ГЛАВА V. ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА. 1814–1821

I. Колебание основ Турецкой империи

Общее состояние Турецкой империи. В эпоху Венского конгресса Турецкая империя находилась под угрозой гибели. От реформ Селима не осталось почти никаких следов, а Махмуд, сожалевший об этой неудаче, не решался еще открыто взять на себя продолжение реформаторской политики. Янычары попрежнему господствовали в Константинополе. В администрации, за которой не выходивший из сераля султан имел лишь слабое наблюдение, замечалось все большее разложение. Алжир и Тунис находились в чисто номинальной зависимости от Порты, и Европа не признавала вассальных уз, связывавших эти области с Турецкой империей. Багдадский пашалык фактически был почти совершенно независим. В Аравии вахабиты продолжали оказывать упорное сопротивление войскам Мехмеда-Али. Последний, отделавшись от мамелюков, правил Египтом почти на правах независимого государя. В Малой Азии ускатский паша Чапван-оглу отвоевал себе нечто вроде королевства, из которого султан никак не мог его выбить; во внутренних областях шли вечные раздоры между деребеями; а на побережье господствовала всесильная олигархия Кара-Осман-оглу. Что касается европейских владений Турции, то если Болгария со времени смерти Пазван-оглу была почти усмирена, то Босния, где беи отличались непокорностью, постоянно волновалась. В Албании власть Али Тепеделенского была еще не поколеблена.

Христианское население, ободренное первыми успехами, стремилось к полному освобождению. Сербы под предводительством Милоша вырвали у султана целый ряд уступок, сделавших их почти независимым народом. Черногорцы, которые на своей небольшой территории фактически пользовались независимостью, помышляли о расширении своих владений. Привилегии Молдавии и Валахии были Бухарестским трактатом не только подтверждены, но даже расширены, и тем не менее население этих княжеств не считало себя удовлетворенным. Наконец, начал пробуждаться греческий народ, и это пробуждение проявлялось как в военных приготовлениях, так и в мирной пропаганде школ и газет. Если образовавшееся в 1814 году в Афинах общество Филомузы еще скрывало свои политические стремления под оболочкой чисто литературной программы, то иначе обстояло дело с Дружественной гетерией. Это было тайное общество, возникшее приблизительно около того же времени и ставившее перед своими членами задачу «военного объединения» не только всех греков, но даже «всех христиан Турецкой империи в целях торжества креста над полумесяцем».

Александр I и русская политика на Востоке. Эти стремления открыто поддерживались русским правительством, глава которого, пользовавшийся преобладающим влиянием в Европе, был твердо намерен ускорить падение Турецкой империи и добиться окончательного ее разрушения. В 1812 году Александр прекратил свои удачные военные действия против Махмуда лишь для того, чтобы обратить все свои силы против Наполеона. Но когда господство французов было сломлено и на Западе был восстановлен мир, он снова вернулся к старому «турецкому» плану Екатерины II. Россия господствовала на Черном море благодаря Крымскому полуострову; владения ее простирались к югу от Кавказа, и она имела возможность напасть на Малую Азию с тыла. Россия держала в своих руках устья Дуная, а признанное за ней право протектората над Молдавией, Валахией и Сербией доставляло ей все новые предлоги для вмешательства в турецкие дела. Толкование, которое Александр давал Кучук-Кайнарджий-скому трактату, побуждало его выдвигать все большие требования и выступать в качестве посредника между турками и всей массой их христианских подданных. Он считал, что его миссия заключается в том, чтобы охранять турецких христиан, а в случае надобности и освободить их 13-под турецкого ига. Каким путем будет разрешен восточный вопрос в том виде, в каком этого ему хотелось, Александр и сам не знал, но твердо решился не только использовать, но и вызвать удобный случай, который позволил бы ему осуществить свои планы. С 1815 года Александр начал проявлять к турецким делам такой настойчивый и многозначительный интерес, что Порта и заинтересованные в ее защите державы заволновались. Невозможно было закрывать глаза на благосклонное внимание, которое царь оказывал вождям эллинской пропаганды. Фанариотские князья были осыпаны его милостями. Вывший валахский господарь Константин Ипсиланти бежал в Россию, где и умер в 1816 году. Два сына его, Александр и Димитрий, которые позднее, в 1821 году, подали сигнал к греческому восстанию, были адъютантами русского императора. Уроженец Корфу Каподистрия, столь же преданный идее освобождения своей родины, как и они, был одно время любимым министром Александра. Царь не только не препятствовал тому, чтобы этот государственный деятель стал председателем общества «Филомузы», но и разрешил Гетерии учредить свое центральное управление на русской территории. На глазах снисходительной русской полиции грек Скуфас, основатель этого общества, посылал из Одессы распоряжения своим главным помощникам.

Восточный вопрос на Венском конгрессе. Среди держав, которых беспокоила восточная политика петербургского кабинета, Австрия и Англия давно уже занимали первое место. Если бы это зависело только от князя Меттерниха, Венский конгресс не закрылся бы без того, чтобы не гарантировать торжественно путем общеевропейского соглашения существование и неприкосновенность Оттоманской империи. Британское правительство поддерживало усилия Меттерниха и предлагало Порте свое покровительство. Но Порта сама ставила препоны этой политике; она опасалась, что европейская гарантия уменьшит ее авторитет и нарушит ее политическую самостоятельность; мысль об английском посредничестве, в котором она усматривала скрытый протекторат, пугала ее. Впрочем, ввиду возражений России, вопрос этот ни разу не мог быть поставлен на конгрессе. Официально царь всегда устранял его, ставя все тот же предварительный вопрос. Александр требовал, чтобы одновременно с гарантией, предоставляемой султану относительно его владений, державы гарантировали и испанскому королю обладание колониями, прекрасно понимая, что Англия ни в коем случае не согласится с подобным предложением. Царь предоставлял Каподистрии вести пропаганду в пользу греческого дела и принял от Александра Стурдзы записку, составленную в благоприятном для греческой нации духе; грекам же он дружески рекомендовал «потерпеть». Царь принял также прошение от сулиотов, которые обращались к нему как к «отцу греческого народа». Одним словом, Австрия и Англия ничего не могли с ним поделать. Когда в июне 1815 года конгресс закончился и Наполеон на время снова овладел французским престолом, державы нашли, что это неблагоприятный момент для ссоры с Россией. Интересы греков не были приняты во внимание дипломатами; та же участь постигла и интересы турок. Заключительный акт Венского конгресса был составлен так, как будто Оттоманской империи вовсе не было на свете. Европа отложила на время решение Восточного вопроса, рассчитывал пока выпутаться из затруднительного положения молчанием.

Новые угрозы со стороны России. Бессилие конгресса подняло дух Александра. После поражения Наполеона при Ватерлоо этот монарх задумал пресловутый трактат Священного союза (26 сентября 1815 г.), который под своей мистической и туманной фразеологией плохо скрывал заднюю мысль, грозную для Турецкой империи. Разве за аффектацией, с которой он в этом странном документе говорил о «христианской нации» и о солидарности, существующей между всеми ее членами, не скрывалась смутная мечта о крестовом походе против турок или, по меньшей мере, намерение этими самыми заявлениями поставить оттоманский мир вне общего публичного права? Именно так склонны были думать Австрия и Англия. Порта, со своей стороны, не могла скрыть своего беспокойства, когда русский император в феврале 1816 года опубликовал этот договор. Она потребовала объяснений от венского и лондонского дворов, которые могли успокоить ее лишь наполовину. Порта потребовала также объяснений у царя; но мирные уверения, которые она получила, были не в состоянии скрыть от нее угрожавшей опасности.

В самом деле, как могла Турция поверить, что Александр не питает по отношению к ней никаких недоброжелательных замыслов, когда он, под предлогом обуздания морских разбоев берберийских пиратов, предложил (в декабре 1816 года) всем европейским государствам принять сообща меры не только к тому, чтобы наказать мусульманских корсаров, но и чтобы разрушить все естественные и искусственные источники их силы? Это предложение явно обнаруживало его намерение оккупировать некоторые господствующие пункты на Средиземном море. В марте 1817 года стало известно, что царю удалось путем тайных переговоров добиться от Испании обещания уступить ему Порт-Магон. С другой стороны, Александру очень хотелось бы провести свой военный флот через Босфор и Дарданельский пролив. Но Англия, Австрия и даже Пруссия заняли по отношению к этому вопросу такую позицию, что, не желая рисковать расторжением Священного союза, Александр дезавуировал сам себя и отказался от своих проектов. Правительство Великобритании открыто выступило в роли защитника Турции на Средиземном море. Благодаря содействию Австрии англичанам уже удалось (по трактату 5 ноября 1814 года) добиться протектората над Ионическими островами, которые России очень хотелось бы отнять в свою пользу. Правда, Англии нелегко было получить на этот трактат согласие Порты. Но в конце концов Махмуд, по совету венского двора, смирился и признал законным водворение англичан на Корфу, так как не мог не понимать, что это соседство очень выгодно для Турции (1817)^[68]. Таким образом, Ионические острова превратились в британский форпост, с которого англичане, следя за русскими происками, наблюдая и сдерживая Грецию, могли в несколько дней достигнуть берегов Дарданел и Константинополя.

Итак, со стороны моря у царя были связаны руки. Но на суше он мог свободно производить свои угрожающие демонстрации. В то время как остальные державы насколько возможно сокращали контингент своих армий, Александр в конце 1816 года держал еще под ружьем 640 000 солдат, готовых двинуться в поход. Вместе с тем он не только отказывался выполнить те пункты Бухарестского договора, которые были для него обременительны, например, эвакуировать некоторые крепости, незаконно удерживаемые с 1812 года на берегах Черного моря, — но даже жаловался на то, что Порта не выполнила всех взятых на себя обязательств, говорил о военной дороге, которую ему следовало получить в южной части Кавказа, и требовал для сербов всех обещанных им вольностей. Русский посланник в Константинополе Строганов начал новые переговоры по поводу различных спорных пунктов и при этом держал себя так высокомерно по отношению к дивану, что вряд ли его поведение способно было содействовать смягчению разногласий. Махмуда нелегко было запугать требовательным тоном, и спорящие стороны никак не могли столковаться. В 1820 году переговоры ни на шаг не подвинулись вперед. Ни одна из сторон не хотела ни уступить, ни взять на себя ответственность за полный разрыв. В ожидании удобного момента, чтобы начать действовать, царь нарочно оставлял спор со своим противником открытым.

Гетерия и ее успехи с 1814 по 1820 год. Опасения турецкого правительства еще усиливались из-за успехов и возраставшей смелости Гетерии. Александр делал вид, что не знает о существовании этого общества; оно, между тем, имело членов даже среди его приближенных. На самом же деле царь прекрасно знал об обществе и покровительствовал ему настолько, что в конце 1816 года Скуфас мог без всякой помехи избрать Москву местом своих операций. В это же время в Санкт-Петербурге находился великий сербский изгнанник Кара-Георгий. Оказанные ему там почести и встреченная им поддержка немало содействовали его сближению с Гетерией, которая скоро доставила ему возможность вернуться на родину. Но как только Кара-Георгий явился в Сербию, соперник его Милош, не желавший уступить ему свое место, не остановился перед преступлением, лишь бы отделаться от соперника. Кара-Георгий в июне 1817 года был убит Воницей, давшим ему приют, а голова его в виде трофея была отправлена в Константинополь.

Это неудачное начало ничуть не обескуражило членов Гетерии. Спустя некоторое время они попытались склонить на свою сторону самого Милоша. Но этот эгоистический и осторожный вождь весьма холодно отнесся к их предложениям (1817–1818). Общество тем не менее продолжало расти. В 1818 году оно осмелилось перенести свое главное местопребывание в Константинополь, где ему удалось ускользнуть от бдительности турецкой полиции, благодаря соучастию фанариотов и всех более или менее видных греков, живших в этой столице. После смерти Скуфаса (в декабре 1818 года) во главе общества был поставлен комитет из восьми человек, из которых только один жил в Константинополе, а остальные разъехались по другим турецким городам и за границу, чтобы там создать вокруг себя новые очаги пропаганды. Один из них был отправлен в Петербург, а другой в Бухарест (1819). С этого момента Гетерия развернула широкую деятельность в Молдавии и Валахии, и вскоре ей удалось приобрести видных сторонников даже среди приближенных обоих господарей.

С особенным успехом Гетерия распространяла свои революционные идеи среди греческого населения. Перребос, Анагностарас, Фармакис и множество других эмиссаров разъехались от ее имени по островам, по континентальной Греции и особенно по Морее с целью заблаговременно подготовить христианско-национальное восстание, которое, как они утверждали, непременно будет поддержано русским императором. Клефты и арматолы тайно обещали свое содействие. Теодор Колокотронис, живший изгнанником на Корфу, объявил о своем предстоящем возвращении. Прелаты и священники массами вступали в ряды общества. Могущественный бей Майны Петр Мавромихалис был без труда привлечен на сторону повстанцев. С другой стороны, из различных областей Греции были посланы агенты в Петербург, для того чтобы сообщить русскому правительству о состоянии умов и разузнать, на какую помощь с его стороны могут рассчитывать греческие патриоты.

В это время, правда, настроение царя и политические его симпатии были уже не совсем такие, как в 1815 году. Александр теперь испытывал меньше любви к свободе, но зато гораздо больше боялся революции. На Ахенском конгрессе (в ноябре 1818 года) царь снова частично подпал под влияние Меттерниха и реакционной политики. Несколько позднее либеральная агитация в Германии (1819) и восстания в Испании, Португалии и Италии (1820) произвели на его колеблющуюся натуру такое сильное впечатление, что, не переставая желать освобождения христиан из-под турецкого ига, он уже не смел подстрекать их к освободительной борьбе. Теперь царь рекомендовал грекам терпение. Ясно было, что он боится показаться изменником монархическому делу. Но, с другой стороны, все понимали, что, несмотря ни на что, он остался непримиримым врагом турок. Его непостоянство и слабость были достаточно известны. И потому сохранилась надежда снова вовлечь его в крестовый поход против турок. Впрочем, если революционные вспышки в Испании и Италии охлаждали Александра, то они, напротив, чрезвычайно разжигали гетеристов. Пример этот казался им заслуживающим подражания. Сгорая нетерпением взяться за оружие, они уже не могли больше сдерживаться, когда султан Махмуд, вызвав новую внутреннюю войну, сам усилил затруднения, которые его уже давно одолевали.

Махмуд и Али-паша. Этот государь, весьма желавший поднять во всех областях империи свой непризнанный авторитет, успел за последние годы одержать над пашами несколько незначительных побед, которые придали ему преувеличенную смелость. В Малой Азии Махмуд разрушил власть деребеев, а также владычество рода Чапван-оглу и Кара-Осман-оглу. Вахабиты были побеждены (1818). Босния была почти умиротворена. Теперь падишах мечтал о ниспровержении египетского и янинского пашей. А так как в данный момент он не мог добраться до первого, то счел удобным приняться за второго, ненавидимого христианским населением и встречавшего противодействие даже со сторопы своего собственного сына Вели, который вытеснил его из Фессалийского пашалыка. Дерзость непокорного паши, который хотел умертвить одного из своих врагов в самом центре столицы, доставила султану предлог провозгласить его бунтоыциком и объявить вне закона (апрель 1820 года). Но гораздо проще было осудить Али, чем привести приговор в исполнение. Пришлось выслать против Али две армии, которым с большим трудом удалось блокировать его в Янине. В декабре пришлось армии усилить, а несколько позднее (в январе 1821 года) прислать для принятия над ними команды лучшего турецкого генерала Хуршид-пашу, который некогда победил Кара-Георгия и с недавнего времени был губернатором в Пелопонесе. Хуршид принужден был оставить эту провинцию и отправиться в Эпир, где в течение долгого времени он не мог добиться никаких серьезных успехов. Отъезд его из Пело-понеса должен был ускорить уже готовую вспыхнуть революцию. Али Тепеделенский пытался было вступить в переговоры, но в конце концов, убедившись, что ему не добиться помилования, призвал на помощь христиан, возвратил сулиотам их крепости и бросился в объятия Гетерии. Фессалийские, акарнанские и эпирские арматолы и клефты, понимавшие, что для них очень выгодно принять его сторону, преодолели свою старую ненависть к Али и выступили в его защиту. Вся Греция трепетала от волнения, и слова Меттерниха: «Берегитесь! Это начало грандиозного революционного движения» — оправдались.

Гетерия под руководством Ипсиланти. Гетерия решила не откладывать дольше вооруженного восстания. Так как заговорщики нуждались в военном руководстве, то они не преминули отправиться за ним в Россию, и в апреле 1820 года князь Александр Ипсиланти принял предложенное ему высшее командование. Это был не слишком удачный выбор. Вождь этот носил дорогое для греков имя, но состоял уже давно на русской службе и потому очень плохо знал население, которое ему предстояло призвать к восстанию. Он был слишком уверен, что достаточно ему подать сигнал к открытию военных действий, чтобы увлечь императора Александра, содействие которого представлялось ему необходимым для успеха задуманного предприятия. Вместе с тем, по своей нерешительности и взбалмошности Ипсиланти точно не знал, будет ли он действовать в интересах греков, в интересах царя или в своих собственных.

Прежде всего Ипсиланти в продолжение нескольких месяцев не мог определенно остановиться ни на одном плане кампании. Только в июле 1820 года он покинул Петербург, чтобы оттуда отправиться сначала в Киев, а затем в Одессу. В октябре и ноябре он не решил еще, следует ли ему сразу ринуться в Грецию или избрать операционным базисом румынские княжества. Наиболее благоразумные из друзей убеждали его, что наилучшей почвой для него будет Пело-понес, где к нему примкнет все население; что в Молдавии и Валахии греческое происхождение повредит ему в глазах бояр, издавна притесняемых фанариотами; что румынские крестьяне, мало проникнутые еще идеями свободы и полные недоверия к грекам, не обратят внимания на его призывы к оружию; наконец, что помощь сербов, без которой он не сможет обойтись, очень мало вероятна, так как этот народ относится одинаково подозрительно и к грекам и к румынам и почти удовлетворен теми вольностями, которые предоставлены ему Портой.

Несмотря на все эти предостережения, Ипсиланти в конце концов решился начать свое вторжение с дунайских княжеств, где войска царя могли бы быстро притти к нему на помощь и где он надеялся, быть может, выкроить себе королевство. Но он потратил еще много недель на приготовления и совещания. Ипсиланти вел продолжительные переговоры с Милошем сербским, который держался в стороне и в конце концов не дал никаких определенных обещаний. С другой стороны, он с детской наивностью подготовлял восстание, которое должно было разразиться в центре Константинополя и, как он думал, отдать в его руки вместе со столицей и самого султана.

Теодор Владимиреско. Наступил февраль 1821 года. Проекты Ипсиланти начали получать огласку и с каждым днем становились все менее осуществимыми. Его проволочкам был положен конец только тогда, когда валахский господарь Александр Сутцо неожиданно скончался и когда воспользовавшийся этим благоприятным для него событием солдат Теодор Владимиреско на свой страх подал румынскому населению сигнал к восстанию. Этого агитатора подстрекали некоторые гетеристы, рассчитывавшие сделать его орудием для достижения своих целей. Но сам он, несомненно, хотел работать только для себя. Во всяком случае, Владимиреско не намерен был действовать в интересах фанариотов вообще и Ипсиланти в частности. Он заявлял, что борется исключительно во имя румынской нации и что взялся за оружие не столько для того, чтобы способствовать греческому влиянию, сколько для того, чтобы бороться с ним. Вскоре вся Малая Валахия оказалась в руках Владимиреско, а в конце марта он овладел Бухарестом.

Ипсиланти в Румынии (1821). Получив известие об этих событиях, князь Ипсиланти решил приступить, наконец, к действиям. 25 февраля он перешел Прут вместе с двумя своими братьями, князем Георгием Кантакузеном и восемьюстами кавалеристами. В прокламации, обращенной к дакийцам, Ипсиланти, стараясь не испугать их, заявлял, что только пройдет через их страну, направляясь в Грецию, но добавил, что если какие-нибудь отчаянные турки осмелятся попрать ногами их землю, то эта дерзость будет наказана одной великой державой. В Яссах молдавский господарь Михаил Сутцо высказался в его пользу. Вскоре после того Ипсиланти обратился к грекам с напыщенной прокламацией, в которой, не довольствуясь напоминаниями о славных деяниях древности, призывал их последовать примеру современных народов, которые в это самое время боролись за свои права и вольности. 25 марта он снова обратился к румынской нации и на этот раз открыто призывал ее присоединиться к нему. 7 апреля он прибыл, наконец, в Колеятину, недалеко от Бухареста. Но на этом и закончились его успехи.

Отряд Ипсиланти увеличился самое большее на 4000–5000 человек. Румыны не двинулись с места. Владимиреско, который имел с Ипсиланти свидание, выказал полную холодность и сохранял свою независимость. Но что погубило Ипсиланти, так это главным образом неодобрение, высказанное его дерзкой попытке русским правительством. Император Александр находился на Лайбахском конгрессе, когда получил письма, в которых глава Гетерии извещал его о своем вступлении в дунайские княжества и просил поддержки. Царь только что узнал о военном бунте в Пьемонте и под влиянием Меттерниха, упрекавшего его в попустительстве революционному двиясению, счел нужным отречься от всякой солидарности с тайным обществом, которое сильно походило на общество карбонариев и которое, подобно этому последнему, сеяло мятежи среди народов.

Правда, наряду с официально высказанным ему неодобрением фанариотский князь получил от Каподистрии и Нессельроде конфиденциальные сообщения, из которых явствовало, что царь вовсе уж не так рассержен, как он старается показать. Что ему было делать? Продолжать ли свой поход и смело ринуться к грекам, которых он призывал к оружию, или же открыто и без промедления отказаться от своего предприятия? Ипсиланти не сумел сделать ни того, ни другого. Отступив на Тарговишты с целью приблизиться к австрийской границе, через которую он думал тогда бежать, он потерял еще несколько недель, в то время как виддинский, силистрийский и браиловский паши уже наводняли дунайские княжества своими войсками.

Подозревая измену со стороны Владимиреско, движения которого у него в тылу казались ему подозрительными, Ипсиланти приказал схватить Владимиреско и казнить его без суда (4 июня 1821 г.). Этот насильственный поступок окончательно восстановил румын против Ипсиланти. Многие из его сторонников, упрекаьших князя в том, что он обманул их, посулив им помощь русского царя, покинули его, а некоторые перешли даже на сторону турок. Наконец, после битвы с виддинским пашой при Драгагаани (19 июня) Ипсиланти покинул свое войско (27 июня) и перешел на трансильванскую территорию; австрийское правительство посадило его в тюрьму^[69]. Кантакузен также бежал в Бессарабию. Остатки отряда рассеялись или были перебиты турками. Для дунайских же княжеств наиболее осязательным результатом ипсилантиевской авантюры было опустошение их турецкими войсками; ареной таких опустошений они уже были и должны были надолго еще остаться.

II. Война за греческую независимость (1821–1829)

Восстание в Греции. Если румынская нация осталась глуха к призывам Ипсиланти, то совсем иначе обстояло дело с греками, которые давно уже ждали только сигнала к восстанию. С первых же дней апреля революционное движение с быстротой молнии охватило все греческое население. Не потребовалось даже никакого согласования действий между отдельными провинциями или городами. Каждый округ вооружался самостоятельно во имя отечества и религии, не задаваясь вопросом, найдет ли его пример подражание. Не отказываясь также и от разбоя, клефты повсюду, на суше и на море, дрались как герои и проявили истинно гражданскую доблесть. Вследствие растерянности и бессилия турок, почти все силы которых были сосредоточены в Албании или Румынии, инсургенты за несколько месяцев сделались господами почти всей Греции. Успехи их были невелики в Фессалии и Македонии, где Хуршид и его помощники в состоянии были дать им надлежащий отпор, но зато восстание победоносно распространилось в Пелопонесе, где в руки инсургентов (в августе — октябре) попали Наварин, Монемвазия, Триполица; в то же время повстанцы через Мисолунги, Салону и Фивы сильно укрепились в континентальных провинциях; волнение начало охватывать и Эвбею, а около двухсот кораблей, вооруженных купцами Гидры, Специи и Псары, направлялись через острова Архипелага, готовые водрузить знамя независимости даже на берегах Малой Азии.

Но, несмотря на все эти успехи, дело греческой свободы далеко еще не было выиграно. Греческая нация, так громко требовавшая признания своих прав, лишена была организации и руководства. Прежде всего ей нужны были законы и правительство. Князь Димитрий Ипсиланти прибыл, правда, в июне, чтобы принять командование от имени своего брата, а так как в то время последнего считали еще победителем, вожаки морейских отрядов в течение некоторого времени признавали его власть. Но когда имевшие место в Румынии события стали известны, власть эта стала чисто номинальной. Впрочем, греки вовсе и не намерены были подчиняться России, интересам которой явно служил вождь Гетерии. Прежде всего они хотели быть независимыми. Эту-то независимость Греции и провозгласило перед лицом всей Европы национальное собрание, созванное в Эпидавре 1 января 1822 года, выработавшее временную конституцию. Эта конституция провозгласила национальный суверенитет, равенство граждан перед законом и свободу вероисповеданий. Она учредила сенат, состоявший из выбранных на один год депутатов, и исполнительный совет из пяти членов, избираемых также на год этим собранием из лиц, в него не входящих. Исполнительный совет назначал министров, ответственных перед сенатом. Сначала председательство в этом правительстве было предоставлено князю Александру Маврокордато, просвещенному дипломату и либералу, симпатии которого склонялись скорее к западным державам (особенно к Англии), чем к петербургскому кабинету.

Организация Греции едва лишь успела наметиться в самых общих чертах, как это хрупкое здание чуть было не оказалось опрокинутым мощным натиском Турции. При известии о вторжении гетеристов в дунайские княжества, а особенно при известии о греческой революции мусульманский фанатизм вспыхнул во всей империи ярким пламенем. Константинопольский патриарх был повешен во всем своем торжественном облачении, а восемьдесят епископов или архимандритов были умерщвлены. Христианские церкви подверглись разграблению или разрушению. Тысячи христиан погибли насильственной смертью. В 1821 году на островах Кипре и Крите, в Кидонии и во многих других пунктах произошла страшная резня. В апреле 1822 года капудан-паша Кара-Али прибыл с флотом, чтобы снова подчинить турецкому игу остров Хиос, который недавно объявил себя сторонником Греции. Этот веселый и цветущий уголок был залит кровью. 23 000 жителей острова были вырезаны, а 47 000 проданы в рабство. В то же время Хуршид-паша, вступивший, наконец, в Янину и пославший Махмуду голову Али Тепе де ленского, обратил все свои силы против греческих инсургентов. Фессалия, Беотия и Аттика были преданы огню и мечу. Западная Греция была опустошена; Маврокордато, разбитый при Пете (16 июля), отступил вместе с сулиотом Марко Боцарисом до города Мисолунги, где вскоре и был осажден. Наконец, 30 000 турок под предводительством Драмали угрожали Пелопонесу страшным разрушением. Казалось, что Греция окончательно погибла; но ее героизм и неумелый образ действий ее врагов спасли ее. Все силы Морей собрались вокруг Колокотрониса; неутомимый паликар тревожил пашу неожиданными нападениями, изолировал его, отрезал подвоз продовольствия, блокировал — ив несколько месяцев турецкая армия растаяла и исчезла. В январе 1823 года Навнлия, Коринф и Афины были во власти греков. Осада Мисолунги была снята. И, наконец, турецкий флот, который не в силах был уберечься от брандеров, пускаемых смелыми моряками Псары и Гидры (Канарис, Миаулис, Томбазис и др.), с позором возвратился в Дарданелы.

Греческая революция и дипломатия до Веронского конгресса. Греция дала доказательства своей энергии и жизнеспособности, и Европа, которая впоследствии должна была цризнать за ней право на самостоятельное национальное существование, поступила бы благоразумнее, если бы тогда же признала ее независимость. Но дипломатическое соперничество, которое можно было легко предвидеть, в течение долгого времени мешало державам это сделать.

Возвратившись в Россию, Александр, который, как ему казалось, принес уже достаточно жертв политике Меттерниха, высказав в угоду ему неодобрение Ипсиланти, и видя, насколько дело греков популярно в России, снова стал поддаваться влиянию Каподистрии. Не довольствуясь возобновлением старого русско-турецкого спора, он нашел новый источник неудовольствия против султана в тех насилиях, которым подвергались тогда христиане в Турецкой империи. 28 июня 1821 года он потребовал за себя и за весь «христианский мир» удовлетворения в высокомерном ультиматуме, после которого обратился к европейским великим дерясавам с запросом: 1) какую позицию они намерены занять в том случае, если между Россией и Турцией вспыхнет война и 2) какую систему намерены они предложить вместо турецкого господства, если это господство в результате войны будет свергнуто? Затем 8 августа он отозвал своего посланника из Константинополя. В этот момент царь, по видимому, твердо решил ниспровергнуть турецкое владычество. Он предлагал Франции значительную долю из турецкого наследства^[70]. На Австрия и Англия решительнее, чем когда бы то ни было, воспротивились его проектам. После долгого промедления оба эти двора сделали русскому императору представления по смыслу которых выходило, что поддержка Греции равносильна поддержке революции, а на поставленный им вопрос, ответили, что они не допустят, чтобы между Россией и Турцией вспыхнула война. Этого было вполне достаточно для того, чтобы поколебать решимость Александра. Впрочем, его расположение к грекам значительно охладело, когда он увидел, что они удалили от власти Димитрия Ипсиланти, провозгласили национальный суверенитет и приняли конституцию насквозь проникнутую принципами революции. Царь очень желал, чтобы образовалось греческое государство, находящееся под покровительством России, но мысль о независимой Греции вовсе ему не улыбалась. Кроме того, натолкнувшись на сопротивление Англии и Австрии и не имея возможности рассчитывать на Пруссию, которая в то время приспособляла свою политику к политике Австрии, он считал возможным затеять восточную авантюру лишь при содействии Франции. А Франция, где агитировали карбонарии, бывшие тогда полными господами в Испании, не располагала достаточной свободой действий. Главным стремлением Бурбонов было в то время вызвать контрреволюцию по ту сторону Пиренеев в ожидании, когда это же самое можно будет проделать по эту их сторону, у себя дома. С 1822 года эта забота овладела также и всеми помыслами Александра. Таким образом, не заключая с Турцией полного мира, он в середине этого года стал смотреть на нее несколько снисходительнее и довольно благосклонно отнесся к развлекавшим его конференциям, происходившим в Вене с июня по сентябрь и имевшим целью оттянуть греческий вопрос. Он пошел даже на открытый разрыв с Каподистрией, который перестал быть его министром и удалился в Женеву, где жил в качестве частного лица.

Таким образом, открывшийся в октябре 1822 года Веронский конгресс, на который греки возлагали некоторые надежды, не выказал никакой симпатии греческому восстанию. В деле улаживания своих разногласий с Турцией царь полагался теперь на добрые услуги Австрии и Англии. Что же касается греков, то Александр, подобно прочим государям, выражал неодобрение их восстанию, объявлял их недостойными своей благосклонности и не настаивал на допущении их делегатов (дожидавшихся в качестве просителей в Анконе) на конгресс. Этим делегатам поручено было апеллировать к солидарности всех христиан, протестовать против всякого отождествления греческого восстания с итальянскими или испанскими революциями и, наконец, просить, чтобы участь Греции не была решена без участия ее представителей. Но напрасны были все призывы главы греческой делегации Андрея Метаксаса, который обращался лично к папе, к русскому императору, к французскому уполномоченному, — конгресс отказался его принять и предложил ему уехать обратно.

Междоусобная война в Греции (1823–1825). Греция была предоставлена своим собственным силам, и ей необходимо было по крайней мере объединить все эти силы против турок и не разрывать на части национальный организм собственными руками. Между защитниками Греции никогда не было полного единогласия. А после достигнутых ими в 1822 году успехов инсургенты, по видимому, решили, что в единстве нет больше никакой нужды, и вступили па путь, который должен был вскоре привести их к междоусобной войне.

Три местных правительства, образовавшихся в 1821 году в Морее, Западной Греции и Восточной Греции, продолжали существовать наряду с центральным правительством и совершенно его обессиливали. Новому национальному собранию, созванному в феврале 1823 года в Астросе, не без труда удалось прекратить их существование. Но оно не могло положить конец соперничеству, которое с самого начала войны проявилось между сторонниками гражданского управления (приматами) и сторонниками военного режима (вождями палика-ров), так же как и между представителями Морей, которые хотели забрать все руководство в свои руки, представителями Румелии (континентальной Греции) и островами, стремившимися к той же цели. Неукротимый Колокотронис, принудивший в апреле национальное собрание избрать его в члены исполнительного совета, воспрепятствовал назначению президентом Маврокордато и под угрозой смерти принудил последнего (в июле) удалиться в Гидру. Колокотронис сначала терроризировал собрание в Триполице, а затем хотел принудить его перебраться в Навплию — город, где он был полным хозяином и куда собрание отказалось за ним последовать. Правительство, в которОхМ он господствовал, вскоре совершило столько насилий и беззаконий, что собрание сочло нужным отрешить от должности одного из его членов. Но Колокотронис не только не подчинился этому постановлению, но попытался в декабре насильственно распустить национальное собрание. Последнее должно было бежать в Краниди, где оно провозгласило низложение Колокотрониса и его товарищей. В январе 1824 года был образован под председательством Кондуриотиса новый исполнительный совет, представлявший главным образом интересы островов. Таким образом получилось два правительства и два собрания. Законному правительству пришлось осадить Навплию, а затем двинуть свои войска на Триполицу, где вождь бунтовщиков основал свою главную квартиру. Гражданская война продолжалась вплоть до июля, когда побежденный Колокотронис был амнистирован. Но когда вскоре после этого, в октябре, законодательный корпус счел нужным возобновить полномочия Кондуриотиса, непокорный паликар снова поднял знамя восстания. Потребовалось еще три месяца, чтобы с ним справиться, после чего пришлось заключить Колокотрониса в тюрьму в Гидре (январь 1825 г.). Около того же времени жадный и коварный Одиссей, пользовавшийся громадным влиянием в Восточной Греции и не имевший другой цели, как добыть себе там княжество, также перестал подчиняться распоряжениям законного правительства. Побежденный и униженный, он в конце 1824 года продался туркам и только в марте 1825 года был схвачен бывшим своим лейтенантом Гурасом, который приказал казнить его в Афинах.

Если и не все вожаки отрядов так резко порывали отношения с правительством, как Одиссей и Колокотронис, то среди них не было ни одного, который фактически не считал бы себя стоящим выше законов и который не вел бы войну на собственный страх. Большинство предводителей отрядов шли, куда им хотелось, сражались, когда им заблагорассудится, и почти никогда не получая жалованья от государства, жили только грабежом. Солдаты вели себя так же, как их начальники. И эти обычаи господствовали не только на суше, но и на море, делая его положительно недоступным. Каждый греческий моряк был одновременно и патриотом и пиратом. Под предлогом военных действий против неприятеля корсары Архипелага захватывали без разбора суда всякого происхождения и всех национальностей. Греческие адмиралы не могли брать на себя выполнение операций, требующих продолжительного времени, так как матросы нанимались только на один месяц и часто оставляли службу даже до истечения условленного срока.

Махмуд и Мехмед-Али. Египтяне в Морее (1825). Все эти раздоры и бедствия несомненно привели бы Грецию в самом непродолжительном времени к окончательной гибели, если бы враги ее отличались дисциплинированностью, организованностью и особенно обладали бы материальными средствами, которых им как раз и нехватало. Но уже начиная с третьего года войны турецкое правительство только с величайшим трудом добывало себе деньги и солдат. Оно дошло до того, что начало фальсифицировать монету. Оно принуждало частных лиц отдавать ему свои драгоценные вещи. Правительству не хватало людей, действительно способных к флотской службе. Что же касается сухопутной армии, то оно не могло положиться на верность албанцев, которые вели войну в своих собственных интересах и которые, чтобы затянуть ее, часто сознательно поступали наперекор планам турецких генералов. По всей империи среди христианских подданных султана замечалось глухое брожение. Мусульманское население пало духом, и из его среды уже невозможно было больше производить наборы. Янычары обнаруживали все большее неповиновение. Паши, посылаемые против греков, завидовали друг-другу и вели между собою нескончаемые распри. Взаимное соперничество парализовало все их усилия в продолжение кампании 1823 года.

На востоке турки опустошили Беотию и Аттику, но сами, истребляемые болезнями и нищетой, должны были в конце концов отступить. На западе после выигранной ими битвы при Карпенице, во время которой (19 августа) погиб Марко Боцарис, они осадили Анатолико. Однако этот город был выручен войсками Маврокордато, и осаждавшие его принуждены были в разгар зимы (декабрь 1823 г.) совершить отступление в самых бедственных условиях. Крепость Акро-Коринф, господствовавшая над проходом между Мореей и континентальной Грецией, попала в руки греков. На море новый капудан-паша Хозрев мог только снабжать продовольствием Патрас, Модон и Корон, которые оставались еще в руках турок на Пелопонесском побережье; неустанно преследуемый Миаулисом, он должен был бесславно возвратиться в Константинополь.

После стольких беспорядочных и бесплодных усилий Порта была почти совершенпо истощена. Ни на одном из трех главных театров военных действий (Восточная Греция, Западная Греция, Морея) ей никак не удавалось сконцентрировать больше 10 000 человек. Находясь в столь затруднительном положении, Махмуд по совету Австрии, страстно желавшей его победы, решил обратиться с просьбой о помощи к своему могучему вассалу, которого он ненавидел и с которым охотно поступил бы, как с янинским пашой, но который в данный момент был для него недосягаем и даже мог диктовать ему свою волю.

Египетский паша Мехмед-Али, который победил вахабитов и военные успехи которого в Нубии и Сенааре были не менее значительны, чем в Аравии, обладал многочисленной обученной и дисциплинированной по европейскому образцу армией, а также флотом, почти столь же многочисленным, как флот его сюзерена, и уже во всяком случае лучше вооруженным и имевшим лучших командиров. Махмуду уже раньше пришлось обращаться к помощи паши для восстановления мусульманского господства на островах Кипре и Крите. На Крите эта борьба, энергично поддерживаемая со стороны греков Афентулисом, а затем Томбазисом, тянулась два года. Она закончилась как раз в это время полным поражением инсургентов (1824). Но честолюбивый паша не любил ничего делать даром, и пришлось оставить за ним управление отвоеванными таким образом территориями. Когда к нему обратились с просьбой помочь своему повелителю взять обратно Пелопонес, главный очаг греческой революции, он не отказался, но выговорил себе за свои услуги очень высокую плату. Сын его Ибрагим, который должен был командовать экспедиционным корпусом, был назначен морейским пашой. В арсеналах Каира и Александрии начались немедленно грандиозные приготовления. В несколько месяцев все было готово, и в конце июля 1824 года египетский флот поднял паруса. Он состоял из 54 военных кораблей, эскортировавших 400 торговых судов, на которых находилось 16 700 человек десантных войск и 150 орудий полевой артиллерии. Во главе сухопутной армии стоял Ибрагим, а эскадрой командовал зять Мехмеда-Али, Хасан-паша, уже отличившийся в войне с Критом.

Для того чтобы обеспечить себе сообщение с Египтом, Ибрагим сначала, по соглашению с капудан-пашой, посвятил несколько месяцев морским операциям, не увенчавшимся, однако, особенным успехом. Желая помочь его предприятию, Хозрев напал на Псару, и этот остров, снова завоеванный турками, постигла почти такая же участь, что и остров Хиос. Отсюда он предпринял неудачное движение против Самоса. В сентябре оба флота соединились в Будруне (Галикарнас). Но все их попытки против Самоса и других островов были отражены Миаулисом, который взял обратно Псару и держал под угрозой оттоманские силы. В декабре Ибрагим, находя время года неудобным для похода в Грецию, расположился па зимние квартиры на Крите. Здесь он получил значительные подкрепления и смог (в феврале 1825 года) отправить в Морею две мощные дивизии, за которыми вскоре двинулся сам с главными своими силами. В марте он высадился, наконец, в Модоне и направился к Наварину — первоклассному морскому порту, который он намеревался сделать своей главной операционной базой.

Никогда до тех пор Греции не приходилось иметь дело с таким могучим неприятелем. Она не успела еще оправиться от междоусобной войны, и Ибрагим застиг ее врасплох. Президент Кондуриотис наскоро собрал немногочисленный отряд и двинулся навстречу Ибрагиму. Но он не был военачальником, и паликары питали к нему очень мало доверия. Притом на греков угнетающим образом подействовало превосходство египетской тактики. Ибрагим, напаЕший на них при Кремиди, без особого труда обратил их в бегство (19 апреля). А через месяц Наварин, осаждаемый с суши и с моря, вынуяеден был капитулировать (18 мая). При таких ужасных обстоятельствах между враяедующими партиями состоялось временное примирение. Старому Колокотронису, которому снова была дарована амнистия, поручено было руководить защитой Пелопонеса. Но все его отчаянные усилия не могли помешать Ибрагиму занять Триполицу и продолжать свой поход на запад. 22 июня паша находился в Мили, т. е. в нескольких милях от Навплии, которая служила местопребыванием греческого правительства. Успехи, одержанные Миаулисом и Сахтурисом на море, не. имели настолько решительного характера, чтобы принудить египетскую армию к отступлению. С другой стороны, грозный полководец Решид Мехмед-паша, который был назначен недавно «румеливалиси» и командовал войсками в Албании и Фессалии, осадил со всеми своими силами город Мисолунги, который ему приказано было взять под страхом смертной казни в случае неуспеха. Торжество мусульман казалось обеспеченным, а Греция на этот раз представлялась обреченной.

Филэллины. Греция пала бы в неравной борьбе, если бы ей на помощь не пришли, наконец, иностранные державы, к заступничеству которых она так долго и так тщетно взывала. Многие правительства, до тех пор относившиеся к ней индифферентно или недоброжелательно, начали выказывать ей некоторую симпатию и заботливость, когда увидели, что она близка к гибели. Каким образом могла произойти эта удивительная перемена? Мы не в состоянии были бы объяснить ее, если бы стали искать причины только в расчетах дипломатии, игнорируя при этом то движение общественного мнения в пользу Греции, которое происходило с самого начала войны во всей Европе. Мы должны поэтому описать в самых общих чертах зарождение и развитие филэллинизма с 1821 до 1825 года.

Умственное и моральное возрождение эллинского народа, которое стало заметно в конце XVIII и начале XIX века, привлекло к нему сочувствие таких знаменитых людей, как, например, Шатобриан и лорд Байрон^[71]. Когда это возрождение греческой нации перестало ограничиваться словами и литературными проявлениями и стало выраяшться в действиях, то дело этого маленького народа начало пользоваться во всей Европе величайшей популярностью. Конечно, греки имели и свои недостатки, но европейская публика хотела в них видеть одни только достоинства, так как в конечном счете они отстаивали дело цивилизации против варварства.

В Европе полюбили этот народ за его славное прошлое, за его долгие страдания, за его слабость, за нежелание нести ярмо рабства, за борьбу с исламом, которая придавала ему характер борца за христианство. Во Франции сторонники и противники революции, либералы и ультрароялисты сходились в своем преклонении перед греками и в стремлении прийти к ним на помощь, и все желали им полной победы.

В Германии, в Англии, а также во Франции появилась масса сочинений, посвященных греческому вопросу; публика интересовалась ими, — журналы и газеты наперерыв отстаивали дело греческой нации. Поэты воспевали подвиги, победы и несчастья греков. В 1821 году образовались комитеты для сбора всякого рода пожертвований и для вербовки волонтеров. Такие комитеты возникли в Штутгарте, Мюнхене, Цюрихе, Берне, Женеве и Марселе, а впоследствии в Лондоне и Эдинбурге и даже в Соединенных Штатах. Первые волонтеры (англичане Норман, Эбней-Гастингс, Гордон) скоро нашли подражателей, число которых непрерывно возрастало. Из Марселя в продолжение двух первых лет войны было отправлено восемь партий филэллинов. Если правительства и пытались вначале наложить узду на пропаганду, которую политические деятели Священного союза признавали опасной, то эти попытки окончились полной неудачей. Когда дело революции показалось надолго проигранным в Италии и Испании, тогда взоры всех, замешанных в революционном движении, обратились на Восток, и участники освободительного движения массой направились в Грецию, чтобы там продолжать свою борьбу за свободу. В конце 1823 года пьемонтцы Санта-Роза, Колленьо и француз Фавье предложили эллинскому правительству свои услуги. В это же самое время лорд Байрон принес в дар этому делу свой гений, свое имущество и себя самого. Известно, что он умер 19 апреля 1824 года в Мисолунги после тщетных попыток примирить враждебные партии, разрывавшие на части Грецию. Благодаря, главным образом, содействию Байрона правительству Навплии удалось с успехом заключить в Англии заем в 800 000 фунтов стерлингов, без которого оно оказалось бы совершенно лишенным материальных средств^[72]. В начале 1825 года лондонские банкиры дали свое согласие на заключение нового греческого займа, на этот раз в 2 миллиона фунтов стерлингов. А так как в это время положение Греции становилось все более критическим, то во всей Европе, а особенно в Германии, Швейцарии и Франции, движение в пользу греков приняло самые широкие размеры. Новый баварский король Людовик I, исповедовавший настоящий культ Греции, послал туда деньги и множество офицеров, между прочим одного из своих адъютантов, полковника Гейдека. В Женеве банкир Эйнар оказывал искусное содействие терпеливой политике Каподистрии, который, живя отшельником в этом городе, держал в своих руках все нити греческой революции и выжидал того момента, когда ему снова можно будет выступить на сцену. В Париже образовалось Филантропическое общество помощи грекам, в комитете которого принимали участие представители всех политических партий (Шатобриан и Лаффит, Ларошфуко, Дальберг, Сент-Олэр, Фитц-Джемс, Лафайет, Бенжамен Констан). За 1825 и 1826 годы одно это общество доставило грекам около трех миллионов франков денежной субсидии, не говоря уже о солдатах, оружии, снаряжении и одежде, которые оно им постоянно отправляло.

Но, к несчастью, не все средства, с 1821 года направлявшиеся филэллииами в Грецию, были ею использованы. Деньги часто раскрадывались или употреблялись не по назначению недисциплинированными и жадными вождями, оспаривавшими друг у друга руководящую роль. Что же касается добровольцев, то греки не всегда оказывали им дружественный прием; ревниво относившиеся ко всякому иностранному влиянию и неспособные подчиниться требованиям европейской дисциплины, вожди-паликары в течение долгого времени щеголяли презрением к опытности, военным познаниям и талантам офицеров-филэллинов, многие из которых, возмущенные оказанным им пренебрежением, отказались от участия в военных действиях. Санта-Роза не мог добиться командования отрядом. Он был убит при осаде Наварина в качестве простого волонтера. И только после взятия этой крепости и Триполицы, когда египтяне стояли уже лагерем перед Навплией, греки, умудренные несчастьем, которое сделало их более справедливыми, стали выказывать больше доверия своим союзникам, которых они так долго игнорировали. Полковнику Фавье, который в течение двух лет служил грекам, можно сказать, почти против их воли, правительство поручило, наконец, организацию корпуса регулярных войск и командование. Это было ядро армии, которой Греция после четырех лет войны еще не имела. Но какое значение могла иметь эта запоздалая мера ввиду приближения войск Ибрагима?

Дипломатический поворот в пользу Греции. Греции необходима была помощь великих держав, в ожидании которой ей нужно было выиграть время. И она выиграла его благодаря повороту, совершившемуся в ее пользу в британском кабинете. Этот поворот мы сейчас постараемся объяснить.

Руководство английской дипломатией с конца 1822 года находилось в руках Каннинга, смелого политического деятеля, который не чувствовал такого панического страха перед успехами революции, как Кэстльри. Не подлежит никакому сомнению, что этот государственный человек стоял за сохранение Оттоманской империи. Но он был в основном оппортунистом, а так как греческая нация за последние несколько лет обнаружила явные доказательства своей жизнеспособности, он ст$л склоняться к мысли, что конечная ее победа неизбежна. А раз Греции наверное предстоит победа, то нельзя допустить, чтобы она считала себя обязанной своим успехом державе, являющейся соперницей Англии. Поэтому Англия должна быть готова в решительный момент взять в свои руки руководство движением для того, чтобы, во-первых, отнять это руководство у России, а во-вторых, придать делу оборот, сообразный с британскими интересами, и воспрепятствовать окончательному разрушению Оттоманской империи. Прибавим, что Каннинг понимал необходимость считаться не только с общественным мнением (которое в Лондоне, как и повсюду, было решительно настроено в пользу греков), но и с английскими капиталами, вложенными в греческую революцию. Наконец, до английского министра доходили слухи, что французские филэллины предлагали инсургентам в короли какого-пибудь французского принца, например, сына герцога Орлеанского^[73]. Англия должна была позаботиться о том, чтобы ее не предупредили другие. Этим и объясняется перемена ею политического фронта.

Александр ждал окончания испанской войны, чтобы снова подвергнуть обсуждению Священного союза свой старый спор с Турцией^[74], причем теперь, как и прежде, он связывал его с вопросом об умиротворении Греции. Но Англия предложила ему до проектируемых им совещаний представить свои соображения относительно реорганизации этой страны, и царь, попавшийся на удочку, заявил (в январе 1824 года), что, по его мнению, восставшие области должны быть разделены на три группы (Западная Греция, Восточная Греция и Морея), каждая из которых будет превращена в вассальное княжество Порты на таких же приблизительно условиях, как Молдавия и Валахия. Подобное предложение должно было в одно и то же время привести в раздражение и султана, который требовал от своих подданных безусловного повиновения, и греческую нацию, которая с негодованием отвергала всякую мысль о дроблении Греции и о вассальном ее подчинении Турции. Этим проектом русское правительство обнаружило собственные своекорыстные стремления. Из этой программы явствовало, что оно, конечно, стремится к потрясению или разрушению Оттоманской империи, но что оно не желает допустить образования на Балканском полуострове достаточно свободного и достаточно сильного государства, способного обходиться собственными силами и не нуждающегося в покровительстве России. Можно себе представить, как широко был использован английскими дипломатами подобный документ как в Навплии, так и в Константинополе!

Теперь английское правительство начало выказывать грекам явную благосклонность. Оно признало за ними право блокады, позволило им снабжаться продовольствием на Ионических островах и открыто благоприятствовало филэллинам. Русский проект о дроблении Греции на три куска был разоблачен в июне 1824 года. Так как правительство Навплии сочло нужным ответить на него протестующей нотой, которую оно (в августе) адресовало главным образом лондонскому кабинету, Каннинг сообщил ему в ноябре, что если грекам это непременно понадобится, то Англия не откажет им в своем посредничестве. При этом английское правительство отказалось принимать участие в Петербургской конференции по греческому вопросу. Открывшаяся, наконец, в феврале 1825 года эта конференция, бесплодность которой в достаточной степени могла быть обусловлена хотя бы только коварством австрийского правительства, закончилась в апреле плачевным фиаско. Но шаги, которые вслед за тем были предприняты царем, перед каждой из великих держав в отдельности, с тем, чтобы получить разрешение на вмешательство в греческие дела, тоже не увенчались успехом.

Напротив, влияние Англии, которая имела теперь на своей стороне общественное мнение Греции, продолжало безостановочно возрастать. Мы уже видели выше, что к концу июня 1825 года дело греческой независимости казалось окончательно проигранным. Но через несколько дней Европа с изумлением узнала, что Греция на время избегла уничтожения. Ибрагим, занесший уже руку для окончательного удара, вдруг остановился. Навплия была спасена, и в июле египетская армия повернула обратно к Триполице и Наварину. Неожиданный этот поворот был вызван заявлением английского офицера, коммодора Гамильтона, которому, без сомнения, английское правительство разрешило пригрозить паше возможностью британского вмешательства.

Царь, огорченный и раздосадованный неудачей своей политики, вскоре после этого (в августе) заявил, что отныне умиротворение Греции отступает для него на задний план, что он больше не обращается к Европе ни с какими предложениями и только оставляет за собой право получить от Турции удовлетворение своих требований. А если это удовлетворение не будет ему, наконец, дано, он уже собственными силами постарается его добиться. Решится ли он осуществить свою угрозу, не останавливаясь даже перед войной — этого никто не знал. Но на всякий случай Англия старалась принять меры предосторожности. Организованный в Греции вскоре после отступления Ибрагима сбор подписей, вылился в форму прошения, адресованного в августе лондонскому двору и выражавшего пожелание, чтобы Англия официально приняла под свое покровительство греческий народ и дала ему короля. Принц Леопольд Саксен-Кобургский, признанный протеже Англии, почти открыто предназначался занять место будущего главы нового государства. Таким образом, Каннинг добился своей цели: Греция отдавала свою судьбу в его руки. Восточный вопрос отныне не мог быть разрешен ни вопреки Англии, ни без ее участия. Казалось даже, что скоро в его разрешении ей одной будет принадлежать решающая роль.

Лондонский двор не счел удобным ответить формальным согласием на адресованную ему петицию, ибо это означало бы ссору с Турцией, чего Англия ни в коем случае не хотела. Но она не хотела также обескураживать греков. Она дала им зпать (в октябре), что если в данный момент и не может дать своего согласия на их просьбу и нарушить по отношению к ним, равно как и по отношению к туркам, принятую ею систему благожелательного нейтралитета, то, тем не менее, она не оставляет заботы о них и не позволит никакой державе навязать им решение, противное их интересам. При этом она не скрывала своего намерения занять Грецию английскими войсками, в том случае если русская армия проникнет в пределы Оттоманской империи.

Мисолунги и Афины (1826–1827). Между тем военные действия в Греции продолжались, и если этой стране удалось на время избежать неминуемой катастрофы, то далеко еще нельзя было сказать, чтобы она была застрахована от всякой опасности. В течение еще почти двух лет положение на военном фронте оставалось для нее неблагоприятным.

В конце 1825 года правительство Навплии не имело денег для уплаты жалованья своим войскам, которые разбегались или беспощадно грабили страну. Флот почти совершенно обессилел из-за отсутствия дисциплины среди матросов и из-за их побегов со службы. Колокотронис и его шайки нанесли Ибрагиму во время его отступления значительный урон. Но еще больше вреда они причинили Пелопонесу. Греки, не успевшие оправиться от тревоги, вызванной осадой Навплии-, с тоской обратили свои взоры на Мисолунги. Если этот оплот Западной Греции падет под ударами неприятеля, то Решид-паша в самом непродолжительном времени окажется под стенами Афин; а если Афины в свою очередь падут, то он сможет напасть на Морею, и еще вопрос — захочет ли и сможет ли Англия спасти Грецию и на этот раз.

Город Мисолунги, куда укрылись сулиоты и греки, бежавшие из Эпира, Акарнании и Этолии, насчитывал тогда около 15 000 жителей, в том числе 5000–6000 человек, способных носить оружие; уже около 8 месяцев город сопротивлялся атакам Решид-паши с героизмом, вызывавшим восхищение всей Европы. Но в декабре румели-валиси получил подкрепления от Ибрагима, который принял главное руководство осадой, и с этого момента падение крепости стало почти неизбежным. Бесстрашный Миаулис, правда, успел в январе 1826 года доставить в крепость обозы с продовольствием, что дало возможность продолжить защиту города еще на несколько недель. Но чтобы принудить неприятеля снять блокаду крепости, против него следовало бы двинуть вспомогательную-армию через центральную Грецию. А эта область, к несчастью, была разорена и не могла прокормить экспедиционный корпус, который правительство не в состоянии было снабдить всем необходимым. Единственно, что мог сделать исполнительный совет, это — поручить Фавье с его регулярным отрядом» произвести диверсию со стороны острова Эвбеи. Но этот смелый офицер, которому присоединенные к его отряду вожди паликар из зависти плохо помогали, потерпел полнейшую неудачу, а эта неудача деморализовала и дискредитировала регулярные войска (март — апрель 1826 г.).

Мисолунги, все более теснимый осаждавшими его войсками и превращенный артиллерией Ибрагима в груду развалин, потерял последнюю надежду. После того как Миаулису не удалось во второй раз прорвать блокаду (15–19 апреля), осажденные с мужеством отчаяния решили сделать ночную вылазку и пробиться сквозь неприятельские линии. Но, оказалось, враг был предупрежден, и мисолунгцы были встречены страшным огнем. Только 1800 человек с трудом успели пробиться и добрались до Салоны. Остальные были перебиты или отброшены обратно в город, куда по их следам ворвались турки и египтяне. Множество греков предпочло взорвать себя вместе со своими домашними, чем сдаться в плен. Огромное большинство населения было безжалостно умерщвлено. В живых остались только 3000–4000 жителей, которые были проданы затем в рабство (22–23 апреля 1826 г.).

Взятие Мисолунги произвело сильнейшее впечатление на всю Европу и вызвало новый взрыв симпатий к Греции. Но усилия филэллинов, направленные к спасению этой несчастной страны, оказались тщетными вследствие новых раздоров, вспыхнувших среди инсургентов. В апреле 1826 года Конду-риотис был удален из состава правительства национальным собранием, собравшимся в Эпидавре. Исполнительная власть была доверена комиссии из 11 человек под председательством Заимиса, а наблюдение за нею поручено было комитету национального собрания. Эта комбинация привела к самой плачевной анархии. Никто не повиновался новому правительству, и скоро (в ноябре) ему пришлось удалиться на остров Эгину. Вскоре после этого Колокотронис и Кондуриотис открыто заявили, что не признают власти правительства, и, невзирая на законное национальное собрание, заседавшее на Эгине, распорядились выбрать другое, которое собралось в Гермионе (январь — февраль 1827 г.). Правительство обратилось к посредничеству Англии и стало обнаруживать готовность всецело отдать свою судьбу в руки этой державы. Колокотронис и его приверженцы, напротив, причисляли себя к сторонникам России. Два англичанина — генерал Чэрч и адмирал Кокрэн, — которые прибыли как раз в это время, для того чтобы посвятить свои силы греческому делу, с трудом добились слияния этих двух собраний в одно, которое съехалось в Трезене (1 апреля) и выработало новую конституцию. Генерал Чэрч был назначен генералиссимусом, а адмирал Кокрэн поставлен во главе морских сил. Это было успехом для английской партии; но русская партия могла похвалиться еще большим успехом, добившись вручения исполнительной власти президенту, на должность которого был выбран не кто иной, как Каподистрия. Этот дипломат, хотя и живший в стороне от дел в Женеве, всегда считался агентом царя. Впрочем, Каподистрия в течение продолжительного времени еще не мог приехать в Грецию, а в ожидании его прибытия национальное собрание вручило правительственные функции комиссии из трех человек, которую с первого же дня никто не стал признавать (апрель — май 1827 г.).

Тем временем Ибрагим, отделившись от Решид-паши, возвратился в Морею; он не мог добиться покорения майнских горцев и в отместку за это предал Пелопонес огню и мечу. Решид оккупировал центральную Грецию, дошел со всеми своими силами до Афин, овладел городом и осадил Акрополь (июль), защищавшийся Гурасом с несколькими сотнями па: ликаров. Атака, предпринятая против турецких окопов при Хайдари Карайскакисом и Фавье, не увенчалась успехом (19 августа). Напрасно первый из этих полководцев перенес военные действия в центральную Грецию, взял Салону и угрожал турецкой линии сообщений (ноябрь 1826 г. — февраль 1827 г.). Паша не тронулся с места. Напрасно Фавье, прорвав блокаду, устремился в крепость с 600 солдат регулярных войск и с военными снарядами (13 декабря). Храбрые филэллины, напавшие в феврале на турок, были отброшены. Наконец, Чэрч и Кокрэн оказались в мае не счастливее их и после целого ряда бесполезных битв сочли нуясным отступить, — первый со своей сухопутной армией, второй — с флотом. G этого момента оставленному на произвол судьбы Акрополю оставалось только сдаться, что он и сделал при посредстве адмирала де Риньи, командира французской ле-вантской эскадры, выговорившего для гарнизона свободное выступление с отданием воинских почестей (б июня 1827 г.).

Лондонский договор и Наваринская битва (1827). Теперь Решиду ничего больше не оставалось как двинуться в Пелопонес. Греция снова очутилась на краю гибели. И только тогда державы, заинтересованные в недопущении ее окончательной гибели, решили активно вмешаться.

Александр I скончался 1 декабря 1825 года; его преемником сделался его брат Николай, который заявил, что он намерен продолжать дело своего предшественника, но не начинать его сначала. В марте 1826 года он обратился к Турции с угрожающим ультиматумом, сообщавший о намерении России решить оружием спор, который давно уже тянулся между предшественником Николая и Портой. Но Англия немедленно дала понять царю, что она не позволит ему воспользоваться войной и одному, по своему произволу, разрешить греческий вопрос. Не рискуя восстановить против себя Англию, Николай должен был согласиться на протокол от 4 апреля, по которому он обещал поддержать английское посредничество между турками и греками, причем это посредничество должно было привести к созданию самостоятельного греческого королевства, права которого призваны будут гарантировать великие европейские державы.

Уладив этот вопрос, Каннинг, от всей души не желавший допускать конфликта между турками и русскими, взялся (вместе с Меттернихом) за улаживание недоразумений между царем и султаном. Махмуд в течение некоторого времени делал вид, что не хочет уступать. Чтобы поставить Россию в в затруднительное положение, он даже подстрекал Персию к войне с этой державой (июль). Но Николая, которому притом сразу улыбнулось военное счастье, не так-то легко было отвлечь от главной его идеи. Он прекрасно знал, что военные силы султана доведены почти до полного истощения. Кроме того, Махмуд одним ударом уничтожил недавно корпус янычар (15 июня). Старая военная организация Турции была разрушена, новая еще не сложилась. Поэтому Николай с величайшей настойчивостью угрожал открытием военных действий. Вот почему Порта 7 октября 1826 года решилась, наконец, на заключение Аккерманского договора.

Этим соглашением подтверждался Бухарестский трактат, а также привилегии Молдавии и Валахии, подлежавшие в ближайшем будущем санкционированию возобновлением хатти-шерифа 1802 года. Россия дала только сьое согласие на назначение впредь господарей из среды бояр, а не из среды именитых фанариотских семей, как это было прежде. Сербия должна была в ближайшие полтора года получить давно уже обещанную ей конституцию. За царем закреплялась территория, которую в тот момент занимали в Азии его гойска. Порта брала на себя обязательство искоренить грабежи пиратов. России предоставлялась полная свобода торговли в турецких водах и портах. Наконец, Порта обещала считаться с ходатайством царя в пользу тех государств, коммерческие суда которых еще не получили свободного доступа в Чергтое море. Одновременно с главным договором были заключены также две добавочные конвенции, из которых одна относилась к Молдавии и Валахии, а другая — к Сербии.

Опасаясь помешать заключению Аккерманского договора, ни Англия, ни Россия не сообщали пока Порте о существовании протокола 4 апреля. Но этот протокол по прежнему оставался в силе, и в конце 1826 года Австрия, Пруссия и Франция получили приглашение к нему примкнуть. Первая из этих держав, как и следовало ожидать, отказалась; вторая, не осмеливаясь еще открыто отделиться от Австрии, последовала ее примеру. Что же касается правительства Карла X, которое уже давно испытывало на себе давление общественного мнения, считавшего необходимым выступить в защиту дела Греции, то оно понимало, что не следует ронять влияние Франции на Востоке, предоставляя Англии и России одним улаживать греческий вопрос. Кроме того, и лондонский и петербургский кабинеты с одинаковой настойчивостью приглашали Францию примкнуть к протоколу 4 апреля, так как каждый из них хотел воспользоваться ею в качестве противовеса своему сопернику. Таким образом, Франция (в январе 1827 года) заявила, что в принципе она присоединится к России и Англии с тем, чтобы предложить, а в случае необходимости и навязать Турции и Греции свое посредничество. Напрасно Австрия целым рядом соблазнительных предложений пыталась помешать заключению этого тройственного союза. Падение Афин побудило три заинтересованные державы не медлить дольше, и 6 июля был, наконец, подписан Лондонский договор, обусловивший спасение и освобождение греческого народа. Так как следовало предвидеть, что Порта отвергнет предложение посредничества, то было постановлено, что в этом случае три договаривающиеся державы учредят консульства в главных греческих городах и силой навяжут воюющим сторонам перемирие (по крайней мере на море), причем предполагалось, что эта принудительная мера не означает объявления войны ни той, ни другой стороне.

Греки с полной готовностью примкнули к этому трактату. Но Порта, до конца поддерживаемая Австрией в своих иллюзиях и гордости, высокомерно отвергла его. Ввиду этого командиры английской, русской и французской эскадр, адмиралы Кодрингтон, Гейден и де Рияьи, приступили в сентябре к насильственному прекращению военных действий по всему побережью, которое, по всем вероятиям, должно было в будущем войти в сферу владений нового греческого королевства. Ибрагим старался выиграть время. Несколько недель прошло в бесплодных переговорах, а 18 октября три союзные эскадры появились на Наваринском рейде, где в тo время стоял соединенный турецко-египетский флот, имевший в своем составе 90 судов и 16 000 матросов. Через два дня европейские эскадры вошли в порт, для того чтобы передать турецко-египетскому флоту приказ покинуть Грецию. Немедленно завязалось сражение, которое продолжалось не больше двух часов и закончилось почти полным уничтожением оттоманских сил. 6000 убитых, разрушение 3 линейных кораблей, 16 фрегатов, 26 корветов, 12 бригов и 5 брандеров — таковы были результаты этой битвы для турецко-египетского флота. И чтобы сохранить несколько оставшихся ему судов, Ибрагим должен был обязаться не пользоваться ими больше против греков.

Известие об этой большой битве имело своим результатом прежде всего оживление надежд и увеличение претензий эллинского правительства. Уверенные, что отныне им нечего бояться своих неприятелей, по крайней мере на море, греки поспешили участить свои нападения на турок и расширить сферу своих операций. В ноябре они напали под предводительством Фавье на остров Хиос. В то же время под начальством Чэрча они сделали решительное усилие отнять у турок Акар-нанию и Этолию. А позже (в 1828 году) они снова сделали попытку овладеть Критом. Их политические руководители полагали, что чем большую территорию они успеют захватить, тем больше им удастся удержать, и что дипломатам, при установлении границ нового королевства, придется поневоле считаться с фактическим положением вещей.

Русско-турецкий конфликт; кампания 1828 года. Сражение при Наварине не только не сделало Турцию более сговорчивой, но, напротив, ожесточило ее до такой степени, что она утратила всякую способность к осторожным действиям. Махмуд потребовал прежде всего полного удовлетворения за уничтожение турецкого флота и обнаружил такую неуступчивость в отношении посредничества, что посланники трех союзных держав (8 декабря) оставили Константинополь. А через песколько дней султан призвал своих мусульманских подданных к священной войне; в изданном по этому поводу весьма гневном манифесте он нападал главным образом на Россию, обвиняя ее в том, что она давно уже не перестает сеять смуту в Турецкой империи и обманула турецкое правительство в Аккермане, уверив его, что не намерена больше вмешиваться в греческий вопрос. При этом султан давал понять, что, соглашаясь в 1826 году на требования русского царя, он имел в виду только выиграть время и лучше приготовиться к отплате (18 декабря).

Особенную смелость придала Порте позиция английского правительства, которое не только не выражало удовлетворения по поводу победы при Наварине, но даже как бы отрекалось от нее, называя это событие несчастным, и прежде всего казалось занятым тем, чтобы не сыграть в руку русской политике на Востоке. Каннинг умер за несколько месяцев перед тем. Веллингтон, который (в январе 1828 года) оказался у власти, не питал никакой симпатии к грекам и старался с помощью многозначительных обещаний отвлечь Францию от союза с Россией.

Но единение парижского и петербургского кабинетов казалось в тот момент неразрывным. Поэтому Николай, не скрывая своих воинственных проектов, сделал 6 января 1828 года следующие формальные предложения: 1) занять Молдавию и Валахию (русскими войсками); 2) использовать союзные эскадры для блокады Константинополя и Александрии, а также для освобождения и защиты Морей; 3) предоставить Каподистрии, президенту Греции^[75], значительную денежную субсидию; 4) поручить трем посланникам, аккредитованным в последнее время при константинопольском дворе, съехаться в Корфу для организации конференций, имеющих целью облегчить заключение мира. В это время царь ничего еще не знал о турецком манифесте 18 декабря и не совсем еще освободился от войны с Персией. Избавившись от этой последней заботы благодаря выгодному для России Туркманчайскому миру (22 февраля) и узнав о манифесте, которым он был глубоко возмущен, Николай твердо решил не откладывать больше открытия военных действий против турок. В течение некоторого времени Австрия пыталась целым рядом доводов предостеречь его от этого шага, но ей это не удалось. В конце апреля царь сообщил европейским дворам о своих намерениях, а 7 мая русская армия начала переправляться через Прут.

Лондонский кабинет сумел пока добиться от Николая только обещания, что русский флот не станет предпринимать на Средиземном море никаких действий без предварительного соглашения с английской и французской эскадрами. Во всех других отношениях Николай оставлял за собой свободу действий, и английскому правительству ничего больше не оставалось, как предоставить ему эту свободу. Веллингтон (в июле) снова открыл в Лондоне прерванную с некоторого времени конференцию трех союзных держав и согласился на ведение в Корфу переговоров, которые начались 9 августа. Не решаясь сама занять Морею из опасения возбудить подозрения Порты, которую она не переставала заверять в своей неизменной дружбе, Англия согласилась на отправление туда французского корпуса, с тем чтобы заставить удалиться оттуда египтян и турок (19 июля). В соответствии с этим генерал Мезон с 16 000 солдат отправился в Морею. Так как незадолго до этого Мехмед-Али в силу конвенции 6 августа обязался отозвать свои войска, то Ибрагим без сопротивления вывел своих солдат из Морей. Турки после простой лишь видимости сопротивления также эвакуировали те приморские пункты, которые оставались в их руках, и до истечения 1828 года весь Пелопонес был освобожден от турецкого владычества.

Что касается царя, то вначале военные действия были для него неблагоприятны. Ввиду того что европейское общественное мнение приписывало России огромное превосходство как в военном, так и в финансовом отношении, в Европе полагали, что царь с легкостью восторжествует над турками в течение одной кампании. Но это было далеко не так. Русские, правда, добились довольно больших успехов в Азии, где Меншиков и Паскевич менее чем в 6 месяцев взяли Анапу, Поти, Каре, Ахалкалаки, Ахалцых и Ардаган. Но в Европе, где именно и должен был быть нанесен главный удар, они потерпели целый ряд довольно серьезных неудач. Русская армия, плохо вооруженная и имевшая плохое руководство, заняла Молдавию и Валахию, переправилась через Дунай, но только с величайшим трудом взяла Варну и не смогла овладеть лагерем при Шумле, где укрепились для защиты балканских проходов новые турецкие войска, обученные по-европейски. Наконец, русской армии пришлось снять осаду Силистрии и с огромными потерями отступить в дунайские княжества (октябрь — ноябрь). Меттерних, хотя и не без преувеличения, сравнивал это отступление с отступлением Наполеона в 1812 году.

Кампания 1829 года. Адрианопольский трактат. Если бы это зависело только от венского двора, то против России образовалась бы коалиция, чтобы принудить ее заключить мир. Но в состав этой коалиции должны были бы войти Пруссия и Франция, а обе эти державы отказались поддержать предложение Австрии. Англия же старалась убедить Карла X возобновить вместе с нею в Константинополе переговоры об умиротворении Греции. Франция от этого не отказывалась, но она хотела, чтобы этот шаг был предпринят не иначе, как с согласия царя (16 ноября). А Николай, в свою очередь, потребовал, чтобы до начала новых переговоров в Константинополе Лондонская конференция (на которой Россия была представлена) выработала окончательно программу, которая должна была лечь в основу мирпого договора. Так и было сделано, и протокол 22 марта 1829 года, в значительной степени совпадавший с предложениями русского правительства, должен был послужить инструкцией для дипломатических агентов, отправлявшихся на Восток. В силу этого соглашения (главные его пункты обсуждались на совещаниях, происходивших в Корфу) эллинское государство должно было включить в себя Морею, Цикладские острова, Эьбею и континентальную Грецию вплоть до заливов Воло и Арта^[76]. Новое государство должно было получить монархическую конституцию и управляться христианским монархом, не принадлежащим ни к одной из царствующих во Франции, Англии или России династий. Первый монарх нового государства должен был быть назначен с одобрения Порты тремя союзными державами; Греция должна была ежегодно уплачивать султану дань в размере 1 500 000 пиастров и вознаградить за потерю имущества турецких землевладельцев, вынужденных покинуть греческую территорию.

Вскоре после этого султан принял с большим почетом французского и английского посланников, по пе обнаружил никакого желания согласиться на какое бы то ни было посредничество и примкнуть к Лондонскому протоколу. И только военная неудача могла сломить его упорство. Кампания 1828 года не решила ничего, по зато кампания 1829 года привела к решительным результатам. В Азии Паскевич дошел до Эрзерума, которым и овладел. В Европе русская армия, усиленная, реорганизованная и поддержанная диверсией греков, которые в это время напали па турок со стороны Эпира и Фессалии, снова появилась в Болгарии под предводительством Дибича, разбила (в июпе) турок при Кулевче, взяла Силистрию и, совершив необычайно смелый переход через Балканы, 20 августа дошла до Адриапополя. А спустя несколько дней русские аванпосты оказались па расстоянии нескольких миль от Константинополя.

Русский полководец сильно рисковал и ставил все на карту. Углубившись в неприятельскую страну и далеко отойдя от своей операционной базы, он имел в строю не больше 20 000 человек и мог подвергнуться фланговому нападению скутарийского паши, который шел на него форсированным маршем. И тем не менее султан и его министры, узнавшие в Константинополе о приближении неприятеля, потеряли голову. Им показалось, что Турецкая империя окончательно погибнет, если они не подпишут немедленного мира^[77]. А их растерянность привела к Адрианопольскому трактату, который и был подписан 14 сентября 1829 года.

По этому трактату царь возвращал султану завоевания, сделанные русскими войсками в Европе, за исключением островов в устьях Дуная, но в Азии он сохранял, кроме городов, уступленных ему по Аккерманскому договору, также еще Анапу, Поти, Ахалцых, Атцкур и Ахалкалаки. Все права Молдавии, Валахии и Сербии были подтверждены и гарантированы. Порта предоставляла всем русским судам, а также судам всех наций, с которыми она состояла в мире, право свободного прохода через Дарданельский и Босфорский проливы. Русским подданным предоставлялась полная свобода торговли в Турецкой империи и свобода плавания по Черному морю. Султан должен был уплатить царю 11 500 000 дукатов военной контрибуции, а в обеспечение этой уплаты Болгария и дунайские княжества должны были временно оставаться оккупированными русскими войсками. Наконец, в отношении Греции Порта признала без оговорок постановления трактата 6 июля и протокола 22 марта. К основному содержанию мирного договора были присоединены конвенция относительно уплаты контрибуции и особый договор относительно Молдавии и Валахии.

Этот мирный договор был для России величайшим из триумфов, какого она только могла достигнуть в то время на Востоке. В результате потери Молдавии, Валахии, Сербии и Греции, новое положение которых несомненно представляло шаг к полной независимости, Оттоманская империя, подорванная в своих основах, была открыта со всех сторон русскому влиянию. Кроме того, царь держал Турцию в своих руках благодаря контрибуции, которую она, очевидно, была, не в состоянии выплатить. В Азии он владел на основании последнего договора несколькими пунктами, откуда легко мог начать против нее нападение. Свобода плавания по Черному морю и проливам, выговоренные царем коммерческие преимущества для России, влияние царя на вассальные государства и его притязания на протекторат над всеми христианскими подданными Турецкой империи давали ему громадную власть над ней. И Николай I эксплуатировал Турцию, парализовал ее и во всякое время мог найти предлог к ссоре с нею. Таким образом русский царь господствовал над Турцией с меньшими издержками и меньшим риском, чем если бы он овладел Константинополем. Он прикидывался умеренным в своих требованиях, но на деле стал властителем Востока.

III. Турецкая империя и христианские национальности после Адрианопольского трактата

1. Турция

Махмуд и его военные реформы. Турецкая империя страдала хронической болезнью, важнейшим симптомом которой наряду с финансовым банкротством была военная дезорганизация. Янычарский корпус, эта недисциплинированная и варварская милиция, давно уже играл роль одного из деятельнейших факторов ее разложения. Махмуд имел возможность в этом убедиться. Поражением в двух последних войнах он был обязан главным образом той неудаче, которую потерпели реформы Селима. Янычары составляли настоящую касту, наделенную непомерными привилегиями; сыновья наследовали отцам, а вербовавшиеся извне рекруты выходили обыкновенно из отбросов населения. Обосновавшись со своими семьями в Константинополе и в главных городах империи, янычары занимались всевозможными ремеслами вплоть до самых предосудительных, а становясь солдатами, они только то и делали, что грабили и мучили мирных жителей или же затевали бунты. Янычары отказывались выступать в поход против неприятеля. Казнокрадство офицеров, которые спекулировали на жалованье солдат, постоянно вводило правительство в заблуждение относительно их наличного состава: жалованье выдавалось на 400 000 человек, а когда нужны были войска, то их оказывалось в наличии не более 20 000.

Махмуд, которому пришлось долго скрывать свою ненависть к янычарам, тем не менее не стал дожидаться Адриано-польского трактата, для того чтобы возобновить по отношению к ним политику Селима. Уже в 1822 году, не решаясь еще уничтожить этот корпус, он сделал попытку его реорганизовать. Но все его усилия привить янычарам европейскую тактику и дисциплину закончились полнейшей неудачей. Для борьбы с греками ему пришлось прибегнуть к помощи вассала. Успехи, одержанные египетскими войсками, превосходная организация которых вызывала в нем зависть, побудили его снова взяться за реформы. Ободренный взятием Мисолунги, поддерживаемый улемами, которых янычары восстановили против себя своим безбожием, одобряемый высшими сановниками империи, которым муфтий сообщил о своих намерениях, султан издал 28 мая 1826 года указ о сформировании регулярного корпуса акипджи (солдат действительной — службы), в который каждая из 61 орт, стоявших гарнизоном в столице, должна была поставить по 150 человек. Это новое войско предполагалось вооружить, обмундировать и обучить по-европейски под руководством приглашенных из Египта офицеров.

Главный штаб янычар, который султану удалось привлечь па свою сторону, подчинился без особого сопротивления. Но с унтер-офицерами и рядовыми дело обстояло иначе. 12 июня началось новое строевое учение, а 15-го вспыхнуло восстание. Бунтовщики разграбили дворец великого везира и некоторых других высших сановников, требуя предания их смерти. За этим последовали быстрые и страшные репрессии. Махмуд, принявший уже заранее все меры предосторожности и ничуть пе испугавшийся бунта, приказал развернуть против мятежников сапджак-и-шериф (знамя пророка) и отбросил их к площади Этмейдан, где окруженные со всех сторон янычары были безжалостно истреблены картечью и ружейным огнем. В этот день погибло от 6000 до 7000 янычар; множество других, взятых в плен, было казнено в следующие дпи. Остальные рассеялись. Победа султана была полная. Ввиду этого оп приказал совершенно уничтожить оджак, и мера эта вскоре «была приведена в исполнение по всей империи. Вместе с тем был уничтожен орден дервишей Бекташи, которые всегда действовали солидарно с янычарами. 20000 бродяг было выслано из Константинополя. А так как через несколько месяцев (в августе — октябре) некоторые из побежденных стали устраивать в столице поджоги, то султан приказал отрубить еще немалое количество голов, и победа осталась за законом.

Уничтожив корпус янычар, Махмуд отдал предписание создать корпус регулярной армии — «победоносное войско пророка Магомета», который был сформирован зятем султана Хусейн-пашой и, достигнув численности в 40 000 человек, был уже в состоянии с честью померяться с русской армией в 1828 году. С этого момента старания Махмуда улучшить организацию турецкой армии не прекращались. В Константинополь были приглашены в качестве инструкторов европейские офицеры. Морская, артиллерийская и инженерная школы, основанные Мустафой III и Селимом, были восстановлены, а в Западную Европу были посланы турецкие молодые люди для изучения военного дела. Была создана специальная школа по образцу Сен-Сирской для подготовки пехотных и кавалерийских офицеров. Махмуд распорядился, чтобы пегодное и очень устарелое вооружение армии было постепенно обновлено и усовершенствовано. Он приказал произвести обширные фортификационные работы па армянской границе, а также вдоль Балканской линии. Флот, к восстановлению которого Махмуд стремился, был тоже предметом его постоянных забот. Наконец, считая, что состоящие на действительной службе войска, которыми он мог располагать, недостаточны для защиты империи от первоклассной державы, как, например, Россия, он учредил (6 августа 1834 г.) под названием асакири-редифеи-мапсури регулярную и постоянную армию запаса, в которую призывались молодые люди от 23 до 32 лет с тем, чтобы в каждом санджаке или военном округе из них составился батальон силой в 1400 человек.

Гражданские реформы. Махмуд обнаружил пе меньшую склонность к реформам гражданского порядка. Будучи большим поклонником европейской цивилизации (с которой он был, впрочем, мало знаком), он был намерен ввести ее в своем государстве путем декретов. Он хотел, чтобы турецкие провинции имели хорошие пути сообщения, и издавал соответствующие приказы. Махмуд ввел в Турции новую отрасль администрации — почтовые учреждения. Его реформаторский пыл и настойчивость росли вместе с затруднениями, на которые он наталкивался; деятельно проводя реорганизацию армии, он в то же время учредил военный и гражданский орден Нишани-Ифтикяр; он приказал издавать в Константинополе газету (на французском и турецком языках), оттоманский Монитер. Махмуд вводил западные обычаи, устраивал празднества, балы и концерты по европейскому образцу, ввел паспортную систему, запрещал ношение тюрбана и сам подавал пример, одеваясь по-европейски. К концу своего царствования он основал в приморских портах лазареты и приказал, чтобы суда выдерживали обязательный карантин. Наконец, желая доказать, что Турция хочет выйти из того изолированного положения, которое оказалось для нее столь гибельным, Махмуд учредил постоянные посольства при французском, английском и австрийском дворах.

Новые смуты в Турецкой империи. Но вся эта запоздалая и беспорядочная деятельность, носившая к тому же насильственный характер, не могла удержать Турцию, давно уже вступившую в стадию разложения, от дальнейшего упадка. Махмуд не умел связать свои реформы в единую систему. Не обладая ни достаточным образованием, ни достаточно широким кругозором, он не был в состоянии дать этим реформам надлежащее направление и следить за их применением на практике. Султан умел только приказывать, грозить и наказывать, чем он иногда чересчур злоупотреблял. Махмуд правил как настоящий восточный деспот, совершенно не зная действительности, бывал часто обманут и почти никогда не добивался повиновения. Поэтому-то все его законодательные мероприятия, прекрасно выглядевшие на бумаге, практически почти ни к чему не приводили. Престиж султана вне Турции мало повысился: Европа видела в нем только монарха, побежденного при Адрианополе. Когда в 1830 году Франция рассорилась с алжирским деем, вассалом турецкого султана, то она сама с этим днем и расправилась и захватила город Алжир, нисколько не считаясь с протестами Махмуда. Эти протесты не помешали Франции и в дальнейшем продолжать завоевательную политику.

В самой Турции паши обнаруживали, как и прежде, непослушание и угрожали власти султана. Военные реформы Махмуда вызывали в них враждебное чувство, а некоторые из них открыто этим реформам противодействовали и массами принимали к себе на службу опальных янычар. В 1830 и 1831 годах скутарийский и багдадский паши долго оказывали упорное сопротивление всем войскам султана; в конце концов они покорились, но подчинение это было чисто фиктивным. Вплоть до конца царствования Махмуда смута и бунты не прекращались в Албании, Боснии и Македонии. В Азии султану пришлось долго воевать с курдами, а в Триполи — с арабами. Самый могущественный из турецких вассалов, египетский паша, не побоялся в 1831 году поднять оружие против своего государя. Историю борьбы Мехмеда-Али против Махмуда читатель найдет в другом месте. Укажем только, что султан, не будучи в состоянии защищаться собственными силами и опасаясь приближения египтян к Константинополю, принужден был униженно просить помощи у России и что Николай в награду за оказанную русскими морскими и сухопутными силами помощь добился от султана (8 июля 1833 г.) подписания договора в Ункяр-Искелеси, которым ознаменовалось полное подчинение Турции видам петербургского кабинета. Удовлетворенный своей безграничной властью над султаном, царь, спустя некоторое время, простил ему часть контрибуции, обусловленной Адриа-нопольским трактатом, которую Порта не в состоянии была уплатить, и согласился эвакуировать дунайские княжества (1834). Но Николай оставил в своих руках Силистрию^[78] и возвратил эту крепость только в 1836 году за 30 миллионов пиастров, которые султан, без сомнения, никогда не мог бы уплатить без помощи Англии, заинтересованной в этом деле. И уже накануне смерти Махмуда (1 июля 1839 г.) египетский паша, спровоцированный на новую войну, нанес его войскам решительное поражение при Незибе.

Непопулярность Махмуда. Махмуд давно уже был непопулярен, и непопулярность эта, которую никак нельзя было объяснить только его военными и дипломатическими неудачами, за последние годы его царствования еще возросла. Реформаторская политика Махмуда восстановила против него мусульманский мир, предрассудки которого он недостаточно щадил; он как бы даже находил особое удовольствие в том, чтобы без всякой надобности дразнить правоверных мусульман. Верные последователи ислама в своем благочестивом невежестве считали изменой все те уступки, которые султан делал христианской цивилизации. Против него былине только паши и бывшие янычары, но вся турецкая нация и все вообще магометанские народы, государем которых он сделался благодаря перевороту 1808 года. Султан, одевавшийся по-европейски, позволявший своим женам появляться в общественных местах, употреблявший (и не без излишества) вино вопреки запрещению Корана, присутствовавший на банкетах и балах неверных, заимствовавший у христиан их обычаи, нравы и учреждения, — такой султан недостоин был, по мнению недовольных, носить саблю Османа. Вопреки постановлениям святого закона, запрещавшего изображения человеческого лица, Махмуд приказал чеканить монету со своим изображением и повесить свои портреты в казармах. Стали вопить о святотатстве, и султан должен был изъять из обращения монету и убрать портреты.

Находили странным даже то, что к концу своего царствования Махмуд не хотел жить взаперти в серале, как его предшественники, а находил удовольствие в разъездах и посещении некоторых провинций своей империи. Во время этих разъездов султан встречал со стороны народа одни лишь выражения недовольства. Однажды по возвращении из путешествия в Болгарию (1837) он узнал, что некоторые из его советников, принадлежагших к партии «старых турок», воспользовались его отсутствием и составили заговор с целью лишения его власти и даже жизни. В другой раз, когда он проезжал по Галатскому мосту, какой-то дервиш, пользовавшийся славой сеятого, остановил его и крикнул: «Падишах-гяур, неужели ты еще не насытился своими мерзостями? Аллах требует у тебя отчета в твоем нечестии. Ты разрушаешь ислам…» и т. д. Султан приказал казнить дервиша, но после этого ненависть к султану только усилилась.

2. Греция

Протокол 3 февраля 1830 года и Леопольд Саксен-Кобургский. Протокол 22 марта имел характер временной меры, которую греки, за неимением ничего лучшего, приняли с целым рядом оговорок. Но как только турки прекратили военные действия, греки стали настойчиво требовать пересмотра протокола. Впрочем, три подписавшие протокол державы не были солидарны в том, чтобы принудить греков уважать его постановления, и Лондонская конференция не замедлила изменить его в их пользу. Греки требовали полной независимости. Франция и Англия с тем большей охотой были готовы удовлетворить их в этом смысл 0, что если бы Греция осталась в вассальных отношениях с Портой, Россия постоянно вмешивалась бы в их дела под предлогом их защиты (как она это делала с Молдавией и Валахией). И греки добились своего. С другой стороны, Россия, желанная насколько возможно ослабить Турцию и приьести в замешательство

Англию (боявшуюся за Ионические острова), хотела, чтобы новое государство на западе простиралось до залива Арта, как на это можно было рассчитывать по смыслу протокола 22 марта. Но Великобритания на это не согласилась. Таким образом, протоколом от 3 февраля 1830 года были приняты следующие постановления: Грепия образует независимое государство; границы ее не перейдут за Аспропотамо; образ правления ее будет монархический, и корона Греции будет предложена Леопольду Саксен-Кобургскому (кандидату Англии).

Этот принц не особенно интересовался греческим престолом. Поэтому он не только не согласился сразу на сделанное ему предложение, но еще поставил ряд условий. Леопольд хотел: 1) чтобы независимость нового государства была гарантирована державами; 2) чтобы размеры королевства были увеличены присоединением некоторых островов (Самос, Крит и пр.) и расширением границ к северу; 3) чтобы ему была предоставлена денежная помощь и 4) чтобы Греция не была сразу лишена военной поддержки тройственного союза^[79]. На это конференция ответила ему, что независимость страны и заем в 60 миллионов будут гарантированы, что французские — войска будут оставлены в Морее еще на год, но что границы, установленные протоколом 3 февраля, не подлежат изменению (протокол 20 февраля). Леопольд, правда, без особого энтузиазма, склонялся к принятию этого соглашения. Порта примкнула к нему (24 апреля) безоговорочно. Но с Грецией дело обстояло иначе. Каподистрия, подстрекаемый Россией и желавший сохранить власть в своих руках, предпринял ряд действий, имеыпих целью отбить у принца всякую охоту принять предложенную ему корону. Со Бремени своего прибытия в Навплию (январь 1828 г.) Каподистрия держал себя как настоящий диктатор. Он приостановил действие конституции 1827 года и управлял страной по собственному произволу, если не считать контроля целиком преданного ему сената. Под его влиянием сенат 10 апреля заявил, что греческий народ имеет право высказать мнение насчет сиоей будущей судьбы и что конституция должна подвергнуться свободному обсуждению народных представителей; что новое государство не может удовлетвориться границами, установленными конвенцией 3 февраля, и, наконец, что принц Леопольд должен будет принять православие. Каподистрия же приглашал Леопольда приехать в Грецию. Но при этом он описывал ему в таких мрачных красках нищету и анархию этой несчастной страны, недисциплинированность и варварство будущих его подданных и разочарование, вызванное в Греции решением держав относительно границ, что Леопольд, и без того не слишком расположенный связывать свою судьбу с этим народом, решительно отказался от греческой короны (21 мая).

Конференция должна была снова приняться за работу. Но разразившаяся вскоре Июльская революция и вызванное ею во всей Европе потрясение отвлекли внимание трех союзных держав от греческого вопроса, и, таким образом, участь Греции оставалась еще в течение некоторого времени нерешенной.

Смерть Каподистрии. Итак, Каподистрия остался у власти. Но деспотические и насильственные приемы его управления сделали его крайне непопулярным. Его упрекали в том, что он бесконечно затягивает введение в действие конституции. Кроме того, греческий народ видел в нем агента русской политики и опасался, как бы он не вздумал поставить страну под протекторат царя. Его полицейские строгости и суровое отношение к прессе окончательно ожесточили недовольных. В начале 1831 года гидриоты возмутились против Каподистрии. Скоро восстание охватило и острова. Майноты под предводительством могущественной семьи Мавромихалис также взялись за оружие (апрель). Инсургенты, руководимые Миаулисом, овладели флотом. Каподистрия, как и следовало ожидать, обратился к царю за помощью. Русская эскадра блокировала на Поросском рейде Миаулиса, который предпочел скорее взорвать свои суда (13 августа), чем выдать их русским. А через два месяца (9 октября) Каподистрия был убит в Навплии братьями Георгием и Константином Мавромихалис. Тогда анархия усилилась. Исполнительная комиссия, во главе которой был поставлен брат Каподистрии, не сумела заставить себе повиноваться. Скоро возникли два правительства: одно в Навплии, другое в Мегаре. Но подавляющее большинство населения высказалось за мегарское правительство, враждебное русскому влиянию. Это мегарское правительство в конце концов и восторжествовало, овладев Навплией (10 апреля 1832 г.).

Вступление на престол Оттона Баварского. Лондонская конференция вмешалась, наконец, чтобы прекратить всю эту сумятицу. Русский император уже несколько месяцев вел переговоры с Францией и Англией, с одной стороны, и с Портой — с другой, чтобы дать грекам короля и попытаться путем увеличения греческой территории завоевать их признательность. Обе западные державы, не желавшие дать Николаю I возможность выступать в качестве единственного друга и покровителя греческой нации, уступили его настояниям. Протоколом 7 мая 1832 года греческая корона была отдана молодому Оттону Баварскому (сыну короля-филэллина Людвига I), причем ему были обещаны те самые гарантии, которые недавно были предложены Леопольду. Ему подана была также надежда, что территория нового королевства, ограниченная устьем Аспропотамо, будет расширена до залива Арта. Порта не только не воспротивилась назначению нового короля, но даже без особых затруднений согласилась за вознаграждение в 12 миллионов на расширение греческих границ (21 июля). На этот раз и греки признали постановления конференции (8 августа). В начале следующего года (6 февраля 1833 г.) король Оттон смог уже высадиться в Навплии вместе с советом регентства, которому поручено было управлять страной от имени юного короля вплоть до достижения им совершеннолетия, т. е. до 1835 года, и с 3500 баварских солдат, которые сменили французские гарнизоны, стоявшие в Морее. Греция сложилась, наконец, в самостоятельное государство. Теперь ей оставалось упорядочить свою администрацию и завоевать политическую свободу внутри страны. Этим задачам она главным образом и посвятила себя в первые годы царствования Оттона. В области внешней политики она стремилась к расширению своей территории далеко за установленные для нее пределы. Но проявить это свое стремление на деле она смогла только значительно позднее.

3. Сербия и Болгария

Хатти-шериф 1830 года и автономия Сербии. Бухарестский трактат обещал сербам политическую автономию, за которую они так долго боролись. Но турецкое правительство, избавившись в 1813 году от Кара-Георгия, не сдержало своих обещаний, а Милош Обренович должен был в 1815 году удовольствоваться тем временно установившимся порядком вещей, тем modus vivendi, характеристика которого была дана в другом месте. Этот хитрый, честолюбивый, лишенный всякой совести воевода постарался затем ценою преступления отделаться от Кара-Георгия, которого гетеристы убедили возвратиться в Сербию (июль 1817 года). Вскоре после того Порта утвердила его в звании верховного князя, которое дали ему в ноябре сторонники. Нисколько не расположенный компрометировать себя ради греков, он, во имя своих интересов, с 1821 года сумел держаться перед султаном как его верный слуга, а Махмуд из политических расчетов награждал его за эту верность целым рядом мелких уступок, которые значительно усиливали его власть. Однако конституция, обещанная в 1812 году, не была еще дарована в 1826 году. Сербские депутаты, посланные в свое время в Константинополь с требованием ее осуществления, были даже задержаны там в качестве заложников, и это насильственное задержание сербской делегации было в течение долгого времени одной из причин неудовольствия Александра I против Высокой Порты. В конце концов султан отпустил их на свободу. Но Николай I пошел в своих требованиях дальше брата, и к Аккерманскому договору была присоединена дополнительная конвенция, по которой падишах обязался в течение 18 месяцев издать грамоту, обеспечивающую Сербии следующие привилегии: свободное избрание воевод; независимость администрации; свободу вероисповедания; слияние всех видов обложения в один налог; присоединение округов, первоначально отделенных от княжества; переход принадлежащих мусульманам имуществ в управление казны (с обязательством уплачивать доход с этих имуществ вместе с уплатой дани Порте); свободу торговли; разрешение сербским купцам путешествовать по областям Оттоманской империи с собственными паспортами; основание больниц, школ, типографий и, наконец, запрещение мусульманам (за исключением лиц, принадлежащих к гарнизонам) селиться в стране.

Русско-турецкая война задержала выполнение этих обязательств, и только после Адрианопольского трактата хатти-шерифом, изданным в августе 1830 года, Порта торжественно санкционировала привилегии Сербии. Начиная с этого момента страна эта сделалась автономной не только юридически, но и фактически. Правда, она оставалась в вассальном подчинении у Турции и обязана была платить ей дань, а Белградская крепость по прежнему была занята турецким гарнизоном, но в отношении администрации, полиции, суда, в вопросах вероисповедания и в экономическом отношении она зависела только от своего местного правительства. Сербия имела свои финансы и свою национальную милицию. Так как Турция все еще не исполняла своего обещания присоединить к Сербии те округа, которые раньше были от нее отделены, Милош в 1833 году занял их силой и выселил оттуда мусульман.

Этот самовольный поступок не помешал ему, впрочем, добиться от Порты новых льгот, так как султан, хотя и не желавший в принципе признать за семьей Милоша наследственные права, согласился (1836) на то, чтобы княжеское достоинство перешло от Милоша к его сыну, а от последнего к его внуку. Вскоре после того (1836) князь в свою очередь отблагодарил султана за эту милость, содействовал подавлению попытки одного из своих родственников вызвать в Болгарии, все еще терпеливо сносиыпей турецкий гнет, восстание, аналогичное сербскому.

Правление Милоша. Милош ввел в своем княжестве упорядоченную администрацию и гражданское законодательство, в значительной степени заимствованное им из Кодекса Наполеона. Он освободил крестьян от крепостной зависимости и унифицировал налоги. Но, установив в стране порядок, он управлял ею с таким деспотизмом, что в конце концов стал очень непопулярен. «Он присваивал себе, — говорит один историк, — все, что ему приходилось по вкусу — земли, дома, мельнины, и сам устанавливал пены па то, что брал. Он приказал сжечь одно из белградских предместий, так как намерен был возвести там новые постройки. Милош продолжал требовать от народа исполнения таких повинностей, которые носили характер барщины. Например, крестьяне из Ужицы должны были являться в Крагуевац, чтобы помочь ему скосить его сено. Жители принуждены были принимать на постой его солдат и кормить их, не получая за это никакого вознаграждения. Милош не отступал ни перед какими средствами, чтобы обеспечить себе монополию на наиболее доходные статьи торговли; он приказал огородить леса, где паслись стада его сьиней, тогда как в прежнее время эти леса были открыты для общего пользования… Сделки на срок были запрещены, а так как Милош был самым крупным купцом в Сербии, то было очевидно, что эта мера, ведущая к стеснению торговых компаний, не могущих обойтись без кредита, имела своей целью сосредоточить в руках князя всю прибыль от торговых операций. Облеченный властью на основании султанского берата, он, повидимому, воображал, что он не только князь, но и полный хозяин земли, народа и всего, чем владеют его подданные».

Недовольство в Сербии. Падение Обреновичей. Всеобщее недовольство прорвалось наружу благодаря боярам, власть и привилегии которых Милош игнорировал в продолжение двадцати лет. После того как в 1835 году вожакам этой аристократии (Вучичу, Петроневичу и др.) удалось вырвать у него некоторые уступки, вскоре показавшиеся им недостач точными, они сумели привлечь на свою сторону диван, и 24 декабря 1838 года хатти-шерифом, который также гарантировал сербам независимость судебной власти, свободу личности и неприкосновенность собственности, султан заставил Милоша признать контроль совета из 17 членов. А когда Милош вздумал силой вернуть себе неограниченную власть, сербы взялись за оружие и принудили его (12 июня 1839 г.) отказаться от престола. Милошу наследовали его сыновья: сначала Милан (умерший в том же году), а затем Михаил. Последний поспешил избавиться от Вучича и Петроневича, — тогда волнения возобновились. Старый Милош, поселившийся в Валахии, очень волновался во время восточного кризиса 1840 года. Он говорил, что нужно вызвать всеобщее восстание румынского, сербского и болгарского населения. В Константинополе боялись, как бы сын его не увлекся проектами отца или отец не вытеснил его с сербского престола. Противники Обреновичей склонили Порту к организации нового переворота, который нашел поддержку у венского двора. Вучич и его сторонники снова появились в Сербии, изгнали Михаила (август 1842 года) и заставили скупщину избрать на его место молодого Александра, внука Кара-Георгия. Петербургский кабинет, правда, потребовал вторичных выборов, а когда новые выборы оказались неблагоприятными для Обреновичей (июнь 1843 года), затеял заговор с целью низвержения Александра (1844). Но Александр все-таки сохранил власть, русское же влияние на время было в Белграде устранено.

Пробуждение Болгарии. Освобождение Сербии дало толчок Болгарии, которая под влиянием славянской пропаганды начала понемногу выходить из своего оцепенения и, в свою очередь, делала робкие попытки завоевать себе свободу. Мы видели раньше, как этот народ начал возвращаться мыслью к своему прошлому и мечтать о лучшем будущем. После монаха Паисия, написавшего историю болгарского народа, и епископа Софрония (умершего в 1815 году), возродившего болгарский язык, самое благотворное влияние на Болгарию оказал русский писатель Венелин, выпустивший значительный труд о древних и современных болгарах. Болгары стремились освободиться из-под греческого влияния, они основывали средние школы (как, например, школа в Габрове, основанная в 1835 году), и с помощью школы и книги у них создавались новое национальное самосознание и своя собственная литература. А с 1844 года в Болгарии появились и газеты. Поэт, историк, лингвист и этнограф Раковский начал приобретать в стране популярность, и его агитация имела успех.

В болгарском народе пробудилось национальное самосознание. Если раньше Болгария не требовала признания своих прав с оружием в руках, то это происходило оттого, что ее духовное возрождение началось очень поздно. С другой стороны, это объясняется еще и тем, что южная Болгария, находившаяся на весьма близком расстоянии от Константинополя и постоянно занятая турецкими войсками, не могла сделать ни малейшего движения, не рискуя навлечь на себя самые суровые репрессии, а северная Болгария как область по преимуществу равнинная совершенно не годилась, в противоположность Сербии или Греции, для партизанской войны. Русская армия, проникшая в эту страну в 1828 году, подняла дух болгар, которые приветствовали ее и оказывали ей всевозможные услуги. Таким образом, по прошествии нескольких лет мысль о восстании против своих мусульманских повелителей уже не так страшила этот недавно еще рабский народ. Это ясно обнаружилось в 1841 году, когда болгары, доведенные до крайности вымогательствами и притеснениями одного паши и тайно подстрекаемые русским правительством, отважились на открытое возмущение. Правда, это движение было без труда подавлено, а восстание потоплено в крови, но болгарские патриоты не потеряли надежды, и пропаганда национального возрождения, сделавшая эту первую попытку возможной, продолжалась с большей энергией, чем когда бы то ни было.

4. Румынские княжества Молдавия и Валахия с 1821 по 1829 год

В Румынии национальное самосознание проявилось уже в 1821 году в восстании Теодора Владимиреско, который потребовал от Порты возвращения княжествам их старинных прав и дарования им «конституции, соответствующей демократическим традициям древних учреждений». Это движение не имело ничего общего с попыткой гетериста Ипсиланти, имевшего в виду главным образом освобождение Греции. Владимиреско высказывался даже открыто против фанариотов* Он хотел, чтобы греки-фанариоты были исключены из состава администрации и чтобы румынам предоставлены были не только избирательные права, но и возможность выбирать в господари туземцев. Владимиреско не замедлил поэтому сблизиться с турками, чтобы выступить против Ипсиланти, который в конце концов отделался от него посредством преступления. Румынское население, которое оплакивало смерть Владимиреско (и которое и по настоящее время продолжает видеть в нем героя и мученика), не оказало никакой помощи греческим инсургентам. Поэтому Порта в награду за их верность уже в 1822 году вернула им административную автономию, которой они пользовались до восстания. Два новых господаря (Григорий Гика и Иоанн Стурдза), взятые на этот раз не из константинопольских греков, а из туземных бояр, были посланы в Бухарест и в Яссы. Мало-помалу в княжествах восстановилось спокойствие, и появилась возможность приступить к осуществлению некоторых общеполезных начинаний. Поэтому Россия не переставала протестовать против нарушения трактатов, предоставлявших ей протекторат над княжествами, и Высокая Порта, как мы видели выше, должна была дать ей полное удовлетворение в соответствующих статьях Аккерманского договора (8 октября 1826 г.).

В силу этого договора господари должны были отныне выбираться местными диванами из среды туземных бояр и утверждаться султаном; они назначались на семь лет и были переизбираемые; они подлежали удалению от должности только в случае тяжкой провинности и с согласия русского правительства. Эти господари имели право облагать население налогами и повинностями согласно постановлению хатти-шерифа 1802 года, считаясь при этом с представлениями не только сюзеренной державы но и державы-покровительницы^[80]. Княжествам предоставлялась полная свобода торговли, если не считать, с одной стороны, обязательных поставок для Порты, а с другой — продовольственного снабжения населения. Наконец, для того чтобы уничтожить следы последних беспорядков и улучшить положение княжеств в административном отношении, была обещана в самом непродолжительном времени выработка общего регламента, с применением его к каждому из княжеств в отдельности.

Для выработки этого статута в 1827 году собралось два комитета из четырех членов (из которых двое были назначены Россией, а двое — господарем). Но работа этих комитетов, проводившаяся под контролем и надзором русского генерального консула, не была еще доведена до конца, когда император Николай объявил Турции войну (7 мая 1828 г.). Начиная с этого момента провинции Молдавия и Валахия лишились автономной администрации; занятые русскими войсками, они в управление графа Палена, а затем генерала Желтухина подверглись страшнейшим притеснениям, причем с ними обращались как с завоеванной страной. Смягчения этих бедствий пришлось ждать от Адрианопольского трактата (14 сентября 1829 г.), который свел почти к нулю и без того сильно урезанные права Порты на дунайские княжества.

В силу этой конвенции господари назначаются уже не на семь лет, а пожизненно. Губернаторы смежных турецких провинций лишаются права вмешиваться в какой бы то ни было форме в дела обоих княжеств. Граница княжеств определяется течением Дуная вплоть до впадения в него Прута. Порта уступает Валахии все города, которыми она владела на левом берегу реки (Журжево, Браилов, Калафат и т. д.). Мусульмане, живущие в княжествах, должны оттуда выехать. Княжества освобождаются от обязанности снабжать съестными припасами Константинополь, турецкие крепости и арсеналы. Молдавия и Валахия начинают выплачивать дань султану лишь через два года после ухода оттуда русских войск. Наконец, господари получают право набирать милицию, необходимую для защиты страны и для полицейской службы, равно как и для надзора за соблюдением санитарных правил в отношении приезжающих в страну иностранцев.

Русская оккупация и органический регламент 1831 года. Таким образом, дунайские княжества были почти совершенно освобождены от турецкого владычества, но не от русского. Царские войска продолжали занимать страну, которой от имени царя управлял в продолжение почти пяти лет генерал Киселев. Если бы это зависело только от воли русского императора, Молдавия и Валахия, наверное, были бы окончательно присоединены к России — по крайней мере в качестве вассальных провинций. В 1830 и 1831 годах Николай I давал понять румынам, что готов согласиться на административное объединение обоих княжеств, которого они очень желали, если новое государство предложит корону одному из русских великих князей. Несколько позднее (1833), очень осмелев после трактата в Ункяр-Искелеси, царь предложил Порте уступить ему княжества в возмещение военной контрибуции, которую Порта ему еще не выплатила, но сопротивление Франции, Англии и Австрии не позволило ему добиться от султана этой новой уступки. Вмешательство венского кабинета повело даже к заключению договора 29 января 1834 года, в силу которого русские должны были в конце концов эвакуировать обе провинции. Возвещенный в 1826 году органический регламент был разработан Киселевым, который, получив на него предварительно одобрение в С.-Петербурге, предложил его, для соблюдения формы, на обсуждение двух «генеральных собраний», созванных в Бухаресте и Яссах в 1831 году. Однако эти собрания, членов которых назначил сам Киселев, приняли регламент не без сопротивления, так как последние трактаты давали румынской нации основание полагать, что в делах внутреннего управления она будет иметь полную свободу. Лица, пытавшиеся возражать против регламента, были силою принуждены к молчанию, а один из них был даже выслан в Россию. Таким образом, навязанный иностранцами статут сделался в Валахии и Молдавии государственным законом. Он предоставлял боярам, иерархическая и военная организация которых напоминала строй русского дворянства, подавляющее преобладание в управлении страной. Только бояре могли быть выбраны в господари и депутаты, и только они одни могли быть избирателями. Они были свободны от налогов; все общественные повинности ложились на мелких собственников (mosnani) и на крестьян, в большинстве своем прикрепленных еще к земле в качестве крепостных. В каждом из княжеств законодательная власть и контроль над действиями администрации принадлежали «общему собранию», избираемому на пять лет. Но господарь имел право отсрочить заседание собрания или вовсе его распустить; а так как, кроме того, он составлял избирательные списки почти по собственному усмотрению, ему нетрудно было сделать национальное представительство орудием своей личной политики.

Русское влияние и господари. Русское правительство имело среди румынских бояр много друзей и верных слуг. Тем не менее оно не хотело предоставить им права свободно выбирать господарей, которые должны были взять в свои руки кормило правления после отъезда Киселева. Трактат 29 января 1834 года гласил, что «на этот только раз» князья будут назначены по обоюдному соглашению царя и султана. Это значило, что они будут назначены первым из этих двух монархов, так как султан ни в чем не мог тогда отказать царю. И действительно, новые господари Михаил Стурдза (в Молдавии) и Александр Гика (в Валахии) фактически были просто русскими наместниками. Но они гораздо больше заботились о своем обогащении путем вымогательств, на которые покровительствующая им держава была склонна смотреть сквозь пальцы, чем о верном служении интересам подвластного им населения, так как в последнем случае они могли только скомпрометировать себя в глазах России. Ловкий дипломат Стурдза, с успехом лавировавший между национальной партией и иностранным влиянием, сумел удержаться у власти до 1848 года. Но судьба Гики, человека слабого и нерешительного, была иная. Благодаря его соучастию и вопреки мнению общего собрания, распущенного в 1837 году, органический регламент был осложнен прибавкой новых статей, которые превращали старые декреты Киселева в государственные законы и ставили изменение статута в зависимость от согласия державы-покровительницы. С этого момента патриоты (Кампинеано, Телейеско, Бальческо, Филиппеско и др.) стали стремиться к низвержению Гики. Им не удалось достигнуть своей цели, но он сам себя погубил помощью, которую в свое время оказал Порте в подавлении болгарского восстания 1841 года, тайно поддерживавшегося Россией. Петербургский кабинет не простил Гике этого противодействия русской политике. Вскоре он принужден был отказаться от власти (октябрь 1842 года), а на его место господарем избран был другой протеже царя — Георгий Бибеско.

Развитие национальной идеи в Румынии. Румынская нация с нетерпением ждала того момента, когда она будет в состоянии не только разорвать последние узы, еще связывавшие ее с Турцией, но и освободиться от русской опеки. Последнее стремление было еще сильнее первого. Самые популярные румынские ораторы и писатели доказывали стране, что она должна быть независимой; они требовали, чтобы Молдавия и Валахия, население которых имеет одно и то же происхождение, говорит на одном и том же языке и имеет одинаковые интересы, слились в одно государство. Более того, они мечтали о воссоздании великого румынского отечества путем присоединения к нему всех тех из его провинций, которые находились в руках Австрии и России (Трансиль-вания, Буковина, Бессарабия). В области внутренней политики они желали освобождения крепостных, отмены всех привилегий и установления действительно свободного и демократического режима. Народное просвещение, распространявшееся с 1821 года все больше и больше, и явно заметный рост материального благосостояния усиливали народную партию и делали ее все более смелой. Филармоническое общество, основанное Кампинеано, сделалось с 1835 года главным центром литературной и политической пропаганды в княжествах. Под его влиянием было основано много новых школ. В Бухаресте был открыт национальный театр. Периодическая печать начала играть значительную роль в этом городе и даже в Яссах. Румынский вестник, под редакцией Элиада, «стремился, проводя реформу языка, развивать попутно национальное самосознание и ненависть к панславизму. Николай Бальческо и Лавриани в Историческом обозрении Дакии, а Когальничеано в Румынском архиве воскрешали в памяти читателя великие национальные традиции и рисовали перед ним картину древних учреждений». Образовались тайные общества, имевшие целью подготовку, — а в случае надобности и осуществление, — переворота. Неудача сделанной в конце 1840 года попытки низвергнуть Александра Гику нисколько не обескуражила националистов и либералов. Николай Бальческо, Ян Гика и майор Телль основали в 1844 году Союз братьев. Этот союз, как и предшествовавшее ему тайное общество, потерпевшее неудачу при попытке низвергнуть Гику, поставил себе целью восстановление национального единства и древней демократической формы правления. Влияние французского языка, французской литературы и прессы, давно уже быЕшее очень сильным в дунайских княжествах, тоже придавало смелости румынским патриотам. Большинство из них ждало из Парижа поддержки и сигнала. Ниже мы увидим, что после февральских событий 1848 года румыны не захотели больше держаться выжидательной политики и видели осуществление своих стремлений лишь в революции.