— О вы, встречающие нас славные жители прекраснейшей страны мира, крупнейшие и умнейшие из людей! Я и мои братья прибыли к вам из очень отдаленной страны, чтобы воспользоваться вашей поучительной беседой и высокой просвещенностью. По всей Патагонии раздаются хвалы вам, и хотя сами мы не патагонцы, как вы видите по нашему росту, мы, однако, связаны по материнской линии с этой почтенной нацией. Вы должны знать, что Патагония, откуда мы сейчас прибыли, расположена по соседству с островом, который назывался некогда Ночным островом, а ныне называется островом Кристины, по имени нашей бабки. Этот остров расположен на 180 градусов долготы от вашей страны, что составляет примерно 4500 льё, и под 00 градусом широты. Но страна, из которой мы происходим, находится неизмеримо дальше, в другом полушарии, и для того, чтобы достичь ее, нужно пересечь экватор. Это и сделал наш дед изобретательный Викторин, чтобы достигнуть южного полушария, где он создал государство французов, т. е. самой цивилизованной нации Европы, Азии, Африки и Америки. Его глубокой мудрости мы обязаны всем. Он первый изобрел искусственные крылья, которые были усовершенствованы его детьми и при помощи которых мы теперь летаем. Он вел себя в своем государстве как мудрый и справедливый правитель. Он не угнетал туземцев разных островов, в том числе и нашего острова, хотя они представляют расы низшие по сравнению с нами и, следовательно, бесконечно ниже вас, славные мегапатагонцы. Он не только не угнетал их, но даже установил выгодные для них законы, способные улучшить их судьбу. Он просветил их, насколько они были способны к этому, и заботился о них сам дли через посредство членов своей семья, как настоящий отец. Что касается нас, славные мегапатагонцы, то мы явились сюда по его приказу для того, чтобы воспользоваться вашим примером, вашими мудрыми установлениями и постараться использовать ваши ценные советы.
Им ответил один почтенный старец:
— Мы с удовольствием видим вас, летающие путники. Поскольку нам не приходится краснеть ни за наши манеры, ни за моды, ни за труды, ни за развлечения, ни за обычаи, ни, следовательно, за наши права, мы можем только радоваться прибытию иностранцев. В этой стране всех встречают с радостью, но более всего мы рады людям, отличающимся какими-нибудь особыми достоинствами. Мы предоставим вам возможность проявить пред нами ваши достоинства. После этого мы ознакомим вас с нашим искусством, нашей наукой, нашими обычаями и всем, что вы захотите узнать. Но предварительно мы должны узнать вас поближе. Для этого вы должны нам рассказать, каковы ваши убеждения и ваши законы. Вы должны ознакомить нас с обычаями вашей нации, с вашими познаниями, не только устно, но и по тем книгам, которые вы привезли с собой, словом, дать нам полное представление о вашей стране.
Старик произнес эту речь на прекрасном патагонском языке, несравненно более изящном и мягком, чем язык самих патагонцев, и, благодаря своей естественности, более понятном: даже для Германтина и его спутников. Затем один мегапатагонец средних лет, казавшийся сыном старика, сказал ему что-то на том особом языке, о котором я уже упоминал. Я запишу прямо его слова, убежденный, что их легко поймут, потому что сам я их понял без перевода.
— Мне кажется, что эти иностранцы очень разумны, — об этом говорят их глаза. Повидимому, у них развиты ремесла и искусства, если судить по их одежде, по крыльям, которые дают им возможность летать, и по драгоценностям, которыми они украшены. Мне хотелось бы, отец мой, чтобы мне поручили обучить их нашим обычаям и сопровождать их, стараясь проникнуть в их намерения, чтобы узнать, не знакомы ли им те опасные искусства, которые производят столько зла у народов северного полушария и слухи о которых дошли и до нас. Нужно выяснить, нет ли у них дурных обычаев и не порочны ли они настолько же, насколько просвещены. Я замечаю, что их черты прямо противоположны нашим. Может быть, они — наши физические и моральные антиподы. Не опасно ли предоставлять им полную свободу для встреч и бесед с нашей молодежью? Осмеливаюсь поэтому обратить ваше внимание на это обстоятельство.
— Это наблюдение верно. Но не бойтесь ничего, сын мой. Здесь слишком любят и ценят добродетель, чтобы от нее отказаться. Наша молодежь не гонится за иностранными модами и обычаями. Она не склонна к рабскому подражанию и с благородной гордостью желает постоянно оставаться сама собой и не менять того, что невозможно переменить на нечто лучшее.
Для обучения и сопровождения летающих путешественников назначили старика и человека средних лет, о которых я только что говорил. Первого звали Ноффюб, а второго Эгнел{36}[25]. Первый был глубоко образованный мудрец с основательным и серьезным умом, однако не мизантроп. Второй был известен среди этого добродетельного народа кротостью своего нрава и добротою характера. Ноффюб должен был посвятить путешественников в мегапатагонскую физику и метафизику; Эгнел — ознакомить их с нравами, обычаями и законами.
Германтина и его товарищей повели в простой, но приятный дом, где все было удобно, но не было ничего липшего. Им предоставили все необходимое, причем все граждане оказывали им всевозможное содействие с готовностью, достойной гостеприимной и мудрой нации. На следующее утро старик Ноффюб и его сын Эгнел, покинувшие их накануне только перед сном, явились снова с разными подарками, состоявшими из кушаний и местных редкостей.
После завтрака старик задал летающим путешественникам несколько вопросов об обычаях Европы, о религии, науках, философской системе, об их познаниях в области физики.
У Германтина был Бюффон и другие книги, которые он и передал мудрому мегапатагонцу. Подержав их несколько дней, старик снова пришел к Германтину.
— Теперь я могу, — сказал он, — изложить вам нашу доктрину, которая более правдоподобна и не столь предположительна, как ваша, и более соответствует обычному ходу природы, одним словом, более достойна одушевляющего начала.
Основой всей нашей морали является порядок. Необходимо, говорим мы, чтобы моральный порядок походил на порядок физический. У нас никто от него не уклоняется и не может уклониться. Все мы равны. Существует всего один закон, простой, краткий и ясный, лишь один повелевающий и никогда не заменяемый волей человека. Закон этот состоит из немногих слов:
1. Будь справедлив по отношению к своему брату, т. е. не требуй от него ничего и не делай ему ничего такого, чего бы ты не хотел дать сам и чего не хотел бы ты, чтобы другие тебе сделали.
2. Будь справедлив по отношению к животным, веди себя по отношению к ним так, как ты хотел бы, чтобы вело себя по отношению к тебе животное, стоящее выше человека.
3. Да будет все общим между равными.
4. Да трудится каждый на общую пользу.
5. Да будет равным участие каждого в общем благе.
Этим-то единственным законом и управляется все. Мы не думаем, чтобы какой бы то ни было народ нуждался еще в каких-нибудь дополнительных законах, — если только это не народ угнетателей и рабов, так как тогда требуется, я полагаю (хотя мне не пришлось видеть подобных народов), множество законов и стеснений, чтобы узаконить несправедливость, неравенство, тиранию нескольких членов над всем обществом. Эти несчастные народы думают, будто они обеспечивают, по крайней мере, счастье тех, кто властвует. Они ошибаются. Счастье существует только в братстве, только в сладком сознании: никто мне не завидует, мое благополучие не наносит никому ущерба, все мои братья также пользуются благополучием… Ах, как могут мнимые счастливцы нации, живущей в условиях неравенства, если только они люди, наедаться, когда другим людям недостает необходимого, как могут они развлекаться, когда другие страдают, как могут предаваться наслаждениям, когда другие обременены трудами? Если они могут пренебрегать всем этим, значит, у них слишком грубое сердце, чтобы им было знакомо удовольствие. У них не может быть человеческих чувств, у них отсутствует чувство сострадания… По соседству с нами существуют подобные народы, живущие в неравенстве. Это маленькие люди и они населяют остров О-Таити и другие маленькие острова. С тех пор, как у них установилось это несчастное неравенство, они лишились добрых нравов. Они поощряют проституцию своих женщин, у них существуют злополучные товарищества, нарушающие предписания природы…{37} Но мне тяжело говорить с вами об этих чудовищных вещах, которые вы знаете не хуже нас.
— Нет, нам они неизвестны, — ответил Германтин. — Но мы рассчитываем посетить эти острова, чтобы пополнить наши познания и познакомиться со всеми нашими соседями. Я задам вам другой вопрос. Здесь все равны. Значит ли это, что у вас нет должностных лиц?
— Как же, наши старики. Все отличия следуют за возрастом и возрастают до последней минуты жизни. Человек приобретает известное общественное положение, как только становится взрослым мужчиной. Но чем он менее стар, тем меньше у него имеется ниже стоящих по возрасту, обязанных относиться к нему с почтением. Эта обязанность, однако, никому не в тягость. Напротив, наши молодые люди с радостью оказывают услуги старшим, потому что им внушают с детства следующее: „Вас обслуживают, дети, ввиду вашей немощности. Как только вы подрастете, для вас станет делом чести вернуть оказанные вам услуги. Иначе вы перестанете быть равными тем, кто вам их некогда оказывал. Они получат над вами права, противные нашему святому и драгоценному равенству“. Поэтому у нас дети стремятся поскорее эмансипироваться, оказывая старшим полезные услуги. Когда они отработают таким образом время, равное первым годам их слабости, т. е. десять лет, им указывают на участь стариков, всеми уважаемых, обслуживаемых, чтимых, и говорят им: „Юноши, вам надлежит теперь же заслужить, чтобы вас так же почитали и так же обслуживали в старости. Во время вашего детства вам оказали авансом первые услуги. Теперь, в зрелом возрасте, вы сами должны оплатить вперед почести, воздаваемые старости. Если вы будете дожидаться почестей, предварительно не заслужив их, то вы не в состоянии будете рассчитаться“.
У нашей молодежи развито чувство справедливости. Она ясно сознает, насколько разумны эти предписания, и тщательно согласовывает с ними свое поведение. Отсюда та гармония, которая, как видите, царит среди нас. Все, что молодо, без всякого принуждения трудится, работает, ведет деятельную и полезную жизнь, делая то, что следует, и зная, что отдых ожидает их в конце жизненного пути.
Все у нас принадлежит всем. Никто не может ничего присвоить себе в исключительное обладание. — Да и что бы он с этим делал? Никто не может быть бездеятельным, бесполезным; больше того, приговорить у нас человека к бесполезному существованию равносильно осуждению его на жестокую пытку. К тому же, если бы вы знали, как уважают и ласкают, особенно как ухаживают женщины за теми, кто в зрелом возрасте занимался тяжелыми работами![26] Больше всего у нас воодушевляют к хорошим поступкам именно женщины, внушая надежды на наслаждение и чаруя своей красотой.
— Значит ли это, что у вас общность жен, мудрый мегапатагонец?
— Если под словом „общность“ вы подразумеваете, что трудно установить отцовство и что женщины отдаются, нарушая интересы размножения, то вы ошибаетесь. Человеческое создание, у которого нет периодов течки и спячки, должно разумно регламентировать свои желания. Но если вы подразумеваете, что женщина не исключительно принадлежит навсегда одному мужчине, тогда вы правы: у нас господствует общность жен. И тот стимул, который эта общность дает добродетели, более мощен и менее опасен, чем все те низкие страсти, которые, как я слышал от вас и читал в ваших книгах, используются у европейцев, чтобы принудить людей к работе и побудить их к занятию искусствами. Каждый год у нас выбирают жен. Это не значит, однако, что женщины каждый год выходят замуж. Они выходят замуж только раз в два года, потому что они еще один год кормят грудью детей. К выбору готовятся путем полного воздержания в течение одного месяца, что служит столько же для восстановления сил, сколько для оживления стремления к наслаждению. Сверх того, это воздержание способствует появлению крепких детей. Когда приходит день выбора, все мужчины и женщины одного и того же местожительства, кроме беременных и кормящих грудью, выстраиваются в два равных ряда друг против друга. Если люди, находящиеся друг против друга, не подходят друг к другу, они меняются местами и так перемещаются с одного конца цепи до другого, пока все не найдут себе подходящей пары. Затем справляют общий пир, приготовления к которому длятся примерно месяц, или полный оборот луны. Редко случается, чтобы женщины, которые должны забеременеть, не забеременели в этот первый месяц наслаждения. Поэтому к моменту выбора у нас обычно очень мало беременных женщин: едва ли найдется одна на пятьсот. Обычно к этому времени все уже освобождаются от последствий родов. Супругам разрешается снова выбирать друг друга. Каждый год в конце цепи ставят юношей и девушек, впервые вступающих в брак. Но у них нет свободы выбора, как у людей уже женатых. Только заслуги позволяют брать в жены красивейших девушек. С сердечными склонностями не очень считаются, потому что эти браки слишком кратковременны, чтобы сделать несчастными брачущихся. Тем не менее, если в тот же день и еще до фактического совершения брака юноша и девушка просят, чтобы их разъединили, им предоставляют это право, с тем, однако, ограничением, что им разрешается вступить в брак с другими лишь через год. Подобные разводы почти никогда не имеют места, потому что всем любопытно испытать наслаждение, а предоставляемая в дальнейшем свобода выбирать по собственному вкусу представляется достаточной компенсацией. Измены в течение годового брака у нас абсолютно неизвестны. Не было ни одного подобного примера.
Во времена наших предков выставлялось когда-то требование, чтобы была установлена абсолютная общность женщин, и чтобы у детей не было другого отца, кроме государства и другой матери, кроме родины. Но было решено, что отеческие чувства слишком сладки, чтобы возможно было от них отказаться. В конце концов, однако, поведение отцов по отношению к детям и детей по отношению к отцам у нас, по существу, таково, как, если бы они почти не знали друг друга. Все дети — дети нации; к своим родителям они относятся лишь с несколько большей нежностью, чем к другим. Молодые люди обслуживают безразлично всех, кто старше их, вплоть до достижения пятидесятилетнего возраста, когда они становятся взрослыми мужчинами, и их начинают обслуживать так же, как до этого они обслуживали других. В сто лет человек признается стариком. У нас здесь много стопятидесятилетних старцев, еще живых и бодрых, и мы насчитываем сейчас троих двухсотлетних. Жениться можно в любом возрасте. Поскольку у нас больше девушек, чем юношей, лишние девушки предназначаются тем мужчинам, жены которых кормят грудью детей. Вот почему я вам сказал, что мужчины женятся каждый год, а женщины выходят замуж только раз в два года. Это было бы невозможно, если бы у нас не было лишних девушек.
Все незамужние женщины, беременные или кормящие, живут в удобных помещениях отдельно от всех остальных граждан, пока длится период кормления детей грудью, вплоть до отнятия от груди. Тогда дети передаются в руки государственных воспитателей, избранных среди лиц обоего пола, отличающихся наибольшей мягкостью, наибольшей активностью, наибольшими заслугами, словом, наиболее подходящих к этой важной должности, самой почитаемой из всех общественных функций в нашей республике. Лишь неуклонное выполнение своего долга дает возможность получить эту должность. Воспитателей молодого поколения почитают и уважают, как самих священнослужителей, т. е. их личность абсолютно священна. У нас, правда, личность каждого почитается священной. Но воспитателей почитают особо. Им воздают те же почести, что и двухсотлетним старцам. Все обязаны им повиноваться и их обслуживать. Этот закон, однако, никому не в тягость. Священная функция, которую они выполняют, делает их дорогими для всех граждан. Каждый старается предугадать их желания и принести им пользу, потому что, обслуживая их, служат в их лице детям, этой драгоценной надежде нации.
Хотя молодые люди признаются взрослыми мужчинами лишь в пятьдесят лет, тем не менее, как только пробивающаяся борода и изменения в голосе обнаруживают их зрелость, их вписывают в реестры подлежащих женитьбе в ближайшие выборы. Девушки выдаются замуж в двадцать пять лет. И поскольку их вдвое больше, чем юношей, это служит основанием для того, чтобы отдавать излишних тем мужчинам, жены которых находятся в состоянии, не позволяющем их любить.
Мы рассматриваем женщин как второразрядный и, следовательно, подчиненный пол, но не в том смысле, как у народов соседних островов О-Таити, Маркизовых, Гебридских, Дружбы, Единения, Амстердама и т. д., где с женщинами обращаются как с низкими рабынями и заставляют детей бить матерей, а считаем их полом, занимающим второе место. Поэтому всякая женщина обязана уважать мужчину, кем бы он ни был[27]. Всякий мужчина обязан покровительствовать и помогать женщине. Поэтому, наблюдая обращение наших мужчин с женщинами, нас можно принять за самую галантную нацию во вселенной.
Но наша нация не галантна, она только разумна: все служат здесь женщинам, детям и старцам.
— Но в чем состоит ваш культ?
— В одном: пользоваться своими органами сообразно видам природы, ничем не злоупотребляя и ничем не пренебрегая.
— У вас, значит, нет храмов?
— Как же, есть, — ответил старец, указывая на землю: — вот наш храм. Четыре раза в году, во время солнцестояний и равноденствий, нация собирается на четыре всеобщих празднества. Наиболее пожилой из старцев выражает наше благоговение сначала матери-земле, потом отцу-солнцу, после чего, объединяя их в общей формуле, умоляет их передать об этом набожном благоговении верховному существу. Вот эти три формулы:
„1. О земля, общая мать, могучая дочь священного солнца, мы, твои дети, собрались, чтобы выразить тебе наше сыновнее благоговение. О святая и священная земля, общая наша мать, корми нас!
2. Священное солнце, отец разума, света и тепла, движения и жизни, сын бога, отец и муж нашей матери-земли! Мы, дети твоей почитаемой и священной дочери-супруги, земли, собрались, чтобы выразить тебе наше сыновнее и почтительное благоговение. О святое и священное солнце, оживляй нас!
3. Плодородная земля, оплодотворяющее солнце, дети великого бога, который дал вам существование, разум и производительную силу для передачи избытка вашей жизни людям, животным и растениям! Священные и могущественные божества, выразите вместе с вашим и наше благоговение вашему божественному отцу, с тем чтобы он благословил нас в вашем лице. Хвала матери-земле. Хвала отцу-солнцу. Безграничная любовь к великому существу, всеобщему отцу, всемогущему и всеобъемлющему“.
Нация повторяет последние слова: „Хвала матери-земле“ и т. д. Какое умиление вызвали на последнем празднестве эта священные слова, произнесенные старцем двухсот двадцати лет, повторенные другим — двухсотдевятнадцатилетним и третьим — двухсотдесятилетним… Затем происходят пиры, игры, танцы и всякого рода развлечения. Мы придерживаемся того убеждения, что удовольствиями мы лучше всего можем почтить божество, нашего отца-солнце и нашу общую мать-землю.
Это приводит меня к необходимости рассказать о нашей повседневной жизни, в которой развлечения играют существенную роль. Но меня призывают сейчас некоторые обязанности, от которых я не могу освободиться. Мой сын, впрочем, меня легко заменит, чтобы описать вам наши обычаи.
Тогда, вместо своего отца, взял слово мудрый Эгнел:
— Когда все работают, — сказал он, — труд легок. Работа становится тогда удовольствием, потому что порученная каждому работа никогда не доводит до усталости, а лишь упражняет и делает гибкими члены и скорее содействует, чем вредит умственному развитию. У ваших же европейцев, среди которых царствует неравенство, напротив, все должны быть несчастны, — одни от переобремененности работой, другие от отсутствия занятий. Все должны быть очень ограничены: трудящиеся не могут не быть отупевшими, бездельники — оцепеневшими или возбуждаемыми нелепыми страстями и думающими только о пустяках или о сумасбродстве. Если среди них кто-нибудь и имеет здравый смысл, то, очевидно, лишь лица, принадлежащие к средним классам. Да и подобные лица должны встречаться редко, отчасти потому, что и на них влияет дурной пример, отчасти же вследствие того, что они тоже, в конце концов, обременяются тяжелой работой или предаются безделью. Правильно ли я угадал?
— Совершенно верно, славный мегапатагонец, — ответил Германтин.
— Здесь же, напротив, способности каждого развиваются в правильном соответствии. Вы не встретите среди нас людей, которые бы не могли понять того, что другие легко уясняют. И хотя среди нас встречаются мощные дарования, далеко превосходящие других, но они отличаются лишь своей творческой способностью, и все их легко понимают даже тогда, когда они говорят о самых отвлеченных предметах.
Вы видели, как распределен наш день; все другие дни похожи на день вашего прибытия. Каждый день разделяется на две равные части: двенадцать часов сна или полного отдыха и двенадцать часов деятельности. В часы отдыха включается то время, которое мужчины посвящают любви, женщинам и частной жизни в кругу своей семьи. Другие двенадцать часов принадлежат обществу; они начинаются с рассветом, с шести часов утра, и кончаются в сумерки, в шесть часов вечера. Занятия распределяются между всеми гражданами в соответствии с их силами и способностями стариком-синдиком каждого квартала поседения. В каждом из наших поселений проживает сто семейств, в каждом квартале — двадцать пять. Во главе каждого квартала стоит самый пожилой из тамошних стариков, называемый квартальным. В случае надобности его заменяет старик, следующий за ним по возрасту. Старики, достигшие ста пятидесяти лет, больше не работают, они командуют. Юноши до двадцатилетнего возраста еще не работают, но приставленный к ним старик упражняет их в разных вещах путем игр в часы рекреаций. В часы же занятий они учатся читать, писать, изучают языки соседних народов и основы родного языка, а также мораль, историю и физику.
Получив от старика-синдика задание, каждый тщательно и без спешки выполняет свою работу, вкладывая все свое умение. Эта работа длится четыре часа. Затем собираются в общей для всего поселения столовой к обеду, который приготовляют те сограждане, чье занятие и состояло в этом в течение четырех рабочих часов. После обеда отдыхают, что необходимо в этом жарком климате. Сон длится полтора часа. Затем до ужина предаются всякого рода развлечениям. После ужина каждый удаляется к себе с женой и детьми.
Граждан не принуждают выбирать всегда одно и то же занятие. Напротив, те, которые хотят переменить работу, не встречают ни малейшего препятствия со стороны стариков-синдиков. Граждан даже поощряют менять занятия, так что лишь те, которые настойчиво этого требуют, делают всегда одно и то же.
На долю мужчин приходятся тяжелые работы и работы вне дома, на долю женщин — все домашние работы, если только они не требуют физической силы по обработке металлов, меди, платины или камня и дерева. Все работы иглой выполняются исключительно женщинами, кроме сапожного ремесла, так как мы тщательно следим, чтобы женщины не занимались ничем, что могло бы повредить их чистоплотности и лишить их очарования. Женщины покорны и почтительны в отношении мужчин и в свою очередь пользуются почетом и уважением со стороны последних как хранительницы следующего поколения. И зачем стал бы кто-либо унижать или соблазнять женщину, которая в один прекрасный день может стать его женой?
Наши развлечения состоят в играх, требующих больше ловкости, чем силы, и упражняющих тело, не утомляя его. Призом победителя в такой стране, как наша, может быть только слава. Женщины развлекаются танцами, которые способствуют их грации, и играми, требующими ловкости и преследующими ту же цель — придать их движениям легкость и изящество. Они также изобретают различного рода украшения и сочетают свои нежные и гибкие голоса с мужественными голосами мужчин или с инструментами, на которых те играют. Кроме того, у них есть нечто вроде игры, которая им очень нравится: они соревнуются друг с другом в умении придать себе наиболее приятный вид и самую обворожительную улыбку, найти наиболее верные средства нравиться мужчинам при всех возможных обстоятельствах: с детства им внушают, что они созданы для мужчин, как мужчины созданы для отечества.
Таким образом, труд является у нас почти игрой, а игры — обучением. Каждый день является праздником, но не так, как это было бы у европейцев, если бы они переняли наши обычаи: у них, без сомнения, часть рода человеческого развлекалась бы, ничего не делая, в то время, как другая работала бы, не зная развлечений[28].
— Есть ли у вас спектакли, драматические представления, славный мегапатагонец? — спросил Германтин.
— Этот род развлечений является убожеством, достойным нации детей или нации, находящейся в периоде детства, — ответил мудрый Эгнел. — Мы хотим лишь реального, и времени у нас хватает только на то, чтобы вкушать настоящие удовольствия, не помышляя об искусственных.
— Значит ли это, что у вас нет изящных искусств, вроде живописи, скульптуры, музыки, поэзии?
— Мы пренебрегаем живописью. Наши картины — это наши красивые мужчины и прекрасные женщины, которых мы повседневно видим. Если бы род человеческий был уничтожен и один единственный сохранившийся индивид был бы осужден на вечно одинокую жизнь на земле, то мы нашли бы простительным, если бы он занялся живописью и скульптурой, чтобы смягчить одиночество посредством обманчивых образов. Может быть, мы также захотели бы иметь изображения своих близких, если бы, как вы, на целые годы покидали свое отечество для путешествий. Но при наших порядках скульптура и живопись были бы только ребячеством. Мы гораздо выше ценим необходимые ремесла, чем эти бесполезные искусства. Тем не менее у нас есть несколько художников. Их мало и они занимаются увековечением прекрасных поступков наших добродетельнейших граждан. Их картины предназначаются для украшения жилищ тех старцев, которые совершили эти поступки. Что касается музыки, то, как я вам уже сказал, она у нас существует. Слушать усовершенствованные звуки человеческого голоса, воспевать великих людей, свои удовольствия и любовь — это одна из прелестей жизни. Поэзия — это сестра музыки, более одухотворенный и гармоничный способ изложения. Мы применяем ее, однако, лишь к радостным сюжетам. Она выглядит нелепо при трагических сюжетах и просто вредна в сюжетах поучительных. Словом, у нас только три рода поэтических произведений: произведения, прославляющие действия героев, благодетелей человечества, о которых можно говорить только с энтузиазмом, произведения, называемые одами, и, наконец, песни. Всякое сочинение другого рода запрещается излагать стихами.
— Есть ли у вас танцы?
— Я уже сказал вам, что у нас развито танцовальное искусство так же, как и родственное ему искусство — музыка. В наших танцах есть даже драматический элемент, однако не столько в целях подражания действиям, сколько для придания изящества движениям. Изящество является у нас главной частью воспитания, особенно для женщин. Именно в этом мы и позволяем себе роскошь, как это и подобает счастливой и свободной нации.
— Вы преисполняете меня восхищением, славный смертный. Каждое ваше слово является для меня лучом света. Патагонцы, с которыми мы имеем честь состоять в родстве через наших матерей, правы, восхваляя вашу мудрость; я могу вас заверить, что по возвращении в наше отечество мы установим там все ваши обычаи. У вас, значит, нет и не может быть других искусств, кроме приятных, служащих к благу людей? У вас нет ни процессов, ни судей, ни уголовных законов, ни преступлений?..
— Всеми этими преимуществами мы обязаны равенству. Отнимите этот небесный дар природы, отвергнутый северными народами, и у нас появятся через некоторое время все пороки так же, как это имело место в другом полушарии.
— Есть у вас врачи?
— Нет, эта опасная и основанная на догадках наука изгнана у нас, наряду с магией и суеверием. Врачи бывают нужны только порочным нациям, страдающим от излишеств. Однако хирург у нас в почете. Мы называем его — воссоздатель человека или прогоняющий смерть. Самое название это указывает на все значение, которое мы придаем его божественной науке. Почетом у нас пользуется лишь то, что достоверно и полезно.
— Сообщите мне, прошу вас, сын мудрейшего и почтеннейшего из старцев, о ваших взглядах на сущность морали.
— Они очень просты. Удаляйте все неприятные ощущения; используйте все, что законно доставляет удовольствие, не слишком расслабляя и не пресыщая органы[29]. Мы придерживаемся принципа, гласящего, что единственная цель общества — это создать для людей условия более приятной совместной жизни. Не думайте, будто эти принципы ведут к изнеженности. Ведь, прежде всего, самый труд, которым мы все обязаны заниматься, но не сверх меры, укрепляет нас. Игры также имеют целью сделать наши члены гибкими и предупредить апатию, характерную для дикарей. Мы даже упражняемся в военном искусстве, потому что на нас могут напасть; особенно мы заботимся о том, чтобы нашим молодым людям был незнаком страх смерти. Для этого мы убеждаем их в том, что, хотя все существа, происходящие от земли и солнца, образуют по видимости обособленных индивидов, тем не менее, они не отделены друг от друга. Все они взаимно связаны, и смерть только меняет их место, с тем чтобы они впоследствии получили иное существование. Мы, правда, не сохраняем памяти о наших прежних превращениях. Это невозможно вследствие разложения органов памяти. Но что же из того? Достаточно ощущать свое нынешнее существование и чувствовать его целостность посредством памяти и предвидения. Этого вполне достаточно. Память о почти бесконечном множестве предшествующих наших существований только засорила бы наш мозг, перегрузила бы его и помешала бы внимательному отношению к окружающим вещам. Такая память убила бы детей, сделав их слишком рассудительными. Она увековечила бы злобные чувства и раздоры у порочных наций и т. д. Мудрая природа не хотела этого. Аналогия, однако, нам показывает, что мы подвергаемся лишь разложению на составные части. Так оно и должно быть. Растения разлагаются и воспроизводятся вновь. Каждое животное черпает жизнь из тех же источников, образуясь из того же разума и той же материи и являясь, следовательно, столь же вечным, как сама первопричина, вечным вопреки смерти планет и солнц, потому что смерть этих великих существ столь же не является уничтожением, как и наша смерть, как и смерть растений. Вот какие принципы мы внушаем нашей молодежи, которая поэтому предана общественным интересам до такой степени, что с радостью готова жертвовать жизнью, так как уверена, что тотчас возродится после разложения своего тела и, таким образом, вечно будет жить в этой прекрасной стране. Мы тщательно заботимся о быстрейшем разложении тел умерших, рассматривая самый быстрый способ как самый благочестивый. Мы сжигаем трупы. Погребение в землю задерживает их разложение. Бальзамирование является святотатством. Если бы у нас были преступники, то бальзамирование было бы тем ужасным бесчестием, которым их заклеймили бы.
— Эта точка зрения прямо противоположна европейской, — сказал Германтин, — но она мне кажется более мудрой.
— Наша молодежь, таким образом, нисколько не боится смерти и может выставить превосходных солдат, если на нас когда-либо нападут честолюбивые европейцы. Кроме того, мы воздаем нашим покойникам великие почести и долго сохраняем о них память, передавая их имена из поколения в поколение вместе с описанием их наиболее прекрасных и замечательных поступков.
Но возвратимся к вопросу о нашей морали. Она состоит только в том, чтобы стараться достигнуть счастья наиболее коротким и наиболее легким путем. И так как ничем не сдерживаемое сладострастие имело бы неблагоприятные последствия, то вы сами можете понять, что мы не идем по этой линии. Мы знаем, что воздержание, возбуждая, если так можно выразиться, голод, усиливает в дальнейшем наслаждение. Поэтому у нас предписывается и воздержание. В наших наслаждениях также имеется порядок и мера: мы никогда не доводим их до полного пресыщения. Но что особенно укрепляет у нас здравую мораль, так это то, что вопросы морали не предоставлены прихоти частных лиц, как это, судя по вашим словам, происходит в Европе. Благодаря нашему равенству и нашей общности ходячая мораль единообразна и публична. Мы коллективно практикуем добродетель и коллективно отвергаем порок. Лень, беспечность, излишества — все это немыслимо у нас. Никакой человек не объедается доотвалу в присутствии своих сограждан, а наедается лишь досыта. У нас поэтому не имеется больше обжор, которых на других островах этого полушария можно легко узнать по их воспаленным ртам и цвету лица. Мужчина не станет предаваться разврату со своей собственной женой. В кругу своих собратьев, выполняющих свою работу, каждый не преминет поступить так же. Никто не станет лодырничать в стране, в которой все одновременно заняты делом, и т. д.
Таким образом, сохранение добрых нравов обеспечено у нас навсегда. По нашим занятиям и нашим развлечениям вы видите, что нравы у нас очень мягкие. Повторяю, равенство подрубает корни всех пороков; нет больше ни воров, ни убийц, ни лентяев, ни развратителей. Так как у народа равных насмешки и издевательства могли бы вызвать плохие последствия, то они запрещены. Всякий мегапатагонец, обязан отказаться от этого жалкого средства проявления своих умственных способностей. Среди нас, наоборот, господствует тон доброты и порядочности. Истина здесь так почитается, что никто не позволит себе ни малейшей лжи, даже в шутку, с намерением сделать приятный сюрприз. Из наших уст исходит только то, что соответствует действительности. Неистинное, нелепый вымысел и аллегории недостойны старшего сына природы. Это одна из причин, почему у нас изгнаны комедии и всякие драматические представления, которые тоже достойны лишь поверхностных европейцев.
— Есть у вас профессиональные литераторы?
— У нас есть мудрые люда, философы, посвящающие часы своего досуга составлению развлекательных и поучительных рассказов о происшествиях, имевших место у нас или у соседних наций. Чтение этих произведений составляет часть общественных развлечений. Этих сочинителей у нас называют воссоздателями разума; это означает, что они пользуются большим почетом. Но они, как и все другие, посвящают четыре часа ежедневному труду, и еще не было случая, чтобы кто-нибудь из них пытался от этого уклониться. Напротив, это лучшие и усерднейшие из граждан{38}.
Так как надлежит приводить имена полезных людей, чтобы прославлять их по заслугам, то я сообщу вам вкратце сведения о наших главных писателях. Первый и самый трудолюбивый — это великий Эрагун{39}, автор эпической поэмы, в которой величие поэзии соединяется с красотой мысли и с возвышенностью принципов. Проявляемая им в этом шедевре эрудиция поистине колоссальна. Он одновременно является превосходным моралистом, глубокомысленным физиком, великим метафизиком, астрономом, химиком, географом, музыкантом. Видно, что он прекрасно знаком со всеми искусствами и ремеслами. Он владеет также невероятным количеством древних и новых языков. Обычаи всех народов вселенной он знает так, как будто бы жил среди каждого из них. Объясняется это тем, что он очень внимательно расспрашивал людей, потерпевших кораблекрушение у наших берегов. В общем, его поэма — океан учености и просвещенности. От нее нельзя оторваться, не дочитав до конца. Сюжет этой чудесной поэмы — Патагониада{40}, или установление наших нынешних порядков. Божественный автор сумел правильно угадать мотивы их установления, а также встречавшиеся препятствия и способы их преодоления и прекрасно изложил все это. Особенно он заставляет восхищаться великим Хирнегом, нашим первым законодателем и его соратниками, Нойиташом, бессмертным Иллюсом, мудрым Йенромом, храбрым Норибом, разными Иснаромномами, Эдноками{41} и многими другими знаменитыми гражданами, посвятившими себя тогда служению общественному благу.
Другой знаменитый писатель — скромный наивный Аузорюд{42}, автор величественных од и песен, волнующих сердце своей наивностью и трогательной простотой.
Элегантный и тонкий Одраф{43} придал нашему языку такую мягкость и гармоничность, которая раньше была неведома в области легкой поэзии. В этом ему блестяще содействует в стихах и особенно в прозе лучший стилист среди наших писателей, неподражаемый Йердукюд{44}.
Я не стану говорить вам об Амоте{45}, Летномраме{46}, Прагале{47}, Рембала{48}, Ордиде{49}, Нойиберке{50}, ни о двух малоизвестных писателях, которых мы только что потеряли — Ретьлове{51} и Оссуре{52}. Все эти авторы, хотя и не без заслуг, однако далеко уступают первым из мною перечисленных.
У нас есть также превосходные критики, произведения коих блещут вкусом и беспристрастием; ими наслаждается наша одаренная нация, которой нравятся справедливые оценки важнейшего таланта, приближающего человека к его божественному родителю — солнцу и даже к отцу солнца. Из наших критиков назову Норерфа{53}, Езорга{54}, преподавшего нам мудрые советы о воспитании женщин, которым мы и следуем, а также Уйаура{55}. К ним я присоединяю двух других, менее знаменитых, потому что у них меньше вкуса и беспристрастия, — Оретоса{56} и Йенетнофа{57}. Но я должен специально остановиться на том достойном человеке, который дал оценку нашим писателям за три века с такой мудростью, справедливостью и беспристрастием, что привел в восхищение все честные сердца. Этот человек — почтенный старец, Нестор литературы, образец, достойный подражания. Все его многочисленные произведения любого жанра являются шедеврами. Даже среди вас он славится своей правдивостью, чистотой своих нравов и воззрений. Он никогда не скрывал своих чувств, и, полный почтения к солнцу и отцу солнца, говорил о них всегда в соответствии с доктриной мудрых старцев. Этот божественный человек, имени которого я не могу произносить без умиления, называется Етабас{58}. Его книга стала у нас настольной. В ней проставляются великие познания наших мудрецов. О великих людях говорится там с почтением и восхищением, которого они достойны. Упоминается там также о некоторых мелких писателях, но лишь кратко и только для того, чтобы обеспечить им бессмертие и этим вознаградить их не столько за их заслуги, сколько за их трудолюбие. Автор не позабыл никого, достойного упоминания. Он не поместил в своей книге лиц, не являющихся литераторами, только потому что они его знакомые. Так как среди нас нет знатных, то он не запятнал своей книги низким угодничеством. И так как у нас нет сект, то он не ставил себе целью очернить таланты своих врагов. В общем он сумел создать книгу, кажущуюся на первый взгляд очень жалкой, но на самом деле являющуюся священным храмом, в котором нация в последующие века будет внимать прославлению истинных заслуг.
— Счастливые мегапатагонцы! — вскричал Германтин. — Ах, как счастлив был бы мой почтенный дед повидаться и побеседовать с вами! Он особенно был бы восхищен тем, что вы являетесь антиподами его страны в моральном отношении еще больше, чем по своему положению на земном шаре!.. Но мы вскоре его порадуем, рассказав все то, что узнали от вас. Не то, чтобы нашему почтенному деду не были известны столь же прекрасные принципы, как ваши, мудрейшие мегапатагонцы. Он принес в ваше полушарие, которое теперь стало и нашим, религию, которая проповедует равенство и братство, превращает их в закон и объявляет, что без человеколюбия, т. е. без той добродетели, благодаря которой мы любим наших братьев, и они становятся нам дороги, мы были бы низкими и несчастными существами. Все предписания этой религии имеют целью бескорыстие, чистоту нравов и благодетельную скромность. Она предает проклятию всех крупных собственников. Она запрещает называть кого бы то ни было своим господином, исходя из того принципа, что все мы одинаково являемся детьми бога. Она предписывает разделять со своими братьями хлеб и одежду, невзирая на лица, национальность, религию, убеждения…
— Значит, европейские народы не исповедуют этой религии?
— Простите, славный сын мудрейшего из старцев…
— Но кто же в таком случае те, про которых мы читали в тех исторических книгах на вашем перевернутом языке, которые вы нам дали?
— Это те же самые народы.
— Ну, тут одно из двух, славные кристинцы: или вы издеваетесь надо мной, или эти народы издеваются над своим законодателем и великим богом, которому, как вы говорите, они поклоняются!
— Они не издеваются над ним, мудрый Эгнел, но, увлекаемые своими страстями, они почти ни в чем не следуют своей религии. Даже их священнослужители не соблюдают ее предписаний и первые нарушают ее основные положения, хотя больше кого бы то ни было заботятся о соблюдении тех прерогатив, которые она им дает в глазах народа.
— Я не понимаю вас, благородные кристинцы: исповедуют они эту религию или не исповедуют?
— Исповедуют.
— И не следуют ей?
— Именно так.
— Вы внушаете мне невообразимое презрение к европейцам. Исповедывать такую прекрасную религию, продиктованную самим великим богом (как я это вижу по ее предписаниям), исповедывать ее и не осуществлять!.. Ваши европейцы — чудовища! А как обстоит у вас дело на острове Кристины?
— Мы осуществили все предписания равенства, братского милосердия, общности и доброжелательства. Точно следуя этим предписаниям, мы живем счастливо.
— Ваше поведение еще лучше доказывает безумие ваших европейцев. Это ужасный народ! У него хорошие законы, а он им не следует! Он испорчен до мозга костей!
(Вот что думает о нас честный человек, который никогда не подавлял в себе голоса природы и разума!)
В следующие дни кристинские принцы убедились собственными глазами в истинности всего того, что рассказали им старец Ноффюб и его сын Эгнел. Вместе с добрым и добросовестным Эгнелом они посетили весь этот округ Мегапатагонии. Когда их достаточно хорошо узнали (что было делом нескольких дней), им позволили беспрепятственно вращаться в кругу жителей этой счастливой страны. Мудрые речи мегапатагонцев излечили кристинских принцев крови от их мании открытий. Они решили не искать больше новых земель и островов, а, закончив ознакомление со страной мегапатагонцев, вернуться кратчайшим путем домой.
Во время их пребывания в Мегапатагонии им удалось присутствовать на любопытном зрелище свадебного празднества, описание которого должно несомненно заинтересовать вас.
Об этом великом празднестве объявляли тридцать дней, в течение которых все мужья и жены были разлучены между собой. Таким образом оба пола оказались разделенными как бы на две нации; они не поддерживали больше друг с другом никаких сношений и, хотя виделись друг с другом, но даже не разговаривали. В течение этих тридцати дней все женщины снова превратились в пикантных и кокетливых невест. Невозможно вообразить более очаровательного зрелища, чем представляли эти группы изящных женщин. Со своей стороны, мужчины не меньше старались нравиться. Они разделялись на легионы и проделывали различные упражнения перед женщинами, от которых их отделял барьер. Пока они отдыхали, женщины в свою очередь начинали танцовать. (Что такое танцы в нашей Опере по сравнению с этими танцами, обусловленными желанием понравиться мужчине, избраннику сердца, с этими танцами, на которые смотрят возлюбленные, уже пылающие новым жаром!) Итак, женщины исполняли сладострастные танцы. В течение этого времени, посвященного любви, были прекращены все работы. Но общество от этого нисколько не страдало, поскольку этот перерыв был предусмотрен заранее и все необходимое заготовлено в изобилии.
Невозможно описать радостное опьянение, в котором находилась тогда вся Мегапатагония. Европейские карнавалы, даже карнавалы Венеции, могут дать об этом лишь жалкое представление. Германтин трепетал от восторга. Вся нация как бы обновилась. Все чувствовали себя молодыми. Разодетые, любезные, веселые и здоровые, все равно жаждали наслаждений, которые сулил новый выбор. Можно было, тем не менее, видеть некоторых, настроенных более спокойно, чем другие, но их довольный вид оповещал об их намерениях: это были те, кто должен был возобновить старый брак. У женщин этой категории не было цветов на груди, однако были цветы в волосах, как и у всех других. Они не принимали участия в общих танцах, а собирались у барьеров и болтали со своими мужьями (это была их исключительная привилегия), пока прочие граждане развлекались.
Германтину показали несколько таких никогда не расстававшихся пар, уже пожилых и окруженных милыми детьми. Хотя тех, кто вел себя подобным образом, все одобряли, их ничем не отличали от других.
— Ведь эти постоянные пары сами обязаны своим счастьем свободе перемены, — объясняли старики молодым людям с острова Кристины.
Но восхитительнее всего было зрелище молодежи обоего пола, предназначенной впервые вступить в брак. Они образовывали различные группы друг против друга и старались превзойти друг друга, — юноши в ловкости, а девушки в изяществе своих танцев.
Германтина и его компаньонов чрезвычайно удивила одна вещь: на двадцать девятый день, накануне выборов, юноши и девушки, предназначенные к первому браку, появились друг перед другом голыми и в таком виде стали проделывать те же упражнения и танцы, что и накануне. Никогда нельзя было видеть столь прекрасно сложенных тел: едва можно было найти двух девушек или юношей, у которых были хотя бы небольшие дефекты. На этом кончились приготовления.
На следующий день, в день выборов, вся нация, со вкусом разряженная, расположилась в несколько рядов у барьеров. Первый ряд состоял из стариков, перед которыми продефилировали все женщины. Они первые выбрали себе супруг. При этом существовало, однако, следующее полезное ограничение: ни одна молодая девушка не могла выбираться стариками два года под ряд, на следующий год она проходила только перед молодыми людьми, и поэтому все женщины, покинутые стариками, образовывали последнюю линию, остававшуюся неподвижной, пока пожилые люди не кончили своего выбора. Вы припомните, конечно, что в Мегапатагонии стариками становятся только в сто пятьдесят лет. После стариков шли зрелые мужи, от ста до ста сорока девяти лет, затем мужчины, только вступившие в силу, от пятидесяти до девяносто девяти лет, после них неженатые молодые люди, выбиравшие впервые, на долю которых приходились самые хорошенькие девушки. Менее же хорошенькие помещались среди женщин, уже бывших замужем, которых могли выбирать мужчины от пятидесяти до девяноста девяти лет.
Как только выборы были закончены, а супруги, не желавшие расставаться, вновь соединились, раздались сладостные звуки серебристых голосов и инструментов. Это играли и пели те юноши и девушки, которые должны были пожениться в течение двух следующих лет. Юноши играли на инструментах, а девушки пели; время от времени оба пола соединяли свои голоса. В течение этого концерта, сладострастная и нежная музыка которого звучала только в подобные дни, вновь объединившиеся пары сидели обнявшись, обмениваясь своими первыми страстными чувствами и нежно беседуя. Празднество было завершено роскошным пиром. На следующий день были поданы на стол лишь питательные блюда. Наконец, на тридцать второй день возобновились обычные работы, после того как все помолились общей матери-земле, солнцу — одухотворителю и великому божественному первоначалу.
Германтин и его спутники были свидетелями этого обновления. Новобрачные всех возрастов казались крайне радостными и довольными и было видно, что они обожали друг друга. И если некоторые пары были плохо подобраны, то это мало их беспокоило, и они жили, по меньшей мере, спокойно. В обществе мегапатагонцев, ведь, слишком много развлечений, чтобы жизнь не любящих друг друга супругов превращалась в пытку.
Ознакомившись со всем, кристинские принцы крови решили возвратиться домой. Старец Ноффюб и его сын Эгнел сообщили об этом своей нации, которая собралась, чтобы проститься с этими необычайными гостями. Их одарили роскошными подарками, которые они перенесли на корабль, и осыпали благословениями и добрыми пожеланиями, а, когда они уже готовы были отбыть, старец Ноффюб обратился к ним со следующей речью, на своем перевернутом языке:
— Дорогие дети, я знаю, как вы вели себя по отношению к разным видам людей, которых вы открыли. Ваше поведение достойно похвалы. Но верьте мне, не следует слишком вмешиваться в дела этих народов: незаметно вы станете рассматривать себя их господами и собственниками, а это будет большим злом! Поддерживайте у себя равенство. Я не предлагаю вам ввести у себя все наши обычаи. Но сохраните ваши, которые кажутся мне достаточно хорошими. Мы счастливы, как вы видите; дело вашего разума — сделать отсюда заключения. Напишите золотыми буквами на всех известных вам языках на главных воротах вашего города: Без совершенного равенства нет добродетели, нет счастья. Прощайте!
Расставшись с мегапатагонцами, шестеро принцев крови возвратились на корабле кратчайшей дорогой на остров Кристины. По пути они заметили издали судно капитана Кука между 29-м и 30-м градусами южной широты. Английский путешественник возвращался с Гебридских островов и из Новой Каледонии[30].
Они свернули в другую сторону, уверенные, что остались незамеченными, так как судно самого английского капитана не было видно с их корабля, — его заметили только летающие принцы. Они дали своим морякам соответствующие инструкции для дальнейшего пути, а сами полетели за английским капитаном и увидели, что он плывет в направлении к Новой Зеландии. Они последовали за ним, когда он обогнул эту землю, дабы убедиться, что он не заметил ни одного из их островов; иначе им пришлось бы вмешаться. Затем они возвратились домой и дали отчет о замечательных вещах, которые им пришлось видеть и о которых им пришлось слышать.
Они рассказали доброму старцу Викторину и королеве Кристине о мудрости и образе жизни мегапатагонцев, стараясь не упустить ничего существенного. Добрые король и королева были в восхищении. Но Викторин заметил, что подобные обычаи невозможно установить среди европейцев, потому что их идеи еще слишком им противоположны. Поэтому он повелел усвоим внукам усовершенствовать постепенно старые законы, не делать ничего поспешно, полагаясь на время и поддерживая взаимную дружбу с этим мудрым и могущественным народом. Принцы с такой почтительностью отнеслись к распоряжениям деда, что это уже само по себе послужило как бы началом введению мегапатагонских обычаев.
Они рассказали также о европейском корабле, который заметили в южных морях. Старик встревожился и, как только его внуки отдохнули, приказал им вновь отправиться на поиски этого судна, выяснить его назначение и защитить острова, находящиеся под охраной Кристинской империи, если европейский мореплаватель захочет к ним причалить. Германтин, сообразно с приказаниями деда, решил напугать капитана ночью и заставить его покинуть южное полушарие, дав ему ясно понять, что его корабль сожгут, если он не повернет назад.
Принцы отбыли, снабженные фитилями, гранатами и ракетами, чтобы настигнуть разведческий корабль в полярной области. Они настигли его по ту сторону полярного круга на 71-м градусе широты. Обсудив, что следует предпринять, они единодушно решили предоставить английскому капитану возможность производить свои поиски среди льдов, где он ничего не мог найти, но постоянно следовать за ним, отдыхая на ледяных островах, закутавшись с головы до ног в шкуры морских куниц. Решено было ни вредить, ни помогать капитану, пока он не приблизится к какому-нибудь из островов, находящихся под их охраной. Они условились также, в случае кораблекрушения, спасти экипаж и перенести его на остров Кристины. Ничего этого не произошло: капитан повернул назад (следуя до маршруту — остров Пасхи, Маркизовы острова и т. д.), ничего не увидев.
Теперь мне осталось рассказать вам только о тех новых законах, которые Германтин установил во всем кристинском государстве. После этого я расскажу вам, как и по какому случаю я прибыл в Европу через мыс Доброй Надежды, куда меня перенесли сами принцы, и откуда я сел пассажиром специально на корабль капитана Кука, чтобы вернее разузнать о его будущих намерениях.
Принц Германтин, который пользовался полным доверием своего деда Викторина и дяди наследного принца и был особенно любим своим отцом Александром, не переставал после своего путешествия размышлять о прекрасных законах и мудрых обычаях мегапатагонцев. Он горел желанием установить их в нашем отечестве. Он отправился к патагонцам острова Викторик и посоветовался с ними. Они придерживались того же мнения, что и Викторин, и посоветовали молодому человеку не делать слишком поспешно даже добро. В соответствии с этим Германтин удовольствовался тем, что представил государственному совету следующий проект закона, чтобы предложить его затем народу и позаботиться о том, чтобы все его одобрили — пока не окажется возможным обнародовать более совершенный закон; при этом он не забыл предупредить, что этот закон только предварительный. Вот его текст: