Весна заупрямилась и даже на праздник к людям не вышла. Первомай встречали в снегу. Это не было редкостью. Почти всякий год на Первое мая лежал снег, а иногда завертывал и запоздалый морозец.
Зато с пятого числа началось быстрое, дружное таянье.
Гонимы вешними лучами.
С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потопленные луга, - читала в классе Сабурова, и все школьники оборачивались к широким окнам. С гор действительно мчались, обходя камни, сталкиваясь и сверкая, сотни ручьев, и шумели они так, что, разговаривая, приходилось повышать голос.
Жители поселка опасливо поглядывали на вздувшуюся Серебрянку. В этом году можно было ожидать большого напора льда.
Однажды вечером у Тони собрались девушки. Экзаменовали друг друга по курсу литературы.
- Иногда кажется, что все знаешь, - сказала Лиза, забирая из каменной чашки горсть кедровых орешков, - а иной раз такая неразбериха в голове, что ничего не можешь сообразить!
- А я, вы знаете, девочки, какая трусиха, - отозвалась Женя, - но чем ближе к экзаменам, тем меньше боюсь. Серьезно!
- Смотри-ка, Антонина, наша куропаточка в орлицу обращается!
Подруги засмеялись, но смех тут же смолк. В дом ворвался страшный, воющий звук. Он был тревожен и дик. Он нарастал и становился все более грозным.
- Тосенька, сирена! - крикнула Женя, и Тоня увидела ее искаженное страхом, разом изменившееся лицо. - Наверно, в шахте авария! Беда! Тоня, скорее!
Тоня сорвала с вешалки ватник:
- И мамы, как на грех, дома нет! Надо хоть записку ей оставить…
В окно сильно застучали.
- Кто там? Посмотри, Лиза!
Лиза побежала открывать дверь.
- Андрейка! Мохов пришел!
- Что случилось? Где авария? В какой шахте? - взволнованно спрашивали девушки запыхавшегося Мохова.
Он в первую минуту ничего не мог сказать и только мотал головой.
- Никакой аварии! - насилу выговорил он наконец. - Серебрянка пошла, канава раздулась… Боятся, как бы шахты не затопило. Айда в школу, там сбор всех комсомольцев.
Тоня быстро заперла дом и подсунула ключ под дверь.
Друзья бегом кинулись к школе. Густая грязь, смешанная с еще не сошедшим разбухшим снегом, облепляла ноги, мешала бежать.
На школьном дворе покачивались фонари, слышался тревожный говор.
- Стройся, ребята! - покрывая шум, прозвучал голос Иллариона.
Девушки заняли места в рядах товарищей.
Школьники двинулись. Ночь шумела вокруг них топотом бегущих людей, громкими возгласами, страшным воем сирены, который то падал, то поднимался до предельной пронзительности.
Под ногами хлюпала вода. Широкая каменная дамба, перегораживающая реку, чернела от множества людей. Скоро пришлось идти по щиколотку в воде. Серебрянка бурлила. Большие льдины, напирая друг на друга, со скрежетом лезли на берег, ударялись о дамбу. Река шумно ворочала лед, камни, тащила вырванные с корнем деревья.
- Ух, что делается!
- А ревет как!
- Не зевать, не зевать, ребята! Стойте здесь, я узнаю, куда нас поставят.
Но не успел Илларион отойти, как послышался звонкий голос:
- Сюда, товарищи!
К школьникам бежал Слобожанин, державший в вытянутой руке фонарь. Фонарь вращался, и в меняющемся свете удавалось моментами рассмотреть лицо Кирилла. Он был бледен, но глаза его и сегодня казались озаренными какой-то великолепной догадкой.
- К канаве, ребята! Разбивайтесь по трое! Будете таскать землю в мешках!
Возле дамбы начиналась водоприемная канава, уносящая в сторону часть речной воды. Из канавы вода по деревянным желобам-сплоткам шла на промывательные приборы.
По берегам канавы тоже толпился народ, гудели голоса, метались беспокойные огни фонарей. Тоне вдруг показалось что она уже видела когда-то эти желтые огни, перебегающие с места на место в сырой черной мгле, слышала треск ломающегося льда и встревоженные крики. Наверно, читала о такой ночи в книге…
- Мешки там, в машине! - крикнул Слобожанин.
Он махнул рукой в сторону, где возле трехтонного грузовика собирались люди, и отбежал.
- Холостой выпуск открыт? - послышался спокойный бас директора.
- Полон, Виктор Степанович! Давно открыли!
- Продолжать наращивать дамбу и нижний борт канавы! Трамбовать землю!
Холостым выпуском назывался отвод от канавы. Он закрывался ставнем. Во время паводков и ледоходов ставень поднимали, выпуск наполнялся и понижал уровень воды.
Тоня оказалась в тройке с Андреем и Петей Таштыпаевым. Они, как и все, получили лопаты и кипу колючих, негнущихся мешков.
Канава шла по косогору. Нижний борт ее, сложенный из камня, заливала вода. Сверху плавал мелкий, битый лед. Там, где русло канавы преграждала крупная льдина, вода сильно разливалась, и люди, с ломами и кайлами в руках наскакивая на льдину, крушили ее на сотни осколков.
Крики людей, тяжелые удары ломов, фырканье машин, слепящих фарами каждого, кто попадал в полосу света, смешивались в нестройный, грозный гул.
Ночь действовала заодно с рекой. Она подваливала сверху глыбы плотной темноты, а река несла всё новые глыбы льда. Мрак был весомым, тяжким, и огням, зажженным рукой человека, с трудом удавалось расталкивать его в стороны. На столбах, негусто стоявших вдоль канавы, горели желтые электрические фонари, но их было явно мало для такой ночи.
Лопаты плохо врезались в мокрую сверху, но еще не оттаявшую землю. Иногда железо со скрежетом скользило по камню.
- Держи мешок! - кричал Тоне Андрей. - Да брось ты лопату! Мы с Петькой будем набивать мешки. Все равно от твоей копки толку мало!
Небольшой, коренастый Таштыпаев работал сноровисто и ловко. Широкое, точно вырезанное из темного дерева лицо его было спокойно.
- Камни собирай! - крикнул он Тоне. - Они тоже пригодятся.
Тоня собирала камни, носила их к канаве, держала распяленные мешки, в которые ребята сыпали холодную землю. Мешки сразу тяжелели, и Тоня с трудом встряхивала их. Наполнив и завязав мешок, они, обливаясь потом, тащили его и укладывали на борт канавы.
«Успеем ли? Обуздаем ли эту силу?» - стучала в голове у Тони неотвязная мысль.
Она старалась разглядеть, что делается дальше, вдоль дамбы. Там тоже шевелились огни, но Тоне казалось, что весь народ сгрудился на том участке, где была она… А вдруг выше или ниже лед выхватит из каменной кладки какой-нибудь торчащий камень, дамба начнет разрушаться, вода разольется и хлынет в шахты? Ведь было так лет сорок назад. Отец рассказывал ей…
- Уровень поднимается! Навались, товарищи! - услышала она глуховатый голос парторга прииска Трубникова.
Иван Савельевич неожиданно вырос перед школьниками, и как ни была Тоня увлечена работой, она заметила, что парторг совершенно преобразился. Худое смуглое лицо его не казалось сегодня суровым и замкнутым. Он стал моложе и, как ни странно, даже веселее.
- Школьники? - спросил Трубников. - А ну, покажитесь, ребята! - Он внимательно оглядел Андрея и Петю. - Ничего, народ крепкий! Идемте-ка со мной. Люди нужны. Девушка пусть останется… А вы куда, товарищи? - крикнул он бежавшим мимо Слобожанину и огромному забойщику Таштыпаеву - отцу Петра.
- Иван Савельевич, говорят, там народ ничего сделать не может! Сильно напирает! - Слобожанин сделал отчаянный жест рукой в сторону дамбы.
- Без паники, друг! Вот я туда здоровых ребят и подбираю. Пошли! - коротко бросил парторг.
Слобожанин, Андрей и оба Таштыпаева последовали за ним. Еще раз уверенный голос парторга долетел до Тони:
- Сильно, говоришь, напирает? Значит, нам еще сильнее нужно навалиться!
Оставшись одна, Тоня попробовала поднять мешок. Не тут- то было! Подтащить его за углы, что ли? Нет, и это ей не под силу…
Чьи-то руки протянулись из темноты и подхватили мешок. Обрадованная Тоня крепче ухватилась за ношу и вместе с невидимым помощником зашагала к канаве.
У берега где было светлее, она разглядела своего помощника. Толя Соколов смотрел на нее и улыбался. Кажется, он тоже только теперь узнал Тоню.
Она не удивилась и спросила озабоченно:
- Еще будем таскать? Ты свободен?
- Лучше включайся в нашу бригаду, - ответил Анатолий, - нам нужен четвертый.
Он захватил мешки и привел Тоню к месту, где работал с Колей Беловым и Стешей Сухих. Это была сильная пара. Высокая, статная Стеша работала легко и, как показалось Тоне, красиво, а богатырь Белов вскидывал полный мешок на плечи словно подушку.
Тоня и Анатолий, работая, изредка перекидывались словами, и оба чувствовали, что им легко и просто говорить друг с другом.
Со стороны дамбы доносился шум, подбадривающие возгласы, громкая команда, но подойти узнать, что там делается, было некогда. Тоня не замечала, как шло время, и только когда громкое «ура» прокатилось вокруг, она на минуту выпрямилась и вопросительно взглянула на Соколова.
- Как там? Что на дамбе? - крикнул Толя Слобожанину, который опять бежал мимо.
- Стоит, как стена крепостная! - ответил Кирилл.
Радость охватила Тоню.
- Справимся! Слышала, что он сказал? - взволнованно спросил Соколов.
- Давай, давай, не разговаривай! - прикрикнула Тоня и, не выдержав, засмеялась: - Конечно, справимся! Разве ты сомневался?
Вокруг сновали люди, таскавшие бревна. В дело пошли штабеля крепежного леса, сложенного возле канавы. Раздутые, словно кабаны, мешки с землей ложились на каменную стенку. Борт канавы вырастал равномерно на всем ее протяжении.
Часам к трем ночи работа была кончена.
Грязные с ног до головы, школьники собрались около дамбы, которая действительно возвышалась над водой, точно крепостная стена.
К Тоне подошел Николай Сергеевич.
- Папа! Ты не в шахте? Тоже работал?
- Работал, дочка… Ну, справились! Пойдем домой.
Тоня, только что чуть не падавшая от усталости, вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется отдыхать.
- Я не устала, папа! Хоть танцевать могу!
- Вид у тебя больно не бальный, - засмеялся Николай Сергеевич.
- А если б ты видел, на кого сам похож!
Отец махнул рукой и, достав из кармана мокрого ватника платок, хотел обтереть лицо, но вместо платка в руках его оказалась такая грязная тряпица, что он задумчиво посмотрел на нее и сунул обратно в карман.
Подошли другие ребята. У всех был измученный и счастливый вид.
- Парторг наш, Иван Савельевич, до чего здоровый дядя! - с восхищением говорил Андрей. - Такие мешки поднимал… Я, говорит, бывший грузчик, мне не впервой!..
- А что Маврин разделывал! - сказал Илларион. - Как бес работал! Там у нас мешки сползали с борта, так он навалился на них, руками и ногами вцепился и держал, пока ребята не подоспели.
- Маврин, говоришь? - послышался хриплый голос, и высокая фигура директора прииска неожиданно заслонила свет. - Фу, чорт, голос пропал! - ругнулся он и, вытащив блокнот, записал фамилию. - Вам особая благодарность, ребята! Молодцы! - прохрипел он.
- Что вы, Виктор Степанович!
- Мы так рады, что помогли!
- У нас нынче боевое крещение! - засмеялся кто-то.
- Верно, верно! - вмешался Николай Сергеевич. - Ведь недавно, товарищ директор, мы в завкоме говорили, что пополнение будем принимать из выпускников наших… когда, мол, обучатся специальности. А жизнь-то… она ждать не хочет. Оказывается, сразу они понадобились, без задержки.
Директор чиркнул зажигалкой и, всмотревшись, узнал Кулагина.
- Правильно, мастер, - сказал он. - Не знает человек, когда его сила или ум могут понадобиться. В том и ценность каждого, чтобы он был… ну, как, ребята, вы говорили, когда еще в пионерском отряде числились?
- Всегда готов! - пробасил Андрей.
- Вот так! А неприятностей много нам этот случай наделал…
- Товарищ директор! Виктор Степанович! - послышался зов.
- Иду, иду! Ну, будьте здоровы!
Директор исчез, и уже откуда-то издали донесся его хриплый голос:
- Дежурных расставить нужно! Каждый час сообщать об уровне воды.
- Женечка, иди домой! Переоденься сразу же в сухое, слышишь? - заговорил подошедший Михаил Максимович. - Я еще здесь останусь… Чаю горячего выпей.
Школьники возвращались в поселок. У всех было приподнятое настроение. Перебивая друг друга, рассказывали:
- Ну и лют же народ на работу!
- А Слобожанин как дельно распоряжался!
- Вы подумайте! Ведь дамбу строили на двадцать пять сантиметров выше самого большого подъема воды… Нынче Серебрянка все расчеты опрокинула.
- А хорошо жить, ребята! - вдруг услышали школьники тихий голос.
- Ваня!
- Пасынков пришел, товарищи!
- Иван, ты как тут?
- Где же мне быть?
- Смотри: простынешь - опять сляжешь!
- Нет, я здоров уже. Не мог утерпеть, вышел…
Ваня проболел почти два месяца, но товарищи занимались с ним, от класса он не отстал. Надежда Георгиевна разрешила ему сдавать экзамены наравне со всеми десятиклассниками.
Тоня завела песню, ребята подхватили, и ей подумалось, что, пожалуй, нет на свете большей радости, чем петь с друзьями после трудной удачной работы.
Весна испугалась своего промедления и начала действовать не покладая рук. Казалось, что в эти дни ей помогают тысячи маленьких незримых работников земли, воздуха и воды. Трава росла на глазах, выход из лога, в котором стоял поселок, наполнялся голубоватым светом, от растревоженной земли шел сладкий и свежий запах. Пушистые, как цыплята, «пострелы» сибирские анемоны - торопились растолкать прошлогоднюю листву и взглянуть на солнце; фиалки раскрывали удивленные глаза рядом с не успевшими растаять сугробами, а на проталинах под деревьями скоро стало опять белым-бело, точно снова выпал снег. Это закачалась белая ветреница - «кандычья мать». За нею и лиловые поникающие цветы кандыка покрыли непросохшую опушку. А там «марьины коренья» затянули склоны гор атласной краснотой, в молодой траве загорелись оранжевые огоньки, которые ботаники зовут «троллиусами», а сибиряки - «жарками».
Скала Блин, с которой зимой было так хорошо скатываться на лыжах, совсем оголилась и серой, неуклюжей блямбой торчала среди светлой зелени. Снег остался только на вершине Безымянного гольца.
А десятиклассники усиленно занимались и всякий раз, поднимая глаза от книги, видели какой-нибудь новый подарок тароватой весны.
Младших школьников отпустили по домам, и поселок сразу повеселел. С утра до вечера во дворах слышался ребячий гомон.
Степа Моргунов перешел в третий класс и, освободившись от школьных забот, все дни проводил со своим новым другом. Митхат освоился на прииске, привязался к брату, а без Степы не мог шагу ступить. Мухамет, по совету Надежды Георгиевны, не препятствовал мальчикам дружить, но глядел на Степу с затаенным ужасом, ожидая от него всяческих каверз.
Митхат занимался с Ириной Филипповной, учительницей младших школьников. Она готовила его во второй класс. Степа терпеливо поджидал своего друга на бревнах около школы, выковыривая из-под нагретой коры жуков, или на огороде, где не столько работал, сколько мешал Петру Петровичу бесконечными вопросами.
Наконец появлялся его товарищ, слегка подавленный тяжестью новых познаний, и они убегали в ближний лес, на Серебрянку или в свой любимый уголок - под высокую березу, росшую на пустыре около дома Кулагиных.
Пустырь был покрыт густой щетинкой травы. Одуванчики раскинули по нему свой немудреный узор. Здесь постоянно бродили гуси. Иногда паслись привязанные к колышку теленок или коза.
Только одно окно кулагинского дома выходило сюда. За этим окном, в угловой комнате, жила учительница. Ее нечего было опасаться - она редко бывала дома. Это место и облюбовали мальчики. Степа мечтал даже построить шалашик под березой, но не знал, как посмотрит на это Варвара Степановна: лужок считался кулагинским…
Как-то раз Татьяна Борисовна рано вернулась из школы. Было душно не по - весеннему. И люди и земля ждали дождя. У Новиковой болела голова, она решила отдохнуть немного и, едва коснувшись щекой прохладной наволочки, словно упала в сон.
Проснулась она только под вечер, с ощущением такого радостного, большого покоя, что, не разжимая век, блаженно улыбнулась.
«Чему это я?» - тотчас спросила она себя и открыла глаза.
Бревенчатые стены светились от наклонных лучей солнца, точно облитые прозрачным медом. Белая занавеска шевелилась от слабого ветерка. В воздухе стало прохладнее.
Да, хорошо было кругом, но в ее-то жизни не произошло никакой перемены. Почему же она, просыпаясь, улыбалась, как в детстве? Верно, приснилось что-то хорошее…
Татьяна Борисовна постаралась вспомнить сон. На мгновенье мелькнули перед ней какие-то теплые, родные образы и растаяли, прежде чем она сумела задержать их в сознании.
«Нет, не вспомнить…»
Она вздохнула. Глаза, ставшие после сна мягкими и влажными, приняли обычное выражение.
За окном затараторил детский голос. Она прислушалась: как будто Степа Моргунов, этот смешной второклассник который при встречах почему-то так поспешно здоровается и внимательно смотрит на нее.
Мальчик с живостью рассказывал какую-то историю, и слова его в предвечерней тишине были ясно слышны:
- Пулеметы как застрекочут: та-та-та… та-та-та… Куда теперь деваться? Я лег на землю - лежу. Вижу - недалеко от меня конь стоит. Уши навострил, боится… Я и пополз к нему. Вскочил - и в горы. Лечу, аж ветер свистит. Гляжу - навстречу из тайги женщина выезжает. Саблей машет, кричит мне: «Сюда, сюда!»
- Кто это был? - спросил тоненький голосок.
«Митхат!» - узнала Новикова и в ту же МИНУТУ пораженная, услышала свое имя.
- Татьяна Борисовна, вот кто! - важно ответил рассказчик. - Подскакал я к ней. Она говорит: «Здесь в кустах у меня пулемет. Дай им жизни». - «Сейчас, - говорю. - Я сначала из верного своего автомата их угощу». Как начал садить!.. А тут Александр Матвеевич со своим отрядом!
Новикова, давясь от смеха, выглянула в окно. Степа Моргунов, стоя под березой, прицеливался в невидимого врага. Митхат сидел на толстой нижней ветке дерева. Увидев ее, он спрыгнул и оправил рубашку.
- Это где же мы с тобой, Степа, так геройствовали? - спросила учительница.
Степа сконфузился.
- Это. просто так. Я придумал… будто со мной было… Вроде как я на войне… - пробормотал он.
- А я? Тоже на войне?
- Ага. Ребята считают, что у вас лицо отважное… - отвечал Степа, глядя на кустик травы, который он старался выковырять из земли носком сапога.
- Ну, и что же? Спаслись мы или нет, по-твоему?
- Да я не знаю еще. А по-вашему как? - осмелел Степа.
- По-моему? Конечно, спаслись… Ушли в горы к другим партизанам… Ведь мы с тобой партизаны да?
- Ну да.
Степа помолчал и, застенчиво помявшись, попросил:
- Расскажите, Татьяна Борисовна…
- Что рассказать? - не поняла Новикова.
- Как мы с партизанами встретились.
«Ну, полно фантазировать, ребята», - хотела сказать учительница. Но мальчики доверчиво и серьезно смотрели на нее. Широко раскрытые голубые с лукавинкой и темные пугливые глаза требовали рассказа. Как тут было устоять?
- Помчались мы вперед… - начала Новикова.
Степа придвинулся ближе к окну и шепнул Митхату.
- Ну, иди сюда! Не дичай!
С этого началось. Когда мальчики пришли на следующий пень, она удивилась, на третий - обрадовалась, а потом каждый вечер, услышав под окном возню и шушуканье, поднимала занавеску и говорила:
- Вы уже здесь, ребята? Ну, как дела?
Если мальчики запаздывали, она бралась за книгу и сидела сдвинув брови, решая про себя: «Вот и хорошо, что не пришли. По крайней мере, поработаю лишний час».
Но малейший шорох за окном заставлял ее настораживаться, а услышав детские голоса, она с облегчением откладывала Степа с его простодушием, смелостью и безудержной фантазией нравился ей, а к Митхату она скоро стала относиться с нежностью, которую боялась проявлять слишком открыто.
Она с тревожным вниманием следила за ним, когда он задумывался и, охватив худыми руками коленки, мурлыкал простенькую, как трава, песенку:
Айда, кызым, урманга-а,
Курай зиляк зиярга-а [9].
Ее трогало, что голос его становился тонким, если он сердился или волновался, что его смешили многие незнакомые слова и он тихо радовался, когда постигал их значение.
Много времени он проводил в «живом уголке»: помогал старшим школьникам и Мухамету, кормил зверей, и всегда с приговорами: «Кушай, я тебя прошу. Кушай, не балуйся».
Однажды Митхат пришел разогорченный и, подняв на Новикову печальные узкие глаза, спросил с тоской.
- Кролик, он хичный? Скажи, Татьян Борисовна, кролик разве хичный?
- Кролик? Что ты! Он не хищный. Он же траву ест, капусту.
- Ты меня обманывал, - сказал Митхат тоненьким голоском: - хичный он. Он съел свои дети.
Оказалось, что большая серая крольчиха загрызла детенышей. Для Митхата это было серьезное горе. Маленький, грустный, он сидел под высоким деревом и повторял:
- Я не знал! Я никогда не знал, что кролик хичный!
Дружба Татьяны Борисовны с Митхатом и Степой не осталась незамеченной. Сначала Анна Прохоровна Моргунова постоянно искавшая Степу, несколько раз находила его под окошком Новиковой, потом Мухамет обнаружил вечернее убежище брата и степенно поблагодарил Татьяну Борисовну за то что она привечает мальчишку.
А Лиза сообщила Тоне:
- У Татьяны Борисовны-то каждый вечер под окном молодой человек!
Тоня сделала большие глаза:
- Что ты болтаешь? Какой молодой человек?
- Нипочем не узнаешь! Степка наш и с ним Мухаметов братишка.
Скоро Тоня и сама убедилась в справедливости Лизиных слов и даже слышала, как Новикова рассказывала мальчикам про диплодока, громадного ящера, чей скелет стоит в Московском палеонтологическом музее. Степа восхищался и шагами отмерял на пустыре длину зверя, а Митхат не верил, что диплодок был травоядным. Такой большой!.. Не может быть! Если уж кролик…
Близилось двадцатое мая - первый экзамен, письменная работа по литературе.
Похудевшие, озабоченные десятиклассники занимались дни и ночи. На консультации приходили подтянутые, без обычных шуток и смеха. Серьезность предстоящих испытаний только теперь полностью стала ясна им.
Татьяна Борисовна волновалась гораздо больше, чем ее ученики. То ей казалось, что какой-то раздел пройден плохо, поверхностно, то она решала, что надо было совсем по-другому вести повторение. Если кто-нибудь на консультации обнаруживал неуверенность, она мрачнела так, что ученики это замечали. Толя Соколов несколько раз говорил ей:
- Вы только не волнуйтесь, Татьяна Борисовна: все выдержим. Возьмешь билет - все в голове уляжется и как по маслу пойдет.
- Ах, что вы рассказываете, Соколов! - отмахивалась Новикова. - Так не бывает.
Сейчас же она вспоминала, что именно так бывало с ней самой и в школе и в институте. Она с удивлением взглядывала на Соколова и замолкала.
Сабурова несколько раз приходила на консультации и сказала что совершенно спокойна за десятиклассников.
- А Заморозова? - спрашивала Новикова. - Ведь она больше тройки ни за что не получит…
- Заморозова - человек ленивый и неорганизованный, - отвечала Надежда Георгиевна. - Тройка у нее обычная отметка. Но, по-моему, на государственном экзамене и она может получить четыре.
За три дня до экзаменов произошло событие, всполошившее весь прииск.
Жарким, совсем летним полднем тетка Матрена Филимонова ввалилась в школу и потребовала:
- Надежду Егоровну мне! Ох, мочи нет. Зовите Надежду Егоровну, пока я не померла тут у вас!
Баба-штейгер не могла отдышаться, казалась перепуганной и поминутно вытирала пот с бледного широкого лица.
Сабурова пригласила Филимониху в учительскую, где работала с Новиковой:
- Что с вами, Матрена Назаровна?
Тетка Матрена выждала, пока уйдет гардеробщица Маруся, и зашептала, оглядываясь на дверь:
- Смерть моя, Надежда Егоровна! Видела я его…
- Кого? - спросила встревоженная Сабурова.
- Ох, голубушка вы моя!.. С белым мальчиком я повстречалась…
Лицо Сабуровой прояснилось.
- Вот оно что! - сказала она с улыбкой. - Что вы вспомнили, Матрена Назаровна? Мало разве в свое время объясняли, что никаких белых мальчиков нет!
- Да о чем это вы? - недоумевая, спросила Новикова.
- Это, Таня, старинная местная легенда. Я ее слыхала еще до своего отъезда в Москву, когда совсем молоденькая была и в этих местах работала учительницей. Говорили старики, что перед несчастьем в шахтах появляется белый мальчик.
- Чушь какая! - с возмущением сказала Новикова. - Как вам не стыдно, товарищ Филимонова!
- Вы, барышня, меня сразу в отсталый элемент не производите, - обиделась баба-штейгер. - Я сама думала, что сказки это. Да ведь видела его, видела своими глазами…
- Напекло вам солнце голову, вот и показалось.
- Пошто же вы думаете, что у меня голова такая слабая. Жизнь прожила - никого думать за себя не просила.
- Погоди, дружок, - сказала Надежда Георгиевна, пусть Матрена Назаровна расскажет, как это случилось.
- Пошла я за щавелем, - начала Филимониха, - набрала корзинку… А из тайги знаете как сейчас хорошо пахнет Дух теплый, свежий. Дай, думаю, поброжу… Ну, и пошла и пошла… аж до балагана, что возле Блин-горы. Подхожу, вижу - вроде в окошке что-то белеется. Что такое? Не почудилось ли? Подошла ближе, а он и высунулся… Белый весь как есть… да как завоет!..
Баба-штейгер сама сидела белая, с остановившимися круглыми глазами.
- Ну, а вы что же?
- Выронила корзину - да бежать… На дорогу выскочила и сомлела, сил не стало. Пала на землю, встать не могу. Тут Егор Конюшков на меня набрел: «Ты что, Матрена?» А я сказать ничего не умею, зубы стучат. Отошла маленько, говорю: «Сходи посмотри, Егор Иванович, а я в школу побегу - может, товарищ директор там». Сейчас, поди, и он придет, коли беды какой не вышло.
В дверь просунулась голова Маруси:
- Надежда Георгиевна, дяденька Конюшков вас спрашивает.
Из глаз Маруси так и брызгало любопытство, и Сабурова с неудовольствием подумала, что о посещении школы Филимонихой и дядей Егором пойдут толки.
- Спасибо, Маруся. Попроси сюда Егора Ивановича.
Дядя Егор вошел стремительно и сразу заявил:
- Озорует кто-то в лесу, Надежда Егоровна. Матреша разъяснила вам, в чем дело? И я мальчика видел.
- И вы видели, Егор Иванович?
- Точно. Выскочил он из балагана и в лес пустился. Я было за ним, да отстал. Как провалился он. Только захихикал издали.
- И что же, он действительно белый? - не вытерпела Новикова.
- Белый… и голова и лицо… А в руке белый узелок. Неприятно мне как-то стало… Ребят постарше бы в лес послать. А может, заявить в район?
- Погодите, Егор Иванович. Ребят давайте не тревожить, пусть занимаются. У них сейчас ответственные дни. В район заявим пожалуй, только людей насмешим. Вот милиционер Миша с кем-нибудь из приисковых комсомольцев пускай в лес сходит. Вы это организуйте. И очень прошу, друзья, чтоб разговоров не было.
- Понятно. Старухи услышат - начнут небывальщину вспоминать.
- Вот-вот. Вы в балаган-то заходили?
- А как же! Пусто, темно, нет никого.
- Ну, так и решим. Главное, помолчать сейчас. Слышите, Матрена Назаровна?
- Да уж на меня надейтеся, - пропела баба-штейгер. - Я не болтливая. До времени людей смущать не стану.
Тетка Матрена уже оправилась, словно сообщение дяди Егора прибавило ей сил. Она победоносно посматривала на Татьяну Борисовну.
- Вот то-то, - сказала она, собираясь уходить: выходит, я не пьяная, не безумная. Видела то, что и люди видят.
- Полно, Матреша. Я говорю: озорует кто-то. Поймаем мы его, - твердо сказал дядя Егор.
- Дак ведь искать можно. Только он вроде одиночкам показывается. Компании не любит…
- Будет тебе, Матрена Назаровна! - рассердился Конюшков. - Ты что это наше поколение срамишь?
- Ладно, ловите. Когда споймаете, приду посмотреть.
Тетка Матрена поклонилась и выплыла из школы, сохраняя на лице загадочное и торжественное выражение, точно желая сказать: «Погодите, дорогие, то ли еще будет!»
Дядя Егор ушел с ней, укоризненно качая головой и разводя руками.
- Дикая история… - сказала Новикова, когда посетители ушли. - Что это за балаган в лесу?
- Избушка. Таких много в тайге. Бродяги, беглые когда-то ставили, охотники. Кто переночует - спичек оставит, щепок на растопку, припасы, какие есть. Это все старина сибирская. Еще с тех времен, когда хозяйки, спать ложась, за окно ломоть хлеба и кусок сала выставляли на случай, если беглый пройдет… Сколько их тогда по лесам пробиралось!.. Охотники и теперь такие балаганы ставят.
- А при вас когда-нибудь еще поднимались толки про белого мальчика?
- В колчаковщину, помню… - задумчиво заговорила Сабурова. - У меня дома бывали нелегальные рабочие собрания. И вот однажды жду людей - никто не идет. Вышла на улицу - бегут все к шахте. Оказывается, обвал - тридцать человек засыпало. Это очень страшно, Таня, авария в шахте. Женщины кричат… До сих пор крик этот слышу… Вот тогда какая-то старушка уверяла, что видела белого мальчика.
- Ну, это явная фантазия, если она рассказала об этом только после несчастья. Матрене Назаровне тоже могло померещиться. А дядя Егор? Ведь сознательный, разумный старик!..
- Дядя Егор прекрасно понимает, что видел не привидение. Чьи это проделки, надо выяснить.
Милиционер Миша, человек десять приисковых комсомольцев и сам дядя Егор ходили в лес, но никого не нашли.
А по прииску поползли слухи. Не выдержала ли Филимониха, Маруся ли рассказала о приходе взволнованной бабы-штейгера или проболтался кто-то из молодежи, только к тетке Матрене началось паломничество женщин. Старухи слушали ее, прищелкивая языком и ужасаясь, молодые - посмеиваясь, но разговоров было много.
Дня через два после этого события Татьяна Борисовна поздно пришла домой. Ни сегодня, ни накануне она не видела своих маленьких приятелей и, пожалев об этом, легла спать.
Сквозь сон ей почудилась какая-то возня за окном, потом стукнуло, точно камешек влетел в комнату и подпрыгнул раза два. Она подумала, что это соседский кот, Тонин любимец, забрался к ней и что-то опрокинул, но встать и посмотреть, что именно произошло, не смогла - хотелось спать.
Утром она нашла под столом круглый камешек, завернутый в листок клетчатой тетрадной бумаги. На листке было написано одно слово: «Ёдом».
- Что за ерунда такая? - сердито сказала Новикова, рассматривая бумажку.
Одеваясь и завтракая, она думала о странной записке, а когда увидела шедшего в школу завуча, окликнула его:
- Подойдите сюда, Петр Петрович! Мне надо что-то показать вам.
Петр Петрович, не торопясь подошел к окну.
- Смотрите, какое загадочное послание я получила, - сказала Новикова, протягивая бумажку.
- Позвольте-ка!.. Так… Ничего загадочного нет. Все ясно, - ответил Петр Петрович, посмотрев на листок.
- Но это же бессмыслица какая-то! Что значит «ёдом»?
- Это ошибка. Надо читать: «иодом».
- Ну, предположим. Но от этого дело не становится яснее.
- Как не становится? Вы обмакните кисточку в иод - и того.
Петр Петрович жестом пояснил свою мысль.
- Намазать иодом письмо? И что же будет?
- Выступят буквы, - спокойно ответил он и хотел отойти от окна.
- Почему вы думаете? Да погодите же, Петр Петрович!..
- Потому что вчера один мальчик спрашивал меня, как написать письмо, чтобы букв не было видно, и как потом его проявить.
- Ну?
- Ну, я сказал: «Напиши молоком, а когда высохнет, намажь слабым раствором иода».
- А кто этот мальчик?
- Мальчик-то? А вот вы прочитайте письмо. Он, наверно, подписал свою фамилию.
Петр Петрович, посмеиваясь, ушел, а Новикова торопливо открыла ящичек, где у нее хранились лекарства. Иод как будто был… Да, вот он, полный пузырек…
Бумага стала рыжей, потом серо-желтой, и на ней четко выступили крупные каракули: «Татьяна Борисовна! Это был я. Степа».
«Вот и весь секрет!» - разочарованно подумала Новикова.
Вечером она была в школе, где шли приготовления к завтрашним экзаменам. На стены вешали зеленые гирлянды, портреты, лозунги. Уборщицы тщательно мыли классы. Лиза Моргунова кричала:
- Девочки! А где же ваза и скатерть Надежды Георгиевны? Надо за ними сходить!
Столкнувшись с Петром Петровичем, Новикова вспомнила о письме.
- Знаете, что было в послании? - спросила она. - Степа Моргунов сообщает, что это он бросил в окно камешек с бумажкой. Они часто прибегают ко мне - Степа и Митхат…
- Знаю об этом, - ответил завуч. - Что же он все-таки пишет?
- «Это был я». Говорю вам, сообщает, что это он бросил записку.
- Чорта с два! - неожиданно сказал Петр Петрович и вынул изо рта трубку. - Будет он вам об этом сообщать!.. Вы извините, конечно, - прибавил он, мгновенно насупившись. - Я… это самое… хотел сказать, что не о том он пишет.
- А о чем же?
- Что «белый мальчик» был он. Вот о чем.
- Не может быть! - закричала Татьяна Борисовна.
Вечером под березу пришел один Митхат. Новикова послала его разыскать Степу.
Моргунов приплелся неохотно и был очень сумрачен, но отпираться не стал и, когда Новикова его спросила: «Степа, так это ты был белым мальчиком?» - ответил:
- Ага. Я же вам написал.
Степа рассказал, что утром ушел с Митхатом в лес, захватив с собою без ведома матери немного муки в мешочке. Мальчики хотели развести костер и испечь лепешки. Митхат попросил показать ему балаган, о котором слышал от товарищей. В балагане они начали возиться, и Митхат хлопнул Степу мешком по голове. Старый мешок порвался, и Степа весь вывалялся в муке. Тут он услышал, что хрустнула ветка, и высунулся из окна - посмотреть, кто идет.
- Вижу, старая Филимониха смотрит на меня ненормальными глазами. Я взял и завыл тихонечко. Просто так, для интересу… А тетка Матрена корзинку бросила - и бежать! Мы даже удивились, чего это она. Потом вдруг дядя Егор показался… Тут я убежал. А нынче слышу - заговорили, что тетка Матрена рассказывает, будто она какого-то белого мальчика видела… Ну, я решил вам сказать…
- Где же Митхат был, когда ты убежал?
- В балагане сидел, - раздался тонкий голосок. - Спрятался за печкой. Старик не видал…
- Вы понимаете, мальчики, что придется рассказать об этом директору?
- Надежде Георгиевне? Ой, не надо, Татьяна Борисовна!
- Как «не надо», голубчик! Мы с тобой будем молчать, а отсталые люди начнут ерунду рассказывать про привидения на прииске, детей пугать.
- Так ведь их мало… отсталых-то… Никто не верит, - прошептал Степа.
- Мало, это верно… Но ведь мы с тобой хотим, чтобы их совсем не было. Правда?
- Ну да, - уныло согласился Степа.
А Митхат, с беспокойством наблюдавший за товарищем вздохнул и спросил:
- А может, ничего, Татьян Борисовна, что есть немножко отсталый? Потом умный станет…
- Нет, Митхат, это не все равно. Пойдемте-ка, ребята.
Разговор с директором длился долго. Степа вышел от Сабуровой присмиревший и грустный, но скоро повеселел и даже перекувырнулся через голову. На душе у него впервые за три дня стало спокойно.
Надежда Георгиевна попросила Анну Прохоровну и Мухамет-Нура не бранить больше мальчиков и прибавила, что они молодцы: сами во всем сознались, поступили как честные ребята.
Весь прииск хохотал над бабой-штейгером. А дядя Егор издали завидев Степу, кричал:
- Ну ты, призрак бледный, как дела?
Утром в день первого испытания выпускники сидели на бревнах в школьном дворе и томились: все пришли слишком рано. Экзамен начинался в девять часов. Принаряженные девушки принесли с собой огромные букеты жарок - оранжевых огоньков, белой ветреницы и кандыка.
- Честное слово, ребята, точно спал непробудно и во сне видел одни учебники! - говорил Андрей Мохов. - А сейчас проснулся - и удивляюсь, что это мы все на бревнах сидим.
- Да еще такие нарядные! - рассмеялась Лиза. Да, Андрейка?
- Не говори… Причесались все гладенько. Вот уж правда, как в песне поется: «Волос к волосу лежит…»
Илларион Рогальский, молчаливо шагавший по двору, остановился перед Тоней.
- Дурацкое состояние! - сказал он. - Повторять уже поздно, да и в голову ничего не лезет, болтать не хочется… Брожу, как неприкаянный. Хоть бы началось скорее!
- Илка, честное слово, ты трусишь не меньше нас! воскликнула Лиза, с интересом глядя на Иллариона. Вот не думала!
- А что же я, из другого теста слеплен?
- Правда, скорее бы уж!
- Сейчас, дорогие товарищи, уже девять, - объявил Толя Соколов. - Приготовьтесь. Вот-вот за нами придут.
- Ой! - взвизгнула Лиза и спрятала голову в колени, так что густые курчавые волосы свесились вниз. От искусной прически не осталось и следа. - Так и есть! Петр Петрович!
Завуч вышел веселый, в светлом, хорошо сшитом костюме.
- Ребята, становитесь в шеренгу. Идемте на первый экзамен! - громко сказал он.
- Петр Петрович, не надо! Мы ужасно боимся! - крикнул кто-то из девушек.
Этот возглас насмешил всех, и выпускники с шутками стали по парам.
- Ну, товарищи, бодрее! Без паники! - напутствовал друзей Илларион.
В дверях школы стояла улыбающаяся учительница второклассников и принимала у девушек цветы. Когда мимо нее прошла последняя пара, Ирина Филипповна вся потонула в огромном пестром букете.
Десятый класс был тоже убран цветами. Со стен свешивались гирлянды сосновых веток с нежными светлыми лапками. На выпускников смотрели улыбающиеся лица любимых вождей и писателей. Взволнованный Горький на портрете приветствовал из окна вагона встречающую его молодежь.
В углу на столике лежали стопки книг. Это были произведения, изучавшиеся десятиклассниками. Большая ветка жимолости наклонялась над ними, и мелкий розовый цвет осыпал переплеты.
Пока экзаменующиеся рассаживались каждый за отдельную парту, Ирина Филипповна внесла большую голубую с драконами вазу, полную цветов.
- Вот и ваза Надежды Георгиевны, - зашептала Лиза Тоне, перегнувшись со своей парты. - Это я вчера Андрея за ней посылала.
Тоня досадливо повела бровью и ничего не ответила. Ей не хотелось нарушать ту большую сосредоточенность, которую она в себе чувствовала.
Ирина Филипповна поставила вазу на широкий подоконник.
- Это вам вместо шпаргалки, - тихо сказала она, проходя мимо первых парт. - Смотрите и вдохновляйтесь.
Ее свежее лицо было так же взволнованно, как лица экзаменующихся. Кивнув им ободрительно, она ушла и плотно притворила дверь.
За покрытым зеленой бархатной скатертью столом сидели Сабурова, Новикова, Петр Петрович, Федор Семенович, методистка из областного центра, преподаватель истории Лидия Ивановна и директор прииска.
- Поздравляю вас, товарищи, с началом выпускных экзаменов!
Эти простые слова Надежды Георгиевны прозвучали для ее учеников сильно и торжественно. Все невольно выпрямились стараясь поймать взгляд директора.
- Сейчас вам будут объявлены темы сочинений, - продолжала Сабурова. - Пишите не торопясь. Времени у нас много - пять часов. - Она значительно взглянула на Татьяну Борисовну: - Товарищ Новикова, познакомьте экзаменующихся с темами.
Татьяна Борисовна подошла к доске, завешенной большой географической картой. Она задержалась на секунду и отметила про себя одинаковое выражение на лицах выпускников.
Все с напряженным вниманием следили за ее движениями. Сняв карту, молодая учительница громко прочитала вслух темы, которые час назад написала своим крупным почерком:
«Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы».
«Роль комсомола в Великой Отечественной войне».
«Голоса новой жизни в пьесе Чехова «Вишневый сад».
Тут же она увидела, как просветлели глаза ее учеников. Темы явно никого не испугали. Новикова радостно переглянулась с Сабуровой.
- Начинайте, товарищи, - сказала Надежда Георгиевна. - Наверху прошу написать: «Экзаменационная работа на аттестат зрелости».
Выводя эти слова на листке проштемпелеванной бумаги - стопка таких листков лежала на каждой парте и стараясь писать как можно яснее и красивее, Тоня подумала о множестве работ, написанных ею за школьные годы. Сначала это были палочки и кривые буквы, потом легкие упражнения на пропущенные слова, затем диктанты, изложения, сочинения. Каждая приносила с собой какую-то крупицу знания какой-то нужный навык. Как настойчиво и незаметно эти работы изменяли ее почерк, учили выражать свои мысли! И все они постепенно вели к этой последней - самой ответственной работе. Ее будет писать и та маленькая Тоня, что по косым линейкам выводила расползающиеся каракули, и озорная, смешливая Тоня-подросток, и теперешняя взрослая, кончающая школу девушка.
Думать об этом было чуточку грустно, но вместе с тем приятно, и Тоня не спешила расстаться со своими мыслями, как вдруг заметила недоумевающий взгляд Сабуровой.
«Почти все уже начали, - подумала она, Надежда Георгиевна удивляется, почему я не пишу…»
В выборе темы Тоня не колебалась. Конечно, она будет писать о комсомоле в дни Великой Отечественной войны. Говоря о героях «Молодой гвардии», о Саше Матросове, о Зое, она будет говорить и о Павлике. Ведь неизвестно, как он погиб, и если ему было суждено принять страшную смерть, то в последние минуты он думал и чувствовал то же, что его незнакомые братья и сестры.
Нахмурив брови, сжав губы, Тоня написала первую фразу и почувствовала, как вдоль спины пробежал знакомый холодок, появлявшийся, когда она была захвачена работой и знала, что справится с ней. Начав писать, она уже не отрывалась, удивляясь время от времени, как много написано и как много еще хочется сказать.
Экзамен шел уже около трех часов в полной тишине, педагоги не переговаривались между собой. Легкое движение вызвал только уход директора прииска. Этому высокому седому человеку, привыкшему ежедневно беседовать с сотней людей, спускаться в шахты, бывать в районном центре и, проведя полчаса в своем кабинете, торопиться на стройку новых домов, было тяжко сидеть, ничего не делая, и смотреть, как мальчики и девочки пишут сочинения.
Новикова несколько раз начинала читать, но снова и снова с досадой откладывала книгу и тревожно оглядывала класс. Лицо ее непрерывно то бледнело, то краснело. Вот Женя Каганова морщит лоб, очевидно не может что-то вспомнить. Наверно, забыла нужную цитату. Татьяне Борисовне страстно хочется узнать, что смущает Каганову, и подсказать ей. Вот Андрей Мохов в третий раз зачеркивает написанное и начинает сначала. Новикова со своего места старается разглядеть, что пишет Андрей. Не переменил ли он тему?
С парты Мани Заморозовой донесся тихий возглас. Маня долго сидела с каменным лицом, машинально обмакивая перо в чернильницу. Затем ей для чего-то понадобилось вынуть чернильницу из гнезда. Это не привело ни к чему хорошему. Залита, испорчена работа, и светлое платье закапано чернилами.
Татьяна Борисовна повела Маню мыть руки и, вернувшись, как-то по-новому увидела сосредоточенные лица выпускников. Все пишут, все погружены в работу…
Усадив Заморозову на другую парту, она, несколько успокоенная, вернулась на свое место и стала гадать, кто первым подаст работу. Тоня? Нет, она только что попросила еще бумаги, видимо собирается переписывать. Соколов? Он, кажется, только на середине. Может быть, Таштыпаев?
Первой закончила сочинение Нина Дубинская. Внимательно перечитав написанное, она вложила черновик и беловик в обложку и подала Новиковой. При этом Нина шумно вздохнула, и выражение лица у нее было блаженное и растерянное.
Едва Дубинская вышла из класса, Татьяна Борисовна, торопясь, развернула ее сочинение и придвинулась к Сабуровой. Их головы низко склонились над работой, и легкие седые волосы старой учительницы коснулись черных прядей молодой.
Нина писала о пьесе Чехова, писала основательно, безукоризненно грамотно, со множеством цитат.
Обе учительницы обменялись удовлетворенным взглядом, и Надежда Георгиевна вышла в коридор.
К ней мгновенно кинулась стоявшая у двери Нина:
- Вы прочитали? Скажите, как? Скажите, Надежда Георгиевна!
- Ничего я тебе, дружок, сейчас не скажу, и ты это сама знаешь. Иди-ка домой, отдохни.
Огорченная Нина медленно отошла к окну, явно не собираясь уходить.
К двум часам все сочинения были поданы. Дольше всех задержалась Маня Заморозова, которой пришлось начинать работу сначала. Выйдя из класса, Маня была удивлена и обрадована: никто не ушел, все товарищи ждали ее.
Наконец выпускники разошлись, и педагоги отправились в столовую пить чай. Татьяна Борисовна, роняя ложку, рассыпая сахар, не переставала спрашивать:
- Ну как, в общем? Нет, Надежда Георгиевна, вы серьезно считаете, что они прилично написали?
Глаза у нее блестели, она хмурилась и улыбалась одновременно и завтракала с такой поспешностью, что Александр Матвеевич, заглянувший в столовую, сказал:
- Ого! Оказывается, экзамен - лучшее средство для повышения аппетита.
После короткого отдыха экзаменаторы расположились в учительской. По первому, беглому впечатлению, сочинения у всех были хорошие. Теперь началась тщательная проверка их со стороны стиля, композиции, орфографии и знания материала.
Работы проверялись, как они лежали: по порядку. Новиковой и Сабуровой не терпелось поскорее познакомиться с сочинением Пасынкова, узнать, не повлиял ли длительный пропуск на его занятия.
- Прекрасно написал Ваня, - сказала Надежда Георгиевна, прочитав вслух сочинение. - Как вы находите, товарищи?
- Хорошо, очень хорошо! - с жаром воскликнула Татьяна Борисовна. - И тему выбрал: «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы»… Мне кажется, это так подходит к Ване! Удивительно он глубокий и светлый какой-то юноша.
- Верно вы его определили, - сказал довольный Петр Петрович.
- Значит, ставим Пасынкову пятерку? - спросила Сабурова. - Возражений нет?
Она внимательно посмотрела на методистку.
Гостья только что оспаривала пятерки, поставленные Кагановой и Дубинской, но к сочинениям обеих девушек нельзя было придраться, и она уступила, однако сидела недовольная.
- Что касается Пасынкова, я не возражаю, - сухо сказала она, отвечая на взгляд Надежды Георгиевны.
- Вот и прекрасно! Это тем более приятно, что у него был большой пропуск в последней четверти. Он почти два месяца не посещал школу.
- Как! - всколыхнулась методистка. - Ученик столько времени проболел, и вы ставите ему пять за работу на аттестат зрелости?
- Почему же не поставить, если он заслуживает? - улыбнулась Сабурова.
- А если ему и по другим предметам поставят пятерки и он получит медаль?
- Ну и что же? Останется только радоваться за него.
- Что вы! Его пропуск, да и длительная болезнь могут сказаться потом, в вузе… Он начнет отставать, и школу обвинят в легкомысленной раздаче медалей.
- Пасынков не подведет, - спокойно ответила Сабурова. - Он прекрасно учился в нашей школе все десять лет. Ученик основательный, вдумчивый.
- Вы наверное знаете, что он был болен?
- Конечно! - удивленно ответила Надежда Георгиевна. - Это вся школа знает. И педагоги и ребята постоянно бывали у Пасынковых.
Последние слова Сабурова сказала громче обычного, и Татьяна Борисовна поняла, что директор сердится.
- Ну как бы там ни было, а я считаю невозможным ставить пятерку. Удивляюсь, что вы допустили его к экзаменам, не согласовав этот вопрос с областью. Что у него в году?
- По русскому языку и литературе сплошное пять.
- И все-таки больше четверки ему ставить нельзя. То, что вы делаете, - типичный либерализм.
- Если то, что мы входим в положение безупречного ученика - либерализм, то не бюрократизм ли то, что вы говорите? Я ставлю вопрос на голосование. Кто за пятерку Пасынкову?
Все преподаватели подняли руку. Федор Семенович несколько мгновений колебался и уже спрятал было руку под стол, но потом поднял ее и твердо выдержал укоризненный взгляд методистки.
- Дело ваше, но я остаюсь при особом мнении и доведу его до сведения облоно.
- Пожалуйста.
Некоторое время работали в молчании. Но затем неприятное впечатление от столкновения с методисткой сгладилось, и Сабурова снова начала оживленно переговариваться с Новиковой и Петром Петровичем.
Только в двенадцатом часу Надежда Георгиевна наконец положила перо и сказала:
- Всё, товарищи! Ну, Таня, поздравляю. Как видишь, я была права: две тройки есть, но Заморозова, за которую ты боялась, написала на четверку. Я считаю, что результат очень хороший.
- Вы слышите? - обратилась сияющая Татьяна Борисовна к завучу.
- Слышу, вижу и не удивляюсь. Великолепный класс… Об учительнице я уж и не говорю. Исключительно опытный, выдержанный и спокойный человек, - ответил Петр Петрович.
Все засмеялись его шутке. Новикова, краснея, исподлобья глядела на завуча.
А десятиклассники, разойдясь по домам, не знали, что с собой делать. Трудно было успокоиться. Руки и ноги гудели от неулегшегося возбуждения.
Тоня кое-как дожила до девяти часов и, чувствуя, что дома усидеть невозможно, вышла на улицу. Не пройдя и нескольких шагов, она встретила Нину Дубинскую.
- Ты куда?
- К тебе. Пройдемся немножко?
- Давай. Только за Женей зайдем.
Женя с отцом сидели на крылечке под черемухой.
- Девочки, как хорошо, что вы пришли! Идите сюда! - обрадовалась она.
Подруги поздоровались с Михаилом Максимовичем и пристроились на ступеньках.
Медленно сходили сумерки. На бледном небе со стороны гор расплывались светломалиновые полосы, точно кто-то наспех, пробуя краску, прошелся там мягкой, широкой кистью. Белые, как рисовые зерна, звездочки черемухи, собранные в тугие гроздья, свешивались над крыльцом.
- Я все сначала рассказываю папе, наверно уже в двадцатый раз, - сказала Женя. - А сама думаю: «Хоть бы пришел кто-нибудь!» Я, девочки, сейчас без вас просто жить не могу. Почему-то так всех залюбила… - Она прижалась щекой к Тониному плечу и ласково глянула на подруг. - Почему это, Тосенька?
- Наверно, перед разлукой, - ответила Тоня. - Я сама удивляюсь, до чего мне все милы и нужны.
- И я так, - отозвалась Нина. - Смотрю на наших мальчиков и думаю: «Какие у нас ребята умные, хорошие, красивые! А девушки просто одна лучше другой…»
Все засмеялись. Только Михаил Максимович печально и внимательно глядел на подруг.
Женя несколько раз провела рукой по лбу отца, словно стирая набежавшие морщины.
- Вы ведь чудесное время переживаете, друзья, - сказал Каганов, ловя на лету руку дочери. - Весна, экзамены, бессонные ночи, дружба… Прекрасно все это и только один раз в жизни дается человеку.
- Почему, папа, один раз? Разве потом друзья станут хуже?
- Сами вы другими станете. Будете, конечно, испытывать подобные чувства в общей работе, в минуты увлечения делом, когда коллектив бывает особенно спаян… Но нынче вы впервые сознаете серьезную ответственность, выходите в жизнь. Потому так и прекрасна для вас эта весна… Кажется, кто-то еще идет к нам, - прервал себя Михаил Максимович всматриваясь.
Подошла целая компания: Рогальский, Мохов, Соколов, Лиза, Маня Заморозова и Петр Таштыпаев.
- Здравствуйте! Давно не видались! - крикнула Лиза. - Я к тебе, Антонина, а тебя нет! Ну где же еще искать, как не у Жени!
- Придет зима и рада будешь Тосю так близко найти да не тут-то было! - вступилась Женя.
- И правда, товарищи, как же это мы все расстанемся? Даже поверить трудно.
- Пойдемте в школу, девушки, - предложил Андрей. - Мы с ребятами туда путь держали… Возле школы нашли Ваню Пасынкова и Стешу Сухих. И мало-помалу собрались все выпускники.
- Ну, десятиклассники в полном составе. Можно открывать митинг, - сказал Мохов.
А Петя Таштыпаев, как всегда, степенно поправил его:
- Десятиклассники! Вот что значит отсталость! Мы теперь называемся «аби-ту-ри-енты».
- Как, как? Повтори! - закричали со всех сторон.
- Абитуриенты. Это значит: кончающие среднюю школу. Так Петр Петрович сказал.
- Важное название! - одобрил Андрей.
- Ребята, если все благополучно сдадим, давайте вместе документы в институты посылать, - предложила Нина.
- Давайте.
- Подожди ты «гоп» говорить, пока не перескочила.
- Перескочим! - уверенно сказал Илларион. - А интересно, как у каждого студенческая жизнь сложится… Ты, Тоня, значит, на исторический решила?
- Да. В Москву.
- Ну, Соколов - в архитектурный, это все знают.
- Непременно. Строить хочу. Я в Ленинград.
- А Женя?
- Тоже в Ленинград. В институт сценического искусства.
- Андрей?.. Погодите, ребята, я по всем правилам начну спрашивать Илларион встал:
- Абитуриент Мохов, куда вы намерены поступить по сдаче государственных экзаменов и получении аттестата зрелости?
- В Новоградск поеду, в геологический. Наше золото добывать буду.
- И я! И я! - послышались голоса.
- Так… Значит, Соня, Игорь, Вася - тоже геологи. Абитуриент Дубинская?
- На физико-математический.
- Ты, Моргунова?
- Врачом хочу быть. По детским болезням… С Нинкой вместе жить будем в Новоградске.
- Таштыпаев?
- Мы с вами, абитуриент Рогальский, кажется, уговорились на химическое машиностроение…
- О, Илка! Инженером хочешь быть? А рисование.
- Из тебя бы хороший театральный художник получился - тихо сказала Женя.
- Девушки, не растравляйте старую рану! Я уже решил, что лучше быть средним инженером, чем плохим художником.
- Почему плохим? Ты же замечательно рисуешь!..
- Скучные у тебя мечты! - сердито сказала Тоня. - Инженером собираешься быть - средним, художником - плохим. Надо самым лучшим быть!
- Не сбивайте его, - засмеялся Петр. - Я и то боюсь, как бы не сбежал в художественное училище.
- И правильно сделал бы!
- А я ребята, на географический факультет… неожиданно сказал Ваня Пасынков. - Буду по всей стране ездить. Или животный мир изучать. Зоогеография - интереснейшая наука.
Все с сочувствием обратились к нему.
- Правильно, Иван! - крикнул Андрей. - Какую-нибудь новую зверюгу откроешь! Была же «лошадь Пржевальского», будет «верблюд Пасынкова».
- Или лягушка! - не удержалась Лиза.
- На Кавказ поеду, - говорил Ваня, не слушая шуток. - В Приморье, в Молдавию… Все увижу… - Он посмотрел на товарищей счастливыми глазами и вдруг смешался: - Еще школу кончить надо да в университет поступить…
- Кончишь и поступишь, не теряйся! - сказал Таштыпаев, друживший с Пасынковым.
Только Маня Заморозова еще не знала, куда поступит и будет ли поступать.
- Посмотрю, подумаю… - сказала она. - Может, и дома годочек посижу. Тоже неплохо…
- Ну нет, мы не согласны! Довольно дома пожили! - кричали ей подруги.
Так они долго сидели, спорили, переговаривались, замолкали… И каждому, хотелось сказать товарищам что-то хорошее, ободряющее.
На небе неторопливо выступали звезды, стало прохладнее.
- Спойте, девушки! - попросил Илларион. - Начинай, Тоня.
- Надежда Георгиевна подумает, что волки под окнами завыли.
- Мы тихонько. Давай!..
Тоня вполголоса начала песню. Сдержанные молодые голоса подхватили ее.
Учителя, выходя из школы, услышали свободный и широкий напев, почувствовали на лице свежее дыхание ночи, увидели крупные звезды на высоком небе.
- Кто это поет? спросила Татьяна Борисовна.
- Наши, наверно, - ответила Сабурова.
Они вышли на крыльцо.
На ступеньках и перилах близко друг к дружке сидели выпускники, и песня еще плавала в прохладном воздухе.
- Ребята, а свет-то в учительской погашен! Сейчас педагоги выйдут, - объявил Толя.
- Вышли уже! - ответил Петр Петрович. - Нам по обязанности не спать, а вы зачем мучаетесь?
- Мы не мучаемся, мы вас ждали!
- Скажите, Надежда Георгиевна, есть двойки?
- Вы только скажите: да или нет?
- Мы ведь не уснем, если знать не будем!
- Уснете, уснете. Должны уснуть. Завтра рано на консультацию.
У ворот школы учителя распрощались друг с другом. Методистка ушла ночевать к Лидии Ивановне. Сабурова и Новикова с Петром Петровичем двинулись в другую сторону.
Молодежь шла за ними, и время от времени кто-нибудь из девушек жалобно взывал:
- Надежда Георгиевна, скажите!
- Татьяна Борисовна, ну что вам стоит!
Новикова несколько раз уговаривала выпускников идти домой. Они на некоторое время отставали, потом снова оказывались рядом с учителями.
Сабурова шла не спеша и рассказывала Петру Петровичу о Кисловодске, куда хотела поехать летом.
Около дома Надежды Георгиевны, где собиралась ночевать Новикова, все остановились, и Петр Петрович, пожимая руки своим спутницам, сказал очень громко:
- Завтра к вечеру рецензии должны быть готовы, Татьяна Борисовна.
- Не знаю, как успею…
- Должны успеть. Вам приятно будет писать их, поскольку все до одного выдержали.
- Все выдержали! Все! - раздались радостные крики.
- Двоек нет!
- Ребята, ура!
- Спасибо, Петр Петрович, спасибо!
Начался такой шум, что во дворах залаяли собаки, а в соседних домах стали открываться окна.
- Товарищи, вы весь народ перебудите!
- Уходим! Уходим! Спасибо!
- Спокойной ночи!
Через минуту все было тихо. Молодежь рассыпалась по соседним улицам и тупикам.
- Они-то выдержали, а вы? - съязвила Новикова.
- Согласен на переэкзаменовку, - ответил Петр Петрович.