В ПЕРЕДНЕЙ ГОСУДАРЕВОЙ
Бояре давно уже собрались в передней1 государевой и ожидали царского выхода. Предстояло заняться посольскими делами и снабдить надлежащими инструкциями дьяка Шестака-Лукьянова, который отправлялся в Немецкую землю, ко двору кесаря римского Рудольфа, а по пути должен был заехать и в Данию. Все разговоры в передней вращались преимущественно около трех вопросов, которые предстояло решить в тот день на заседании думы.
— Что бы это значило, что он так долго нынче не выходит? — шептал на ухо соседу старый и хворый князь Катырев-Ростовский. — Ведь вот уже, почитай, часа два стоим здесь… Умаялся я до смерти.
— Кто же его знает… Тут вон мало ли что болтают? — шепотом же отвечал князю сосед, такой же ветхий старец.
— А что же… болтают-то?.. Как слышно?
— Да говорят, что он еще с утра, ранешенько, с каким-то немцем заперся, остролом какой-то…
— Как же это остролом?
— Кудесник, что ли? По звездам, значит, гадает, судьбу ему рассказывает.
— О-ох, грехи! Не царское это дело!
— Вестимо, нечего тут и гадать… Мимо Бога ничего не станется!
Дверь во внутренние покои дворца отворилась, и один из ближних бояр, выйдя из дверей, провозгласил:
— Великий государь царевич князь Федор Борисович изволит жаловать в переднюю.
— Сына высылает! — шептали в дальнем углу старые бояре. — Сам, видно, все еще не может с кудесником расстаться.
Царевич Федор Борисович, юноша высокий и плотный и притом чрезвычайно красивый и стройный, вышел в переднюю, приветливо ответил на общий поклон бояр и занял место на меньшем кресле, рядом с креслом, приготовленным для государя. В его поклонах, в его движениях, в его обращении с боярами был заметен навык к высокому положению, которое отец ему готовил в будущем, постепенно приучая его к управлению государственными делами под своим руководством.
— Князья и бояре, — сказал царевич громко (и голос его звучал чрезвычайно приятно), — великий государь, родитель мой, не может выйти к вам сейчас и потому послал меня сюда для слушанья и для решения посольских всяких дел… Дьяк Василий Щелкалов, прочти и поясни боярам присланные нам просительные грамоты вольного города Любка.
По знаку царевича бояре заняли свои места на лавках, по «старшинству и чести», а дьяк Щелкалов прочел им просительные грамоты любчан и стал их пояснять.
— Бурмистры и ратманы и полатники вольного города Любка бьют челом его царскому величеству о своих нуждах. Терпят они всякие обиды от свейского арцы-князя Карла. В Ругодив и Иван-город с товарами их торговать не пропускает и перед ними хвалится, будто с ним вместе и царское величество воевать их, любчан, будет. И молят они слезно царя и великого князя Бориса Федоровича, всея Руси самодержца, чтобы он их пожаловал — на их город не шел.
— Что думаете ответить на ту грамоту, бояре? — спросил царевич, когда дьяк Щелкалов закончил свои объяснения.
— Да это прямая лжа есть! — сказал прежде всех старый боярин Милославский. — Что ж на эту лжу ответить?
— У царского величества и ссылки никакой с арцы Карлом не бывало, — заметил князь Василий Шуйский, поглаживая свою жиденькую бородку.
— Неправда, были ссылки — о рубежах ссылались, — перебил Шуйского Берсень Беклемишев.
— Так-то о рубежах, а не о лихе на любчан! — резко отозвался Шуйский.
— Как бы там ни было, а надо им писать, что это им внушает некто враг хрестьянский, некто от литовских людей! — вступился горячо Вельяминов.
— Ну, зачем же тут еще литовских людей к делу путать! — заметил строго Федор Никитич.
Завязался между боярами горячий спор, к которому царевич Федор прислушивался очень внимательно, не решаясь, однако ж, пристать ни к той, ни к другой стороне. В самый разгар спора, когда речи стали и громки, и резки, стряпчий государев отворил дверь в переднюю и возвестил о приходе самого великого государя.
Все бояре и сам царевич поспешно поднялись со своих мест. Споры смолкли разом, и водворилось глубочайшее молчание, среди которого Борис вошел медленно, опираясь на посох из резной кости, медленно опустился в свое кресло и легким наклонением головы ответил на земной поклон бояр.
Передавая посох стряпчему, он обратился к сыну вполголоса с вопросом, которого никто не мог расслышать.
— В чем у вас тут споры, князья и бояре? — спросил Борис, обводя всех присутствующих вопрошающим взглядом.
И затем спокойно, внимательно выслушал самые противоположные мнения об ответе, который надлежало дать на просительную грамоту любчан.
— Нет, — сказал Борис, выслушав всех, — не таков ответ им нужен. А вот что им написать, — сказал он, обратясь к дьяку Щелкалову. — Ссылаться нашему царскому величеству с арцы Карлом невместно, потому он в Свее удельный князь, а не король. А и короли-то свейские ссылаются в отчине нашей великого государя не с нами, а с новгородскими наместниками, как то всем соседним государям ведомо. Так и напиши! — добавил Борис, следя за пером дьяка, быстро бегавшим по столбцу бумаги.
И только уж тогда, когда дьяк записал ответ, царь Борис для виду произнес, обращаясь к боярам:
— Так ли, князья и бояре?
— Так, истинно так! — загудели с разных сторон голоса, между которыми громче и слышнее всех раздавались голоса годуновцев.
Затем Борис поспешил окончить заседание и удалиться во внутренние покои, видимо чем-то озабоченный.
Из передней, следом за Борисом, направился в комнату только один боярин, дядя его, Семен Годунов, которого современники в насмешку прозывали «правым ухом государевым». Высокий, худощавый, сутуловатый, выставив вперед длинную, сухую и жилистую шею, он выступал за царем, бросая исподлобья по сторонам недобрые взгляды, полные недоверия и подозрительности. Он двинулся по мягким коврам, ступая неслышно, как тень, тщательно храня в себе тот запас дурных вестей, который он с особенным удовольствием собирался поднести Борису, как доказательство своей преданности ему и его роду.
Когда Борис пришел к себе в комнату и в тревожном раздумье опустился в свои кресла, Семен Годунов словно из земли перед ним вырос. Борис невольно вздрогнул, бросив взгляд на эту зловещую фигуру. Он по выражению лица своего дядюшки понял, какие тот принес ему вести, и, обратившись к стряпчим, сказал:
— Ступайте и до приказу не впускайте никого.
Оставшись с глазу на глаз с Борисом, Семен Годунов на цыпочках обошел комнату, убедился в том, что двери заперты плотно, и потом уже подошел к креслу царя.
— Ну, говори же! — торопливо и тревожно произнес Борис.
— Доведался я, государь, что слухи недобрые в народе носятся… Об Угличе…
— Что! Что такое?.. Да ну же!
— Об розыске, который там чинили… Рассказывают, будто там убит не тот… младенец…
— Что-о?! Не то-о-от? — прошептал Борис и вскочил с кресел.
Семен невольно отшатнулся от царя к стене.
— Не тот?! Повтори, не тот! — продолжал шептать Борис, страшно меняясь в лице и сверкая глазами.
— Не гневайся, государь! — глухо промолвил Семен, наклоняя голову. — Не грози мне грозою, не то я тебе и слова не молвлю…
Борис тотчас овладел собою, провел рукою по лицу и, стараясь казаться спокойным, проговорил поспешно: — Прости, Семен Никитич! Я и сам не знаю, с чего я так на тебя вскинулся? Все, все говори начистоту…
— Рассказывают, будто убили там не царевича, а из жилецких ребяток сверстника… Али попова сына… А самого царевича мать скрыла, ухоронила… Будто бы то же и на розыске многие угличане сказывали, и за это самое их и казнили… Это мои же люди на базарах здесь слышали…
— Ну, это басни! — сказал Борис. — А больше-то что слышно?
— Да вот еще тут в Чудовом есть чернец один… Сдуру либо спьяну он хвалился, будто бы ворожея одна ему еще с детства сулила, что он царем будет…
— Ну, мало ли что с пьяных глаз болтают!..
— Да оно так-то, так… Да он же говорит, будто бы лицом уж очень схож…
— С кем? — перебил Борис.
— Да все с тем же… с угличским-то…
Борис принужденно улыбнулся.
— Ну, пусть и утешается, что хоть с рожи схож с царевичем… Верно, допился до хорошего!.. А ты все-таки узнай, что это за инок, что такие пустотные речи ведет? Надо будет патриарху сказать, чтобы его куда-нибудь услать подальше на послушанье…
И Борис замолк. Молча стоял перед ним и Семен Годунов, всматриваясь в лицо его, следя внимательно за каждым его взглядом.
— Нет! Это мне не страшно, — сказал наконец Борис, видимо успокоенный. — Мертвецов пусть бабы боятся… Да ребята неразумные! Вот живые-то, живые-то, те пострашнее будут! Вот эти мне Шуйские, да Милославские, да Романовы, вот они мне где сидят!
И царь указал себе на шею.
— За ними следи, и следи неусыпно! Каждый шаг их дознавай!
— Уж это будь спокоен, государь! Шевельнуться им не дам… Все будешь знать о них!..
И Семен, поклонившись Борису, удалился от него теми же неслышными шагами.
«Все это бредни! — утешал себя Борис. — Где же там было подменять младенца? Ведь не грудной… Пустое!.. Но не странно ли, что мне сегодня этот кудесник-немчин тоже по звездам сулил какие-то беды, напасти, смуты и войны… И так именно сказал: „Будешь сражаться с таким богатырем, которого никто не одолеет, и ты не одолеешь“. Я спрашивал его, так что же будет? Он посмотрел на звезды, какие-то черты провел на бумаге и говорит: „Об этом звезды молчат!“ Странно…» И Борис погрузился в глубокую думу.