Придирчиво разбираясь в своей работе, Татьяна Борисовна постепенно пришла к выводу, что она очень плохая учительница. Правда, литературный кружок теперь работал и отношения с учениками стали лучше, но своими уроками Новикова была недовольна.
Надежда Георгиевна как-то раз, оставшись с молодой учительницей наедине, спросила:
- Давно ты мне не рассказывала, Таня, как идут дела. Довольна ли ты классом и класс тобою?
- Ребята хорошие, способные… Но что-то у меня не ладится, это ясно. Пока идет беседа или объяснение, все хорошо, а во время опроса всегда какое-то недовольство… В классе перешептываются, и тот, кого спрашиваешь, идет на место с недовольным видом… Что-то делаю не так, а что именно, не знаю.
Сабурова ничего не ответила, но пришла в десятый класс на несколько уроков литературы, а потом сказала Новиковой:
- Ты почему их так дергаешь, Таня? Ведь у тебя отвечающий ни собраться с мыслями не может, ни спокойно ответить. Ты его торопишь, подсказываешь, чуть ли не весь урок сама за него отвечаешь. Ребята этого не любят. Всегда нужно дать ученику высказаться, а потом предложить другим его поправить. Спокойнее надо!
Новикова во все глаза смотрела на директора. Она даже рот приоткрыла:
- Разве я так делаю? Не может быть! Вам показалось.
- Последи за собой - и сама убедишься.
- Что же это такое? - огорчилась Татьяна Борисовна. - Простейшая вещь - спросить ученика урок… И с этим я не могу справиться!..
- Это, кстати, вовсе не так просто, как ты думаешь. Умелый опрос практикой достигается. Ну, а настроение твое? Все попрежнему не нравится у нас? Скучаешь, рвешься отсюда? - пристально глядя на молодую учительницу, спрашивала Сабурова.
Новикова мгновенно вспыхнула и обиделась. Захотелось сказать: «Зачем меня об этом спрашивать? Разве не ясно, что тогда, в новогоднюю ночь после приезда, я вам глупостей наговорила? Сама себе я не нравлюсь, вот в чем дело!»
Но, расстроенная непониманием Надежды Георгиевны, она сухо ответила:
- Да, настроение у меня неважное.
- Я вот что думаю, - медленно продолжала Сабурова, попрежнему испытующе глядя на молодую учительницу: - пожалуй, после экзаменов можно будет отпустить тебя. Мне пишут, что к нам согласна приехать Тамара Пискунова, тоже моя бывшая ученица. На такую замену я согласна. Она справится.
- Вот как! Очень хорошо! - отозвалась Новикова.
После этого разговора она долго не могла успокоиться. Если уж Надежда Георгиевна сама предлагает отпустить ее - значит, недовольна работой. А покинуть Таежный будет очень жалко.
Татьяна Борисовна и сама не заметила, как привыкла к прииску, к школе, к своей уютной комнате в доме Кулагиных. К урокам она готовилась с увлечением, много читала. А дежурства в школьной библиотеке, куда по воскресеньям сходились молодые горняки, были для нее большим удовольствием.
Днем солнечные лучи бегали по длинным рядам некрашеных полок, взбираясь все выше и играя на позолоте книжных корешков. Вечером мирные лампы освещали столики читателей и конторку библиотекарши. Книги прятались в тени, а около барьера теснились подростки в ватниках и полушубках, переговариваясь вполголоса и разглядывая книжные богатства с откровенной жадностью. Они приносили с собою крепкие запахи овчины, свежего снега, зябкой оттепели. Татьяне Борисовне нравилось подмечать, как блестящие, полные живого, смышленого озорства глаза их наполнялись глубиной раздумья, становились восторженными, грустными или негодующими после беседы с книгой.
Однажды она спросила вихрастого паренька, возвращавшего в библиотеку «Анну Каренину»:
- Что же тебе понравилось в этой книге?
Паренек взглянул недоверчиво, но, увидев внимательное молодое лицо, оживился.
- Да, знаете, все интересно, - сказал он просто. - Видишь, как люди жили… как маялись… каждый по-своему маялся… А больше всего деревня мне понравилась. Вот как Левин косил… Мне самому приходилось… Ну просто словно побыл на покосе, травы понюхал…
Он вспомнил и старика, с которым косил Левин, и заткнутые тряпицей кувшины с квасом, и перепелиное гнездо на лугу…
«Нет, прочел не зря. Выбрал для себя то, что ему дорого и понятно», - решила Новикова.
Ей показалось интересным присмотреться, что вообще читают приисковая молодежь и школьники, что они воспринимают лучше. Она стала разговаривать с читателями, просила обращаться к ней за разъяснением непонятного, и незаметно у нее накопились наблюдения, потом пришла охота систематизировать и обобщить их. Могла получиться интересная статья. Уже и название для нее родилось: «Как читает подросток и какие нужны ему книги».
Об этих планах Новикова пока ничего не говорила Надежде Георгиевне.
Весна, услышанная Тоней в глухую апрельскую ночь, лукавила с людьми. Она пряталась в снегах, и только по тому, как осели и стали рыхлыми прежде плотные сугробы да днем на солнце поплескивала капель, было понятно, что весна уже бродит поблизости.
В один из последних дней апреля Татьяну Борисовну удивил необычайный шум на школьном дворе. Она привыкла разбираться в оттенках гомона, встречавшего ее ежедневно, и поняла, что кричат не от азарта игры и не по поводу драки или ссоры - шумели озабоченно и весело.
Ребята сгрудились около длинной поленницы, протянувшейся вдоль забора. Оттуда слышались выкрики и смех. Среди школьников был и Мухамет-Нур, казавшийся взволнованным не меньше ребят.
Новикова остановилась, не решаясь подойти ближе. Она попрежнему робела и терялась в большом скоплении школьников.
К ней подошел Петр Петрович.
- Вот оказия! - сказал он. - К Мухамету брат приехал… да как вошел во двор, ребята его окружили, задергали, он переконфузился, забрался за поленницу и вылезать не хочет.
- Так пусть Мухамет или кто-нибудь из ребят тоже заберется туда и извлечет его, - посоветовала Новикова.
- Попробуйте заберитесь! Я не знаю, как он ухитрился туда пролезть.
Действительно, дрова были сложены почти вплотную к забору. Казалось, что проникнуть за поленницу невозможно. Однако малыш был там. На мгновенье в просвете между поленьями мелькнула красная, нахмуренная рожица.
- Митхат, иди сюда! Самовар кипит. Чай будем пить, - уговаривал Мухамет.
Из-за поленницы донеслось коротко и решительно:
- Иок!
- Вылезай! Ну чего ты! Тебя ведь никто обижать не собирался! - закричали ребята.
- Иок! - послышалось с другого конца поленницы.
- А, голова дурная! Шайтан какой! - сердился Мухамет. - Мне звонок давать надо, а тут с ним возись!
- Вот упрямец! - сказала Татьяна Борисовна. - Вы давайте звонок, Мухамет. Все разойдутся, во дворе станет тихо - он и вылезет.
Мухамет отправился звонить, и через минуту ребята, толкаясь и шумя, понеслись к дверям школы.
Митхат высунулся из-за белых березовых поленьев. Он любопытно глядел на разбегающихся школьников, но, заметив учительницу, опять спрятался.
Новикова переглянулась с Петром Петровичем:
- Пойдемте, не будем его смущать.
В школе уже заканчивалась годовая программа и шло повторение всего курса литературы. Придя в десятый класс, Новикова вызвала Колю Белова и попросила его рассказать о лицейских годах Пушкина. Отвечал Коля довольно вяло, но Татьяна Борисовна заставила себя не перебивать и не торо - пить его, хоть это ей давалось нелегко. Она не могла не заметить, что Белов мало-помалу приободрился и кончил свой рассказ совсем связно. Отпустив его, Новикова внимательно посмотрела на учеников, точно соображая, кого еще спросить, и неожиданно заговорила.
Она рассказывала о друге юности поэта - румяном, добродушном мальчике, о лицейских келейках с надписями на дверях: «N 13, Иван Пущин», «N 14, Александр Пушкин». О «Записках» старого декабриста, в которых скупо и не сентиментально рассказано о «заревых трепетаниях сердца». О незабвенном для каждого хоть однажды прочитавшего эти записки сельском утре, когда взметающая вихревую снежную пыль тройка «вломилась смаху в притворенные ворота при громе колокольчика», о том, как встретились друзья со смехом и слезами, как обнимали друг друга - опальный поэт и будущий участник восстания. Ни один человек, любящий родную землю и великих сыновей ее, не может вспоминать без волнения об этой встрече, а тому, кто пишет о ней, хочется написать слово «Дружба» с заглавной буквы, потому что дивным пламенем горело в сердцах этих людей высокое и святое чувство.
И других друзей вспоминала учительница. Она заставила своих учеников увидеть розовеющий летний вечер, и темные купы московских садов, и блеск дальних куполов в лучах садящегося солнца. Двое юношей смотрели на эту прекрасную картину с Воробьевых гор и вдруг обнялись и дали клятву друг другу перед лицом Москвы, что пожертвуют жизнью, борясь за свободу. Дружба Герцена и Огарева была так крепка, что никакие испытания не могли разорвать ее. Под старость они ощущали истинное счастье, вспоминая свою юношескую клятву.
Татьяна Борисовна вглядывалась в лица учеников. Глаза ребят были задумчивы. Ей показалось, что никогда еще в классе не стояла такая тишина.
- Вы знаете более близкие нам примеры дружбы. Кто назовет их? - спросила она.
- У Николая Островского были замечательные друзья!
- Фронтовая дружба! Сколько песен про нее поют!
- «Молодая гвардия», - негромко сказал Толя Соколов.
- Я именно думала о «Молодой гвардии», - отозвалась Новикова. - Нелегкой была жизнь Пушкина и Пущина, оба узнали царскую немилость, ссылку… Тяжело приходилось Герцену и Огареву, оторванным от родины. Как мужественно переносил свое несчастье Николай Островский, знает вся молодежь… Но из всех людей, которых мы назвали, самая страшная участь постигла молодых краснодонцев. Они были в руках у врагов, их мучили, пытали… Когда человек так глубоко страдает, кажется - трудно ему думать о других, хотя бы самых близких. Но до последней минуты молодогвардейцы заботились друг о друге, старались облегчить муки товарищей. Вы помните, должны помнить радость, торжество Сережи Тюленина, когда Ковалеву удалось бежать. А ведь Сережа слаб, изнурен и знает, что его везут на смерть.
Татьяна Борисовна помолчала. Молчал и взволнованный класс.
- Такова сила дружбы, - сказала учительница. Она подняла голову, словно прислушиваясь к звучащим со всех сторон голосам друзей. - Дружбы, которая вырастает из общности идей, веры в свой народ, готовности вместе бороться за него.
Раздался звонок, но никто не шевельнулся.
- Эта беседа не входит в нашу программу. Я невольно заговорила об этом. Коля Белов немного поверхностно и равнодушно рассказал о друзьях Пушкина, и мне показалось это обидным. Но вы скоро кончите школу, - улыбнулась Новикова, - и вам не мешает подумать, чем может стать для человека дружба, завязавшаяся на школьной скамье…
Она быстро вышла из класса и в шуме большой перемены не расслышала, как аплодируют ей выпускники.
- Молодец она! Молодец! - повторял Толя Соколов.
- Не хуже Надежды Георгиевны говорила! - удивлялась Женя.
- Сегодня она и мне понравилась, - сказала Тоня.
- Хорошо, что Белов неважно отвечал, - решила Лиза, - а то мы и не услыхали бы такой беседы.
Она задумалась на минуту и выбежала из класса, а когда начался следующий урок, положила перед Тоней записку:
«Обещала Марье Заморозовой больше никогда не дразнить ее».
В этот день школа рано опустела. Кружки не работали.
Сабурова и Татьяна Борисовна одни остались в учительской. Обе они молча занимались своими делами, и только когда в дверь просунулась голова Мухамет-Нура, Новикова вспомнила об утреннем происшествии.
- Разрешите обратиться, товарищ директор?
- Пожалуйста, Мухамет!
- Позвольте дрова раскидать.
- Раскидать дрова? Что вам пришло в голову? Зачем?
- Братишка… - начал Мухамет.
Но Сабурова уже встала и, взяв свой большой платок, направилась к двери.
- Как вам не стыдно! Значит, мальчик до сих пор там сидит? Идемте, я сама попытаюсь его уговорить.
Татьяна Борисовна принесла Сабуровой шубу и тоже оделась. Вышли во двор. Он казался особенно просторным, когда не было ребят. Со стороны поленницы доносился тихий плач на одной унылой ноте. Лицо Мухамета сделалось совсем жалким.
- Плачет… Вы сказали «как не стыдно», товарищ директор, а что делать? Упрямый… «Иок» говорит, и всё!
Из флигеля, где помещался «живой уголок», вылетела маленькая фигурка в большой шапке. Бегущий опрометью бросился к поленнице. Взрослых он не заметил.
- Кто там? - спросила Сабурова.
- Этот Степа Моргунов, - с неудовольствием ответил Мухамет. - Он всегда так… Кончил урок - иди домой, а он в «живой уголок» бежит. Теперь пугать будет мальчишку, совсем неладно сделает.
Мухамет хотел было устремиться за Степой, но Сабурова удержала его:
- Постойте… Может быть, они вдвоем лучше договорятся.
Она приложила палец к губам и поманила за собой Новикову и Мухамета.
Все трое, неслышно ступая, приблизились к поленнице и стали сбоку, так что мальчики не могли их видеть.
Плач прекратился, ребята разговаривали.
- Слушай, брось дурака валять, - солидно говорил Степа. - Вылезай… Не стоит твоего брата расстраивать. Он хороший парень. Надоедливый немножко, но вполне свой. У меня с ним, конечно, старые счеты…
- Вот шайтан! - прошептал Мухамет.
- Ну, вылезешь?
- Иок!
- Что ты все заладил «иок» да «иок»! По-русски говорить не умеешь?
- Зачем не умею! - рассердился Митхат. - Это ты, наверно, по-татарски не умеешь…
- Я? Нет, брат, я татарских и хакасских слов сколько хочешь знаю. А что я тебе принес! Видал такого зверя?
Степа запустил за пазуху руку и вытащил белую мышку. Она забегала по его руке, смешно принюхиваясь и шевеля розовым носом.
- Белый мышь!.. - взвизгнул Митхат. - Дай мне!
- Хитер! Вылезай - дам. И еще покажу сколько хочешь. И белую крыску покажу и орла!
- Где?
- Вон там. - Степа кивнул на флигель. - Там наши звери живут. Пойдешь со мной?
- Иок!
- Боишься? А там сейчас никого и нет! Я один да дежурная нянечка. Я когда хочешь могу приходить. Меня Петр Петрович и Мухамет-Нур хоть ночью пустят. Они даже ключи хотели мне отдать, да я не взял. Еще потеряешь!.. Ну? Пойдем, пока никого нет. Там тепло, а ты вон весь посинел… Не пойдешь - уйду, и сиди тут до утра. Брат твой больше за тобой не придет.
- Зачем не придет? - тревожно спросил Митхат.
- Обиделся. Чертенка, говорит, какого-то мне привезли. Я, говорит, думал, что он приличный парень, вроде Степы Моргунова (это я, значит), а он (ты, значит) просто бешеный тип.
- Ты сам тип, - очень отчетливо, тоненьким голоском сказал Митхат.
- Ну, как хочешь! Значит, не идешь? Тогда спокойной ночи! Клади полешко под голову и спи. Я пошел.
- Постой! Я иду. Если наврал - получишь!
- Ладно, я сам драться умею. Вылазь! Как ты вылезешь-то? А-а! Тут снизу пошире!.. Как же я не заметил?.. - искренне огорчился Степа. - Ну, спасибо, что показал. Пошли! Давай Руку.
Мальчики, взявшись за руки, убежали.
Смотри! - повторял Мухамет. - Родной брат звал - не пошел, а этот Степа не успел рот раскрыть - пожалуйста, айда! Я ключи ему давал! А?
- Ему лет восемь, Митхату? - спросила Сабурова. - Сколько времени он вас не видел?
- Четыре года.
- Ну, неудивительно, что отвык. Да прикрикнули на него сразу, наверно, вот и заупрямился. Идемте теперь к другому крыльцу, подождем, пока они выйдут.
Все трое подошли ко второму выходу из юннатского домика.
Пришлось довольно долго ждать, пока за дверью не послышались возбужденные голоса мальчиков и ворчанье дежурной нянечки:
- Идите, идите уж! Ступай, Степа! Небось дома ждут не дождутся: когда, мол, наш сокол ясный прилетит… И мальчонку к Мухамету отведи, слышишь?
- Слышу, слышу!
Хлопнула дверь, но мальчики задержались в тамбуре.
- Плохой жмия, не страшный, - говорил Митхат.
- Ну и что же! Ему не полагается страшным быть. Ом не змея, а уж.
- Уж… уж… - повторял Митхат незнакомое слово. - Нет, уж, - сказал он с торжеством и засмеялся, - нет, уж, если ты похож на жмия, должен быть страшный.
Ребята вышли на крыльцо и остановились. Митхат быстро повернулся, хотел юркнуть обратно в дверь, но Татьяна Борисовна крепко взяла его за руку.
- Давай знакомиться, - сказала она. - Как тебя зовут, я уже знаю, а мое имя Татьяна Борисовна Новикова. Ты не забудешь?
Митхат глядел на нее исподлобья и слегка пятился, но отрицательно помотал головой.
- Запомнишь, значит? Вот и хорошо. А это Надежда Георгиевна - директор нашей школы.
- Хочешь у нас учиться, Митхат? - спросила Сабурова.
- А зверей кормить можно будет?
- Почему же нельзя? Будешь учиться, будешь и за животными ухаживать в живом уголке.
- И за мышь? - спросил Митхат тоненьким голоском.
- Конечно. А сейчас иди-ка с братом домой. Надо тебе устроиться на новом месте. Я завтра посмотреть приду, все ли у тебя в порядке.
- Иди, ради бога, домой! - взмолился Мухамет. - Кушать надо, отдыхать…
- Айда! - решительно сказал Митхат. - И Степа пойдет.
- Куда Степа? - замахал руками Мухамет. - Степе домой надо.
- Нет, Степа пусть с нами.
- Что я буду с тобой делать, а? - безнадежно спросил Мухамет и, вздохнув, обратился к Степе: - Ну, идем, гость будешь.
Он повел ребят к себе, для верности держа обоих за руки.