Святого Павла приходится назвать первым отшельником или потому, что он действительно поселился первый в глубине пустыни, или потому, что о нем первом из пустынников дошли несомненные сведения. Преп. Антоний был очевидцем, а св. Иероним историком его жизни.
Он родился в Нижней Фиваиде в царствование римского императора Александра Севера приблизительно в 228 году христианской эры. Богатые его родители дали ему прекрасное воспитание. Он тщательно изучил греческий и египетский языки. Но уже тогда добродетели были главным его стремлением.
В пятнадцать лет он осиротел. У него осталась только старшая сестра. Если бы он любил жизнь, теперь бывшие в руках его значительные средства дали бы ему полную возможность насладиться ею. Но не к тому лежала его душа. Очень необыкновенен тот путь, который привел его в пустыню.
В то время императоры Деций и Валериан воздвигли на христиан гонение, которое особенно сильно чувствовалось в Египте и в Фиваиде. Потому ли, что Павел не доверял своим силам, или потому, что Бог желал спасти его от смерти, чтобы выработать из него первого инока-подвижника, так или иначе, но он решил скрыться в одном загородном доме. Недолго, однако, он оставался тут в безопасности. Муж его сестры, в расчете воспользоваться его состоянием, составил изменнический план. Он хотел выдать его преследователям, чтобы воспользоваться конфискацией его имущества. Ни страх перед Богом, ни обязанности родства, ни юность Павла, ни слезы его сестры не могли смягчить этого изверга. Павлу пришлось искать спасения жизни во вторичном бегстве, и между животными он нашел наконец ту безопасность, в которой отказали ему близкие люди.
Сперва он отошел недалеко, так как его намерением было ненадолго отступить перед грозой. Но, привыкая постепенно к ужасам пустыни, углубляясь со всяким днем в обширные безлюдные пространства этой страны, он достиг наконец горы, в которой нашел запертую пещеру. Он раскрыл вход в нее, чтобы проникнуть туда и узнать, что в ней находится.
Павел нашел там помещение, образованное из сплетенных пальмовых ветвей, и тут же был источник, воды которого, протекши на коротком пространстве в виде маленького ручейка, пропадали в земле недалеко от истока. Казалось, что это место когда-то было обитаемо. Вокруг были видны развалины домов и кое-где были разбросаны горны и молотки.
Павел решил, что это место ему указано Провидением. Он отказался от всех мирских расчетов и поселился в этой пещере на все время жизни, какое ему оставалось. Когда он износил свою одежду, он сделал себе рубаху из пальмовых листьев. Плоды этого дерева служили ему пищей. Вода источника утоляла его жажду. Все это казалось достаточным человеку, воспитанному в роскоши богатого дома, и он все свои заботы сосредоточил на своей душе. Смирение Павла скрыло от нас его духовные труды в этом долгом уединении. Но чудеса, ради него сотворенные Богом, и великие созерцания, до которых он возвысился, доказывают, что жизнь его здесь была более ангельской, чем человеческой.
Эту небесную жизнь он вел до 113 лет. И тут Господу было угодно сделать его известным церкви через посредство преп. Антония, который проводил тогда уединенный образ жизни и которому было 90 лет. Вот как произошло это счастливое открытие. Однажды у преп. Антония возникла мысль, что раньше него никто в пустыне не вел подвижнической жизни. В следующую же ночь Господь обнаружил перед ним его заблуждение, открыв ему в сновидении, что в глубине пустыни живет отшельник, который превосходит его и возрастом, и заслугами, и что Антоний должен поторопиться свидеться с ним.
Покорный Гласу Божию, Антоний на рассвете взял свой посох и отправился в путь, превозмогая немощь своего тела, удрученного бременем годов и изнуренного суровой жизнью... Уже настал полдень. Но и жгучие лучи солнца, раскаляющие в эту пору пустыню, не ослабили его рвения. Вдруг он встретил гиппоцентавра, т. е. чудовище, у которого половина тела была похожа на человека, а остальная часть на лошадь.
Опасаясь, не видит ли он перед собой демонский призрак, он осенил себя крестным знамением и заговорил с чудовищем, спрашивая, где живет служитель Божий. Чудовище, пробормотав что-то непонятное, протянуло руку, указывая, в каком направлении надо идти, и обратилось в бегство.
Св. Иероним, который передает это обстоятельство, рассуждает, не был ли то призрак, которым демон хотел испугать преп. Антония и отклонить его от предприятия, или это могло быть настоящее чудовище, какие попадались иногда в Африке и особенно в Фиваиде. К этому можно добавить, что Плиний уверяет, будто он видел такое чудовище в Риме, где его тело было набальзамировано.
Как бы то ни была, то было неединственное чудовище, которое Антоний встретил на своем пути. Он еще с удивлением размышлял о первой встрече, как в глубине каменистой долины увидал новое чудовище другого вида. Оно было малого роста, имело рожки на лбу и козлиные ноги. Антоний снова прибег к знамению нашего спасения и с этим духовным орудием не побоялся подойти к нему и спросить, кто он такой.
Это чудовище оказалось менее пугливым, чем первое, и ответило членораздельными звуками:
— Я смертный, я один из тех обитателей пустыни, которым язычники поклоняются под именем фавнов и сатиров. Я послан к тебе своими товарищами, чтобы просить тебя вознести за нас молитвы к Тому, Кто твой Бог и наш Бог, и Кто, как мы знаем, пришел спасти мир.
Святой старец не мог слышать, как это чудовище исповедывало Славу Христа, без того, чтобы не разразиться потоком радостных слез, закипевших у него в груди. Он ударил своим посохом оземь и воскликнул в пылу переполнявшего его восторга:
— Горе тебе, Александрия, что ты поклоняешься чудовищам, как богам? Горе тебе, город разврата ставший убежищем демонов, рассеянных по всей земле! Какое найдешь ты себе теперь оправдание? Звери возвещают величие Христово, а ты воздаешь этим зверям почести, которые принадлежат только Богу!
Это чудовище не дождалось, чтобы пустынник предложил другие вопросы, и обратилось в бегство с такой поспешностью, словно у него были крылья.
«Пусть, — прибавляет св. Иероним, — это не покажется невероятным, так как в царствование императора Констанция в Александрию привели живым одного такого сатира, которого после смерти положили в рассол и доставили в таком виде в Антиохию, чтобы показать его императору».
Между тем наш святой путник имел перед собой путеводной нитью только следы диких зверей и уже два дня шел, не зная куда. Так попустил Бог, чтобы испытать его. Когда настала ночь, он ее провел всю в молитвах, чтобы небо дало ему новые указания. И, когда начал брезжить день, он увидел издали волчицу, бежавшую вдоль холма. Он стал следить за ней глазами, пока она не исчезла; и, подойдя к этому месту, он достиг пещеры, где находился тот, кого он искал.
Он бросил взор внутрь пещеры, чтобы посмотреть, что там есть, но темнота была так велика, что он ничего не мог разглядеть. Это не удержало его, и, постояв немного, чтобы передохнуть, он пошел ощупью. Наконец он увидел слабый свет, мерцавший издали, и тут он понял, что это и есть жилище отшельника, которого открыл ему Бог.
Радость, что он нашел его, придала ему смелость; он ускорил шаги и в стремительности, с какой он шел, задел камни и произвел шум. Тогда обитатель этого уединенного места, которого тишины никто еще не нарушал, услыхал его и запер дверь своей кельи.
Антоний, видя, что отшельник отказывает ему в приеме, бросился на землю у его порога и заклинал его в самых трогательных выражениях не лишать его того утешения, за которым он пришел столь издалека и с такими трудностями.
— Ты знаешь, — говорил он, — кто я, откуда явился и какая причина привела меня. Я сознаю, что я недостоин тебя видеть, но я не удалюсь, прежде чем ты не дашь мне этого счастья. Запретишь ли ты войти в твою пещеру человеку, когда ты позволяешь входить в нее зверям? Я тебя искал, я тебя нашел; я стучу теперь у твоей двери: если ты не согласишься отворить мне, то я решился умереть, прося тебя о том; я надеюсь, что, по крайней мере, тогда ты будешь настолько милосерд, что погребешь меня.
Павел сделал вид, что не сдается на его просьбу, и ответил изнутри своей кельи:
— Никто не умоляет с угрозами и не мешает брань со слезами. Как хочешь ты, чтобы я тебя принял, когда ты говоришь, что пришел лишь для того, чтобы умереть?
В то же время он отпер дверь со сладкой улыбкой; и они воздали друг другу целование с той любовью, которая объединяет святых, и назвали друг друга по имени, которые они знали по ниспосланному им от Бога дару прозорливости.
Затем они вместе помолились, чтобы возблагодарить Господа, после чего, снова обменявшись целованием мира, Павел сел около своего гостя и сказал ему так:
— Вот тот, которого ты отыскал ценой таких трудов, которого тело, изнуренное старостью, покрыто седыми волосами; вот перед тобой человек при конце своего жизненного пути, готовый рассыпаться в прах. Скажи же мне: как стоит мир? Возводят ли новые постройки? Кто ныне царствует? Есть ли еще люди, ходящие во тьме и поклоняющиеся демонам?
Антоний ответил на все эти вопросы. И во время этой беседы ворон принес цельный хлеб и положил на землю возле них. Это послужило для обоих святых новым поводом прославить милосердие Божие.
— Смотри, — сказал Павел, — как благ Господь, промышляющий о нашем пропитании. Уже шестьдесят лет Он ежедневно этим способом посылает мне полхлеба. Сегодня, когда ты пришел. Он даровал двойное количество, чтобы показать, как Он заботится о тех, кто Ему служит.
Они возобновили свою благодарственную молитву и расположились около источника для трапезы. Но, когда надо было разделить хлеб, они хотели взаимно уступить друг другу честь преломить его; Павел настаивал на правах гостя, а Антоний на правах возраста. Наконец, они сговорились: оба они взялись за хлеб, каждый со своей стороны, и таким образом разделили его.
Вся следующая ночь прошла в молитве; а на другой день, продолжая беседу, Павел сказал Антонию:
— Уже давно, брат мой, я знал о твоем пребывании в этой пустыне. Уже давно Бог возвестил мне, что ты, как и я, посвятил свою жизнь на служение Ему: вот настал последний мой час. Всегда имея жажду соединиться с Христом, я хотел еще принять из рук Его венец правды, и дивный Бог послал тебя, чтобы предать мое тело погребению, или, лучше сказать, чтобы вернуть персть персти.
Антоний, слыша, что он говорит о близости своей смерти, залился слезами и заклинал его не покидать его или просить у Бога, чтобы он, Антоний, последовал за Павлом, но Павел отвечал:
— Ты не должен желать того, что для тебя всего приятнее. Без сомнения, для тебя было бы большим счастьем быть освобожденным от тяготы этого смертного тела, но твои братья еще нуждаются в твоем примере. Прошу тебя, если это тебе не слишком трудно, пойди за мантией, которую дал тебе епископ Афанасий, и принеси ее для моего погребения.
Он просил его об этом не потому, что для него составляло какую-нибудь разницу быть погребенным в мантии или без мантии, но он хотел удалить Антония на несколько дней и избавить его от печали видеть его смерть. Кроме того, он показывал этим, что и в смерти не прерывает духовного общения со святителем Афанасием, необоримым защитником православной веры против ереси Ария.
При упоминании о мантии Афанасия Антоний еще более убедился в том, что Дух Божий пребывал с отшельником, потому что только путем чудесного откровения он мог узнать, что этот святитель подарил его сподвижнику мантию. Он не смел возражать, мог только пролить слезы, целовал ему глаза и руки и отправился в свой монастырь.
Желание видеть преп. Павла придавало ему бодрость, словно вся сила его ума перешла в его изнуренное тело. Когда он пришел в монастырь, его ученики, обеспокоенные его отсутствием, вышли к нему навстречу и стали его спрашивать, где он так долго пробыл; но, не давая им объяснения и полный весь впечатления от добродетелей Павла, он, ударяя себя в грудь, говорил:
— Горе мне, несчастному грешнику, так незаслуженно носящему имя отшельника! Я видел Илию, я видел Иоанна в пустыне, или, что ближе к истине, я видел Павла в раю:
Эти слова возбудили еще большее любопытство в его учениках. Они еще настоятельнее просили у него объяснения, но он ответил лишь словами Писания: «Есть время говорить, есть время молчать». И, даже не подумав подкрепиться какой-нибудь пищей, он взял мантию св. Афанасия и поспешил опять к преп. Павлу, боясь, как бы тот не умер в его отсутствие. Едва он прошел часа три, как внезапно увидал преп. Павла подымавшимся в небо в ослепительном свете в сонме блаженных духов.
— О, — закричал он, бросаясь на землю и посыпая голову свою песком, — о, Павел, зачем ты покинул меня! Зачем не дал ты мне возможности проститься с тобой!? И неужели я должен был потерять тебя так рано, узнав тебя так поздно?
В то же время он ускорил шаги и совершил остальную часть пути с такой скоростью, что сам был ею изумлен.
Дойдя до пещеры, он нашел тело отшельника, который стоял на коленях с поднятой головой и с руками, протянутыми к небу. Это положение тела, которое не могло быть принято трупом, заставило Антония предположить, вопреки бывшему ему видению, что Павел еще жив, и он стал рядом с ним помолиться, но, не слыша его вздохов, которые вырывались обыкновенно у него во время молитвы, он, поняв, что преподобный Павел умер, бросился к нему на шею, чтобы дать ему печальное лобзание.
Облегчив немного свою скорбь этим выражением любви, он вынес тело из пещеры, чтобы погребсти его, и пел при этом молитвы и псалмы. Но, когда он захотел приготовить могилу, то был чрезвычайно смущен отсутствием какого-нибудь орудия для копания.
«Если я вернусь, — рассуждал он сам с собой, — мне нужно три дня для возвращения. Если же я останусь здесь, дело нисколько не подвинется. Лучше всего, о, Господи, мне умереть и последовать за Твоим доблестным воином, предав около него последнее издыхание!»
Так размышлял он, а Бог послал ему двух львов, которые выбежали из глубины пустыни с длинными гривами, развевавшимися по ветру. Антоний сперва несколько испугался и возвысил свой ум к Богу, прося помощи. Но эти звери, вопреки своей природной лютости, приблизились к телу святого Павла, улеглись у его ног и, махая хвостами, испускали мощный рев, чтобы свойственным им способом выразить сожаление о его смерти. Затем они стали разгребать когтями землю и, нарочно отбрасывая песок в обе стороны, образовали ров, достаточный, чтобы вместить драгоценные останки отшельника.
Совершив эту работу, они, как будто желая получить от Антония награду за труд, подошли к нему, двигая ушами, и, опустив головы, стали лизать ему ноги и руки.
Антоний понял по этим ласкам, столь необыкновенным для этих диких животных, что они просят его благословения. Он воздал хвалу Иисусу Христу, всесильную волю Которого творили эти звери, и произнес за них к Богу краткую молитву:
«Господи, без воли Которого не упадает ни один лист с дерева, не гибнет ни малейшая птица, дай этим львам то, что Ты считаешь для них необходимым!»
После этого он дал им знак удалиться и, приняв на свои плечи тяжесть тела праведного отшельника, положил его в могилу и засыпал его песком.
Отдав таким образом останкам преподобного Павла последний христианский долг, он вернулся в свой монастырь, унося с собой одежду из пальмовых листьев, которую сплел себе святой старец. Он рассказал своим ученикам все происшедшее и ежегодно в великие дни Пасхи и Троицы имел обыкновение одевать на себя эту драгоценную одежду.
Св. Иероним, описавший эту жизнь и узнавший о ней из уст учеников преп. Антония, заключает свой рассказ о ней следующими прекрасными размышлениями.
«Я спрошу у тех, кто обладает столькими сокровищами, что даже не может их счесть, кто воздвигает дворцы из мрамора, кто заключает в одном ожерелье из бриллиантов и жемчугов цену нескольких наследств, — спрошу их, в чем нуждался этот старец, лишенный всего. Вы пьете из кубков, украшенных драгоценными камнями, а он удовлетворял жажду из пригоршни; вы рядитесь в одежды, сотканные из золота, а он был одет хуже, чем последний из ваших рабов. Но небо открылось для этого нищего, а ваше великолепие не помешает быть низверженным в ад. Как ни был он гол, он сохранил белое одеяние своего крещения, а вы с вашими безумно дорогими одеждами утратили его. Павел восстанет во славе, хотя теперь он покрыт лишь грубыми песками; а столь богато украшенные гордые памятники, заключающие ваш прах, не предохранят вас от вечного огня. Сжальтесь же над самими собой. Пощадите, по крайней мере, те сокровища, которые вы так любите! К чему погребать трупы в золоте и шелку и к чему сохранять тщеславие среди вздохов и слез? Разве в драгоценных тканях тела богатых будут сохранены от тления? Кто бы ни прочел эти строки, вспомни, молю, о грешном Иерониме, который, если бы Бог предоставил это на выбор, предпочел бы бедное рубище Павла с его добродетелями пурпуру царей со всем их могуществом».
Нельзя без волнения читать это сказание. Вот необыкновенный закал душ!
Пробыв столько десятилетий без общения с людьми, Павел, когда пришел к нему человек, и тогда не порывался к нему и еле позволил увидать себя. Что могли сказать друг другу в эту беседу эти два человека, с такой искренностью, силой и исключительностью искавшие Бога? Какие духовные тайны, доселе заключенные во внутреннем мире этих людей, не получили здесь выражения на языке человеческом?
Видно, даже в великом пустынножителе Антонии не совсем умерла потребность, составляющая один из типичнейших признаков человека, — общения с себе подобными, и сколько трагизма в этом вопле души:
«Неужели я должен потерять тебя так рано, так поздно узнав тебя?»
Не то же ли бывает и с нами? Как часто томимся мы одиночеством и наконец встречаем нужных нам людей лишь для того, чтобы, пережив несколько часов счастья от общения с ними, навсегда их утратить... Где же утешение? Что может смягчить тоску такой, как нам кажется, несправедливой разлуки? Только одно то, что смягчает всякую земную скорбь: надежда на вечность, в которой заглажены будут все изъяны и скорби земные. Быть может, нам суждено пережить всю полноту общения с родственными нам душами лишь тогда, когда и они и мы в условиях небесной жизни разовьемся в те совершенные типы, на которые в земную нашу пору и лучшие из нас представляют из себя лишь слабый намек.