XV

ДНЕВНИК БОШЕРА

После гонок Тельсон и Парсон очутились в щекотливом положении относительно друг друга. С одной стороны, Парсон как верный парретит был возмущен низким поступком директорских, потому что он был убежден, так же как и его классные старшины, что шнурок был подрезан кем-нибудь из отделения директора, и считал своим священным долгом бранить все отделение. С другой — Тельсон не знал, как ему примирить свою преданность к Парсону с верностью своим. Всем этим делом он был возмущен не меньше своего друга. Негодовал он, во-первых, на всех тех, кто осмеливался бросать тень на его отделение, во-вторых, на Блумфильда и компанию за их отказ принять вторые гонки. Дня через два после гонок у них с Парсоном был по этому поводу длинный и горячий спор.

— Вот вы уверяете, что это сделали мы, — говорил Тельсон, — а между тем…

— Конечно, вы. Кто же, кроме вас, мог сделать такую низость?

— Парсон, мы поссоримся, — заметил Тельсон в виде предостережения.

— Прости, дружище, я хотел сказать: кто мог это сделать? — поправился Парсон.

— Кто-нибудь из вельчитов, например.

— Вельчитам не было в этом никакого расчета: они не участвовали в гонках. К тому же они все против Ридделя.

— Ну, хорошо, а отчего же вы отказались от новых гонок? — спросил Тельсон, чувствуя, что по первому пункту Парсон сильнее, и переходя ко второму. — На вашем месте мы никогда бы с вами так не поступили: мы бы не стали задирать перед вами нос.

— С чего ты взял, что мы задираем нос?

— Так почему же вы отказываетесь от новых гонок?

— Да что в них толку? Ведь вы опять подстроите нам какую-нибудь штуку!

— Никаких штук мы вам не подстраивали, — сказал Тельсон, начиная горячиться.

— Кроме вас, некому было.

— Говорят тебе, что мы этого не делали! — повторил Тельсон и вдруг прибавил, торжествуя, что нашел убедительный довод: — А если вы говорите, что это сделали мы, то должны доказать.

— Нет, вы должны доказать, что это не вы, — не сдавался Парсон.

— Как мы можем доказать, что это не мы, когда… когда это не мы? — прокричал Тельсон, стараясь взять шумом там, где ему не хватало убедительности.

— Я так и знал, что вы не сможете доказать, что это не вы! — крикнул Парсон, торжествуя в свою очередь. — Я знал, что это кто-нибудь из вашей шайки.

— Право, Парсон, мы подеремся…

— То есть я хотел сказать, что…

— Мне нет дела до того, что ты там хотел сказать! Я уже сказал тебе, что это не мы, и баста.

— Что же мне делать, когда я убежден, что это вы?

— Как же ты можешь быть в этом убежден?

— А так, что, кроме вас, сделать это было некому.

— Почем ты знаешь?

Парсон на секунду задумался и вдруг выпалил скороговоркой:

— Если б это не вы, вы бы и доказали, что не вы, а вы доказать не можете, значит — вы. Что, попался?

Этот спор тянулся довольно долго, напоминая собаку, которая старается поймать свой хвост, и к его концу друзья так же мало понимали друг друга, как и в начале. Несходство во мнениях, естественно, повело к обоюдному раздражению: между друзьями пробежала черная кошка. Поэтому оба обрадовались, когда в комнату вошел Кинг и положил конец дальнейшим пререканиям. У Кинга был необыкновенно сияющий и таинственный вид.

— Вот так штука! — начал он еще с порога.

— Что такое? — спросили мальчики с любопытством.

— Как вы думаете, что я узнал про Бошера?

— Что?

— Отгадайте.

— Неужели это он подрезал наш шнурок? — спросил Парсон.

— Вот глупости! Конечно, нет. Представьте себе, он ведет дневник.

— Что такое? Бошер ведет дневник? — воскликнули мальчики в один голос. — Как ты это узнал?

Кинг засмеялся и, таинственно подмигнув им, сказал:

— Что вы мне дадите, если я дам вам заглянуть в этот дневник?

— Разве он у тебя?

— Эге! — и Кинг вынул из кармана маленькую записную книжку. — Я нашел его на дворе.

То, что Бошер ведет дневник, было забавно уже само по себе, но возможность заглянуть в это произведение была так соблазнительна, что отказаться от нее было не в силах человеческих. Правда, Тельсон заявил слабый протест, больше, впрочем, для очистки совести, но когда Кинг возразил ему, что если бы Бошер дорожил своим дневником, то не бросал бы его где попало, а Парсон заметил: «Ведь мы никому не скажем, что читали его», Тельсон согласился с ними и даже прибавил со своей стороны:

— Может быть, тут есть что-нибудь о гонках и о происшествии со шнурком. Хорошо бы было разъяснить это дело, а?

— Еще бы! — отозвался Парсон.

Все трое уселись за стол, и дневник был раскрыт на первой странице.

Из всех маленьких вильбайцев Бошера меньше всех можно было заподозрить в том, что он ведет дневник. Он не был одарен ни особенным умом, ни наблюдательностью, и те немногие замечания, на которые он отваживался, не отличались меткостью. Он был добродушный, шумливый, услужливый мальчик. Последним его качеством злоупотребляли старшие и взваливали на него разную черную работу, а сверстники звали его простофилей и немилосердно дразнили, благо он не обижался. И вдруг «простофиля» Бошер ведет дневник! Это показывало его в совершенно новом свете. С чувством, близким к благоговению, принялись мальчики за тоненькую тетрадку.

Дневник начинался следующей записью:

«Мая 20-го. Двадцатого мая. Я проснулся в 5 часов 45 минут а встал в 5 ч. 50 м. пошел на реку было прекрасное утро ранние пташки весело щебетали я был в фуфайке и башмаках потому что чтобы бежать за лодками».

Бошеру не давались знаки препинания, что объясняет кажущуюся несообразность в вышеприведенных и последующих фразах:

«Я пел пока одевался а когда умывался — не пел. Вышел в 6 ч. 2 м. встретил на дворе Парсона. Парсон слишком много о себе думает».

— Наблюдательный малый этот Бошер, — заметил Кинг.

— Я надеру ему уши, когда встречу его, — сказал Парсон, не особенно, впрочем, задетый.

«Парсон убежал и я остался один. Пока я один буду размышлять о своем прошлом, я им недоволен на реке были одни директорские. Кто-то возьмет приз, мы или они. Плохо они гребут, пришел на молитву ровно в 8 ч. Кинг ел пирожок во время молитвы».

— Берегись, Кинг! Что о тебе подумает Европа, когда этот дневник будет опубликован! — заметил со смехом Тельсон.

— Погоди, придет и твой черед, — отозвался Кинг.

«За завтраком сидел против Тельсона, он ест по-мещански. Прошу тебя, друг мой Тельсон, не говори ты с полным ртом».

Тут читатели буквально покатились со смеху. Тельсон должен был согласиться, что его черед действительно пришел.

«Размышления за завтраком, — стояло в дневнике. — Мир велик я песчинка в этом мире оштрафован двадцатью строчками стихотворений за шалости. Бросал хлебными шариками в Гарриссона и не раскаиваюсь. Парсон просил меня сделать за него перевод».

— Вот так враль! — воскликнул Парсон.

«Я отказал потому что и сам не приготовил обоих в карцер за незнание урока. Выпустили в 2 ч. 28 м.».

— Что за чепуха! Надо быть просто дураком, чтобы записывать такую дребедень! — воскликнул Парсон.

— Ведь он не рассчитывал, что кто-нибудь прочтет ее, — заметил Тельсон. — Однако всего читать не стоит. Перейдем прямо к гонкам.

Парсон и Кинг согласились, и дневник был открыт на достопамятном дне.

— «Встал в семь часов пятьдесят минут, — начал Тельсон. — Пришел на молитву в 8 ч. без одной минуты, еще две минуты и я бы опоздал это было бы неприятно на молитве стоял рядом с Виндгамом, он потерял свой ножик и спрашивал меня не видал ли я его, Я сказал, что не видал он сказал…» Фу, какая канитель!

— Любопытно, что он говорит о гонках, — сказал Парсон.

— Если он будет продолжать так, как начал, то не доберется до нее во веки веков, — проговорил Тельсон, перелистывая книжку. — «Наказан за то, что разговаривал с Кингом в классе Кинг сказал Паррету что он ябедник».

— Что он там мелет? Когда я сказал это Паррету? Я сказал ему только, когда он меня спросил, что я не разговаривал, — проговорил обиженный Кинг.

— А, понимаю, — сказал Парсон. — Тут пропущено несколько слов. «Ябедник» относится к тебе, дружище. Надо читать так: «Кинг сказал Паррету, что он не разговаривал, а что разговаривал я; он, то есть Кинг, ябедник». Теперь совершенно понятно.

— Что же тут понятного? Никогда в жизни я на него не ябедничал. Проучу же я его!

— Ну, будет тебе. Перейдем лучше к гонкам, — заметил с нетерпением Тельсон. — А, вот они. «По случаю гонок после обеда уроков нет я рад. Тысячные массы народа на берегу я в фуфайке ждал 23 м. наконец тронулись, пока ждал я размышлял, как велик мир…» Кажется, это его постоянное размышление, — заметил Тельсон. — «…а я мал а Парсон самонадеянный осел».

При этом неожиданном обороте речи Парсон сильно покраснел, а Тельсон и Кинг расхохотались.

— «…Парсон самонадеянный осел…»

— Очень нужно по двадцать раз повторять одно и то же! — проговорил с досадой Парсон.

— «…Осел, — повторил Тельсон дрожащим от подавляемого смеха голосом. — Он воображает, что он великий человек, а сам не умнее меня и любит подводить других, он и Тельсон самые самонадеянные ослы во всей школе».

Этот двойной заряд так насмешил и чтеца и слушателей, что они долго не могли приняться за дневник. Описание гонок было не самостоятельное: оно было списано слово в слово с отчета о последних университетских гонках и при помощи помарок приспособлено к существующим обстоятельствам. Начиналось оно так:

— «Ровно в половине восьмого («восьмого» зачеркнуто и поставлено «третьего») мистер Сирль (изменено на «Паррет») подал сигнал и шестнадцать (оставлено без изменения) весел разом опустились на воду».

— Довольно этой дребедени, переходи к тому месту, где говорится о происшествии со шнурком, — сказал Парсон.

— «Не доходя одной мили до цели, оксфордцы отстали, и голубой (изменено на «синий») флаг очутился впереди».

Дальше шла собственная стряпня автора:

— «Парсон правит отвратительно он посадил свою шлюпку на мель и оборвал рулевой шнурок. Подозревают Ферберна и компанию, директорские взяли приз, а парретиты осрамились благодаря Парсону».

— Это, однако, уж слишком! Не я буду, если не поколочу его! — закричал рассерженный Парсон.

— Не забывай, что мы читаем дневник потихоньку, — заметил ему Тельсон.

Парсон угомонился, и Тельсон продолжал:

— «Новых гонок, говорят, не будет, кто-то там отказался от них, я говорил с Парсоном, он подозревает Тельсона или вообще кого-нибудь из ихних, это ужасно. Как ужасно все идет на свете. Виндгам не нашел своего ножа, я сочинил стихи и воспоминание о прошлом запишу их чтобы не забыть.

Зовут меня Бошер никто мне не друг

Хоть здесь я не один нас много овечек.

А Падди наш пастух!»

— Я всегда знал, что Бошер неумен, но не подозревал, что он до такой степени глуп, — сказал Тельсон, закрывая книжку и передавая ее Кингу.

— Право, это вовсе не так глупо. Я как-то пробовал писать дневник, так у меня ровно ничего не вышло, — сказал Кинг.

— Нельзя сказать, чтобы и у Бошера что-нибудь вышло. Однако надо отдать ему эту книжку. Подсунь ты ее ему так, чтобы он не заметил.

— Ладно, — сказал Кинг, пряча книжку в карман.

Едва он успел ее спрятать, как в коридоре послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался сам автор дневника.

Войдя в комнату и притворив за собою дверь, он проговорил торопливым шепотом:

— Вельчиты идут сюда, готовьтесь!

Надо было видеть магическое действие этих слов. В одну секунду и дневник и досада против его автора были забыты. Общая опасность сблизила опять всех четырех друзей.

— Сколько их? Как ты узнал, что они придут? — посыпались на Бошера вопросы.

— Я искал одну книжку, которую выронил на дворе, и слышал, как Кьюзек и Пильбери сговаривались напасть на нас. Кьюзек велел Пильбери подождать, пока он сходит и посмотрит, нет ли в нашем отделении кого-нибудь из старших. Они сейчас придут.

— Какое счастье, что ты их подслушал! — сказал Парсон. — Однако что же нам делать?

— Устроим им душ, — предложил Тельсон. Предложение было принято. С помощью гвоздя и бечевки жестяная кружка, полная воды, была подвешена к косяку двери и прилажена так, что должна была опрокинуться и окатить водой первого, кто войдет. В Вильбайской школе «душ» был такой общеизвестной военной хитростью, что заговорщикам было почти стыдно прибегать к ней; но время было дорого: неприятель был на носу. Впрочем, в виде добавочной предосторожности перед дверью, дюйма на три от пола, была протянута веревка, о которую непрошенные гости должны были обязательно споткнуться и полететь на пол. Кроме того, гарнизон крепости вооружился метательными снарядами — свернутыми полотенцами, туфлями и тому подобными вещами — и стал спокойно ждать осады.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и пяти минут, как за дверью послышались крадущиеся шаги. Осажденные догадались, что это лазутчик неприятельского войска. Парсон сделал знак своим, чтобы молчали, и, взяв книгу, уселся за стол против самой замочной скважины. Шаги смолкли перед дверью и затем тихонько удалились. Главный корпус должен был прибыть с минуты на минуту.

Действительно, вскоре опять послышались шаги, но другие, тяжелые: было ясно, что неприятельское войско марширует в ногу, подражая твердой поступи взрослого человека, для того чтобы отвлечь подозрение. Осажденные переглянулись с хитрой улыбкой: их-то не проведут! Не бывало еще такого хитреца, который мог бы перехитрить парретитов.

Шаги остановились у двери. Ручка щелкнула, дверь отворилась, кружка опрокинулась и окатила водой мистера Паррета. В ту же секунду туфли, полотенце и губка полетели ему в лицо… Ошеломленный таким приемом несчастный наставник сделал шаг вперед в, споткнувшись о веревку, растянулся на полу…

Трудно сказать, что думал в эту минуту мистер Паррет; несомненно одно: чувства его были ничто в сравнении со стыдом и ужасом, которые овладели маленькими шалунами, когда они увидели, что наделали. Когда учитель поднялся с полу и, вынув платок, стал обтирать им свое мокрое лицо, слов у них не было. Мистер Паррет отличался большим самообладанием: не было еще случая, чтобы он вышел из себя. Приведя в порядок свой туалет, он только спросил:

— Интересно знать: для какого экстренного случая готовились эти сложные приспособления?

К мальчикам вернулась способность речи.

— Простите нас, сударь! — закричали все четверо, бросаясь к учителю. — Мы не знали, что это вы! Мы ждали…

Дальнейшие слова были прерваны новым шумом: на этот раз это был, несомненно, неприятель. Прежде чем бывшие в комнате успели что-нибудь предпринять, невидимая рука приотворила дверь, и в комнату влетела бутылка. Стукнувшись об пол, бутылка разбилась вдребезги, и комнату наполнило страшное зловоние: в бутылке был сероводород; недаром Кьюзек и Пильбери изучали химию. Заткнув носы, учитель и мальчики бросились к двери; но неприятель сосредоточил на ручке все свои силы, и дверь не поддавалась.

— Отворите дверь! Здесь мистер Паррет, слышите? — закричал Парсон.

— Не надуешь! Не на таковских напал! Погодите, мы угостим вас еще бутылочкой, — раздалось за дверью.

Мистер Паррет заинтересовался этой сценой. Он отворил окно и, усевшись на подоконник, стал ждать, что будет дальше.

— Отворите дверь, мы сдаемся! — кричали осажденные.

— Сдаетесь? Так становитесь на колени, — отвечал неприятель.

— Стали! — крикнул Парсон.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Теперь говорите: «Мы, дрянные мальчишки, воришки, просим у вас прощенья и клянемся, что впредь будем вести себя честно».

— Мы, воришки, дрянные мальчишки, просим у вас прощенья и клянемся, что впредь будем вести себя честно, — повторили Парсон, Тельсон, Бошер и Кинг.

— Выпустить пленных! — скомандовал Кьюзек.

Дверь отворилась…

Уходя, мистер Паррет сказал мальчикам:

— Завтра утром в семь часов приходите все в мою комнату.