяслав придет в помощь.
Грозно было ополчение Юрия. Изяслав сказал: «Если бы дядя пришел только со своими сыновьями, я уступил бы ему волость любую, но он привел на меня половцев и врагов моих Ольговичей, — так я хочу с ним биться».
Киевляне не соглашались ему содействовать: «Мирись, князь, говорили они, мы не идем». Изяслав упросил их идти, чтобы ему выгоднее было, по крайней мере, помириться от силы — и они пошли.
У Витичева соединились братья: Изяслав, Ростислав и Изяслав Давыдович, уговорясь заранее, лишь минует Юрий Чернигов. Они решили перейти Днепр и перед Альтой услышали, что лучники Юрия уже переправились через Стряков, а половцы приближаются к городу. Братья поспешили на помощь к осажденным. Их разделял Трубеж. Лучники перестреливались. На ночь прислал сказать Юрий Изяславу: «Ты, брат, приходил на меня, повоевал мои земли и снял с меня старейшинство; ныне, брат и сын, не станем более проливать крови христианской, христиан деля в Русской земле: отдай мне Переяславль, и я посажу в нем сына, а ты сиди царствуя в Киеве; не хочешь — пусть будет воля Божия!»
Изяслав не согласился и даже посла не отпустил. Поутру отслушал он обедню у святого Михаила. Евфимий епископ, со слезами провожая его, просил: «Князь, примирись со стрыем своим, много спасения примешь от Бога и избавишь землю свою от великой беды!» «Нет, не могу; я добыл головою Киев и Переяславль», отвечал Изяслав, надеясь на множество своих воинов, и выступил на Юрия. Вечером, с братьями Ростиславом и Владимиром, сыновьями Мстиславом и Ярославом созвал он бояр своих и всю дружину свою и начал думать, идти ли к Юрию на ту сторону за Трубеж. Одни мужи говорили: «Князь, не езди, ты видишь, он пришел отнимать земли, и, ничего не добившись, уже поворотил, и на ночь, верно, отойдет прочь». А другие советовали ему: «Поезжай, князь, Бог привел его к тебе, не упускай его из рук».
Изяслав выслушал всех и послушал последних, переправился через Трубеж и, не всходя на гору, стал на луге. Около полудня выбежал перебежчик из Юрьева полка, суздальцы погнались за ним, а Изяславовы дозоры переполошились и закричали: «Рать!». Изяслав двинулся с полками.
Юрий, Святослав Ольгович и Святослав Всеволодович, построив полки свои, вышли против и остановились за валом. Так стояли полки до вечера и смотрели друг на друга. К ночи Юрий вернул свои полки назад к товарам. Изяслав хотел их преследовать, а братья отговаривали: «Не езди, пусти их, они твои наверное»; другие говорили даже, что они уже бегут. Любы были такие речи Изяславу; нетерпеливо хотел он преследовать, а они, верно, того и ожидая, развернулись, Юрий посередине, сыновья его по правую руку, а Ольгович и Всеволодович по левую. Началась злая сеча, и кончилась не так, как ожидал Изяслав: первыми побежали поршане, потом Изяслав Давыдович, потом киевляне, а переяславцы, у которых и прежде был договор с сыном Юрия, оставшимся в Городце, изменили среди дела: «Юрий нам князь свой, его искать бы нам и издалеча», воскликнули они и перешли на его сторону. Полки Изяслава и Ростислава замешались. Сам Изяслав сошелся полком своим со Святославом Ольговичем и с половиною полка Юрьева, пробрался сквозь и, оглянувшись назад, увидел за ними, что все его полки рассыпаны; ему нечего было делать, как бежать; он переправился через Днепр только сам-третий у Канева. Юрий, одержав полную победу, вступил в Переяславль, поклонился святому Михаилу и оставался там три дня; на четвертый день пошел он к Киеву и остановился на лугу против монастыря.
Изяслав уже был там. Посоветовавшись с братом Ростиславом, он открылся киевлянам: «Се стрый идет на нас. Можете ли вы биться за нас?». Они отвечали: «Господине наши князи! не погубите нас до конца. Отцы, братья и сыновья наши на полку, одни избиены, а другие изойманы, и оружие снято; идите лучше в свои волости, чтобы не взяли нас на полон. Вы ведаете, что нам с Юрием не ужиться; после — лишь только увидим ваши стяги, станем подле вас».
Возражать было нечего. Тяжело было Изяславу отказаться от добычи, которую думал он крепко держать в руках, а должен был уступить необходимости. Взяв жену, детей, митрополита Клима, поехал он печальный в свой старый Владимир, Ростислав отошел к Смоленску.
Юрий с великой радостью вошел в Киев и занял стол отца своего. Тотчас рассажал сыновей своих по главным городам киевским: старейшего Ростислава посадил он в Переяславле, Андрея в Вышгороде, Бориса в Белграде, Глеба в Каневе, а Васильку отдал Суздаль. Верный союзник его, закоренелый враг Изяслава, Святослав Ольгович, сказал: «Держиши отчину мою» и, в награду за труды, вытребовал Курск с Посемьем и взял еще Сновскую тысячу от Киевской волости, Слуцк, Клецк и всех дреговичей. Владимир Давыдович черниговский, придя, поклонился Юрию. Владимир галицкий вступил с ним в союз.
Но Изяслав не думал уступить так легко и скоро Киевское княжество, которым владел три года. Он начал искать себе помощи в чужих землях. Послал просить ее в угры к зятю своему королю Гейзе, в ляхи к свату Болеславу, с его братьями Мстиславом и Генрихом, и к чешскому князю Владиславу, также свату, — чтобы сели они на коней и шли полками своими к Киеву, а если самим будет нельзя, чтобы отпустили полки с «меньшей братьею» или воеводами.
Король венгерский отказался по причине войны с императором; «если же буду порожен, то приду сам или пущу полки». Ляшские князья сказали: «Мы с тобой соседи; оставим дома одного, а двое придем к тебе». Чешский князь отвечал, что готов привести помощь.
Изяслав опять послал к ним послов и в угры, и в ляхи, и в чехи, с дарами и честью великой: «Награди вас Бог, братья, за то, что хотите помогать мне. Садитесь же на коней о Рождество».
И на Рождество сели они все на коней. Король венгерский прислал 1000 всадников с такими речами: «Вот тебе полки мои, а сам я хочу подступить под горы галицкого князя, чтобы не мог он двинуться против тебя; ты справляйся с кем у тебя обида; если полков моих не хватит, я пущу тогда другие, сильнейшие, либо сам сяду на коня».
Приехал и князь польский Болеслав с братом Генрихом, а Мстислава они оставили стеречь землю от пруссов.
Изяславу хотелось склонить на свою сторону старшего дядю Вячеслава, княжившего в Пересопнице: «Будь мне в отца место, садись в Киеве, а с Юрием я не могу жить! Если же ты не хочешь принять меня в любовь и не идешь сидеть в Киеве, я пожгу твою волость».
Вячеслав передал его речи к Юрию в Киев вместе с вестями: «Угры уже идут, ляшские князья сели также на коней, Изяслав подходит: либо дай ему, чего он хочет, либо иди с полками ко мне, защитить мою волость, которую он грозится жечь, если я не приму его стороны. Я жду тебя — мы рассудим здесь вместе, что нам Бог даст, добро или зло. Если же не придешь, то на меня не жалуйся».
Юрий выступил со всей своей силой и нанятыми дикими половцами.
Между тем, союзники собрались у Изяслава. Он дал им обед с великой честью, одарил многими дарами, — и после долгого веселья разошлись все по товарам, а на другой день выступили в поход. В Луцке Болеслав, король польский, опоясал мечом многих сынов боярских.
А в Пересопницу к Вячеславу уже собрались все сыновья Юрия. Пришла помощь галицкая, сам Владимир приступал к Шумску.
Наконец, Юрий пришел в Пересопницу. Ляхи и угры испугались. Изяслав со своими союзниками двинулся от Луцка к Чемерину на Олыке, как вдруг получают Болеслав и Генрих весть от брата их Мстислава о нападении пруссов на их землю. Болеслав и Генрих передали весть Изяславу, что было ему весьма неприятно, они долго думали и послали послов к Юрию и Вячеславу: «Вы нам в отца место, а ныне пошли на нас с сыном и братом своим Изяславом. Мы все по Бозе христиане, одна братия себе, и должны быть вместе за одно. Нам хочется, чтобы вы договорились между собою. Пусть сидит в Киеве тот, кому следует — вы это знаете. А Изяславу принадлежат Владимир, Луцк и прочие города. Но Юрий должен вернуть Новгороду все его дани».
Вячеслав и Юрий отвечали: «Спаси Бог вас, зятя нашего короля, и брата нашего Болеслава, и сына нашего Генриха за то, что желаете добра между нами; но если вы хотите, чтобы мы помирились, так не стойте на нашей земле, не губите нашей жизни, ни наших сел, а ступайте домой, Изяслав же во Владимир. Тогда мы с братом и сыном нашим договоримся».
Изяслав и Болеслав, Генрих и угры, разъехались.
Русские князья стали пересылаться между собой послами. Изяслав требовал всех даней новгородских Новгороду по старине, а Юрий не соглашался.
Этого мало. Когда угры и ляхи ушли от Изяслава, Юрий вздумал выгнать Изяслава даже из его волости и двинулся с сыновьями и половцами к Луцку.
Сыновья, Андрей и Ростислав, шли стороною вперед. Когда они стояли под Муровицей, Андрей впереди, за ним Ростислав, ночью вдруг всполошился стан, неизвестно по какой причине. Половцы бросились бежать с воеводой своим Жирославом. Ростислав, испуганный, послал звать брата, торопя его скорее назад. Тот не тронулся с места. Собственная дружина приступила к нему: «Что ты ждешь князя, отъезжай прочь, или хочешь добыть себе срам?» Твердый Андрей не послушался никого, стерпел весь переполох и дождался света.
Поутру увидя, что половцев никого нет, и что ему одному делать нечего, он отошел спокойно к брату, куда съехались и все половецкие князья. Решено было вернуться к Дубну и ждать помощи от отца. Между тем, Юрий заходил к Луцку с другой стороны. Младшие князья, узнав о его прибытии, двинулись туда двумя дорогами. Приблизившись к городу, они увидели стяги отца своего и дружину городскую, выходящую напасть на его лагерь.
Андрей вздумал тотчас ударить на лучан, братьям это было невдомек, даже стяг его не был поднят, потому что он не любил величаться в бою. Стремительно бросился он, сопровождаемый своей дружиной, на неприятельскую пехоту, и сломал копье на первом противнике. Пехота, не выдержав его натиска, побежала назад к городу. Андрей в запальчивости погнался за ними, уже один, без дружины, потерявшей его в схватке из виду. Только из меньших детских двое увидели издалека своего князя, попадающего в беду, и поскакали к нему на помощь, но он уже был окружен врагами, двумя копьями поражен был его конь, третье ударилось в лук седельный; немчин напирал на него с рогатиной, а из города камни, как дождь, сыпались на него; тогда только он опомнился. «Вот хочет мне быть смерть Ярославича», помыслил он в сердце своем, обратился с молитвою к мученику Феодору (память которого в тот день праздновалась), выхватил меч и отразил удар. Все это происходило в мгновение ока, — один из детских его уже убит, а он как-то ловко успел поворотить коня, и тот, весь истекая кровью, вынес его из толпы врагов. Доскакав до стана, верный конь пал мертвый от ран на землю. Отец Юрий, дядя Вячеслав и вся братья обрадовались без памяти, увидя Андрея живого, чудом спасшегося от неминуемой смерти; «мужи отни дали ему похвалу великую, зане мужески сотвори паче бывших всех ту». Князь Андрей велел похоронить коня своего над рекою Стырем «жалея его удали».
Шесть недель стояли князья под Луцком, и Владимир Мстиславич начал изнемогать в городе. Изяслав пришел к нему на помощь, биться с Юрием. Но в то же время приблизился к Юрию и союзник его, Владимир галицкий, и стал между Владимиром и Луцком. Он разъединил противников и старался примирить их между собою.
Изяславу становилось трудно, и он смирился. «Введи меня в любовь к дяде моему, а твоему свату Юрию, послал он сказать Владимиру, я виноват перед Богом и перед ним».
Владимирко согласился, но Ростислав, обиженный, вправду или нет, Изяславом, отговаривал отца от мира. Другой противник его был Ярославич, Юрий. А второй сын Юрия, Андрей, оказал милосердие: «Не слушай Ярославича, говорил он, примири к себе сыновца, не губи отчины, отче господине. Помяни слово писаное: „Се коль добро еже жити братья вкупе“».
Мудрый князь галицкий говорил старшим князьям: «Бог поставил нас властителями в месть злодеям и в добродетель благочестивым. Не прощая виновных, можем ли мы сами молиться: „Остави нам прегрешения наши, якоже и мы оставляем их“. Племянник ваш Изяслав, почти сын ваш, не оправдывается перед вами, но кланяется и милости просит. Я не простой ходатай между вами, — а от Бога: Ангелов Бог не посылает, а Пророков и Апостолов нету».
Вячеслав, от рождения добрый, повернулся к миру и любви; здесь действовало и опасение, чтобы Изяслав, по отбытии Юрия, не стал тревожить его волостей. Он начал уговаривать всех младших братьев помириться, чтобы Русская земля поднялась и воспряла в братской любви князей.
Юрий склонился, — и все князья заключили между собою мир: Изяслав уступил Юрию Киев, а Юрий обязался возвратить все дани новгородцам, также все пограбленное по Переяславскому полку; челядь, стада и прочее должно было вручить хозяевам, что кто узнает. Договорившись так, князья поцеловали крест и разъехались, а весной заключили и мир в Пересопнице, где был общий сейм.
Юрий хотел было предоставить Киев старшему брату Вячеславу, но бояре отговорили его: «Брату твоему не удержать Киева, и не достанется он ни тебе, ни ему». Юрий дал брату Вышгород.
Изяслав, согласно договору, прислал мужей и тиунов своих за стадами и товарами. Мужи его одни явились сами, а другие послали своих тиунов. Все они приехали в Киев к Юрию и начали искать свое. Но Юрий заспорил, и мужи должны были вернуться ни с чем.
Изяслав роптал: «Мы целовали, братья, крест на том, чтобы взять, кто узнает что свое. Итак, блюди целование, и дай тебе Бог здоровья, а не хочешь — мы посмотрим, что будет; в обиде я оставаться не могу».
И он пошел на Юрия, оставшегося без союзников, надеясь внезапностью дополнить силу. Сначала он напал на сына его Глеба перед Пересопницей, так что тот едва спасся в город, а дружина его, кони, лагерь, остались в добычу Изяславу. Он уже выслал из города сказать Изяславу: «Как Юрий мне отец, так и ты отец; с отцом моим ты разбирайся как хочешь, а меня пусти к нему и целуй на том крест, чтобы не трогать меня. Тогда я приеду к тебе сам и поклонюся». Изяслав отвечал: «Вы все мне братья, и до вас нет мне никакого дела, но обижает меня отец ваш, и с нами жить не умеет».
Глеб приехал и поклонился ему. Изяслав позвал его на обед, проехал вместе до Дорогобужа, и потом велел сыну Мстиславу проводить за Корческ, сказав: «Ступай к отцу, а это волость моя по Горыню». Сам он отправился к черным клобукам, которые приняли его с великой радостью и выставили все свои полки, между тем как Юрий сидел беззаботно в Киеве, думая, что тот дома, в своем княжестве.
Поздно увидел он свою ошибку, защищаться не посмел и опрометью побежал за Днепр с сыновьями, а оттуда в город Остерский. Брат его Вячеслав из Белгорода поспешил в Киев и сел на Ярославле дворе.
Изяслав приближался в Киеву, и киевляне все толпились к нему навстречу: «Юрий вышел из Киева, а Вячеслав сел. Но мы не хотим его, говорили ему люди, ты наш князь, поезжай к святой Софии и садись на столе отца своего и деда».
Изяслав послал сказать Вячеславу: «Я звал тебя сесть в Киеве, а ты не хотел; теперь приехал, когда увидел, что брата твоего нет. Ступай в свой Вышгород».
«Если ты хочешь убить меня, сын, то убей, а сам я отсюда не выеду», отвечал Вячеслав.
Изяслав, поклонясь святой Софии, взъехал на Ярославов двор со всеми своими полками, за ним множество киевлян. Вячеслав сидел на сеннице. Многие говорили Изяславу: «Князь, возьми его и захвати его дружину», а другие говорили: «Подсечем под ним сени». Изяслав отвечал: «Оборони меня Боже! я не убийца братьев моих. Дядя мой мне как отец. Я сам пойду к нему», и, взяв с собою мало дружины, пошел он на сени к Вячеславу и поклонился ему. Вячеслав встал перед ним, они поцеловались и сели оба по месту. Изяслав сказал Вячеславу: «Отец, нельзя мне ссориться с тобою! Видишь ли народа силу, людей полк? Они замышляют на тебя лихо; поезжай в свой Вышгород, и оттуда я буду с тобою договариваться».
Вячеслав сошел с сеней и поехал в свой Вышгород, а Изяслав сел в Киеве.
На этот раз Киев достался ему легко, но непрочно. С двух сторон ему угрожали опасности: с одной Юрий с Ольговичами, которых звал к себе на помощь, а с другой Владимирко галицкий, верный союзник своего свата, лишали его покоя, несмотря на уверения Гейзы.
Не имея сил овладеть Переяславлем, где крепко сидел Ростислав, он увидел, что ему не удержать и Киева. Тогда он решился поладить с Вячеславом и поехал, наконец, к нему сам с боярами.
«Ты мне отец, возьми волость, которую тебе угодно; остальное отдай мне. С Юрием я не могу управляться, а тебе рад служить. Вот тебе Киев». Вячеслав отвечал ему с гневом: «А зачем ты не отдавал мне его намедни и заставил со стыдом выехать с Ярославова двора? Теперь, когда одна рать идет на тебя из Галича, а другая из Чернигова, так ты отдаешь мне Киев!»
Изяслав объяснил дяде все обстоятельства и уверил его в своей покорности и преданности.
Вячеславу люба была эта речь. Он согласился; они поцеловали крест перед гробом святых мучеников на том, чтобы Изяславу иметь отцом Вячеслава, а Вячеславу иметь сыном Изяслава. На том и мужи их целовали крест, чтобы хотеть добра обоим князьям, честь их стеречь и не ссорить между собою.
Изяслав поклонился святым мученикам, потом отцу своему Вячеславу, и сказал: «Дай же мне теперь полк свой; я пойду один против Владимира. Тебе не нужно трудиться, и ты иди в Киев, если тебе то угодно».
Вячеслав отдал ему всю свою дружину, Изяслав, ударя в трубы, созвал киевлян и объявил им об их решении, а сам пошел к Звенигороду против Владимира, сказав: «Этот ближе, с ним и надо справиться прежде».
На дороге присоединились к нему черные клобуки, заперев жен и детей в городах Поросских.
Полки противников встретились на Ольшанице. Начались перепалки. У Изяслава было мало людей, потому что Вячеславова дружина к нему еще не подошла. Владимир наступил сильно; поганые, видя преимущество Владимира, оробели; черные клобуки начали уговаривать Изяслава: «Князь, сила противная велика, а у тебя мало дружины. Отойди прочь, не погуби нас, и сам не погибни. Ты наш князь! Коли силен будешь, мы с тобою, а теперь не твое время». «Нет, братья, отвечал Изяслав, лучше умрем здесь, чем примем на себя такой срам». Но и киевляне начали вести те же речи: «Иди прочь», — и, не дожидаясь его решения, побежали сами, а за ними и черные клобуки отправились к своим вежам. Нечего оставалось делать Изяславу. С грустью сказал он: «Неужели надеяться мне только на гостей, угров и ляхов, а на дружину мою напал страх», — и сам поворотил коня. Владимирко не гнался за ним, опасаясь засады, и потому весь полк его уцелел.
Изяслав приехал в Киев, к Вячеславу, на Ярославов двор. Они начали обедать, как вдруг слышат, что с Черниговской стороны Киева показывается Юрий с сыновьями, Давыдовичами и Ольговичами. Многие киевляне поплыли в насадах к Юрию, и в дружине Изяслава началось смятение.
Князья увидели свое положение. «Поезжай пока, отче, в свой Вышгород, я поеду во Владимир, а после что Бог даст», сказал Изяслав дяде, велев дружине своей собираться; и ночью отправился он опять из Киева, потеряв его так же скоро, как и приобрел.
На другой день приблизился Владимирко галицкий к Ольговой могиле. Юрий выехал к нему с Давыдовичами и Ольговичами; там поздоровались они, не слезая с коней, у Сетомля на болонье. Они вздумали было послать в погоню за Изяславом Бориса Юрьевича, но уже было поздно. Владимир съездил поклониться в Вышгород к святым мученикам, потом приехал к святой Софии; от святой Софии ездил к святой Богородице десятинной, а оттуда к святой Богородице в Печерский монастырь.
Киевляне опасались, однако же, галицкого князя и увели Юрия в Киев. Сейм происходил в Печерском монастыре; союзники разошлись в великой любви.
Владимир занял по дороге города Волынские и хотел было овладеть Луцком, куда бежал Мстислав Изяславич из Дорогобужа; он посадил в Пересопнице сына Юрия Мстислава и повернул в Галич.
Пересопницу, осенью, вместе с Туровом и Пинском, Юрий отдал самому даровитому сыну своему, Андрею, который, между тем, унял половцев, опоздавших с помощью и начавших буйствовать в окрестностях Переяславля.
Изяслав, уступив необходимости, не думал отказываться от прежних притязаний: он посадил сына Мстислава в Дорогобуже, а сам с братом, из Владимира, немедля начал свои действия. Послал соглядатаев в Пересопницу к Андрею, «розирая наряд его» и положение крепости, под видом переговоров, с целью взять ее, как удалось ему прежде с Глебом. Но теперь было не так: город укреплен, и дружина в сборе. Тогда он переменил образ действий и обратился опять с просьбой к Андрею: «Мне нет отчины ни в уграх, ни в ляхах, а только в Русской земле: проси мне волости у отца по Горину». Андрей просил, но без успеха. Изяслав так выражал свою обиду: «Дядя не дает мне волости, не хочет меня в Русской земле. Владимирко по его веленью отнял мои города и собирается теперь на Владимир».
Он решил управиться прежде всего с князем галицким, который был главной причиной его невзгод, и пристал к королю венгерскому Гейзе с настоятельными требованиями и упреками, через брата своего Владимира: «Ты уверял меня, что Владимир не смеет головой шевельнуть, и я выгнал Юрия, а Владимир пришел, свечался с Ольговичами и выгнал меня: садись же на коня и уйми его». Король отвечал: «Хорошо, сажусь на коня, поспешай и ты; Владимир узнает, кого задел».
У Владимира были приятели в уграх, которые дали ему знать, что король поднялся. Он стоял тогда у Бельза; оставив возы, сам он погнал к Перемышлю. Король взял Санок и многие села около Перемышля. Владимир обратился к архиепископу венгерскому, епископам и мужам, с многим золотом, прося их отговорить короля от продолжения похода, в чем те и преуспели: король сослался на замерзание рек. Было, действительно, время уже о Димитриеве дне.
Угры, опустошив страну, возвратились назад, Владимир Мстиславич с ними. Король выдал за него дочь Банову, одарил многими дарами и отпустил с великой честью во Владимир, а муж ее, отдохнув с дружиной, пошел после. Король наказывал с ним поклониться Изяславу, отцу его и брату, и объяснить, что царь греческий встает на него ратью и потому нынешней зимой и весной нельзя ему садиться на коня для него; «Но, впрочем, отче, заключил король, твой щит и мой едины. Если мне самому нельзя, я пришлю тебе помощь, десять ли тысяч, или больше, а летом я в твоей воле, и мы отомстим нашу обиду».
Изяслав был очень рад и благодарил брата за труды, для него перенесенные, выговаривал только за то, что жену свою Бановну он заставил долго себя дожидаться; «но здесь паки моей сносе, а твоей жене, удолжилося».
Между тем, мужи Вячеславовы, берендеи и киевляне, звали его в Русскую землю. Неутомимый, он откликнулся тотчас на приглашение и, дав недолго отдохнуть Владимиру, с Бановной отправил его опять к королю: «Брат, ты был в уграх у зятя, короля; ты ведаешь всю мысль и думу их, потрудись же для моей чести и для своей». Владимир отвечал: «Труд мне не в труд для твоей чести, и для чести брата нашего Ростислава, — еду». Изяслав поручал ему сказать королю так: «Если царь встает на тебя ратью, то как тебе с ним Бог даст, а помощь мне пусти свою, как обещал. Мне нужно на Юрия, на Ольговичей, на галицкого князя. За то твоя обида не твоя, а моя, и моя обида твоя».
Король исполнил его желание и прислал свои полки. Изяслав начал поход свой осадой Пересопницы. Неугомонный Владимирко, не смиренный походом короля, от которого он откупился, успел, однако же, прийти, чтобы поставить Изяславу преграду на пути.
Дружина начала отговаривать Изяслава: «Ты пойдешь на Юрия, а Владимир за тобою; трудно тебе бороться с ним, князь, и нам также, видишь сам». «Вы, братья, вышли за мною из Русской земли, отвечал им Изяслав, лишились своих сел и жизней, я хочу возвратить вам все, и сам не могу оставить своей отчины, или возвращу ее, или сложу свою голову. Встретится ли со мною Владимир, сражусь с Владимиром; встретится ли Юрий, сражусь с Юрием».
Оставив брата Святополка блюсти Владимир, он пошел со всеми силами, с сыном Мстиславом, Борисом городенским, с уграми, к Дорогобужу. Дорогобужцы встретили его с крестом и поклонились ему. Он приветствовал их, сказав: «Вы люди отца моего и деда. Бог вам на помощь». Те изъявили опасение, чтобы угры не причинили вреда городу. Изяслав успокоил их: «Я вожу угров не на своих людей, а на врагов, не бойтесь ничего», — и отпустил в город. От Дорогобужа он двинулся к Корческу. Корчане поклонились ему также с радостью. Он, минуя город, остановился на Случе. Тут пришла к нему весть, что Владимирко соединился с Андреем Юрьевичем и идет на него, переправляясь через Горину. Изяслав переправился через Случь, потом через Ушу, под Ушеском. Тут настигли его лучники Владимира и начали стрелять через реку, Изяслав отступил за другую речку у города, и начали воевать то с этой стороны, то с той. От одного перехваченного галичанина Изяслав узнал, что сам Владимир стоит недалеко за лесом, ожидая своих воинов, без которых побоялся вступать в лес. Изяслав решил напасть на него врасплох.
Дружина возражала: «Нельзя идти тебе на него — река еще зла, и стоит он, заслонившись лесом. Лучше пойдем вперед к Киеву, и если Владимир нас настигнет, то сразимся, как ты сам сказал, у Зареческа; а если Юрий встретит нас прежде, то дадим место ему. Дойти бы только до Тетерева, там прибавится к нам дружина, а дойдем, Бог даст, до Белграда, там еще больше».
Изяслав послушал и переправился через Ушу, переправился вскоре и Владимир. Лагеря их были расположены на близком расстоянии. Изяславовы сторожа видели галицкие огни, а галицкие сторожа видели Изяславовы огни. Изяслав решил отойти за ночь к Мичску, велев разложить всем большие огни, чтобы обмануть противников. У Мичска встретила его дружина, развернутая по Тетереву, и поклонилась; мичане также. Изяслав перешел Тетерев, и тут только слез с коня, чтобы отдохнуть. Отобедав и дав вздохнуть коням, пошли они к Воздвижени. Там простояли до вечера. Перед вечером Изяслав опять сел на коня, созвал к себе князей и угров и спросил их совета, стоять ли или идти дальше: «Владимир ли настигнет нас здесь, подойдет ли Юрий, нам будет трудно. Не лучше ли, своего труда не жалея, ночью, продолжать путь на Белгород! Если мы успеем, то Юрий побежит от нас, и мы вступим в сильный полк киевский. Люди будут биться за нас, я уверен. Если же нельзя будет проехать к Белгороду, то мы повернем к черным клобукам, а с ними нечего будет бояться ни Владимира, ни Юрия».
Угры отвечали: «Мы гости, ты знаешь своих людей; если ты вполне надеешься на киевлян, то поедем ныне же ночью, кони под нами; лучше, если прибудет дружины».
Изяслав отпустил вперед брата Владимира к Белгороду. «Будут белгородцы обороняться, так наказал он ему, ты дай нам знать и бейся с утра и до обеда; а мы повернем к черным клобукам, на Абрамов мост, и с черными клобуками подойдем к Киеву. Если же ты изъедешь Белгород, то мы присоединимся к тебе».
Владимир подошел к Белгороду, Борис пил там на сеннице с дружиной и попами белгородскими. Мытник устерег и разобрал мост, а то все они были бы взяты в плен. Борис бежал. Белгородцы же высыпали к мосту и объявили об его бегстве. Мост быстро восстановили, и Владимир, войдя в город, послал сказать брату, что ни у Бориса, ни у Юрия не было вестей об их походе.
Изяслав, собрав полки, поспешил в Белгород, оставил там брата, на случай нападения Владимира галицкого, и двинулся к Киеву с уграми.
А там уже Юрия не было. Убежавший Борис застал его на Красном дворе, и он в одной ладье переправился через Днепр в Городок.
Изяслав занял в третий раз Киев, встреченный радостно гражданами; поклонился Святой Софии и приготовил большой обед для угров и киевлян на Ярославовом дворе. Угры скакали на конях своих. Киевляне удивлялись их удальству и искусству.
Владимир галицкий стоял у Мичска, как вдруг получает известие от Луцка, что Юрий уже в Городце, а Изяслав в Киеве. Он рассердился и отказался от дальнейшей помощи, сказав Андрею и Владимиру Андреевичу: «Один я биться с Изяславом не могу. Чудно мне, как ведет свое княженье сват, — рать на него идет из Владимира, а он о том и не ведает; сыновья его сидят — один в Пересопнице, другой в Белгороде, — и устеречь не могут. Изяслав хотел вчера биться со мною, идя на Юрия и оборачиваясь на меня, а ныне уже вся Русская земля у него под рукою. Что же я буду делать? Правьте, как хотите сами». Владимирко удалился в Галич, собирая серебро со всех городов по пути и грозя в противном случае брать их на щит. Мичане не могли представить ему, чего он требовал; женщины должны были вынимать серьги из ушей, снимать гривны с шеи. Серебро было собрано и отдано князю.
Изяслав опять послал за Вячеславом: «Отче, кланяюся тебе, Бог взял у меня отца, и ты будь мне отцом; я согрешил перед тобою — в первый раз, когда победил Игоря у Киева, во второй раз, когда победил Юрия у Тумаща, и не положил на тебя чести; я каюсь перед тобою. Если ты отдашь мне, то и Бог отдаст мне. Вот тебе Киев, садись на стол отца своего и дяди».
«Спасибо тебе, сын мой, сказал Вячеслав, что ты на меня честь возложил; уважил бы ты меня так прежде, уважил бы тем самого Господа Бога. Если я тебе отец, то ты мне сын; у тебя нет отца, а у меня нет сына, — будь же ты мне сыном и братом». И они поцеловали крест на том, чтобы быть им заодно и в добре, и в зле.
Вячеслав вступил в Киев и сел на стол отца своего и деда. Поутру он призвал к себе Изяслава и сказал ему: «Сын! Спасибо тебе за честь, что возложил на меня как на своего отца, а я скажу тебе вот что: я стар, и всех дел не могу переделать; останемся мы оба в Киеве, и если случится какое лихо с христианами или погаными, мы пойдем оба, я со своей дружиной, а ты со своей; пойдешь ты один, иди вместе и моим полком, и своим». Изяслав с великой радостью и с великой честью поклонился отцу своему: «Буди так, пока мы живы».
Вячеслав позвал к себе на обед сына своего Изяслава, всех киевлян и угров и мужей королевских. Оба они одарили своих помощников и гостей всякими дарами, паволоками, одеждами, сосудами, конями и воздали им великую честь.
На третий день призвал Изяслав угров и отправил их домой к королю с великой благодарностью: «Помоги тебе Бог за твою нам помощь! Ты помог так, как брат родной брату, или сын отцу. Мы пришлем к тебе еще сына Мстислава с нашими речами».
И Изяслав с Вячеславом отправил его через некоторое время, повторяя: «За помощь твою нам нечем тебе откупить, разве головою своей. Если будет где тебе обида, дай Бог нам быть там самим с полками, или с братьею своею, или с сынами своими. Желаем тебе совершить твое дело добро. Звать тебя не зовем, потому что царь с тобою в ссоре, но пришли нам помощь, либо такую же, либо покрепче, с нашим сыном, а твоим братом Мстиславом; поскольку Юрий силен, Давыдовичи и Ольговичи с ним заодно, дикие половцы ему помогают за его золото. Если мы будем свободны, то придем к тебе на помощь; если ты будешь от царя поражен, то приходи ты сам, а мужи твои и брат твой Мстислав расскажут тебе, как нам Бог помог, и как взялася по нас вся Русская земля. Помощь ожидаем к весне».
За Ростиславом, который и прежде уговаривал своего брата отдать дяде старейшинство, князья послали мужей. Вячеслав говорил: «Бог скупил нас по месту с твоим братом, а моим сыном Изяславом; он добыл Русской земли и положил на мне честь, посадил в Киеве. А тебе я вот что скажу: как сын мне брат твой Изяслав, так и ты. Приходи же к нам, и рассудим вместе, что Бог явит». Изяслав говорил: «Ты, брат, много вынуждал меня положить честь на стрые нашем. Я исполнил ныне твое желание. Собирайся же в Смоленске и в Новгороде, где находится сын мой и твой Ярослав, и приходи на совет».
И Юрий не оставался в праздности. Он не унывал и не думал уступать без спора любезного Киева, готовясь к новой войне, созывая своих союзников — Давыдовичей и Ольговичей, Владимирка галицкого.
Собрались они и пошли на Киев, присоединив соседних половцев, в Городке отпраздновали Юрьев день и стали в Родуни. Изяслав не давал им переправляться через Днепр. Воины его выезжали из Киева в насадах, а Юрьевы из своего лагеря, и бились они долго и крепко на Днепре, вплоть до устья Десны. Изяслав дивно устроил свои ладьи: он накрыл их досками так, что гребцов было не видать, только весла; вверху стояли бойцы в бронях и стреляли, да два кормчих, один на носу, другой на корме, ходили куда хотели, не оборачивая ладей.
Юрий с братьями решились спуститься по Днепру к Витичевскому броду, но не смели пустить ладей своих мимо Киева. Они спустили их в озеро Долобское, а оттуда перетащили берегом в Золотчу, из Золотчи в Днепр. Половцы же шли по лугу. И Изяслав, со всеми князьями, дружиной, киевлянами и черными клобуками пошел к Витичеву сухим путем, а ладьи его отплыли по Днепру. Подойдя, стали они у Витичева, против Мирославского села, и опять началось сражение. Изяслав не давал им переправиться на свою сторону Днепра, а Юрий на свою.
Юрий предложил, наконец, своим товарищам: «Здесь нам не перейти; надо перехватить брод Зарубский». Все согласились. Младшие князья в ладьях поплыли около песка, по своей стороне, а Юрий и Святослав поехали подле них берегом. Юрьевич и Всеволодович прибыли к Зарубскому броду. У брода стоял на страже Изяславов боярин Шварн, потому-то брод и не был тверд: не было тут князя, а боярина не все слушают, замечает летописец. Половцы увидели, что стражи мало, вошли в Днепр в бронях, на конях, со щитами и с копьями, как бы на бой, и покрылся Днепр множеством воинов, а русь переправлялась в ладьях. Шварн бежал. Молодые князья послали сказать Юрию и прочим, чтобы они спешили, пока Изяслава нет. Изяслав и в самом деле хотел двинуться вперед и напасть на них, равно как Ростислав и Вячеслав; но дружина, киевляне и в особенности черные клобуки отговаривали: «Князь, нельзя тебе ехать к ним: они все на конях, пойдут перед тобою ко Роси, ты за ними, а как же ты оставишь пеших? Нет, это не годится. Лучше поезжай ты в Киев, а нас отпусти; приставь к нам, пожалуй, брата Владимира. Мы, забрав все свое, придем к тебе в Киев. Не бойся — мы хотим головы свои сложить за твоего отца Вячеслава и за брата Ростислава, а Юрия мы не хотим».
Князья послушались и возвратились, переночевали в Триполе, а поутру стали около Киева, не вступая в город. Изяслав Мстиславич перед Золотыми воротами у Язины, Изяслав Давыдович между Золотыми воротами и Жидовскими, против Бориславова двора, Ростислав с сыном Романом перед Жидовскими воротами. Борис городенский у Лядских ворот. Киевляне же со всеми своими силами, конные и пешие, стали между князьями и по краям, около всего города, многое множество. Пришли и черные клобуки, берендеи, торки, ковуи, печенеги и начали было буйствовать по окрестностям. Владимиру Мстиславичу поручено унять их и расставить. Берендеи стали между дебрями от Олеговой могилы до Щековицы, а ковуи и прочие от Золотых ворот до Лядских, а оттуда до Киева и до Берестового, до Угорских ворот и до Днепра. Князья решили не наступать на противников, а дожидаться их. «Лишь бы отбиться от них, сказал Изяслав, а то они не крылаты, не перелетят через Днепр; если перелетят, то сядут же, и мы увидим, что Бог даст».
Вячеслав сказал тогда Изяславу и Ростиславу: «Юрий мне брат, но он моложе меня; я хотел бы послать к нему послов и напомнить свое старшинство, и суд Божий, призирающий на правду». Изяслав и Ростислав охотно согласились. Вячеслав, в их присутствии, отправил своего мужа: «Ступай к брату Юрию, целуй от меня брата и напомни ему: я убеждал тебя и Изяслава, обоих вас, не проливать крови христианской и не губить Русской земли. Отговаривая вас от войны, я не искал своего права, когда вы меня обижали и клали на меня бесчестье, раз и два. Изяслав, идя биться с Игорем, говорил, что ищет Киева не себе, а мне, — ибо я отец, старше всех; а как взял Киев, то не только не отдал его мне, но еще отнял у меня Туров и Пинск. Так точно и ты, когда поехал в Переяславль биться с Изяславом, говорил, что ищешь Киева не себе: Вячеслав брат мне старший, это отец. А помог тебе Бог взять Киев, так ты отнял у меня Пересопницу и Дорогобуж, и дал мне один Вышгород. Я не искал своего права, хотя у меня были полки, была сила, данная Богом; не искал, ради Русской земли и ради христиан; я обуздывал вас, а вы меня не слушали, но это не для меня, а для Бога. Теперь другое: Изяслав хотя и дважды слова своего не сдержал, но ныне поклонился мне. Добыв Киев, посадил меня и назвал отцом, а я назвал его сыном. Ты мне говорил: младшему я не могу поклониться, ну а я тебя старше, да и не малым, а многим: у меня уже борода росла, а ты только что родился; хочешь ли ты поехать на мое старшинство, поезжай, Бог тебе судья».
Юрий отвечал: «Кланяюсь тебе, брат; ты говоришь правду, и я признаю твое старшинство, ты мне как отец; пусть же отъезжает Изяслав во Владимир, а Ростислав в Смоленск, и мы договоримся с тобой, в чем надо».
Вячеслав возразил: «У тебя семь сыновей, и я не гоню их от тебя прочь, а у меня два сына, Изяслав и Ростислав, да другие младшие. Для ради Русской земли и для ради христиан я говорю тебе вот что: ступай в свой Переяславль и в свой Курск, а вон у тебя еще Ростов великий; Ольговичей отпусти домой, и мы договоримся, не проливая христианской крови. Если же, сказал старик, озираясь на святую Богородицу, что над Золотыми воротами, ты хочешь по своему замыслу поступить, как поехал, то пусть судит нас Пречистая с Сыном».
Юрий, однако же, не послушал. Наутро подступил он под Киев и стал по той стороне Лыбеди: полки начали биться через реку Лыбедь. Андрей был таков же, что и под Луцком: без ведома дружины переправился он через Лыбедь с половцами (а Владимира Андреевича не пустил кормилец его, потому что был еще молод), погнал ратных до полков их и был на дороге оставлен товарищами. К счастью, случился тут один половчин, он схватил Андреева коня под уздцы и отвел назад, ругая свою братью.
Воины продолжали биться, одни на Лыбеди, другие, переправившись, бились на болонье, иные на песках, против Лядских ворот. Их собралось множество с разных сторон. Изяслав послал всем братьям сказать, чтобы забрали дружину из полков, не руша их, и бросились все вдруг на неприятеля. Приказание исполнено; воины Юрьевы были приперты к Лыбеди, иные, не попав на брод, утонули, другие соскочили с коней и были перебиты. Тут погиб и половчин, Боняков сын, что хвалился войти в Золотые ворота, как отец его; ни один человек не переехал больше на эту сторону.
Юрий решил отступить, тем более, что ему пришла весть о галицкой помощи. Изяслав и Ростислав хотели за ним пуститься в погоню. Вячеслав отвечал: «Дети, се начало Божией помощи! Они пришли сюда и не успели ничего, добыли только срама, а вы, дети, не торопитесь; либо до вечера, либо до утра, посмотрим, что будет».
Юрий пришел в Белгород. «Вы мои люди, отворяйте мне город». Белгородцы отвечали: «А Киев тебе отворил ли? Наши князья: Изяслав, Ростислав и Вячеслав».
Юрий пошел через бор к Верневу, оттуда за вал, и стал у Бзяницы, ожидая помощи от Владимира, к которому уже послал вперед сыновца[13] Владимира Андреевича.
Изяслав не хотел допустить их до этого соединения, и, поклонившись во вторник святой Богородице десятинной и святой Софии, выступил из города. Все киевляне устремились за ним: «Идите все, кто может в руки взять хотя бы кол, а если кто не пойдет, выдай его нам, мы сами побьем». И так пошли все, с радостью, за своих князей, конные и пешие, многое множество, не оставив никого дома. На ночь остановились они у Звенигорода. В среду поутру выступили рано и остановились обедать перед Василевым.
Туда приехал к Изяславу посол от угор, от сына его Мстислава: «Радуйся, зять твой король отправил к тебе помощь, какой никогда не бывало; я пришел с нею; уведомь нас, как скоро мы тебе надобны». «Вы всегда нам надобны, отвечал обрадованный Изяслав, торопитесь скорее, мы идем на суд Божий».
Они пошли мимо Василева через Стугну к валу и остановились полками на ночь перед валом, а на другой день сторожа нагнали Юрьевы полки на Перепетовом поле. В четверг Вячеслав, Изяслав и Ростислав прошли валом на чистое поле, двинулись биться с Юрием.
Начались переговоры и посольства с обеих сторон; Ольговичи и половцы не давали мириться, скорые на кровопролитие. Юрий удалился за Рут. На рассвете в пятницу Изяслав опять начал напирать, а Юрий отошел, ожидая Владимирка. Вдруг пала такая мгла, что конца копья было не видать, к тому же пролился дождь, и полки отошли к озеру, которое их и развело. К полудню рассеялась мгла, небо прояснилось, и полки увидели себя вокруг озера, так что только крылья могли биться между собою, а средним воинам нельзя было и съехаться. Изяслав, Ростислав и Вячеслав пошли на верх озера, а Юрий отступал дальше и дальше за малый Рутец, через грязи. В пятницу, лишь стала заниматься заря, полки ударили в бубны, затрубили в трубы; но Юрий, избегая битвы, опять уклонился за Рут. Киевляне пустились в погоню и начали отнимать возы. Тогда Юрий с сыновьями увидели, что нельзя им уйти за Рут, решили биться, развернули полки и стали против. Андрей, старший из сыновей Юрьевых, выстроил полки отца своего, потом отъехал к половцам и укрепил их на сечу, потом вернулся к своей дружине и ободрил ее.
Перед началом битвы Изяслав и Ростислав поскакали к Вячеславу и сказали: «Ты хотел всем нам добра, отче, но брат твой не согласился; приходится нам теперь либо голову свою положить, либо честь твою обрести».
Вячеслав отвечал: «Брат и сын, от рождения своего не охоч был я до кровопролития, но брат мой довел меня до того, что мы стоим на этом месте. Пусть рассудит нас Бог».
Изяслав, подъехав к своему полку, послал приказ прочим: «Смотрите на мой полк, и как двинется он, так идите и вы».
Полки сошлись, и была сеча крепка. Изяслав на одной стороне, а Андрей на другой, творили чудеса храбрости.
Полки еще только сближались друг против друга, когда Андрей, выехав впереди всех, начал биться; копье у него сломалось, шлем упал с головы, щит вырван из рук, конь, раненый в ноздри, начал метаться. Андрей ничего не замечал и продолжал действовать. А Изяслав бился перед своим полком: его ранили в руку, в бедро; копье у него сломалось, он упал с раненого коня.
Долго длилась сеча, сеча злая, но, наконец, помог Бог Вячеславу и Ростиславу. Половцы пустили по стреле и побежали, потом Ольговичи, наконец, и сам Юрий с детьми.
Много перетонуло их дружины в Руте, много взято в плен, много осталось на месте сражения. Тут погиб и черниговский князь Владимир Давыдович, и много половецких князей.
Когда полки сошлись, конные и пешие, Изяслав лежал раненый. Он поднялся; пеший воин хотел было ударить его, сочтя врагом. Изяслав вымолвил: «Я князь». «Тебя-то нам и надо», воскликнул воин и начал сечь его мечом по шлему, на котором сияло изображение Св. мученика Пантелеймона. Он пробил шлем до лба. «Я Изяслав, князь ваш», сказал раненый и снял с себя шлем: тогда его узнали, разнеслась тотчас молва, все воины начали сбегаться, подняли его на руки с великой радостью, как царя и князя своего. Но Изяслав сильно ослабел от ран, весь истекая кровью.
Его известили, что убит Владимир Давыдович черниговский, и что брат его Изяслав горько плачет по нем. Изяслав, превозмогая боль, велел посадить себя на коня и вести туда. Долго они плакали вместе. Изяслав жалел о нем, как бы о своем родном брате и, наконец, сказал Изяславу Давыдовичу: «Ну, нам его уже не воскресить, врагов своих мы победили, Чернигов — твой. Ступай туда, взяв тело брата своего, а я дам тебе помощь. Ныне вечером же быть всем в Вышгороде».
Так и было исполнено. Изяслав сел на столе брата своего Владимира в Чернигове, Юрий перешел через Днепр у Триполя и удалился в Переяславль. А Ольгович и Всеволодович перебежали у Заруба и укрылись в Городце. Из Городца Святослав не мог ехать в Чернигов, — он был тяжко болен, — и послал сыновца Святослава Всеволодовича; но тот скоро вернулся назад сказать, что Чернигов уже занят Изяславом Давыдовичем, и советовал ему ехать лучше в Новгород Северский.
Владимир галицкий не успел привести помощь Юрию; в Бужске узнал он, что дело уже кончено, и, повернув, поспешил в Галич.
Вячеслав, Изяслав и Ростислав, возблагодарив Бога и Его Пречистую Матерь, с честью и похвалой великой пошли к Киеву. Их встретили все святители с крестами, митрополит Клим, игумены и попы. Они поклонились святой Софии и повеселились, но недолго. Ростислав должен был спешить в свой Смоленск, а Изяслав решил добить Юрия и избавиться навсегда от своего неугомонного противника, с помощью угорской.
Мстислав, точно, уже шел с нею. В Сапогыне веселился он с уграми: Владимир Андреевич прислал ему много вина из Дорогобужа, как вдруг этот князь извещает, что Владимир галицкий идет на него. Мстислав передает весть уграм. Угры, пьяные, хвалились: «Пусть идет на нас; мы будем с ним биться». Мстислав расставил в ту ночь дозоры, а сам лег спать с уграми. Сторожа прибежали к нему в полночь, извещая: идет Владимир. Мстислав с дружиной вскочили на коней, а угры, пьяные, лежали, как мертвые. Против света Владимир напал на них и всех перебил, только немногие попали в плен. Мстислав бежал в Луцк со своей дружиной.
Неприятная весть пришла в Киев к Изяславу, что сын его побежден, а угры избиты. Но он не уныл: «Не идет место к голове, а голова к месту, сказал он свою поговорку. Дай Бог здоровья королю и мне, а отмстить мы сможем».
И решился он один идти на Юрия к Переяславлю, с Вячеславом и берендеями. Два дня бились они под городом и сожгли посад, стеснили Юрия и послали сказать ему: «Кланяемся тебе; иди в Суздаль, а в Переяславле оставь сына; мы не можем допустить, чтобы ты оставался здесь с нами; ибо боимся, что ты приведешь половцев» (1151).
Не было Юрию ниоткуда помощи: дружина его была разбита или взята в полон; он был вынужден, скрепя сердце, согласиться, и поцеловал крест с детьми своими.
Настал праздник Св. Бориса и Глеба. Вячеслав и Изяслав прислали послов напомнить ему: «Иди в Суздаль». Юрий хотел побывать в Городце и оттуда обещал идти в Суздаль. Вячеслав и Изяслав настаивали на одном: «Иди в Суздаль; если же ты хочешь побывать в Городце, хорошо — побудь месяц; а если не пойдешь, то мы придем и станем около Городца, как стояли здесь. Целуй крест, чтобы не искать тебе Киева ни под Вячеславом, ни под Изяславом», и на всем на том должен был целовать крест Юрий. Вячеслав и Изяслав прибавили: «До Святослава Ольговича тебе дела нет», и Юрий не включил его в договор.
Юрий оставил в Переяславле сына Глеба, а сам пошел в Городок. Андрей же выпросился у него идти еще прежде в Суздаль: «Делать нам здесь нечего, затепло отойдем», и отец отпустил его в домой.
Святослав Ольгович, услышав, что Юрий договорился с Вячеславом и Изяславом и выведен из Переяславля, решил договориться также со своим родом. Одному бороться ему не приходилось. Он послал сказать Изяславу Давыдовичу: «Мир стоит до рати, а рать до мира. Мы все братья. Отчины между нами две, одна моего отца Олега, а другая твоего отца Давыда: ты, брат, Давыдович, а я Ольгович. Возьми же себе все Давыдово, а что Ольгово, то оставь нам, и мы между собою поделимся». Изяслав поступил по-христиански, принял братьев в любовь и возвратил им их отчину.
А Юрий не думал выезжать из Городка. Он тянул время, все еще надеясь по-прежнему на перемену своих обстоятельств, но не с таким противником имел он дело. Тот, не давая ему отдыха и собрав всех князей, Давыдовичей и Ольговичей, пошел к Городку. Много дней бились они под Городком. Тяжко было Юрию, но, доведенный до крайности, он вынужден был, наконец, уступить. «Ну, я уже иду в Суздаль», сказал он своим противникам и ушел, оставив в Городке сына Глеба, потому что Изяслав тогда взял себе Переяславль и посадил там сына Мстислава.
Юрий по дороге останавливался у Святослава Ольговича, который принял его с честью великой.
Изяслав и Вячеслав сели в Киеве, Вячеслав на Великом дворе, а Изяслав под Угорским. Но Изяслав не успокоился. Победив Юрия, отправив его в отдаленный Суздаль, спалив, наконец, Городок, он хотел теперь унять Владимира галицкого, который столько мешал ему во всех его предприятиях и ставил часто в самое трудное и опасное положение (1152).
Он убедил Гейзу начать войну с Галичем, в отмщение за поражение угров с Мстиславом у Луцка. Он взял с собой Вячеславов полк, лучших киевлян, черных клобуков, всю русскую дружину и отправился на Галич. Угры шли ему навстречу. Они соединились и решили дать сражение близ Перемышля. У короля было 73 полка, кроме Изяславова, кроме поводных коней и товарных. Изяслав сказал дружине своей: «Братья и дружина! Бог не полагал никогда бесчестья на Русской земле и на русских сынах; во всех местах мы честь свою брали; ныне, братья, нам надо постараться, чтобы и в этих землях, перед чужими людьми, честь свою взять». И с этими словами со всеми своими полками он пустился вброд. Король переправился по другому броду. Все напали на Владимира, потопили многих, многих избили, пленили, а Владимир едва успел убежать один с семейством в Перемышль. Города Перемышля потому не взяли, что воины бросились грабить двор княжий, вне города, над рекою Саном, где было собрано много всякого богатства.
Владимирко смирился, и усиленными просьбами, раскаянием в своей вине, подкупами угорских бояр и всеми средствами успел, наконец, склонить короля к миру, несмотря на возражения Изяслава и его сына. Он обещал возвратить русские города и содействовать киевскому князю во всех его начинаниях. Король пригрозил ему новой войной в случае неисполнения принятых обязанностей, и успокоил своего зятя.
Посланные мужи привели к кресту Владимира, который лежал, как будто изнемогая от ран, а ран у него не было.
Некоторое время король и Изяслав провели вместе, в великой любви и великом веселье, и потом разъехались. Король в угры, Изяслав в Русскую землю. Придя во Владимир, Изяслав послал посадников в города, на которых целовал крест Владимир: в Бужск, Шумск, Тихомль, Выгошев, Гнойницу, — и Владимирко их не отдал. Вот он был каков! Изяслав послал сказать королю: «Нам уже не возвращаться, ни тебе, ни мне; я только говорю тебе, что Владимир отступил от крестного целования; не забывай же своего слова, что ты сказал».
Изяслав благополучно вернулся в Киев к отцу своему Вячеславу и послал сказать брату Ростиславу смоленскому, как он виделся с королем в здоровье, и как Бог помог им победить Владимира галицкого, и как вернулся благополучно в Русскую землю. Услышав это, Ростислав обрадовался и похвалил Бога. Изяслав теперь успокоился, но не успокоился его противник Юрий. Ему не сиделось на далеком Севере. Сердце влекло его к югу, в Русскую землю, и лишь только узнал, что Городец его сожжен Изяславом, еще перед последним походом в Галич, то он решил опять идти испытать счастья. Он привлек на свою сторону рязанских князей и обратился к старым друзьям, половцам.
А Изяслав, услышав о его приготовлениях, послал сказать Ростиславу: «У тебя Новгород сильный и Смоленск. Если Юрий пойдет на тебя, я приду к тебе на помощь, а если не тронет твою волость, то иди ты поскорее ко мне».
Юрий шел прямо к Киеву. Вся Половецкая земля, что между Волгой и Днепром, к нему присоединилась. Он занял вятичей и остановился в Глухове. Двинулся и Владимирко из Галича.
Подал помощь и Святослав Ольгович, опасаясь, чтобы в противном случае на него самого не напал рассерженный Юрий с готовыми полками. Юрий твердил: «Они сожгли мой Городец, и божницу сожгли, я отожгу им сполна».
Половцев набиралось к нему беспрестанно все больше и больше. Они пошли на Чернигов, куда уже успел придти Ростислав на помощь Изяславу Давыдовичу. Князья велели всем людям бежать из острога в детинец. Половцы, заняв острог, зажгли весь посад и выходили ежедневно биться с черниговцами.
Князья жаловались, что половцы бьются не крепко; «Назавтра я начну со своей дружиной», сказал мужественный Андрей, и лишь только показалась пехота из города, как он бросился вперед, одних избил, других вогнал в город; поревновали ему и другие князья и ездили под город, но пехотинцы, устрашенные, уже не смели показываться. Двенадцать дней стояла рать под Черниговом. Вячеслав и Изяслав решили идти на помощь городу. Половцы, испугавшись, начали уходить прочь. Тогда вынуждены были отступить и князья. Изяслав думал преследовать их, но этого нельзя было сделать, потому что они шли не останавливаясь, и время было к заморозкам. Решили все разъехаться по домам и ждать, когда встанут реки. Половцы ушли на Путивль, разоряя все по дороге, а Юрий на Новгород Северский, и оттуда в Рыльск.
Святослав Ольгович старался удержать его, выговаривая, что он волость его разорил и жита около города потравил, а теперь хочет оставить его на жертву Изяславу, который «придет на меня из-за тебя, и прок волости моей погубит».
Юрий обещал ему было подмогу, но оставил только Василька с 50 человек дружины и отправился в Суздаль, вновь разорив вятичей по дороге.
Изяслав был недоволен этими успехами; лишь только встал лед, он пошел с Вячеславом на Святослава Ольговича к Новгороду. На Альте он сказал своему дяде: «Ты уже стар, и трудиться тебе не должно; поезжай в Киев, а мне отдай только полк свой».
Он отрядил сына Мстислава на половцев, а сам подошел к городу взять острог. Начались стычки, и Святослав Ольгович принужден был просить мира. Изяслав не хотел мириться, но увидя, что приближается весна, согласился. Поцеловали крест и разъехались (1153).
На обратном пути в Чернигове Изяслав получил известие, что сын его Мстислав победил половцев на Угле и Самаре, прогнал их, захватил их добро, отбил множество христианских душ и возвращается с множеством пленных, стадами и конями.
Так все обратилось в пользу Изяслава, и он уже находил награду своим тяжелым трудам. Не опасаясь Юрия, в мире с Черниговом, укротив Ольговичей, загнав половцев, теперь он имел только одного врага, Владимирка галицкого, но был почти уверен, что с ним справится, имея в залоге против него королевское слово.
Изяслав послал к Владимирку своего мужа, Петра Бориславича, с крестными грамотами, того, который был в Перемышле и водил его к кресту. «Ты целовал крест возвратить мне все в Русской земле, и того не сделал. Но я не помню зла. Возврати теперь. Не хочешь — ты отступил от крестного целования, и вот твои крестные грамоты, а нам с королем что Бог даст». Владимирко и не думал сдержать своего слова. Он отпустил русского мужа с насмешками, как вдруг скоропостижно умер. Преемник его, Ярослав, вернул Петра Бориславича и поручил ему уверить Изяслава в своей преданности (1153).
Несмотря на обещания, Ярослав галицкий не думал, впрочем, отдавать городов своему названному отцу. Тогда Изяслав собрал все полки, свой, Вячеслава, Изяслава черниговского. Мстислав пришел с переяславским полком, и все черные клобуки. Потом пришли из Дорогобужа брат Владимир, Святополк из Владимира, Владимир Андреевич из Берестья. Ярослав выступил навстречу со своими полками. Изяслав пустил только часть своих воинов биться за Серет, а сам пошел к Теребовлю. Ярослав последовал за ним, хотя и не успел помешать его переправе через Снов. Полки стали друг против друга. Галицкие мужи отослали своего князя и остались биться одни. Полки сошлись, и была сеча злая, бились противники от полудня до вечера. И вследствие смятения, не видели они, кто победил. Изяслав обратил в бегство галичан, а братья его от них бежали: Святополк владимирский, Владимир Мстиславич и Мстислав Изяславич. Изяслав, преследуя, пленил галицких мужей, а галичане Изяславовых. Изяслав остался на месте сражения, а галичане убежали в свой город Теребовль. Он поставил на поле брани стяги галицкие, под которые шли галичане и были пленяемы Изяславом. Пленников у него набралось больше, чем оставалось своей дружины, и он, убоявшись нападения на другой день из Галича, велел перебить пленников. Жестокость, которой он, в сердцах на галичан, посрамил себя в конце своей жизни. Лучших мужей взял он с собой в Киев. Был плачь велик по всей земле Галицкой.
На следующий год (1154), Изяслав вступил во второй брак, взяв жену из обез, царскую дочь, навстречу которой посылал два раза сына своего Мстислава; перед походом на Галич, Мстислав дошел до Олешья и, не встретив, вернулся; теперь он встретил ее в порогах и привел к отцу.
Юрий, между тем, пошел было против него опять с ростовцами, суздальцами, и со всеми детьми, но на походе случился конский падеж: едва добрался он до Козельска. Хотя половцы явились к нему, но он был вынужден вернуться в Суздаль. Судьба и без войны освобождала его от сильного противника.
Изяслав, оплакав брата Святополка, вместо которого послал княжить сына Ярослава во Владимир, внезапно разболелся и вскоре преставился, в воскресенье на ночь в Филиппов день, 13 ноября. Погребение его было в церкви Св. Феодора в отцовом монастыре.
Это был князь деятельный, неутомимый, радушный, который не знал отдыха на своем веку и под конец своей жизни дорогой ценой, и то на короткое время, купил себе Киев.
Вся Русская земля и все черные клобуки, вернейшие его слуги, плакали по нему как по царю своему и господину, а всего более как по отце. Много плакал и дядя его Вячеслав: «Сыну! То есть мое место, говорил он над гробом, но пред Богом не что учинити!»
Сын Изяслава, Мстислав, спрятав тело его, уехал в свой Переяславль, а Изяслав Давыдович черниговский, узнав о смерти Изяслава, внезапно приехал к Киеву. Вячеслава оповестили, когда он уже подошел к Днепру, к перевозу. Вячеслав послал спросить его: «Зачем ты приехал, и кто тебя позвал? Ступай в свой Чернигов».
Изяслав отвечал: «Я приехал оплакать брата своего, ибо не был на его погребении. Позволь мне поклониться его гробу». Вячеслав, посоветовавшись с Мстиславом и мужами своими, не пустил его в Киев, потому что Ростислав еще не приходил из Смоленска, и Изяслав воротился, разумеется с досадою, в Чернигов, вступил в переговоры со Святославом Ольговичем и послал за Юрием в Суздаль.
А Вячеслав позвал в Киев Святослава Всеволодовича: «Ты Ростиславу сын любимый, побудь здесь в Киеве, пока он приедет из Смоленска, и тогда все вместе будем держать совет». Святослав Всеволодович, без ведома Изяслава Давыдовича и Святослава Ольговича, исполнил желание Вячеслава.
Ростислав, наконец, прибыл, и все киевляне вышли к нему навстречу с радостью великой. Рады были и черные клобуки. Ростислав, вместе со Святославом Всеволодовичем, поехал и поклонился отцу своему Вячеславу. Вячеслав обрадовался ему и сказал: «Сыну, я стар, и рядов всех не могу рядити, отдаю Киев тебе; как держал и рядил твой брат, так держи и ряди ты; имей меня отцом и держи на мне честь, как имел меня отцом Изяслав и держал на мне честь, и вот полк мой и дружина моя». Ростислав поклонился отцу своему Вячеславу и сказал: «Вельми рад, господине отче! Имею тебя отцом господином, как и брат мой Изяслав имел тебя и в твоей воле был».
Киевляне, посадив Ростислава в Киеве, сказали ему: «Как брат твой Изяслав честил Вячеслава, так и ты чести, я до твоего живота Киев тебе».
Ростислав дал племяннику Святославу Всеволодовичу Туров и Пинск за то, что он приехал по зову Вячеслава и держал ему волость.
А Юрий уже с половцами. Он осадил Переяславль, но был отражен Мстиславом с помощью, присланной из Киева, и пошел к Чернигову, куда поспешил против него и Ростислав со всеми киевлянами и торками. Лишь только киевский князь перешел Днепр, как получил известие, что Вячеслав, с вечера здоровый, лег спать и скончался. Ростислав вернулся, оставив полки, оплакал своего деда и проводил до гроба с честью великой, у святой Софии, где лежит Ярослав, прадед его, и Владимир, отец его. На Ярославовом дворе Ростислав созвал всех мужей Вячеславовых, тиунов и ключников, велел разложить перед собой все имение своего отца, золото, серебро, платье, и начал раздавать по монастырям и церквям, затворам и нищим; себе не взял ничего, кроме креста на благословение, а остаток назначил на исправление по нему церковных треб, под надзором мачехи, супруги Мстислава. Распорядившись, он хотел было ехать к Чернигову к полкам своим, но мужи его отсоветовали, говоря: «Бог поял стрыя твоего Вячеслава, а ты не утвердился еще с людьми в Киеве; поезжай лучше в Киев и утвердись с людьми. Тогда, если Юрий придет к тебе, захочешь ты мириться, будешь мириться, ибо ты утвердился уже с людьми, захочешь ли ты биться, ты будешь биться».
Ростислав не послушался, пошел к Чернигову и требовал у Изяслава Давыдовича крестного целования на том, чтобы сидеть ему в отчине своей в Чернигове, а Киева не искать. Изяслав отвечал: «Я до сих пор не делал ничего против вас, и вам не за что было приходить на меня. Так пусть же нас рассудит Бог!»
К нему уже пришли половцы с Глебом Юрьевичем. Ростислав, увидя против себя такое ополчение, без достаточных сил, начал просить мира и передавал Изяславу под собой Киев, а под Мстиславом Переяславль.
Мстислав, услышав об этом предложении, рассудил: «Так не будь же ни мне Переяславля, ни тебе Киева», и повернул коня с дружиной своей от дяди. Половцы объехали полк киевский и начали биться. У Ростислава на первом поскоке пал конь. Святослав, сын его, это увидел, соскочил со своего коня и начал биться с окружавшими его. Собралось несколько дружинников и подвели ему другого коня. Рать его была разбита, он бежал в Смоленск, Мстислав в Луцк, а Святослава Всеволодовича захватили половцы. Изяслав Давыдович выкупил его с женой, равно как и многих из русской дружины, не отдавая вообще никого половцам, из тех, кому удалось убежать в город.
Одержав такую победу, он послал сказать киевлянам, что хочет ехать к ним. У них не оставалось никакого князя, и они звали его, чтобы не взяли их половцы. Изяслав договорился было со Святославом Ольговичем, чтобы ему сидеть в Киеве, а тому в Чернигове, но они вскоре услышали, что Юрий идет, и увидели, что им нельзя удержаться против сильного суздальского князя. Сам Ростислав, выйдя с полками своими ему навстречу из Смоленска просил мира: «Отче, кланяюсь тебе; ты прежде был добр до меня, как и я до тебя; будь мне вместо отца».
Юрий отвечал: «Я рад, сын, с Изяславом я не мог ладить, а ты мне брат и сын».
Вслед за Ростиславом встретил Юрия Святослав Ольгович, а потом и Всеволодович ударил ему челом, говоря: «Избезумился я!» По ходатайству Святослава Ольговича Юрий дал ему мир, и все они вместе пошли к Чернигову. С дороги Святослав Ольгович послал к брату своему Изяславу в Киев, говоря ему: «Выезжай, брат, из Киева; идет Юрий, и мы звали его оба». Но Изяславу не хотелось лишиться Киева, и он не слушал брата.
Наконец, Юрий подошел к Чернигову со своим войском. Святослав снова послал уговаривать Изяслава: «Иди из Киева, Юрий уже близко, я отдам тебе Чернигов, для ради христианских душ», ибо прежде Изяслав с ведома Святослава сел в Киеве. Но все-таки он медлил: так полюбился ему Киев, говорит летопись. Наконец, Юрий миновал Чернигов и стал приближаться к Киеву.
«Отдай мне Киев, послал он уже сам сказать ему, мне отчина Киев, а не тебе». Нечего было делать: должен был решиться Изяслав. «Вот тебе Киев, отвечал он, скрепя сердце, не сам я приехал сюда, а посадили меня киевляне. Не сотвори мне пакости». Юрий согласился на мир, и Изяслав вышел из Киева.
Наконец, Юрий сел на стол отцов своих и дедов (1154). Исполнилось его горячее желание, и противников не осталось. Самый сильный умер, старший еще прежде его, — остальные все ему поклонились. Никто не имел права больше его. Юрий вздохнул свободно, достигнув цели своих горячих желаний. Он раздал сыновьям города киевские: Андрея посадил в Вышгороде, Бориса в Турове, Глеба в Переяславле, а Васильку дал Поросье.
Мстислав с братьями княжил в земле Волынской. Давыдович в Чернигове, Ольговичи в Новгороде Северском.
Казалось — все дела уладились, и биться было не за что. Нет, много оставалось еще князьям причин, если не внешних, то внутренних, начать, отдохнувши, новые распри между собой.
Изяслав Давыдович отведал Киева, и ему хотелось, как старшему из потомков Ярослава, достать себе первый стол.
Мстислав Изяславич, отец которого с такими усилиями приобрел себе Киев, который сидел сам так долго в Переяславле, не мог довольствоваться теперь бедным уделом на Волыни, между тем как пришлые из Залесской стороны сыновья Юрьевы сели по городам земли Русской.
Ярославу галицкому жаль было отказаться от волынских приобретений.
Наконец, сам Юрий, раздраженный против покойного Изяслава, хотел отнять у детей его и остальные их города, точно как прежде Изяслав отнял у него не только Переяславль, но и Городец Остерский. И он послал младших князей выгнать Мстислава из Пересопницы. Мстислав удалился в Луцк. Юрий велел зятю своему Ярославу галицкому напасть на него в Луцке. Мстислав удалился к ляхам.
Однако же, положение Юрия было затруднительно, в виду новых опасностей, тем более что Изяслав Давыдович порывался начать с ним войну. Юрий позвал к себе на помощь Ростислава: «Сыну, мне не с кем удерживать Русскую землю, а поеди семо».
Ростислав встретил с великой честью великую княгиню, Юрьеву, на пути, сам проводил ее до Киева, а из Суздаля к мужу и явился к Юрию со всем своим полком. Дядя принял покорного племянника с любовью, и тот приступил к нему с просьбой о своих племянниках, сыновьях любезного ему брата и друга Изяслава. Юрий склонился на его просьбу, и Ярослав Изяславич, равно как и Владимир Мстиславич, пришли к Юрию с полками своими, на зов Ростислава, и поклонились. Мстислав только не посмел к нему ехать, опасаясь пленения. Юрий, впрочем, принял и его в любовь и поцеловал крест ему, вместе с братьями.
Вследствие такого лада, вместе с галицкой помощью, подошедшей к Юрию, стал сговорчивее и Изяслав Давыдович. На сейме в Лутаве Юрий дал ему Корческ, а верному своему союзнику и помощнику, Святославу Ольговичу, Мозырь, — чем и удовлетворились, хоть на время, притязания.
Половцы, на сейме, просили за братьев своих, плененных берендеями, но те отказали, говоря: «Мы умираем за Русскую землю с сыном твоим и слагаем головы за твою честь». Юрий не стал настаивать и удовлетворил половцев дарами.
Таким образом, Юрий уладился со всеми врагами, внутренними и внешними, устроил и семейные дела: женил сына Глеба на дочери черниговского князя Изяслава Давыдовича, а другому сыну Мстиславу велел взять за себя в Новгороде дочь посадника Петра Михалковича. Но старший сын его, доблестный Андрей, посаженный им подле себя в Вышгороде, причинил ему сильное огорчение, оставив этот удел.
Андрею надоели нескончаемые, бесплодные войны за Киев; он посчитал, что его отцу, уже семидесятилетнему, недолго оставалось жить на свете, а после этой близкой смерти Киев ему достаться никак не мог при таком множестве соискателей, из которых иные имели и права гораздо больше, чем он, а именно: все старшие двоюродные братья, не говоря об Изяславе Давыдовиче, уже сидевшем на киевском престоле, и о Святославе Ольговиче, имевшем притязание даже прежде Изяслава и Юрия. А там еще издали глядели с жадностью на Киев ретивые сыновья Изяслава. Борьба с ними со всеми, вместе или поодиночке, притом без права, не предвещала верного успеха, а трудов множество; в Суздальском же княжестве ожидало его владение обширное, почти бесспорное; он родился там, или, по крайней мере, провел лучшие годы жизни, привык к земле, людям и обычаям. И жена его была оттуда родом, и предпочитала, разумеется, ту спокойную страну новой, незнакомой, исполненной беспрерывных опасностей; ее братья, Кучковичи, близкие к Андрею, твердили беспрестанно об их родине и убеждали сестру и зятя туда вернуться.
Как бы то ни было, Андрей, вскоре по водворении в Вышгороде, решил оставить этот удел, и в 1155 году, без отцовской воли и даже ведома, тайно, ночью, с женой, детьми и двором, отправился на свою любезную Залесскую сторону, взяв с собой из Руси только древнюю икону Богоматери, икону, которая впоследствии получила такое важное значение в Русской Истории, и ныне составляет первую Московскую святыню, под именем Владимирской.
Предположения Андреевы оправдывались беспрестанно: через год начались новые смятения в Русской земле.
Юрий хотел воспользоваться междоусобицей Мстиславичей, чтобы низложить противного ему Мстислава Изяславича (1157). Ему хотелось достать Владимир для племянника Владимира. Еще отцу его Андрею, своему младшему брату, Юрий обещал перед кончиной удержать волость его за сыном. Давыдович и Ольгович вызывались идти с ним, но зять Ярослав Владимиркович отговорил брать их с собой, чтобы не предоставить им участия в успехе. Союзники осадили Владимир, но безуспешно.
Юрий должен был отступить, и, дойдя до Дорогобужа, сказал своему племяннику: «Сыну, я целовал крест с твоим отцом, а моим братом Андреем на том, чтобы тот из нас, кто останется в живых, был отцом для обоих детей и удержал их власть; после я целовал крест тебе, чтобы иметь тебя сыном, искать тебе Владимира. Мне не удалось теперь исполнить это обещание, но вот тебе волость». И он дал Владимиру Дорогобуж, Пересопницу и все Погоринские города.
Тогда же хотел он выдать любезному зятю своему Ярославу Берладника, приведенного из Суздаля в оковах. Этот сонаследник Галицкого княжества, изгнанный еще Владимирком из своего удела, служил Юрию. Ярослав уже прислал за ним дружину, но митрополит и игумены убедили Юрия не делать того: «Не грех ли тебе, продержавши его в такой нужде, после крестного целования, отдавать теперь на убийство!»
Юрий послушался и отправил Берладника назад в Суздаль, но Изяслав Давыдович перехватил его на пути и увез в Чернигов.
Черниговский князь замышлял вновь рать на Юрия, сговорился с Мстиславом Изяславичем и примирил самого Ростислава, который послал к нему своего старшего сына Романа. Только Святослав Ольгович не согласился идти без причины на великого князя киевского. Изяслав собрался напасть на Киев, как вдруг получил известие о кончине Юрия, который пировал у осменика Петрила, и в ту же ночь занемог, а через пять дней умер, 13 мая, в среду (1138), и наутро в четверг положен в монастыре Святого Спаса. Двор его красный был разграблен, и другой, за Днепром, который назвал он Раем, также двор сына его Василька. Много суздальцев перебито по городам и селам, а товары их расхищены. Киевляне послали звать Изяслава Давыдовича: «Иди князь, Юрий умер». Изяслав прослезился, сказав: «Слава тебе, Господи, рассудившему меня с ним смертью, а не кровопролитием».
Изяслав Давыдович вступил в Киев (1158) в троицкое воскресенье, 19 мая, предоставив Чернигов племяннику Святославу Владимировичу, со всем полком своим, но принужден был отменить это распоряжение.
Великий князь киевский, вероятно, желая угодить своим союзникам Мстиславичам и задобрить их, пошел вместе с ними искать Владимиру Мстиславичу Туров, доставшийся, наконец, представителю старшего Изяславова рода, Юрию, сыну того несчастного Ярослава, который, незадолго перед своим старшинством, обладая великой силой, погиб изменой при осаде Владимира. «Многу мольбу творил» Юрий Ярославич, выслав из города к Изяславу и прося: «Брате, прими мя в любовь к себе». Изяслава не трогали его мольбы, но хотел непременно взять Туров и Пинск.
Впрочем, он не успел в своем намерении, простояв десять недель около города; конский падеж заставил снять осаду. Возникла новая война за Берладника. Ярослав галицкий не считал себя твердым на своем столе, пока жив был этот законный наследник и притязатель на целую половину Галицкого удела, находившийся под покровительством великого князя киевского. Он подговорил всех князей русских и даже лядских, самого венгерского короля, чтобы они были помощниками ему против Ивана, и все они обещали, отправили каждый особых послов в Киев, требовать у Изяслава выдачи. Изяслав переспорил всех, дал отказ начисто и вскоре начал собираться идти войной на Галич, предупреждая нападение Ярослава с союзниками. Он послал просить помощи у Святослава Ольговича черниговского и предлагал ему за нее Мозырь и Чечерск.
Тот отвечал: «Я гневался на тебя, брат, что ты не исправил мне Чернигова и волости, но лиха тебе не желал; если враги грозят тебе войной, то избави меня Боже теперь ссориться с тобой. Ты брат мне, — дай нам Бог пожить с тобою в добре».
Вслед за Святославом и прочие Ольговичи целовали крест между собою на вечную любовь.
Они послали послов к противникам объявить им о своем союзе, и те вынуждены были отложить свое намерение идти войной на Киев.
Но Изяслав, ободрившись таким оборотом обстоятельств, задумал сам начать ее, себе на беду; он объявил, что ищет Галича Ивану Берладнику, к чему побуждали его, впрочем, сами галичане. Они обещали покинуть Ярослава и передаться ему, лишь покажутся киевские стяги.
Святослав Ольгович долго отговаривал Изяслава: «Кому, брат, ищешь волости — брату или сыну; лучше бы тебе не затевать спора; дело другое, если бы шли на тебя — тогда и я с племянниками готов бы был вступиться».
Изяслав не слушал и шел.
Еще на дороге Святослав послал к нему Георгия Ивановича, Шакушаня брата, который нагнал его в Василеве и сказал решительно: «Не велит тебе брат починать рати, воротися».
Изяслав с гневом отвечал послу: «Буди ему ведомо, что не ворочусь я ни под каким видом, — я уже пошел; да скажи ему еще вот что: если он сам не идет и племянников не отпускает, то чтобы берегся: не поползти бы ему из Чернигова к Новгороду, если я, Бог даст, слажу с Галичем. Пусть он тогда не пеняет на меня».
Изяслав, дойдя Мунарева, остановился в ожидании племянника, которого он послал за дикими половцами.
Здесь он услышал, что Мстислав, Владимир и Ярослав с галичанами идут к нему навстречу на Киев.
У Василева присоединились к нему половцы, и он подступил к Белгороду, уже занятому Мстиславом с братьями, объявившими, что ищут Киева Ростиславу смоленскому.
Под Белгородом пришли к Изяславу новые толпы половцев: Башкорд, отчим Святослава Владимировича (мать его бежала к половцам и вышла там замуж).
Изяслав, показав осажденным полки свои, велел им оставить город, но те в продолжение 12 дней не двигались с места, а между тем обнаружилась измена в полках Изяслава: берендеи, делая вид, что ездят к городу биться, начали переговариваться с его противниками. Поимав в зажитье мужа Мстислава, Козму Сновидича, они послали в город этого отрока, написав свое письмо: «У нас, князь, для тебя и добро, и зло: если ты хочешь любить нас, как любил твой отец, и дашь нам по хорошему городу, то мы отступимся от Изяслава».
Мстислав обрадовался предложению: в ту же ночь отправил к ним, с присланным отроком, своего мужа Олбыря Шерешовича, обещать им все, чего они желают.
В полночь все торки и берендеи с криком бросились к городу. Изяслав догадался об их измене, поскакал к их товарищам, а те уже пылали, зажженные перед сдачей. Он должен был искать спасения в бегстве, с племянниками — Святославом Владимировичем и Владимиром Мстиславичем, и пустился на Вышгород к Гомию, куда прибежала к нему и жена его: она ушла из Киева в Переяславль к зятю Глебу, оттуда на Глебль, Хоробор, Ропеск; в Ропеске принял ее с честью Ярослав Всеволодович и проводил в Гомий к Изяславу.
Изяслав пошел на вятичей, взял на щит город Святославлев, и оттуда занял всю сторону, мстя Святославу Ольговичу за то, что ни сам он не ходил к нему на помощь, ни сына не пускал.
А тот, в свою очередь, захватил имущество бояр Изяслава, пленил их жен и не отпускал без выкупа. Много товара Изяславовой дружины захватил и Мстислав, золота и серебра, челяди, коней и скота, что все препроводил во Владимир.
Из половцев, бежавших из-под Белгорода на Юрьев, многие перехвачены берендеями и юрьевцами, многие утонули в Роси.
Союзники Мстислава, Владимир и Ярослав, вступили в Киев 2 декабря и послали за Ростиславом, «вабяче и Киеву», так как и прежде целовали ему крест: «яко тебе его ищем».
Ростислав отвечал им с Иваном Ручешником и Якуном, смоленским и новгородским мужем: «Если вы в правду зовете меня с любовию, то я иду в Киев на свою волю, чтобы вам иметь меня отцом себе в правду и слушаться. Вот что я вам объявляю: не хочу видеть Клима на митрополии — он не взял благословения у патриарха и святой Софии».
А Мстислав крепко стоял за Клима и твердил, что не хочет Константина, который проклинал его отца.
С тяжкими речами поехал Иванко в Смоленск к своему князю, приславшему старшего сына Романа договариваться. Долго спорили они между собою, и, наконец, положили, отстранив обоих, привести третьего митрополита из Царьграда.
На светлый праздник, 12 апреля (1160), вступил Ростислав в Киев и встречен был людьми с великой честью, которые радовались вдвойне: Воскресению Господню и княжему сидению.
1 октября назначен был съезд со Святославом Ольговичем в Моровийске. Князья свиделись с великой любовью, обедали вместе и пировали. Дарам взаимным не было счета. Ростислав одарил Святослава соболями, горностаями, черными кунами, песцами, белыми волками, рыбьими зубами. Святослав принес Ростиславу пардуса и двух коней борзых в кованых седлах.
Изяслав Давыдович, потеряв и Чернигов, и Киев, почти лишенный убежища, не мог быть спокойным. С призванными половцами он явился под Черниговом, но вследствие помощи, присланной туда великим князем Ростиславом, должен был отойти без успеха. Долго скитался по окрестным местам, пытался напасть изъездом на разные города, воевал села, наконец, ушел к племяннику своему во Вщиж, оттуда искал покровительства Андрея и просил его дочери в супружество Святославу Владимировичу. Русские князья, пришедшие осаждать его, услышав, что Изяслав Андреевич идет на помощь, дали мир.
На следующий год (1161) Изяславу удалось составить большой союз против великого князя Ростислава: он подговорил Всеволодовичей, потом пристал к нему Олег, сын Святослава Ольговича, и вот по какому случаю: великий князь Ростислав, сблизившись со Святославом, упросил его отпустить в Киев «детя Олега», чтобы он познакомился с лучшими киевлянами, торками и берендеями. Святослав отпустил сына, не питая никакого подозрения. Олег, придя к Ольжичам, послал спросить великого князя, где ему стать. Тот указал место около Олеговой могилы, а сам стоял у Шелвова сельца под бором. Два дня обедал гость у великого князя. На третий, когда он выехал на поездьство, остановил его один Ростиславов муж: «Князь, у меня есть до тебя орудие велико (важное дело). Обещаешь ли мне не открывать никому, что я скажу тебе?» Олег обещал. «Князь, будь осторожен, тебя хотят захватить, верно так». Олег поверил и стал проситься у Ростислава в Чернигов к отцу, под предлогом болезни матери. Ростиславу не хотелось отпустить его так скоро, он не соглашался, не имея лиха в сердце, но, наконец, отпустил. Олег, возвратясь, скрыл от отца извет, но втайне сердился и начал проситься в Курск.
Здесь нашли его Изяславовы послы, приступили к нему с любовными речами и убедили к союзу, к которому должен был пристать поневоле и отец его Святослав Ольгович.
Половцев к Изяславу пришло множество. Все союзники выступили в поход, один Святослав оставался в Чернигове. Изяслав подошел сначала к Переяславлю, на Глеба, зятя своего, веля ему идти на Ростислава, но Глеб отказался, и, простояв две недели под Переяславлем, враги отошли прочь без успеха. Между тем, Ростислав собрался с силою и вступил против них вперед. Половцы бежали, а за ними и Изяслав.
Но, спустя некоторое время (1162), он явился с другой стороны. С новыми ватагами половцев он перешел Днепр за Вышгородом и стал на болонье в лозах, против Дорогожича. Наутро, 8 февраля, в среду, выстроив полки с братьями, Изяслав приступил к подолу. Место от горы до Днепра было загорожено кольями. Ростислав стоял там с Андреевичем. Началась сеча. С обеих сторон падали многие. Страшно было смотреть издали, как будто второе пришествие наступало. Изяслав начал одолевать. Половцы, прорываясь через колья, проникали в город и зажигали дворы. Берендеи побежали к Угорскому, а другие к Золотым воротам. Дружина Ростислава начала советовать: «Князь, бороться нет силы, братья не успели придти к тебе, ни берендеи, ни торки, а у врагов сила велика. Ступай лучше в Белгород и там дождись братьев со всеми своими полками».
Ростислав послушал дружину и отошел к Белгороду с полками своими и с княгинею, где в тот же день подоспел к нему Ярослав, сыновец его, с братом Ярополком, а Андреевича отправил он к торкам и берендеям.
Изяслав вступил в Киев в третий раз, 12 февраля, и, отпустив всех плененных киевлян, пошел под Белгород.
В это время случилось знамение в луне страшное и дивное: луна шла через все небо, от востока до запада, изменяя образы свои, сначала убывала понемногу, а потом погибла вся, явясь скудной, черной, наконец, открылась кровавой, потом с двумя лицами, одно зеленое, а другое желтое, в середине же словно два воина бились мечами; у одного шла из головы как будто кровь, а у другого молоко. Старые люди говорили: не к добру такое знамение — оно предвещает княжую смерть, что и случилось.
Изяслав стоял перед детинцем четыре недели, а острог до него еще пожог сам Ростислав.
Святослав присылал из Чернигова уговорить Изяслава, чтобы он просил мира, а «если не дадут тебе мира, иди за Днепр; будешь за Днепром, то вся твоя правда будет». Изяслав не принял совета и отвечал: «Братья мои, отойдя, воротятся в свои волости, а мне не к половцам идти; в Вырине могу я голодом мерети; так лучше здесь я хочу погибнуть».
Все союзники начали подходить к Белгороду: Мстислав из Владимира, Рюрик из Торческа, берендеи, ковуи, торки, печенеги. Дикие половцы устерегли приближение, и, пригнавши к Изяславу, поведали ему рать велику.
Изяслав оробел и увидел себя вынужденным искать спасения в бегстве. Князья за ним. Торки нагнали его возы, и началась сеча, многих взяли руками, Шварна, обоих Милятичей, Степана и Якуна, Нажира Переяславича. Изяслав был настигнут за озерами, при въезде в бор. Войбор Негечевич ударил его саблей, другой ударил копьем. Он упал с коня, его принесли к Ростиславу. Ростислав начал говорить: «Мало тебе было, брат, волости Черниговской, ты выгнал меня из Киева, мало тебе было и Киева, ты хотел выгнать меня даже из Белгорода». Изяслав ничего не отвечал, лежащий, и только попросил воды. Ему подали вина, Мстислав отправил его, еле живого, в монастырь к святому Симеону, в Копыреве конце, где он и скончался 6 марта. Тело его отвезено в Чернигов. Святослав положил его в отцовской церкви, у Св. мучеников, 13 марта, в понедельник.
Ольговичи поцеловали крест Ростиславу, но победители вскоре не поладили между собою: главный деятель, Мстислав, поссорился с дядей, многие речи встали между ними, и он, раздраженный, оставил Киев. Сын Ростислава Давыд, без отцовского приказа, в Торческе захватил посадника Мстиславова Вышка.
Мстислав ходил на дядю Владимира Андреевича, веля ему отступиться от Ростислава, но тот не согласился.
Ольговичи, поцеловав крест Ростиславу, напали, однако, также на его брата Владимира, вместе с полоцкими князьями, и заставили его уступить им Случеск. Он удалился к Ростиславу, который дал ему Триполь с четырьмя городами.
В следующем году (1163) великий князь помирился с племянником и вернул ему все города, Торческ и Белгород, а за Триполь дал Канев.
Остальное время княжения Ростислава прошло довольно спокойно, и с туровским князем был заключен мир.
В Новгороде княжил сын Ростислава, Святослав, с согласия суздальского великого князя Андрея, с которым великий князь киевский был в союзе.
Сильно поразила Ростислава смерть ровесника его, вначале противника, а потом верного союзника, Святослава Ольговича, 3 февраля (1164), в Чернигове, так что он намеревался тогда же оставить княжение: «Хотел бых свободитися от маловременного и суетного света сего, и мимотекущего, многомятежного житья сего». Печерский игумен Поликарп, особенно им почитаемый, отговаривал его: «Вам Бог тако велел быти, правду деяти на сем свете, в правду суд судити, и в крестном целовании стояти». Ростислав отвечал: «Отче! Княжение и мир не может без греха быти, а уже есмь был немало на свете сем, а хотел был поревновати». «Если так тебе угодно, сказал игумен, да исполнится воля Божия». «Пережду еще мало времени, заключил великий князь, суть ми орудьица».
В Чернигове начались распри по кончине Святослава Ольговича, и великий князь Ростислав вступился за своего зятя (Олег был женат на его дочери), который и получил, наконец, четыре города.
Половцы, до того спокойные после участия в войнах Юрьевых, и победы над ними Мстислава Изяславича, услышав о раздоре князей между собой, подошли к порогам и начали грабить гречников, т. е. купцов, торговавших в Греции. Великий князь послал Владислава Ляха с ратью защитить гречников.
В следующем году (1168) он призвал всех союзных князей в Киев для той же цели. Пришел Мстислав из Владимира, Ярослав, брат его, из Луцка, Ярополк из Бужска, Владимир Андреевич, Владимир Мстиславич, Глеб Юрьевич, Рюрик, Давыд, Мстислав, сыновья великого князя, Глеб городенский, Иван Юрьевич (туровский?), галицкая помощь. Все собранное войско стояло долгое время у Канева, пока не взошли гречники и залозники.
Ростиславу хотелось помирить новгородцев с сыном его Святославом, с которым они начали ссориться. Для того предпринял он путешествие в Новгород. По дороге, в Чечерске, встретил зять его Олег Святославич, со своей женой. Они угостили тестя обедом и почтили великими дарами. На другой день Ростислав пригласил их к себе на обед и предложил им еще больше даров: перед Смоленском за триста верст начали встречать его лучшие мужи, потом внуки, а, наконец, и сын Роман с епископом Мануилом. Перед въездом чуть не весь город вышел к нему навстречу. Так обрадовались смольняне старому своему князю, княжившему у них около сорока лет. Множество даров принесено ему было на поклон.
Из Смоленска Ростислав пошел в Торопец, но, чувствуя себя весьма нехорошо, велел сыну выехать к нему навстречу на Луки. На Луках повидался он с сыном и новгородцами, которые принесли ему великие дары и целовали ему крест иметь сына его князем и другого князя не искать до его смерти. Оттуда возвратился он в Смоленск.
Сестра, видя его изнемогающего, убеждала остаться в Смоленске. «Нет, отвечал Ростислав, я не могу лечь здесь. Везите меня в Киев. Если умру в дороге, положите меня с отцовским благословением у святого Феодора. Если же Бог освободит от болезни, я постригусь в Печерском монастыре».
По пути из Смоленска, в Зарубе, селе Рогнеды, болезнь усилилась, Ростислав почувствовал себя очень дурно и сказал покладнику своему Ивану Фроловичу и Борису Захарьевичу: «Позовите ко мне Симеона попа. Пусть сотворит молитву надо мною». Смотря на икону Божией матери он тихо молился: «Милостивая госпожа, милостью своей помилуй меня, грешного раба своего Михаила, воздвигни меня из глубины греховныя и спасения сподоби». Слезы лились у него из глаз. Он отер их убрусцем и тихо произнес: «Ныне отпусти раба своего по глаголу твоему с миром». Скончался 14 марта 1169 г., а 21 положен в отцовском монастыря в Киеве.
Сыновья Ростислава, вместе с братьями его Владимирами, родным и двоюродным, решили призвать на великокняжеский стол Мстислава, но до его прибытия поцеловав между собой крест, разделили между собою волости, — всякий взял себе что хотел: Владимир Мстиславич взял Торческ со всем Поросьем, Владимир Андреевич Берестий. Владимир предоставлялся Ярославу Изяславичу. Несколько уделов отдано Ростиславичам. Киевские владения уменьшались, таким образом, более и более.
Присланный Мстиславом вперед Василько Ярополчич с тиуном проведал о тайном договоре и дал знать о нем во Владимир. Мстислав уведомил своих союзников: Ярослава галицкого, ляхов, Всеволодовичей, «являя твердь братьи» (объявляя о твердом своем намерении), и звал их на помощь.
Ярослав немедленно прислал к нему пять полков. В Микулин пришли берендеи, торки, печенеги, все черные клобуки. Мстислав двинулся.
Владимир Мстиславич вышел, между тем, из Триполя, с женой и матерью, и занял Вышгород.
Мстислав Васильевским путем вскоре достиг Киева и взял ряд с братьями, с дружиной и киевлянами.
На другой день он обратился к Вышгороду и пустил берендеев на вороп.[14]
Начались схватки. Много падало с обеих сторон. Послы ходили между князьями с речами о мире и, удалившись о волость, наконец, они поцеловали крест: Владимир, Давыд, Рюрик, Мстислав. Мстислав, 13 мая 1167 г., в понедельник, вступил в Киев. Владимир должен был вернуться в Триполь, а Вышгород отдан Давыду.
Но дядя, издавна враждебный Мстиславу, еще держал зло на уме. Муж Давыдов, Василь Настасич, проведал это и сказал своему князю, а тот Мстиславу.
Владимир, поняв, что известны Мстиславу замыслы его, приехал оправдываться и остановился в Печерском монастыре. Туда прибыл и Мстислав, велел ему сидеть в экономовой келье, а сам сел в игуменовой и послал спросить его: «Брат, зачем ты приехал, я не посылал за тобой». Владимир, с дьячком Имормыжем, отвечал: «Брат, я слышал, что на меня наговаривают злые люди». Мстислав сказал: «Я слышал про то от брата Давыда». Послали в Вышгород, за Давыдом, который прислал Василя, приставив к нему Радила тысяцкого и Василия Волковича.
Мстислав приехал через три дня в Печерский монастырь, и Владимир прислал мужей своих Рагуила и Михаля, которые начали препираться с Василем, а за Василя вышел Давыд Боринич.
Дело было ясно. «Брат, сказал Мстислав, ты целовал мне крест, и губы еще не обсохли. Отцы наши говорили: Бог тому судья, кто преступит крестное целование; целуй опять, если не хочешь лиха и на меня ничего не думал».
Владимир сказал: «Рад, целую, — то все на меня лжа». Мстислав отпустил его в Котельницу, но он не смирился и продолжал свои замыслы, сносился с берендеями, и, получив от них обещание, открыл мысли свои Рагуилу Добрыничу, Михалю и Завиду. Те отвечали: «Ты, князь, задумал о себе. Мы ничего не знали и не едем за тобой». Владимир, взглянув на своих детских, сказал: «Ну, так они будут моими боярами», — и отправился на соединение с берендеями ниже Ростовца. Те увидели его одного: «Что же ты говорил нам, будто все братья с тобой, и Андреевич Владимир, и Ярослав, и Давыд! А ты едешь один и без мужей. Ты обманул нас! Так лучше нам в свою голову, чем в чужую», — и начали пускать в него стрелы. «Не дай Бог поганому поверить, воскликнул горестный Владимир, пропал я душой и телом». Он побежал. Детских его перебили берендеи около него. Он пустился к Дорогобужу, куда прежде убежала жена его. Владимир Андреевич занял мост через Горину и не пустил его к себе. Он должен был искать спасения уже не на Руси и поворотил к радимичам к Суздалю; Андрей выслал к нему навстречу сказать: «Иди в Рязань к отчичу своему к Глебу, я тебя наделю». Владимир пошел туда, оставя жену с детьми у Всеволожей в Глухове. Мстислав выслал мать его, вдову деда Мстислава: «Ступай в Городок, а оттуда куда тебе угодно; не могу жить с тобою в одном месте, потому что сын твой ловит головы моей, переступая крест».
Вложил Бог в сердце Мстиславу Изяславичу (1168) мысль благую о Русской земле, которую любил он всем сердцем, и созвал он всех братьев своих, начал думать с ними и сказал: «Братья, пожалейте о Русской земле и о своей отчине-дедине, которую на всякое лето несут поганые в вежи свои, с нами роту взимаюче и всегда переступаюче. Вот они уже отнимают у нас и Греческий путь, и Соляный, и Залозный; хорошо бы нам, братья, поискать отцов и дедов своих пути и своей чести, воззряче на Божию помощь». И была эта речь угодна всей братии и мужам их. Они отвечали: «Буди так. Дай Бог нам за христиан и за Русскую землю сложить свои головы, и к мученикам причтеным быти».
Мстислав послал к Ольговичам в Чернигов и велел им быть с собою. Тогда Ольговичи были в союзе с Мстиславом. И собрались все братья в Киеве: Рюрик из Вручего и Давыд из Вышгорода; Всеволодовичи Святослав и Ярослав, Олег Святославич, брат его Всеволод, Ярослав из Луцка, Ярополк, Мстислав Всеволодович, Глеб из Переяславля, брат его Михаил и многие другие. Воззрев на Божию помощь и силу честного креста, вышли они из Киева 2 марта, в субботу, на средокрестной неделе.
Ярополк, брат Мстислава, был очень болен, но не хотел отстать от своих братьев. В Тумаще начала одолевать его болезнь, а Мстислав был уже за Каневым. К нему послана весть о болезни брата. Мстислав велел игумену Поликарпу и попу Данилу ехать к брату, и если он умрет, похоронить его у святого Федора. Он скончался в четверг, 7 марта.
Князья шли девять дней. Половцы, услышав от кощея[15] от Гаврилки Иславича, что идут на них все князья русские, побросали своих жен и детей и побежали. Князья пустились за ними в погоню, оставив у своих возов Ярослава Всеволодовича, настигли их у Черного леса и, прижав к лесу, одних перебили, других взяли в плен; Бастеева чадь и другие гнали их даже за Оскол. Станы по Углу и по Снепороду были захвачены; столько досталось полона от половцев, что всем русским воинам «наполнитися до изобилия» и пленниками, и чагами, и детьми их, и челядью, и конями, и скотиной. Освобожденные христиане отпущены были на волю.
Князья, съехавшись, осмотрели полки свои и увидели, что все с Божьей помощью были здоровы, и из всех полков был убит только Коснятин Васильевич, Ярунов брат, да седельник Ярослава Изяславича, и взят в плен Коснятин Хотович. Похвалив Бога, с радостью великой, вернулись князья домой на самое Воскресение Христово, и людям была двойная радость: Воскресение Господне и возвращение князей с победой и славой. Братья, однако, втайне сетовали на Мстислава.
Вскоре опять князья все собрались в Киеве. Мстислав сказал: «Братья, мы сделали много зла половцам, вежи их поимали, детей полонили и увели стада; они будут пакостить нашим гречникам и залозникам. Поедем навстречу гречникам». Князья пошли в поход и стали у Канева.
Все было согласно и мирно, но злые люди посеяли раздор. Петр и Нестер Борисовичи начали вести злые речи Давыду на Мстислава. Они сердились на него за то, что Мстислав отпустил их от себя, по вине их холопов, которые украли коней в Мстиславовом стаде.
Давыд поверил и передал навет брату Рюрику: «Приятели поведали мне, что Мстислав хочет нас взять». Рюрик возразил: «За что же? Ведь он недавно целовал нам крест». Наветники говорили: «Мстислав будет звать вас на обед, тут и будет ваше ятье, и слова наши оправдаются». Мстислав не имел о том никакого понятия, питая к братьям совершенную любовь. Он действительно послал звать их к себе на обед, а те отвечали: «Поцелуй прежде нам крест, чтоб не замыслить на нас лиха, так мы придем к тебе». Мстислав удивился и объявил о требовании дружине своей. Дружина отвечала: «Без дела, князь, велят тебе братья целовать крест. Мы знаем твою любовь к ним. Верно, злые люди, завидуя братской любви, придумали лихо; злой человек хуже беса: бес того не замыслит, что замыслит злой человек. Скажи братьям, что ты крест целуешь, а они чтоб выдали тебе, кто вас сваживает».
И послал Мстислав послов Давыду с той речью. Давыд отвечал: «Кто же мне будет говорить и предостерегать меня, если я выдам». Мстислав поцеловал к ним крест, и они поцеловали, но сердце их не было с ним.
Владимир Андреевич начал требовать волости. Мстислав, поняв, что просит он волости изветом, отвечал: «Давно ли ты крест целовал и волость взял у меня».
Тот разгневался и пошел к Дорогобужу.
Новгородцы, между тем, прогнав от себя Святослава Ростиславича и поссорясь с Андреем, прислали к Мстиславу просить у него сына Романа. Ростиславичи рассердились еще более на Мстислава и начали сноситься между собой и с великим князем суздальским Андреем, который не любил его всегда, а теперь еще более, за отправку новгородцам сына против его воли. Все князья поклялись крестом между собою.
Многочисленная рать собралась по зову Андрея: к полкам ростовским, суздальским, владимирским, со старшим сыном его Мстиславом, присоединились Роман из Смоленска, Глеб из Переяславля, Олег Святославич и брат его Игорь черниговские, Владимир из Дорогобужа, Рюрик из Вручего, Давыд из Вышгорода, брат его Мстислав, брат Андрея Всеволод Георгиевич, племянник Мстислав Ростиславич, всего 11 князей. Главным воеводой послан был Борис Жирославич. Сам Андрей не пошел, уверенный, что дело обойдется успешно и без него.
Все полки соединились в Вышгороде и на второй неделе поста осадили Киев. Мстислав затворился и бился крепко из города. Помощников у него не было никого, кроме торков и берендеев, и те льстили под ним. Три дня приступали полки, и собственная дружина его ослабела: «Что, князь, стоишь? говорила она ему, нам их не перемочи». Мстислав не мог противиться долее: с четвертого приступа город был взят, и сын Изяслава должен был оставить Киев. Бастеева чадь погналась к Василеву, стреляя в плечи ему, и захватила многих из его дружины: Дмитра Хороброго, Олекса дворского, Сбыслава Жирославича, Ивана Творимирича, Рода, тиуна его, и многих других. За Уновью Мстислав соединился с братом Ярославом, и оба поспешили во Владимир, а жена его и дети достались в плен победителям.
Киев был взят в марте 1169 г., на второй неделе поста. Сборная рать бросилась грабить по горе и подолью. Суздальцы, смольняне, черниговцы и Олегова дружина хватали ризы, иконы, книги, колокола из Десятинной церкви, от Святой Софии. Дома, церкви и монастыри загорелись. В монастыре Печерском показался было огонь, но пожар был потушен. «И бысть в Киеве, говорит тамошний летописец, стенание и туга, и скорбь неутешимая, и слезы непрестанные. Сия же вся содеявшаяся грех ради наших».
А суздальский летописец почитает это бедствие наказанием за митрополичью неправду. Какая же была эта неправда? Митрополит незадолго перед тем наказал печерского игумена Поликарпа, не веля ему есть молока и мяса в господские праздники, что казалось страшным грехом, привлекшим общее тяжелое наказание.
Мстислав (Андреевич), разумеется, по мысли и воле своего отца, посадил в Киеве дядю Глеба Юрьевича; никто не смел противиться, хотя и был еще в живых старший двоюродный брат. Сын Андрея вернулся во Владимир с честью и славой великой.
Глебу досталось на долю мало покоя в Киеве. Сначала потревожили его половцы. Подойдя к нашим пределам, они разделились на две части: одна обратилась к Переяславлю и стала у Песочна, другая по той стороне Днепра, к Киеву, и стала у Корсуня. Они послали сказать Глебу, что хотят положить мир между собою, «внидем в роту, да ни вы начнете боятися нас, ни мы вас». Глеб рад был идти к ним на сейм и посоветовался с дружиной: с которыми договариваться прежде? Решено начать с переяславских, с целью сохранить город, предоставленный сыну Владимиру, которому было только 12 лет. Так и дал он знать стоявшим под Киевом, обещая придти к ним немедленно. А они, не дождавшись его, пустились воевать, заняли Полоной, город десятинный святой Богородицы, и Семыч, взяли сел без числа, с людьми, мужами и женами, конями, овцами, скотом, и погнали восвояси. Глеб на пути к ним в Корсунь, по замирении переяславских половцев, узнал, уже на Перепетовом поле, об их предательстве, и хотел тотчас погнаться за ними, но берендеи его не пустили, взяв коня его за повод: «Не надо, тебе лепо ездить только в великом полку, а теперь пусти пока нас с которым-нибудь из твоих братьев». Глеб дал им брата Михалка с сотней переяславцев, а их пошло полторы тысячи. Михалко послушался брата и пошел без своей дружины, которая даже и не знала о его походе. Они обошли сначала сторожей половецких, 300 человек, и побили одних, других пленили; от пленных узнали, что за ними идет половцев 7000 и решили их перебить, «а то они станут нам первыми ворогами, когда дойдет дело до драки с теми; нас же мало». Перебив пленников, двинулись вперед, встретились вскоре, сразились и одолели, а полон отняли: «Сколько есть еще ваших позади?» спросили они. «Теперь идет великий полк». Уповая на крест честный, наши решились схватиться и с большим полком. Переяславцы, «дерзки суще», бросились с Михалком, но берендеи повернули его назад: «Ты наш город, не езди вперед, мы поидем». У поганых было 900 копий, а у наших 90. Сеча была зла. Половцы убили нашего знаменосца и сорвали челку со стяга. Произошло замешательство. Воевода Володислав, Янев брат, решил взять стяг Михалков и навязал на него прилбицу. Кучей бросились все на половцев и убили знаменосца половецкого; сам Михалко был ранен двумя копьями в бедро, а третьим в руку, наконец, половцы побежали с князем Тоглием. Наши, погнавшись, взяли полторы тысячи пленных. И вернулся Михалко с победой и честью великой в Киев. Победа приписана была в Киеве покровительству Божией Матери десятинной, владения которой были опустошены половцами, «да аще Бог не даст в обиду человека проста, егда начнут его обидети, аже он своее Матери дому» (1170).
Едва Глеб справился с половцами, как у него появился новый враг, Мстислав, столь же деятельный, беспокойный, как и его отец. Он хотел управиться с Глебом, как Изяслав управился с его отцом Юрием. По удалении из Киева, он воевал на Волыни и, получив помощь из Галича, двинулся с союзными войсками на Киев.
Между тем, Владимир Андреевич скончался в Дорогобуже; тело было привезено в Вышгород. Глеб выслал игумена печерского Поликарпа и Симеона, от Св. Андрея, проводить его до Киева. Давыд не отпустил с ними княгини, своей ятрови,[16] опасаясь воинов Мстислава, о которых только тогда услышал. Дружина Владимира сама отказалась идти, в страхе от мщения киевлян. Игумены просили собственной Давыдовой дружины: некому ни коня вести, ни стяга нести. Давыд отвечал: «Честь его и стяг его с душой отошли. Возьмите попов мученических». Владимир был погребен 13 февраля, в субботу, в первую неделю поста.
Великий князь, не надеясь справиться с Мстиславом, оставил Киев и ушел в Переяславль.
Мстислав соединился с торками и берендеями в Триполе, и потом занял оставленный Киев, взял ряды с пришедшими вместе с ними братьями и киевлянами.
Из Киева пошел Мстислав в Вышгород, пустив своих на вороп. У Давыда было много дружины своей и братьев. Он занял острог заранее и отразил нападение, Глеб прислал к нему в помощь Григорья тысяцкого с полком, пришел Кончак с родом своим, дикие половцы, а Мстислава оставила вспомогательная дружина галицкая, может быть, подкупленная, представя ложную грамоту, будто бы написанную от князя Ярослава, чтобы им не стоять под Вышгородом более пяти дней. Мстислав объяснил братьям о своем положении; он находился тогда перед Золотыми воротами, и все решили идти восвояси, чтобы, отдохнув, придти вновь, тем более, что сам Глеб спешил через Днепр, на помощь к Давыду, а на черных клобуков надеяться было нельзя. Мстислав отступил в понедельник на второй неделе по Пасхе. Давыд послал за ними в погоню Владислава Ляха, который догнал их у Болохова и долго провожал стрелами.
Глеб отпустил половцев в степи. Они остановились за Василевым у седельников, дожидаясь свою дружину, а Василько Ярополчич, союзник Мстислава, напал на них из Михаилова, впрочем, был разбит ими, соединившимися с седельниками. Глеб, в свою очередь, сжег его город и раскопал гроблю.
Мстислав, среди сборов на Глеба, умер, 19 августа 1170 г. Вскоре за ним последовал и Глеб, 20 января 1171 г.
Ростиславичи, княжившие вокруг, во Вручем, в Вышгороде, в Торческе, призвали по праву Владимира Мстиславича из Дорогобужа, «вабяче и» в Киев на стол. Он, нарушив клятву к союзникам своим, к Ярополку и Мстиславичам, отдал Дорогобуж сыну Мстиславу и, пришед в Киев тайно, сел на столе 18 февраля, на масленице.
Андрею, великому князю суздальскому, не любо было, что Киев, взятый им и отданный брату, теперь, после смерти Глеба, предоставлен без его воли Владимиру; он велел, без всяких околичностей, новозванному великому князю идти из Киева назад в Дорогобуж.
Владимир Мстиславич не успел исполнить приказания и скончался 30 мая 1171 г., на русальной неделе в воскресенье. «Се же много подья беды, бегая перед Мстиславом, або в Галичь, або в Угры, або в Рязань, або в Половцих, за свою вину, зане же не устояше в крестном целованье; тако бо бяше ко всей братьи своей вертлив».
В начале июля в Киев прибыл Роман Ростиславич из Смоленска, по приказу Андрея. Половцы воевали по Роси и набежали на Переяславль, но были отражены Игорем Святославичем северским, который отпраздновал праздник Бориса и Глеба в Вышгороде с Ростиславичами, представил им сайгат и был одарен ими.
Спокойствие внезапно нарушилось подозрением Андрея: ему сказали, что брат его Глеб умер в Киеве не своей, а насильственной смертью, изведенный такими-то киевскими боярами, и он потребовал их от Ростиславичей: «Выдайте мне Григория Хотовича, Степана и Олексу Святославца, — это враги всем нам».
Ростиславичи не хотели их выдать, и отпустили Григория от себя.
Рассерженный Андрей прислал сказать Роману: «Ты не ходишь в моей воле с братьею своею — иди же из Киева, а Давыд из Вышгорода. Ступайте в Смоленск и там делитесь между собою. Киев я отдаю брату Михалку».
Так был силен Андрей, что одного своего слова он считал достаточным, дабы выслать многих князей из их княжеств и произвести совершенно новое между ними размещение.
И этого слова было в самом деле достаточно: Роман, услышав его, собрался и беспрекословно выехал из Киева, а Рюрик, Давыд и Мстислав, огорченные, решили попытаться, не успеют ли сменить гнев Андрея на милость. Они послали сказать Андрею: «Брат! Правда, мы нарекли тебя отцом своим, целовали крест тебе, и стоим в крестном целовании, хотим добра тебе, а ты брата нашего Романа вывел из Киева, и нам кажешь путь из Русской земли, без всякой со стороны нашей вины. Но Бог и сила крестная над всеми». Андрей не дал им никакого ответа.
Между тем, Михалко, которому он назначил Киев, не пожелал переезжать туда, а послал меньшого брата Всеволода с племянником Ярополком.
Ростиславичи, видя, что им на Андрея надеяться нечего, сговорившись, внезапно напали ночью на Киев, захватили Всеволода и его племянника, всех бояр, и отдали Киев брату Рюрику, договорившись с Михалком.
Ольговичи черниговские, не терпевшие Ростиславичей, рады были этому случаю и послали своих мужей к Андрею, подговаривая его на ослушников: «Кто тебе ворог, говорили они, тот и нам ворог; мы готовы с тобою».
Андрей уже и сам «разжегся гневом» и послал Михна мечника с новым приказом в Киев: «Поезжай к Ростиславичам и скажи Рюрику: пусть он идет в Смоленск к брату в свою отчину; Давыду скажи: всё от него, я не велю ему быть в Русской земле!»
Мстислав (Ростиславич) привыкший с юности не бояться никого, кроме Бога, как говорит летописец, выслушав этот грозный приказ, велел перед собой остричь голову и бороду Андрееву послу. «Иди же теперь к своему князю, сказал он, и донеси ему: мы считали его до сих пор отцом себе по любви; но если он прислал тебя с такими речами ко мне, не как к князю, а как к подручнику и простому человеку, то я не хочу знать его. Что замыслил он, пусть и делает, а Бог за всем!»
Обруганный, обесчещенный посол явился во Владимир. Когда Андрей увидел его в таком положении, остриженного, без бороды, «образ лица его потускнел, говорит летописец, и взострися на рать, и бысть готов».
Все воины собрались на его зов: ростовцы, владимирцы, переяславцы, белозерцы, муромцы, рязанцы. Сами новгородцы пришли с юным сыном его Георгием. Рать поручил Андрей опять испытанному воеводе Борису Жирославичу и велел ему Рюрика и Давыда выгнать из своей отчины, «а Мстислава взявши, не троньте и приведите ко мне».
Летописец, передавая эти слова, сам, кажется, вострепетал, и так при них рассуждает: «Андрей князь, толик умник сы во всех делех, добль сы, и погуби смысл свой невоздержанием, распалевся гневом, такова убо слова похвальна испусти!»
Когда ополчение проходило мимо Смоленска, князь Роман выслал сына со своими полками, вынужденный идти просить родных братьев, от страха перед Андреем.
Потом, по дороге, получив приказ, присоединились князья полоцкий, пинский, туровский, городенский; потом Ольговичи с полками черниговским и новгород-северским; наконец, братья Андреевы, Михалко и Всеволод, перед тем выпущенный из плена, племянники Ярополк и Мстислав Ростиславичи, Владимир Глебович переяславский.
Все князья и войско остановились у князя черниговского, Святослава Всеволодовича, по указу Андрееву, для совещания, и потом пошли на Киев.
Киев уже был пуст: Ростиславичи оставили его и разъехались по своим городам: Рюрик затворился в Белгороде, Мстислав в Вышгороде, а Давыд уехал в Галич, просить помощи у родственного им Ярослава.
Князья, заняв оставленный Киев, поспешили к Вышгороду, где засел главный противник Андреев Мстислав, которого им было велено представить живого суздальскому великому князю.
Святослав Всеволодович черниговский, старший между всеми князьями, которых числом было двадцать, отрядил вперед Всеволода Юрьевича и Игоря с младшими князьями. Мстислав не унывал. Увидя подходившую рать, выстроил полки свои и вышел к ней навстречу. Полки те и другие ждали боя. Лучники сошлись и начали перестреливаться между собой. Приметив замешательство между своими, Мстислав подскочил к дружине и воскликнул: «Братья, ударим, надеясь на помощь Божью и святых мучеников Бориса и Глеба!» Противники стояли тремя полками: новгородцы и суздальцы, и посередине Всеволод Юрьевич. Мстислав бросился на центр и потоптал его, а другие воины, увидя, что он всего только с кучкой дружинников, окружили его, и все перемешалось. «И было ужасное смятение, говорит летописец, и стон, и крик, и голоса незнаемые, лом копийный, и стук оружейный; от множества праха не видать ни конников, ни пешцев». Крепко бились враги и разошлись к ночи; впрочем, убитых, к удивлению, оказалось немного, а больше раненых. Таков был бой первого дня у Мстислава с Всеволодом, Игорем и другими младшими князьями. А назавтра пришли все силы, окружили город и начали ежедневно ходить на приступ; из города также выбегали биться часто. Мстислав держался. Много было в его дружине раненых и убитых добрых мужей, но он не думал сдаваться. Девять недель продолжалась осада.
На десятой неделе приходит на Ростиславичей Ярослав Изяславич луцкий со всей Волынской землей, но с тем требует себе старейшинства перед Ольговичами, которым Андрей предоставлял Киев. Ольговичи не уступают ему Киева, и своенравный Ярослав вступает в переговоры с Ростиславичами, договаривается о Киеве и переходит на их сторону. Кажется, и Святослава Всеволодовича черниговского, наконец, он тайно привлек к себе, обещая наделить впоследствии.
Между осаждающими разнесся слух, что галичане идут на помощь к Ростиславичам, и что черные клобуки готовы перейти на их сторону.
Как бы то ни было, по справедливой или мнимой причине, полки черниговские дрогнули и, не дождавшись рассвета, бросились через Днепр в великом смятении, так что и удержать их никому было невозможно, и множество потонуло в реке. За ними последовала и рать суздальская, которой одной нечего оставалось делать. Мстислав, увидев такое внезапное бегство, «никому не гонящу», выехал из города с дружиной, ударил на стан и взял множество колодников.
Много пота утер он, и много мужества показал он со своей дружиной, за то и наградил его Бог победой, паче всякого чаяния (1173).
Рать Андрея со стыдом возвратилась во Владимир.
Ярослав Изяславич луцкий занял Киев, но ненадолго. Святослав черниговский начал просить у него наделенья по договору: «Помни первый уговор — ты говорил, если сядешь в Киеве, то наделишь меня, а если я сяду, то наделю тебя. Теперь ты сел, право ли, криво ли, надели же меня». Ярослав отвечал: «С чего тебе владеть в нашей отчине? До этой стороны тебе дела нет». Святослав возразил: «Я не угрин, не лях, мы внуки одного деда, сколько тебе до него, столько и мне; если не стоишь в первом ряду — твоя воля».
А сам, договорившись с братьями, внезапно напал на Киев. Ярослав, один, не смел затвориться и бежал, оставив даже жену и сына. Святослав захватил их и всю дружину, имения Ярославова без числа и увез все в Чернигов.
Ярослав, услышав, что Киев остался без князя, ограбленный Ольговичами, вернулся и, приписывая нападение Святослава подвоху киевлян, обложил их податью, чтобы выкупить жену и сына; обложил всех игуменов и попов, чернецов и черниц, латину и гостей, все затворы и всех киевлян.
Святослав, впрочем, помирился с ним, а Ростиславичи, не извлекшие от блистательной борьбы с Андреем никакой пользы для себя, которая досталась другим, решили прибегнуть к покровительству Андрея, смирились перед ним и просили отдать Киев Роману. Тот обещал им подумать, но был убит заговорщиками из личной мести. Ростиславичи должны были надеяться на себя. Они позвали брата Романа смоленского к себе на помощь.
Ярослав, сказав: «Вы привели брата Романа и хотите отдать ему Киев», уехал в Луцк и не согласился возвратиться, несмотря на их вызов.
Роман сел на стол в Киеве в 1174 г.
Половцы напали на Русскую землю и взяли шесть городов берендеев. Роман послал на них братьев, которые рассорились между собою и были разбиты.
Святослав Всеволодович хотел воспользоваться их неблагоприятными обстоятельствами. Обвинив в чем-то Давыда, он потребовал наказания, говоря: «Ряд наш так есть — оже ся князь извинит, то в волость, а муж в голову, Давыд же виноват». Роман не исполнил его требования, и Святослав переправился через Днепр, опять занял Киев, но, испугавшись прибытия Мстислава с полком, отошел к себе домой.
Впрочем, Ростиславичи, не надеясь удержать за собой Киев, решили добровольно уступить его черниговскому князю, выговорив себе, разумеется, новые уступки.
Роман удалился в Смоленск, а Святослав занял Киев, который принадлежал некогда и его отцу (1176).
Стол владимирский после многих смут достался тогда меньшим Юрьевичам, Михалку, и потом брату его Всеволоду, которым Святослав имел случай оказать важные услуги.
Еще один из Ростиславичей оставил Русскую землю, и самый храбрый между ними, Мстислав, прославившийся защитой Киева от Андреевой рати. Он был вызван новгородцами и долго отказывался: «Яко не могу идти из отчины своей и со братьею своею разойтися». «Прилежно бо тщашеся, прибавляет летописец, хотя страдати от всего сердца за отчину свою, всегда бо на великая дела тесняся, размышливая с мужи своими, хотя исполнити отечествие свое». Братья и мужи старались уговорить его: «Иди, брат, если зовут тебя с честью, разве Новгород не наша также отчина?» Он уступил убеждениям, надеясь впоследствии вернуться в Русскую землю.
Несколько лет прошло спокойно, кроме незначительных набегов половецких.
Святослав послал сына Глеба с дружиной в помощь к зятю, Роману Глебовичу рязанскому. Великий князь Всеволод захватил его в плен (1179), и Святослав разжегся гневом, тем более, что Всеволод был ему многим обязан. Он хотел идти к Владимиру, но боялся оставить Русскую землю во власти Ростиславичей, «яко мьстился бых Всеволоду; но нелзе Ростиславичи, а теми во всем пакостят в Русской земле; а в Владимире племени, кто ми ближний, тот и добр».
Давыд в ладьях ходил «ловы дея» по Днепру, Святослав по Черниговской стороне. И вздумал он с женой и милостником своим Кочкарем захватить Давыда: «Давыда возьму, а Романа выгоню, и останусь один в Русской земле с братьею, и тогда отомщу Всеволоду за обиду мою».
С этой мыслью, переехал он через Днепр и ударил на товары Давыда, который спасся в ладье с княгиней. Черниговцы по берегу за ними, начали стрелять, но не достали.
Святослав захватил дружину его и товары и переехал в Киев под Вышгородом, а на другой день опять пустился по Днепру, но не нашел его ни на котором пути. Давыд спасся в Белгород к брату.
Тогда Святослав переправился за Днепр, сказав: «Я объявился Ростиславичам, и не могу больше оставаться в Киеве».
В Чернигове он созвал всех сыновей и младших братьев, дружину, на совет, куда идти, к Смоленску или к Киеву. Игорь отвечал: «Отче, лучше, если бы была тишина, но если так не приходится, то лишь бы ты был здоров». Решено было идти на великого князя суздальского.
Рюрик, услышав об удалении Святослава из Киева, занял город и послал за братьями Ростиславичами, равно как и за галицкой помощью, а Давыда отправил к старшему брату в Смоленск.
Святослав (1180), собравшись с братьями в Чернигове, сказал: «Я старше Ярослава, а ты, Игорь (Святославич), старше Всеволода, и ныне я вам в отца место остался; и велю тебе, Игорь, здесь быть с моим братом Ярославом, блюсти Чернигов, и я с Всеволодом пойду к Суздалю — выручать сына Глеба; там как уже рассудит нас Бог!» И половцев разделил он надвое: одних взял с собой к Суздалю, других оставил у братьев.
На пути пристал к нему сын Владимир с полками новгородскими.
Они опустошили Поволжье.
Всеволод, великий князь суздальский, встретил их на берегах реки Влены.
Противники стояли две недели, друг против друга, бившись через реку. Суздальцы держались на холмах, в оврагах и зарослях, так что нельзя было дойти до них полкам Святославовым. И Всеволодова дружина порывалась на них, но Всеволод не пускал. Наконец, Всеволод послал рязанских князей; они ударили на товары Святослава и смяли их, иных побили, других взяли; но Всеволод Святославич (черниговский) подоспел на помощь, и рязанские князья должны были бежать назад со значительными потерями.
Святослав, в нетерпении, послал к Всеволоду послом попа сказать: «Брат и сын! Много сделал я тебе добра и не чаял получить от тебя такую благодарность; но если ты уже замыслил так на меня и на сына моего, то не далече тебе искать меня — отступи немного от речки, — и дай мне путь, чтоб я мог подойти к тебе ближе, и пусть рассудит нас Бог. А если ты не хочешь дать мне пути, то я тебе дам: переезжай на эту сторону, и рассудит нас Бог здесь».
Всеволод выслушал послов Святослава и отослал их во Владимир, а Святославу не отвечал.
Святослав не мог оставаться дольше, боясь тепла: ушел и сжег по дороге Дмитров. Всеволод не велел за ним гнаться, но взял многие его товары.
Выйдя из земли Суздальской, Святослав пошел с сыном в Новгород.
А в его отсутствие братья вздумали сходить на Смоленск, соединясь с полоцкими князьями, и осадили Друцк. Прослышав о его возвращении, они отошли к нему навстречу, и Давыд, подоспевший из Смоленска, не успел дать им сражение. Узнав о приближении Святослава, он бежал из Друцка; Святослав сжег острог и отошел к Рогачеву, оттуда Днепром спустился к Киеву. Игорь с половцами ожидал его против Вышгорода.
Половцы отпросились у Святослава лечь с Игорем по Долобску. Рюрик выслал на них свою рать, которая разбила их совершенно. Многие князья половецкие остались на месте сражения, другие попали в плен.
Рюрик, впрочем, несмотря на одержанную победу, держав совет с мужами своими, опять уступил Святославу старейшинство и Киев, а себе взял всю Русскую землю (1180).
Примирился Святослав и с Всеволодом владимирским, посылал ему помощь на болгар и женил сына Мстислава на его свояченице, ясыне; а другой сын женился тогда на дочери Рюрика.
Союз великого князя Святослава Всеволодовича с Рюриком Ростиславичем принес большую пользу как им, так их волостям и всей земле Русской.
Со следующего года начинаются их общие походы на половцев.
Святослав и Рюрик (1183), сговорившись, стали у Олжич, ожидая брата Ярослава из Чернигова. Ярослав советовал отложить поход до лета. Святослав послал, однако же, сыновей со своими полками к Игорю, веля ему ехать вместо себя, а Рюрик послал со своими полками Владимира Глебовича. Владимир, по праву русских князей, хотел ездить впереди со своим полком, Игорь же не позволял того. Князья рассорились и разошлись. Владимир обобрал Северские города, а Игорь один сходил на половцев.
В следующем году собрались и Святослав с Рюриком. На зов их пришли: Святославичи — Мстислав и Глеб, Владимир Глебович из Переяславля, Всеволод Ярославич из Луцка, с братом Мстиславом, смоленские — Романович Мстислав и Давыдович Изяслав, городенский Мстислав, Ярослав пинский с братом Глебом, Глеб Юрьевич дубровицкий, галицкая помощь. Только родные братья, к неудовольствию Святослава, не приняли участия в походе, говоря: «Далеко нам идти вниз по Днепру, нельзя оставить земли своей без охраны, а если пойдешь на Переяславль, то скупимся на Суле».
Святослав спустился по Днепру и по Инжиреву броду переправился на другую сторону. Там отрядил он младших князей, дав им две тысячи берендеев. Половцы бежали от них. Русь, не догнавши, остановилась на Ереле, его же зовет Углом. Половецкий князь Кобяк, считая, что их мало, поворотился и думал их разбить. Русские и половцы начали перестреливаться между собою через реку. Святослав и Рюрик, услышав о таком положении дела, подослали им помощь и поспешили сами. Произошло сражение. Половцы испугались полков, беспрестанно прибывавших, и пустились бежать. Наши за ними. Победа была одержана полная, июля 30 дня, в понедельник. Сам Кобяк Карлыевич был взят в плен с двумя сыновьями, Билюкович Изай, Товлий с сыном, брат его Бокмиш, Осалук, Барак, Тарх, Данил и Седвак Кулобичский, Корязь Калотанович. Многие были убиты. Князья возвратились домой со славой и честью великой.
В это же время Игорь Святославич предпринял особый поход.
В 1185 год знаменитый Кончак явился отмстить за поражения половцев: он хвалился пленить русские города и пожечь их огнем. «Бяше бо обрел мужа таковаго бесурменина, иже стреляше живым огнем. Бяху же у них луци тузи самострелнии, едва 50 муж можаше напрящи». Думая обмануть, он говорил Ярославу Всеволодовичу, что просит мира; Святослав и Рюрик предостерегли Ярослава и пошли Кончаку навстречу. Встретившиеся им гости из половцев сообщили известие, что Кончак на Хороле. Младшие князья, однако же, не нашли его там. Другие взошли по соседству на холм и увидели его шатры по лугу. Нападение было удачно, сам басурман с живым огнем захвачен в плен и приведен к Святославу 1 марта; много было побито и взято поганых. За Кончаком послан в погоню Кунтувдей с 6 тысячами человек, но не мог догнать его, потому что за Хоролом оказалась талая вода.
Игорь северский не успел принять участия в этом блистательном походе, пошел после один, со своими братьями, но был совершенно разбить половцами и взят в плен.
Великий князь Святослав Всеволодович ходил, между тем, в Карачев, для сбора рати с верхних земель на задуманный им летом поход. На обратном пути в Новгороде Северском он услышал о походе Игоревом, а как приплыл в ладьях в Чернигов, Беловодь Просович прибежал к нему с печальной вестью. Святослав заплакал: «Досадно было мне на Игоря, а теперь еще больше мне его жаль! Не воздержавши юности, они отворили ворота на Русскую землю. О, братья моя, дети мои и мужи земли Русской! Если б Бог помог нам притомить поганых».
Святослав прислал сына и Владимира успокаивать людей в Посемье и вместе послал к Давыду в Смоленск звать его на охрану Русской земли.
Пришедшая помощь стала в Триполе, Ярослав в Чернигове собирал войско.
Половцы, победив Игоря, возгордились и решили идти всей землей на Русь. Произошел спор. Кончак говорил: «Пойдем на Киевскую сторону, где избиты братья наши, где пал великий наш князь Боняк». Кза говорил: «Пойдем на Семь, откуда вышло русское войско, оставя только жен и детей, полон для нас готов собран, мы возьмем город без опаса».
Не сумев договориться, они разделились надвое. Кончак осадил Переяславль. Князь Владимир Глебович оборонялся храбро, был впереди всех, получил много ран и слал беспрестанно к Святославу за помощью, также к Рюрику и Давыду: «Се половцы у мене, а помозите ми». Присланные смольняне на вече отвечали: «Мы пришли оборонять Киев, а на стороне воевать мы не можем, и так уже изнемогли». Они ушли, а Святослав с Рюриком двинулись к Переяславлю. Тогда половцы отошли от Переяславля и приступили к Ромну, сожгли его, а людей избили или пленили; русские князья туда опоздали.
Иные половцы пришли по другой стороне, сожгли острог у Путивля и, повоевав, возвратились восвояси.
Через год (1187) Святослав и Рюрик опять собрались на половцев. Услышав, что они остановились на Татинце, на Днепровском броде, князья пустились на них изъездом, без обозов. Владимир Глебович, приехавший к ним из Переяславля, выпросился у Святослава и Рюрика ездить впереди с черными клобуками. Святославу было обидно отдать ему преимущество перед своими сыновьями, но он должен был согласиться с мнением прочих князей, которые уважали мужество и храбрость молодого Владимира. Половцы бежали, однако же, за Днепр, и князья отказались от преследования, потому что Днепр разлился. На обратном пути Владимир Глебович занемог и скончался 18 апреля, оплаканный переяславцами.
Летом половцы приходили воевать по Руси и в Черниговской области.
Зимою Святослав и Рюрик с братьями опять собрались в поход. Они шли по Днепру, потому что везде был глубокий снег. На Снепороде они захватили сторожей и узнали от них, что стада пасутся у Голубого леса. Ярослав отговаривался, как и прежде, идти дальше Днепра: «Земля моя далека, а дружина моя изнемогла». Рюрик уговаривал Святослава: «Брат и сват, нам того и просить было у Бога. Мы знаем теперь наверное, что половцы лежат за полдень. Кто раздумывает идти, что нам до того за дело? Мы двое не смотрели ни на кого, но что нам Бог давал, тое сведали». Святославу понравилась эта речь: «Я готов, брат, всегда, но лучше бы идти всем вместе. Пошли к Ярославу и понудь его». Рюрик послал сказать ему: «Тебе не годится измясти нами! Кланяюся тебе, брат, ты поди для меня до полудни, а я для тебя поеду десять дней».
Ярослав отвечал, не хотя ехать: «Не могу ехать один, а полк мой пеш. Вы должны были дома предупредить меня, до которых мест думали идти».
Начались споры. Сколько ни старался уговорить Рюрик князей идти, но не мог, потому что Святослав, хоть и желал идти, но не желал оставить брата Ярослава одного, — и все вернулись по домам.
Некоторое время прошло в мире и тишине. Главные князья породнились между собой еще более. Рюрик послал князя Глеба, шурина своего, с женой, Славна тысяцкого с женой, Чурыню с женой, и многих бояр в Суздаль, к великому князю Всеволоду Юрьевичу, за дочерью его Верхуславой, для старшего сына своего Ростислава. Великий князь Всеволод дал за нею в приданое многое множество золота и серебра, одарил сватов многими дарами и отпустил с великой честью. С невестой поехали сестричич княжой, Яков, с женой, и многие бояре с женами. Отец и мать плакали о ней много и проводили до трех станов. Ей было только восемь лет от роду. Она приехала в Белгород на Офросиньин день, а наутро Богослова была венчана у святых Апостолов в деревянной церкви епископом Максимом. Рюрик устроил Ростиславу свадьбу, какой не бывало на Руси: одних князей было больше двадцати; снохе своей он дал город Брагин, Якова свата, со всеми боярами, одарив многими дарами, отпустил с великой честью. На той же неделе отдал Рюрик свою дочь Ярославу за Игоревича Святослава, в Новгород Северский. Тогда же вернулся к нему из плена сын Владимир с Кончаковной, и отец обвенчал их.
Но мысль о половцах не оставляла князей и среди их веселья: они послали полки с воеводой Романом Нездиловичем, которые захватили стада за Днепром, потому что половцы были в отлучке за Дунаем.
Согласие князей Святослава и Рюрика нарушилось из-за Галича, где умер князь Ярослав, и начались мятежи.
Король венгерский, занявший Галич, увидел, вследствие происков Романа волынского, что не может удержать его, и прислал к Святославу просить у него сына (1189). Тот, думая, что король отдает ему Галич, отправил Глеба тайно от Рюрика. Рюрик, проведав, послал вслед за ним мужей своих, а Святослава начал упрекать: «Зачем послал сына к королю без моего ведома; ты изменил своему слову (соступился ряду)». Святослав спорил: «Брат и сват, я послал сына не на тебя повадить короля, а на свое орудие. Если ты хочешь идти войной на Галич, я готов с тобой».
Митрополит также побуждал князей со своей стороны: иноплеменники отняли вашу отчину — вам следовало бы потрудиться.
Князья пошли: Святослав с сыновьями, а Рюрик с братом. По дороге начали они спорить о волости Галицкой и никак не могли договориться: Святослав отдавал Галич Рюрику, а себе выговаривал всю Русскую землю, около Киева, Рюрик же не хотел вовсе лишиться Русской земли, но хотел поделиться Галичем. Так и вернулись, не сделав ничего.
Галич опять достался Владимиру, сыну Ярослава, которого принял под свое покровительство император из уважения к его родству с суздальским великим князем Всеволодом.
Временная размолвка на время забылась: Святослав и Рюрик ходили на охоту в ладьях по Днепру, к устью Тесмени, и обловились множеством зверей, «и тако наглумистася, и в любви пребыста и во веселие по вся дни, и возвратишася» (1190).
Той же осенью Святослав, по наговору, взял Кунтувдея, торческого князя, но Рюрик, считая его полезным для Руси, выпросил ему свободу. Кунтувдей, не терпя своего срама и желая отомстить Святославу, убежал к Тоглию, половецкому князю; вместе начали они думать, как бы напасть на Русь. Набегам их не было конца.
Между тем, у Рюрика и Святослава возник новый спор из-за волостей. Святослав начал сноситься с братьями, Рюрик со своими, с великим князем суздальским Всеволодом и Давыдом смоленским, и пока они спорили между собой, половцы воевали. Рюрик, наконец, сказал: «Ты, брат, целовал крест на Романовом ряду, как была межа, когда Роман, брат наш, сидел в Киеве; а если ты теперь поминаешь старые тяжи, бывшие при Ростиславе, то ты сступил ряду, — и вот тебе крестные грамоты».
Святослав долго возражал, отослал послов и, наконец, вернул, поцеловав крест на всей их воле.
В ту же зиму знатные мужи из черных клобуков приехали в Торческ к Ростиславу Рюриковичу и звали его на половцев: «Нынешней зимой половцы воюют нас часто, подунайцы мы, что ли? Отец твой далеко (он пошел на Литву), и Святославу мы не шлем, потому что он ныне недобр до нас за Кунтувдея».
Ростиславу понравилась эта дума с его мужами, и он послал к Ростиславу Владимировичу с приглашением: «Брат, хочу ехать на земли половецкие, а отцы наши вдалеке; иных старших нет, будем за старших, приезжай ко мне поскорее».
Они пустились набегом до Протолчии, захватили много стад половецких по Днепровскому лугу, а за Днепр ехать было нельзя, потому что река была в краях.
Половцы настигли их с полками на Ивле, в трех днях пути от Днепра. Ростислав развернул полки и послал вперед лучников, которые ударили на них и взяли живых 600 человек. Черные клобуки захватили князя Кобана и отпустили за выкуп. Ростислав вернулся в Торческ с честью и славой великой и отправился во Вручий к отцу, который ходил на Литву, и был в Пинске у тещи и шурьев, на свадьбе Ярополка.
Набеги с обеих сторон не прерывались. Князья русские и половецкие ходили из страны в страну, как будто на охоту. Великий князь Святослав сам принимал в них участие, в 1190 и 1191 годах.
1192. Святослав и Рюрик стояли у Канева все лето, охраняя землю Русскую. Осенью знатные мужи из черных клобуков просили Рюрика отпустить с ними опять Ростислава, потому что половцы ушли на Дунай, но Рюрик не отпустил. Зимой Рюрик вытребовал к себе от половцев Кунтувдея и дал ему у себя город Дверень, Русской земли ради.
1193. Святослав послал сказать Рюрику: «Ты снимался с половцами лукоморскими — пошлем ныне за всеми половцами, за Бурчевичами».
Собравшись против Канева, половцы звали князей на свою сторону.
Князья, подумав, отвечали: «Ни деды наши, ни отцы наши не ездили к вам: приезжайте вы к нам сюда, а если не хотите, то как вам угодно».
Бурчевичи, имея много колодников из черных клобуков, не хотели идти, а лукоморцы желали мира, на который Святослав не соглашался, говоря: «Не могу с половиной их мириться».
Рюрик, посоветовавшись со своими мужами, послал сказать ему: «Се, брат, мира ты не улюбил, — скажи, чего же ты хочешь: идти ли в поход на зиму или остаться на стороже?»
Святослав отвечал: «Ныне, брат, пути не можно учинити, потому что в земле нашей не родилось жито; довольно, если бы землю свою устеречи».
Рюрик: «Брате и свату! Если тебе пути нету, то мне путь есть, путь на Литву, и нынешней зимой хочу подеяти орудий своих».
Святослав возразил: «Брате и свату! Если ты идешь из своей отчины на свое орудье, то и я уйду за Днепр для своих орудий, — кто же останется в Русской земле?»
Такими речами «измяте он путь Рюриков».
Зато сын его Ростислав успел совершить новый славный поход, будучи подговорен черными клобуками. «Пойдем, князь, с нами, время благоприятное, такого не дождемся в другой раз», и Ростислав, не сказав отцу, поехал к ним с охоты от Чернобыли в Торческ, а за дружиною послал, пригласил еще Мстислава Мстиславича из Триполя, который приехал к нему с мужем, Сдеславом Жирославичем, уже за Росью.
Соединившись с черными клобуками, они пустились изъездом и на Ивле, реке половецкой, взяли сторожей, от которых узнали, что половцы стоят далее, а стада их на этой стороне Днепра, на русской. Они ехали всю ночь и на рассвете ударили. Победа была полной, они взяли много скота, лошадей, челяди и погнали их домой.
Половцы настигли, но, видя силу их, не посмели вступить с ними в бой и провожали их молча до Руси, следуя издали.
Ростислав прибыл со славой, одержав вторую победу над половцами, около Рождества, и тотчас поехал во Вручий к отцу, который опять собирался на Литву.
Святослав прислал сказать ему: «Ну вот, сын твой полонил половцев, затеял войну, а ты хочешь идти в сторону, — возвращайся лучше в Русь стеречь своей земли». Рюрик послушался и пришел в Русь со всеми полками.
Ростислав, между тем, отпросился у отца к дяде Давыду в Смоленск. Всеволод, тесть его, услышав о его славе, пригласил к себе во Владимир, продержал у себя всю зиму и отпустил, осыпав дарами зятя и дочь.
1194. Святослав, заспоря о границах с рязанскими князьями, с которыми до сих пор был в дружбе, хотел было идти войной на них и спрашивал согласия у великого князя суздальского Всеволода; но тот, считая Рязань своей подчиненной волостью, не позволил. Он должен был вернуться от Карачева назад и дорогою занемог. По Десне приехав в Киев, он в Вышгороде молился святым мученикам, облобызал Св. раку и хотел поклониться гробу отца. Поп пошел за ключом от церкви, и он отъехал, не дождавшись. Жаль ему стало, что не поклонился гробу отца, и в субботу поехал опять к Св. мученикам, но уже не смог вернуться в Киев. В понедельник услышал, что сваты идут за внучкой, Глебовной, сватать за царевича, послал к ним навстречу мужей киевских. Силы истошались, язык коснел и, очнувшись, он спросил: «Когда будут Маккавеи?» Княгиня отвечала: «В понедельник». «Не дождусь я», сказал Святослав. Отец его, знаменитый Всеволод Ольгович, скончался на память святых Маккавеев. Княгиня не понимала, что значит его вопрос, и думала, что он видит видение и стала расспрашивать. Больной едва выговаривал: «Верую во единого Бога, Отца Вседержителя», велел постричь себя в монахи и послать за сватом Рюриком. Он скончался и был положен в святом Кириле, отцовом монастыре.
Рюрик Ростиславич приехал и сел на великокняжеский стол, к великому удовольствию киевлян, любивших его «зане всех приимаше с любовью, и крестьяны, и поганые, и не отгоняше ни когоже».
1195. Он послал за братом Давыдом в Смоленск: «Мы остались старшие в Русской земле, приезжай ко мне в Киев, мы решим все, что относится до Русской земли, до братьи и до Владимиря племени, а сами в здоровье увидимся».
Давыд приехал из Смоленска в ладьях, в среду на Русальной неделе. Рюрик позвал его на обед. Был большой пир, и дары многие, и любовь. Из Киева племянник Ростислав Рюрикович позвал его на обед к себе в Белгород. И там было веселье великое, и любовь, и дары. Потом Давыд позвал к себе брата Рюрика с детьми на обед, угостил и отпустил с дарами многими. Потом Давыд позвал все монастыри на обед, был весел и раздал им многую милостыню, оделил нищих; потом позвал черных клобуков. Пировали у него все черные клобуки, и он одарил их многими дарами и отпустил.
Киевляне начали звать Рюрика на пир и оказали ему великую честь, принесли большие дары; Давыд позвал к себе киевлян и был с ними в любви великой и веселье многом.
По окончании праздников, Рюрик и Давыд закончили переговоры о Русской земле, распределили все волости и расстались совершенно довольные друг другом, но вдали, там, на севере, был один недовольный, это Всеволод, великий князь суздальский.
Он прислал сказать: «Вы нарекли меня старшим в своем Владимире племени, ныне ты сел в Киеве, а мне чести не учинил в Русской земле и раздал все младшей своей братии. Если же мне нет в ней части, то Киев и Русская земля пред тобою: кому ты часть в ней дал, с теми ее и стереги; я посмотрю, как ты удержишь ее с ними, а мне не надо».
Всеволод оскорбился, что Рюрик отдал лучшую волость зятю своему Роману — города: Торческ, Триполь, Корсунь, Богуславль, Канев, которые он хотел иметь сам.
Рюрик посоветовался с мужами, как ему удовлетворить свата без обиды Роману, которому целовал крест не отдавать бывшие под ним волости никому. Он предложил Всеволоду другую волость, но Всеволод отказался от нее. Между ними возник спор, и они уже начали собираться на войну между собою. Рюрик призвал митрополита Никифора и рассказал ему о своем положении. Митрополит сказал: «Князь! Мы приставлены от Бога в Русской земле удерживать вас от кровопролития. Если кровь должна пролиться от того, что ты отдал волость младшему в ущерб или предосуждение старшему и целовал ему крест, то я снимаю с тебя крестное целование и беру на себя, а ты послушай меня: возьми волость у зятя и отдай старшему, а Романа награди иной».
Рюрик послал к Роману сказать, что Всеволод негодует из-за него. Роман отвечал: «Отче! Для чего же ссориться тебе со сватом из-за меня, а не жить в любви? Отдай ему волости, а мне дай другую за нее, или кунами, чего она стоит».
Рюрик посоветовался с мужами и послал сказать Всеволоду: «Ты жаловался, брат, на меня за волость — ну вот тебе волость, что ты просил». И отдал ему: Торческ, Корсунь, Богуславль, Триполь, Канев; они утвердились крестом честным жить в любви.
Всеволод отдал Торческ зятю Ростиславу Рюриковичу, а в прочие города прислал посадников.
Роман рассердился теперь в свою очередь; он подумал, что Рюрик сговорился прежде с Всеволодом отнять у него волость для сына и прислал ему с упреком. Рюрик отвечал: «Я дал тебе волость эту прежде всех, а Всеволод обиделся; я передал тебе все его речи, и ты отступился от своей волости по воле. Тогда я отдал ее Всеволоду; без него нам быть нельзя; мы положили на нем старейшинство во всем Владимири племени; и ты мне сын свой, а вот тебе иная волость, той равная».
Роман не брал той волости, затаив обиду на своего тестя и не хотя жить с ним в любви; советовался с мужами своими и начал сговариваться с Ярославом Всеволодовичем черниговским, подбивая его на Киев.
Рюрик уведомил Всеволода об этих замыслах: «Думай и гадай о Русской земле, о чести своей и нашей».
А к Роману послал мужей своих обличить его.
Роман испугался и поехал в ляхи к Казимиричам за помощью. Казимиричи были в раздоре с дядей своим Мечиславом и просили Романа вступиться за них, «а потом мы все пойдем мстить твоей обиды». Роман вышел биться с Мечиславом. Мечиславу не хотелось биться с Романом: напротив, он прислал к нему мужей убеждать, чтобы он помирил его с племянниками. Но Роман не послушался ни его, ни мужей своих, дал полк Мечиславу, и неудачно. Ляхи потоптали русь, и Роман должен был бежать в город к Казимиричам, откуда дружина отнесла его раненого во Владимир.
Тогда он послал к тестю поклониться и молиться, возлагая на себя всю вину свою; послал просить и митрополита Никифора, прося его ходатайства, дабы тесть принял его и гнев забыл.
Рюрик смилостивился: «Если он покается в вине своей, то я приму его, и дам надел; если он устоит, то я и сыном его буду иметь так, как имел прежде, и добра хотел». Он послал мужей привести его к кресту, и дал ему Полоной и пол-Торческа Русского.
Покончив с Романом, Рюрик хотел покончить и с Ольговичами, которые показали свои виды на Киев. Сославшись со сватом Всеволодом и братом Давыдом, он послал мужей к Ольговичам: «Целуйте нам крест со всей своей братьей, чтобы вам не искать нашей отчины, ни Киева, ни Смоленска, под нами и под нашими детьми, и под всем нашим Владимиром племенем, как разделил нас дед наш Ярослав, а Киев вам не надобен».
Ольговичи, посоветовавшись между собой, отвечали, огорченные: «Если ты требуешь, чтобы мы блюли Киев под тобой и под сватом твоим Рюриком, то в том стоим; но если ты велишь нам отказаться от него вовсе, то мы не угры, не ляхи, но единого деда внуки: при вашем животе не ищем Киева, а после вас кому его Бог даст».
И были между ними многие речи, и не договорились они между собой. Всеволод хотел собрать все племя Владимира и собирался идти на Ольговичей той же зимой.
Ольговичи испугались и послали к Всеволоду мужей своих и игумена Дионисия, «кланяючеся и емлючеся ему во всю волю его». Он поверил и слез с коня. А других послов послали они к Рюрику: «Брате, нам не было с тобой лиха николи; если мы и не укончали ряду этой зимой с тобой, Всеволодом и Давыдом, то ты к нам близко; целуй нам крест не воевать с нами, пока мы уладимся или не уладимся с Всеволодом и Давыдом».
Рюрик согласился, желая свести Ольговичей с Всеволодом и Давыдом.
Он распустил дружину свою, братьев, детей и половцев, и поехал в Овруч. А Ольговичи, между тем, нарушив клятву, пошли на Давыда к Витебску и воевали Смоленскую область. Мстислав Романович был взят в плен. Ярослав собрался взять даже Смоленск изъездом.
Рюрик послал к нему навстречу с крестной грамотой: «Ты хотел убить моего брата и соступился ряда и крестного целования. Вот тебе крестная грамота. Ступай к Смоленску, а я приду под Чернигов: как рассудит нас Бог и крест честный».
Ярослав, услышав это, остановился, не поехал к Смоленску, но вернулся в Чернигов и послал послов к Рюрику, подтверждая крестное целование и обвиняя Давыда за помощь своему зятю.
Рюрик отвечал: «Я уступил тебе Витебск и послал посла к брату Давыду, уведомить его о том, а ты не дождался и отпустил своих племянников к Витебску; они, идучи, повоевали Смоленскую область. Вот почему Давыд выслал на тебя свои полки».
Они спорили и не договорились. Рюрик (1196), посоветовавшись с мужами, послал послов к свату Всеволоду суздальскому с речами: «Романко изменил нам, мы договорились сесть на коня о Рождестве Христове и сняться всем у Чернигова. Я соединился с братьею, с дружиной своей и с дикими половцами и, доспев, ждал от тебя вести; от тебя вести не было, ты на коня в ту зиму не садился, поверив Ольговичам, аже им стать на всей воле нашей. Услышав, что ты на коня не садишься, я распустил братью свою и диких половцев, поцеловал крест с Ярославом черниговским на том, чтобы не воевать, доколе либо уладимся, либо не уладимся все вместе; а ныне, брате, моему сыну и твоему Мстиславу тако ся поткло, что вязит у Ольговичей, и потому не стряпая садись на коня; снимемся где-нибудь и отомстим за свою обиду, за свой сором, выручим племянника и найдем правду».
От Всеволода не было вестей все лето, и, наконец, он сказал: «Начинай, я готов за тобой». Рюрик привел братьев и диких половцев и начал воевать с Ольговичами.
Ярослав прислал послов: «За что, брате, почал ты область мою воевать, а поганым руки полнить? А мне с тобою ничто не розошло: Киева под тобою я не ищу. А Давыд если и наслал Мстислава на моих племянников, то Бог их рассудил, и я Мстислава отдам тебе без выкупа, по любви. Поцелуй же со мною крест и введи меня с Давыдом в любовь; а до Всеволода нет дела тебе с братом Давыдом: если захочет уладиться с нами, то уладится».
Рюрик намеревался послать послов к Всеволоду, желая на самом деле всех примирить, а Ярослав ему не верил, думая, что замышляет против него. Он занял все пути и не пускал послов через свою волость.
Так продолжалось в спорах все лето, до осени.
Роман Мстиславич, забыв прощенную ему вину и доброту тестя, опять пристал к Ольговичам и посылал своих людей воевать волость Рюрикову и Давыдову, помогая Ольговичам.
Рюрик отправил в Галич племянника своего Мстислава к Владимиру сказать: «Зять мой переступил ряд и воевал волость мою, — так повоюйте с вашей стороны волость его. Я было и сам хотел идти под Владимир, но не могу, получив весть, что сват Всеволод по обещанию сел на коня помогать мне на Ольговичей и стать у Чернигова. Он уже соединился с братом Давыдом и вместе жжет их волость. Они взяли и пожгли вятские города; мне надо их дождаться».
И Владимир галицкий, в исполнение Рюрикова наказа, повоевал и пожог волость Романову около Перемиля, а Ростислав Рюрикович с другой стороны повоевал и пожог волость его около Каменца. Они захватили много челяди и скота, и, отомстив, возвратились домой.
Ярославу Всеволодовичу горько было узнать, что Всеволод и Давыд соединились и жгут волость его; он собрал братьев, затворил города свои с сыновьями и племянниками и приготовился к обороне: стал под лесами, устроив засеки от Всеволода и Давыда, велел по рекам сломать мосты, призвал диких половцев и послал сказать угрожавшим: «Брате и свату! Отчину нашу и хлеб наш ты взял; если ты любишь с нами ряд правый и хочешь быть с нами в любви, то мы любви не бегаем, и на всей воле твоей стать готовы, а если ты умыслил что на нас, то тоже не побежим, и пусть рассудит нас Бог и святой Спас».
Всеволод начал рассуждать с Давыдом и рязанскими князьями, желая помириться с Ольговичами. Давыду же не нравился мир; он побуждал идти под Чернигов: «Мы сговорились все собраться у Чернигова и договориться сообща, на всей воле своей. А ты теперь ни мужа своего послал к брату Рюрику, ни поведал своего и моего прихода: объясни ему с мужем, чтоб он до весны доспев сидеть, воевался с Ольговичами и ждал от тебя правой вести. Он теперь воюется и волость свою жжет для тебя, а мы без его совета хотим мириться! Говорю тебе вчеред, брате, что такого мира не улюбит брат мой Рюрик».
Всеволод, однако, не послушался Давыда, ни рязанских князей, и начал договариваться с Ольговичами, предлагая им условия про волость свою и про детей своих: выдать Мстислава Романовича, выгнать Ярополка из земли своей и отступиться от Романа Мстиславича волынского; не искать Киева под Рюриком и Смоленска под Давыдом.
Ярослав черниговский согласен был на все и только не хотел предать Романа, потому что тот ему помог. Всеволод решился, водил к кресту Ярослава и всех Ольговичей; Ярослав послал мужей своих и водил к кресту Всеволода, Давыда и рязанских князей.
Всеволод, помирившись, послал сказать Рюрику. Тот разгорячился и упрекал его, что не исполнил своего обещания: «Сват, ты целовал мне крест на том, кто мне ворог, тот и тебе ворог, и просил у меня части в Русской земле. Я дал тебе волость лучшую не от обилья, а отняв у братьи своей и у зятя Романа, тебе деля; он ворогом мне стал ныне ни про кого, как про тебя. Ты обещал мне сесть на коня и помочь мне — и перевел все лето и зиму; ныне сел, и какую же подал мне помощь? Свой ряд взял, а про кого была мне рать, про кого я и на коня всадил тебя, про зятя моего, того отдал рядить, и с волостью, мною данною, Ярославу? А мне с Ольговичами которая обида была? Они Киева подо мною не искали! Тебе было не добро с ними, и я про тебя с ними стал не добр, и воевался с ними, и волость свою зажег. Ты не исправил ничего, как умолвился со мною, и на чем крест целовал!»
Так пожаловавшись на него, Рюрик отнял у него города, что дал прежде в Русской земле, и раздал братьям своим.
Такому нельзя было остаться без наказания: не Всеволоду перенести это; затаив гнев в сердце, он решил выжидать удобного случая.
В 1197 году скончался брат Рюрика, Давыд смоленский, в схиме, оставя свой стол старшему племяннику, Романовичу Мстиславу, а сына Константина прислал к Рюрику на руки в Русь.
Несколько лет прошло для Рюрика в покое: он строил церкви — в Белгороде каменную святых Апостолов, которая освящена при нем митрополитом Никифором с епископами.
В том же году в Киеве на новом дворе церковь Св. Василия во имя своего Ангела.
В 1198 году родилась у него первая внучка, у Ростислава дочь, Евфросиния, прозванием Измарагд, что значит драгоценный камень, и «бысть радость велика во граде Киеве и Вышгороде». Приехал племянник Мстислав Мстиславич и тетка ее Передслава; новорожденная была взята на воспитание в Киев на горы дедом и бабкой.
В 1199 году, 10 июля, в субботу, заложил Рюрик стену каменную под церковью Святого Михаила у Днепра, что на Выдобичи. 111 лет стояла церковь от основания великим князем Всеволодом; никто не смел подумать об этом сооружении: Рюрик нашел художника Милонега, в крещении Петра, который поставил ее в один с небольшим год, от 24 июля 1199 года до 24 сентября 1200. Торжественно было освящение в присутствии князя Рюрика с супругой Анной, сыновей Ростислава и Владимира, снохи Ростиславлей и дочери Передславы.
Это были последние успехи, праздники и торжества Рюрика.
В 1202 году поднялся он на зятя своего Романа волынского, причинившего ему столько зла, вместе с Ольговичами, которые пришли к нему на помощь в Киев; но Роман, овладевший Галичем по смерти Владимира, вступив в союз с великим князем суздальским Всеволодом, предупредил нападение. Собрав полки галицкие и владимирские, он появился в Русской земле. Черные клобуки пристали к Роману. Он немедля двинулся к Киеву. Киевляне отворили ему ворота Подольские в Копыреве конце.
Рюрик был внезапно свержен. Роман велел ему ехать во Вручий, Ольговичам за Днепр в Чернигов, в Киеве посадил Роман, вероятно, с согласия великого князя суздальского Всеволода, двоюродного своего брата, Ингваря Ярославича.
Так Роман, издавна враждебный тестю, начал свое отмщение; так для несчастного Рюрика, в конце многотрудной его жизни, начались неожиданные бедствия.
Той же зимой ходил Роман в угоду греческому императору Алексию Комнину III на половцев (1203), взял вежи половецкие, освободил много христианских душ и привел домой.
Рюрик не мог снести своего унижения: опомнившись от удара, он нанял половцев, привлек к себе Ольговичей, появился внезапно перед Киевом и, раздраженный, взял город на щит 1 января 1204 года. Половцы ничему не дали пощады «и сотворися великое зло в Русстей земли, какого не было от крещения над Киевом». Прежние напасти не значили ничего в сравнении с этой: не только взято и сожжено Подолье, но взята и гора, разграблены святая София и Десятинная, все монастыри; иконы ободраны; кресты честные, сосуды священные, книги расхищены, порты блаженных первых князей, развешанные в церквях на память им, «все положиша себе Половцы в полон». Иноземные гости затворились в церквях; жизнь они сохранили, но имущество было потеряно. Множество народа уведено в плен, чернецов и священников, киевлян с детьми; множество пало под ударами врагов. Город сожжен. «И все то стало с Киевом за грехи наши», говорит летописец.
Несчастье это предвещено было знаменьями: однажды зимой в третьем часу ночи все небо как бы потекло и побагровело. Снег же по земле и по крышам как бы облился кровью; многие видели, что звезды отрывались с неба и падали на землю.
Так был взят Киев, так был вскоре взят и Царьград латинскими ратями.
Народ ожидал светопреставления.
Рюрик не остался, однако же, в Киеве, не имея верной надежды удержать его за собой, и удалился опять во Вручий, удовлетворив только жажду мести…
Роману хотелось развести его с Ольговичами и половцами. Он пришел к Рюрику во Вручий и заставил его целовать крест к себе и великому князю Всеволоду с сыновьями, и сказал ему: «Ну, ты целовал крест великому князю, пошли же мужа своего к нему, я пошлю также, и мы будем просить его, чтобы он опять отдал Киев тебе».
Всеволод, действительно, согласился отдать Киев Рюрику.
В следующем году (1203), Роман посылал к великому князю суздальскому, молясь об Ольговичах, чтобы принял их в мир.
На зиму все русские князья примирились между собой, ходили на половцев, разорили стоянки и возвратились с великой добычей.
Вот цель, для которой, вероятно, Роман старался прекратить внутренние несогласия.
На обратном пути в Триполе прошел сбор о волостях, кому что следует за его труды для Русской земли, и дьявол произвел смятение великое: князья перессорились, Роман захватил Рюрика и, послав в Киев, велел постричь его в монахи вместе с его женой, дочерью, своей женой, которую отпустил еще прежде от себя, и сыновей, Ростислава и Владимира, увел с собой в плен.
Всеволоду прискорбно было происшедшее в Русской земле: он послал мужей в Галич к Роману, который послушался великого князя, и отпустил его любимого зятя — Ростислав сел на стол киевский, разоряемый все более и более.
Недолго торжествовал и Роман. Вскоре он был убит изменой в войне польской (1205), им предпринятой.
Рюрик, услышав о смерти своего лютого врага, скинул с себя монашеское платье и сел князем в Киеве, он хотел расстричь и жену свою, но та, на старости лет, не согласилась и приняла схиму.
Ольговичи, приходившие в Киев, вследствие смерти Романа, договорились с Рюриком, чтобы идти вместе на Галич и получить себе вознаграждение из богатого наследства. Они поцеловали крест Рюрику, Рюрик поцеловал крест им (1206).
Поход не имел никакого успеха. Галичане отбились от пришедшего ополчения, и осаждавшие возвратились с великим срамом.
Рюрик отдал Белгород Ольговичам, которые прислали сюда своего брата Глеба. Таким образом, Киев ослаблялся более и более, и самые ближние города доставались иным князьям, даже из других родов.
Ростислав Рюрикович выгнал Ярослава Владимировича из Вышгорода и сел в нем.
Между Ольговичами появился теперь князь способный и предприимчивый — Всеволод, сын Святослава, по прозванию Чермный. Он составил союз, чтобы идти на Галич, куда уже столько раз в последнее время ходили на добычу русские князья. В союзе принимал участие и Рюрик, но князья, опять не имев успеха, должны были воротиться восвояси.
С дороги галичане, по своей воле, призвали к себе на стол Игоревичей, племянников последнего князя Ярослава.
Всеволод нашел себе вознаграждение сам. На обратном пути, надеясь на множество своих воинов, он остановился в Киеве, сел на стол без всяких околичностей и разослал посадников по городам русским, а Рюрику велел ехать во Вручий, которому под конец опять доставалась, таким образом, старая слава стольного города.
Рюрик, видя свою неудачу, ушел во Вручий, сын его Ростислав в Вышгород, а Мстислав Романович сел в Белгороде.
Всеволод Чермный не удовольствовался Киевом, он послал сказать Ярославу Всеволодовичу, присланному великим князем суздальским на место умершего бездетного Владимира Глебовича: «Иди из Переяславля к отцу своему в Суздаль, а Галича под моею братьею не ищи (его звали в Галич). Если не пойдешь добром, то я принужу тебя ратью».
Ярославу не было помощи ниоткуда, и он повиновался, прося только дать ему путь. Всеволод поцеловал ему крест и дал путь, а Переяславль отдал своему сыну.
Рюрик не смирился во Вручем. Он сговорился с Мстиславом Романовичем, с сыновьями и племянниками, и выгнал Всеволода из Киева, а сына его из Переяславля, который отдал своему сыну Владимиру.
Так мало осталось силы у русских князей в стольных городах, что они беспрестанно, при малейшем перевесе, могли изгонять друг друга из своих владений.
Всеволод со своими родными осадил Киев и стоял перед ним три недели, но не смог взять и отошел прочь (1206).
На следующий год (1207) Ольговичи опять явились искать Киева, приведя с собою и Святополчичей из Турова и Пинска. Они переправились через Днепр к Триполю, осадили город и взяли у Ярослава Владимировича, подручника Рюрика. Там пришла к ним и галицкая помощь от Владимира Игоревича. Все они подошли к Киеву. Рюрик ушел во Вручий.
Ольговичи осадили Белгород, где заперся Мстислав Романович. Мстислав не в силах был бороться с такими многочисленными врагами и начал просить мира. Всеволод целовал ему крест и дал путь в Смоленск, его отчину. Оттуда пошел он к Торческу, где затворился Мстислав Мстиславич. Принудил и его к покорности. Овладев всеми русскими городами, Всеволод занял Киев, разорив страну.
Всеволод суздальский решился, наконец, пойти на него войной: «Русская земля, сказал он, разве им одним отчина, а нам не отчина, — пойду к Чернигову. Пусть рассудит нас Бог».
Всеволод отправился в поход и хотя задержан был на пути отношениями с рязанскими князьями, но Рюрик, едва прослышав о его походе, один изгоном напал на Киев и вытеснил Чермного в четвертый раз (1207).
Теперь просидел он в Киеве несколько долее, и даже Галич достал сыну своему Ростиславу, но ненадолго, потому что галичане вскоре выгнали его (1210) и опять посадили Романа Игоревича.
Ольговичи посылали посольство к великому князю Всеволоду с митрополитом Матвеем, прося мира и покоряясь ему во всем. Великий князь, видя их покорность, не помянул злобы их и целовал им крест. Всеволод и Рюрик вступили между собой в переговоры, и Рюрик уступил Киев Всеволоду, а сам сел в Чернигове.
Так, по древнему выражению, «взмялась земля Русская», что Мономахович, много раз и подолгу княживший в Киеве, попал в Чернигов, а черниговский князь по договору получил себе во владение стол великокняжеский.
Всеволод Чермный выдал свою дочь за любимого сына Всеволода Георгия (1211).
На другой год (1212) скончался великий князь суздальский Всеволод, и на севере начались междоусобия.
Всеволод Чермный, не ожидая себе оттуда помех, вновь выгнал Ростиславичей из Русской земли: он ставил им в вину, что, с их будто бы участием, родные ему Игоревичи повешены в Галиче, — и положен укор на всем роде.
Ростиславичи обратились с просьбой к представителю своего рода, храброму Мстиславу Мстиславичу новгородскому, который поспешил к ним на помощь с преданными ему новгородцами.
Мстислав Романович из Смоленска, с братьями, Владимир Рюрикович, Константин и Мстислав Давыдовичи, Ингварь Ярославич из Луцка, который сидел некогда в Киеве недолго, по милости Романовой, собрались все к Вышгороду на его призыв и пустились изгоном к Киеву.
Всеволод бежал за Днепр с братьями. Они за ним к Чернигову — Чермный вдруг умер, и союзники осадили брата его Глеба. Три недели продолжалась осада. Пригород сожжен, множество сел вокруг разорено. Наконец, князья договорились между собою и разошлись.
На киевском столе остался Ингварь Ярославич, Мстислав Романович в Вышгороде, а Мстислав Мстиславич отошел назад в Новгород. Потом решено было отдать Киев Мстиславу Романовичу. Ингварь удалился в Луцк.
О судьбе Рюрика Ростиславича за это время нет ничего в летописях, а есть только известие, что он скончался в Чернигове в 1213 году, сын же его Ростислав в 1218.
Главным поприщем действий на юге стал Галич, и главным действующим лицом Мстислав Мстиславич новгородский, призванный туда сначала ляхами, а потом удержанный самими галичанами и Романовичами.
Киевский князь помогал ему в его беспрерывных войнах с противниками, которые одни перед другими старались там усилиться.
Между тем, пользуясь замешательствами, половцы часто являлись под Киевом, а Литва воевала волость Черниговскую. Угры взяли было верх, и Мстислав Мстиславич принужден был искать убежища в своем старом Торческе. Он, наконец, одолел своих противников с помощью киевского и прочих русских князей, соединил весь Галич под свою державу, но показалась черная туча на старую Русь с другой стороны…
Таким образом, Киевское великое княжество, некогда сильное, через сто лет после Ярослава, подверженное влиянию северного Владимира, ослабело, наконец, совершенно, вследствие увеличения числа князей и стеснения границ и снизошло на степень ничтожного удела.
Обозрим степени его силы и последовавшей слабости.
Значение великого князя киевского зависело, вообще, от личных его свойств, уменья пользоваться обстоятельствами и от количества посторонних его владений.
Киев, принадлежность старшего в роде Ярославичей, имел князей из родов Изяслава, Святослава, Всеволода (преимущественно из последнего, через сына его Мономаха, и правнуков, Мстиславичей: Изяслава владимирского и Ростислава смоленского), которые приносили ему с собой свои силы, средства и отношения.
Из черниговских князей владели Киевом собственно только первенцы трех поколений: Всеволод Ольгович, сын его Святослав, сын Святослава Чермный.
Войны киевских великих князей относились более всего к обороне Русской земли от восточных племен, между которыми главное место занимают половцы. Они также воевали для распространения своих владений, утверждения своего первенства, отражения соперников и помощи союзникам.
Первый великий князь Изяслав (1034–1067), поставленный в отца место братьям, был недолго сильнее их, пока имел Киев со всей Русской землей, Новгород, Туровскую отчину, и овладел, по смерти младшего брата, княжеством Волынским с городами Галицкими, и, наконец, получил еще третью часть Смоленска.
Все потерял он вследствие половецкого набега и восстания дружины, хотевшей еще, вопреки ему, испытать битвы (1067). Так непрочно было его владение!
Хотя Изяслав с польской помощью вскоре получил Киев, но потерял столь же легко опять, вследствие нападения братьев, черниговского Святослава с Всеволодом переяславским (1068–1073).
Наконец, приведя в другой раз иностранные полки, он получил Киев, благодаря преимущественно внезапной смерти Святослава (1076–1078).
У брата его Всеволода (1078–1093) собралось под рукой почти все отцовское наследство: Киев, Чернигов, Переяславль, Владимир, Смоленск, Новгород. Но он должен был тотчас начать новое деление: племяннику Ярополку Изяславичу он предоставил Владимир, равно как и отчинный его город Туров. Другому племяннику, Давыду Игоревичу, он дал Дорогобуж.
Ростиславичам Червенские города, которые с этих пор совершенно отделились от Киева и составили особое независимое княжество, Галицкое.
Следующий великий князь Святополк Изяславич туровский (1093–1113) был силен преимущественно союзом с двоюродным братом Владимиром Мономахом, с которым счастливо ходил на половцев и укрощал внутренние распри.
Но Черниговское княжество возвратилось при них в род Святослава, добытое мечом Олега с помощью половцев (1094).
Мономах (1113–1125) стал еще сильнее, благодаря своим доблестям: он владел Киевом; отчиной Переяславлем с Суздальской землей; Смоленском, по договору еще со Святополком; Владимиром, вследствие неудачной попытки Ярослава Святополковича, и Туровом, его отчиной; Новгородом, избравшим себе издавна его сына Мстислава. Ему повиновались все князья, даже черниговские. Половцы не смели тревожить Русь.
Но у него было пять сыновей и уже несколько внуков, между которыми разделилось его обширное владение: Мстислав получил Киев, Ярополк Переяславль, Вячеслав Туров, Андрей Владимир, Юрий Суздаль, внуки — Всеволод Новгород, Изяслав Курск, Ростислав Смоленск. Городно еще прежде он отдал за дочерью сыну Давыда Игоревича, Всеволодку.
Мстислав, старший сын, переведенный им заблаговременно из Новгорода в Белгород, получил Киев, уже весьма обрезанный, и только благодаря личным своим качествам он поддерживал с честью достоинство великого князя, пользовался покорностью братьев с их полками, и приобрел своим детям княжество Полоцкое. Он укротил половцев (1123–1132).
С брата Мстислава Ярополка начинается ослабление Киевского княжества и вместе великокняжеского достоинства (1132–1139), умножились междоусобия, вследствие коих он уступил Ольговичам Курск, — а по его смерти Киев достался, вне всех прав, дерзкому и способному Ольговичу, черниговскому князю Всеволоду.
Всеволод Ольгович (1139–1146) думал было отстранить всех Мономаховичей от владения Киевом и Русской землей, прогнать их из Владимира, Турова и Переяславля, и хотя не преуспел в своем намерении, но все-таки остался сильнейшим князем своего времени, располагая силами Черниговского княжества вместе с Киевским и умея принуждать к послушанию прочих князей.
Он не мог только по желанию передать Киева брату Игорю, и, после многих превратностей, великое княжество досталось Изяславу Мстиславичу, вместе с дядей, старшим между живыми сыновьями Мономаха, Вячеславом туровским.
Изяслав, обладавший Владимиром, все время (1146–1152) занят был войнами за Киев, отнимая и уступая его дяде Юрию, и удержал, собственно, благодаря помощи угорской и брату Ростиславу смоленскому.
Он умер, оставив так же, как и отец его, несколько сыновей, утвердившихся на Волыни.
Владимирское, главное княжество, образовало совершенно независимое владение, оставленное в роду старшего сына Изяслава, Мстислава.
Смоленское стало отчиной второго Мстиславова сына, Ростислава.
Туровское княжество досталось возмужавшему представителю Изяславова (Ярославича) рода, Юрию Ярославичу.
Последующие князья, получая Киев среди споров, должны были вступать в различные сделки со своими соперниками, противниками и помощниками.
Киев остался в своих собственных пределах, с Русской так называемой землей, на юг до Новороссийских степей, на север до границ Туровского и Полоцкого княжеств.
И из этих коренных волостей Киевских начались уступки: Юрий (1155–1157), сильный своими Залесскими волостями, в пределах великого княжества, давал уделы сыновьям: союзнику своему, Святославу Ольговичу, уступил он за помощь, оказанную им при взятии Киева у Изяслава Мстиславича, кроме Курска с Посемьем, Сновскую тысячу, Слуцк, Клецк и всех дреговичей, то есть северную часть Киевского княжества, к которой присоединил (1155) Мозырь; Изяславу Давыдовичу он дал Корческ.
Ростислав (1161–1169) из Киевских городов (1162) давал племяннику Мстиславу Изяславичу: Торческ, Белгород, Триполь. Поссорясь с ним, отнял эти города, а помирясь, отдал опять, заменив Триполь Каневым.
Триполь же с четырьмя городами дал дяде Владимиру Мстиславичу.
Ростиславу много помогали его Смоленские волости и союз с Андреем, великим князем суздальским.
После смерти Ростислава (1169) князья поделили было между собой волости и, уступая Мстиславу Киев, дядя, Владимир Мстиславич, брал себе к Триполю все Поросье, а Владимир Андреевич Берестье, на что прибывший Мстислав Изяславич не согласился.
Андрей Боголюбский, не жаловавший Мстислава, особенно вследствие отправления им сына Романа в Новгород на княжение вопреки распоряжениям суздальского князя, прислал на Киев рать с 11 подчиненными князьями. Киев был взят (1169), несмотря на сопротивление Мстислава, опустошен и отдан брату Андрея, переяславскому князю Глебу.
Это был сильнейший удар стольному городу, после которого киевские князья уже почти не выходили из зависимости, более или менее, от владимирских князей, до которых и дошел черед старейшинства.
В пределах самого Киевского княжества являлось все более и более удельных князей, не только из братьев или сыновей великого князя, но и прочих, даже чужих.
Так, в это время, во Вручем сидел Рюрик Ростиславич, в Вышгороде Давыд, в Белгороде Мстислав, в Михайлове Василько Ярополчич, в Торческе Михалко Юрьевич.
Святослав Всеволодович (1177–1194), получив уступленный ему Киев, предоставил всю Русскую землю Рюрику Ростиславичу и слушался великого князя Всеволода суздальского. Значение его поддерживалось еще помощью Ольговичей черниговских.
Рюрик Ростиславич (1193–1202) став по его смерти великим князем, уступил великому князю суздальскому Всеволоду Торческ, Корсунь, Богуславль, Триполь, Канев, отданные им прежде Роману волынскому, который получил за них Полоной и пол-Торческа Русского.
У Рюрика Киев был отнят Романом волынским, но вскоре (1202) взят им обратно с помощью половцев, которые опустошили и разорили его так, что он никогда уже не смог подняться.
В войне Рюрика с Всеволодом Чермным, Киев, ослабевший и раздробленный в продолжение двух-трех лет, много раз переходил из рук в руки и достался, наконец, Всеволоду Чермному, который уступил Рюрику свой Чернигов.
После его смерти, он хотел повторить опыт своего деда, Всеволода Ольговича, и выгнать Мономаховичей из Русской земли и, действительно, выгнал князей из Торческа, Триполя, Белгорода; но был жестоко наказан за то Мстиславом новгородским.
Последний князь из рода Мономаховичей (1214–1224), Мстислав Романович, без посторонних владений, не имел уже никакой самостоятельности: под самым Киевом должен был терпеть Ольговича, в Белгороде, снизошел на степень князя подчиненного и помогал только двоюродному своему брату, Мстиславу Мстиславичу, покорявшему Галич.
Киевское княжество под конец уже ничего не значило, пренебреженное даже и суздальскими князьями, которые, впрочем, в свою очередь, ослабели и должны были отказаться от своего влияния на Киев.