Друзья мсье Бонне
28 июня 1939 года премьер-министр Даладье произнес в палате депутатов в высшей степени сенсационную речь, о содержании которой даже его коллеги по кабинету не имели ни малейшего представления.
Премьер-министр говорил: «Мы являемся свидетелями того, как в нашей среде шла возмутительная пропаганда, истоки которой — сейчас я твердо убежден в этом — свое начало берут за границей. Целью этих действий является уничтожение единства Франции».
«Мы смогли начать расследование и обнаружить кое-какие следы. Но мы уже сейчас совершенно убеждены, что налицо попытка опутать Францию сетями интриги и шпионажа.
Я не желаю преувеличивать. Но я не хочу, с другой стороны, и умалять всей серьезности положения, ибо считаю, что лучше заявить стране всю правду».
Затем премьер сообщил, что за несколько часов до того, как он начал свою речь, в стране были произведены аресты. Установлено, что аппарат германского шпионажа во Франции оказался значительно более мощным, чем он предполагал; отныне — уверял Даладье — будут приниматься строжайшие меры предосторожности.
Спустя несколько часов после его речи затаивший дыхание народ узнал имена замешанных в дела о шпионаже. Это были: Алуа Обен, редактор «Тан»; Пуарье, издатель газеты «Фигаро»; Гастон Амурель, официальный стенограф сената. Все эти арестованные были доставлены в военную тюрьму на улице Шерш Миди и, следовательно, они находились в распоряжении военного министерства или, точнее, 2-го бюро.
2-е бюро наконец-то взяло инициативу в свои руки. За 24 часа до речи Даладье полковник Гоше и его два помощника — Перье и Новар — посетили премьера. Угрожающим тоном полковник попросил немедленной аудиенции.
Премьер, который недолюбливал Гоше, нервно заявил, что у него сейчас нет времени.
— Дело срочное, — сказал полковник. — Мой долг, господин премьер, заявить вам, что если вы немедленно не примете решений по вопросу, о котором я пришел вам доложить, то я сразу подаю в отставку. Речь идет о сохранении независимости государства.
Премьер побледнел, и гримаса недовольства застыла у него на лице. Он даже не предложил офицерам сесть, но полковник опустился в кресло и открыл один из принесенных портфелей.
И вот перед глазами растерянного премьера развернулась страшная картина. Он узнал историю деятельности баронессы фон Эйнем, очаровательной, прекрасной и богатой германской шпионки.
История начиналась с Фернана де Бринона; Даладье, конечно, знал о том, кем был Фернан де Бринон. Он был журналистом, часто ездившим в Берлин, и, в конце концов, стал берлинским корреспондентом французской газеты, которая финансировалась крупной стальной и угольной промышленностью Франции и служила ей верой и правдой. Он стал одним из наиболее видных участников франко-германского комитета, который вначале был распущен Гитлером, а затем восстановлен им же. Имя его как журналиста стало хорошо известно начиная с 1933 года, ибо он был первым французом, интервьюировавшим Гитлера.
Это были общеизвестные факты. Но было далеко не общеизвестно — даже 2-е бюро узнало об этом только в конце 1938 года, — что де Бринон получал огромные деньги от Геббельса. Миллионы франков распределялись им между французскими журналистами и владельцами газет для обработки общественного мнения в духе, угодном Берлину. Это стало известно в 1938 году, когда предпринять что-либо серьезное было уже слишком поздно.
Следующим был Отто Абец, руководитель франко-германского комитета, который довольно часто встречался с де Бриноном.
Отто Абец был значительно моложе де Бринона. Он потерял отца в первую мировую войну; в молодости ему жилось нелегко, пока он не стал учителем рисования в провинциальной средней школе; он всегда имел склонность к французской культуре.
В фашистский лагерь он перешел сравнительно поздно. Членом гитлеровской партии он стал только после 1933 года. И сразу же скромный учитель рисования поселился в элегантной берлинской квартире; у него появились деньги, он завел автомобиль. Правда, он все еще интересовался французской культурой, но сфера его интересов коренным образом изменилась.
В 1935 году Абец переехал в Париж. Он часто посещал аристократические салоны, где встречался со многими писателями и кинорежиссерами. Он располагал крупными средствами и всякого рода возможностями: так, он устраивал перевод на немецкий язык произведений знаменитых французских авторов, помогал французским дельцам завязывать выгодные связи с Германией, устраивал французским журналистам интервью с руководителями «Третьей империи».
Баронессу фон Эйнем, прекрасную, элегантную молодую женщину, де Бринон встретил во время одного из своих посещений Берлина. Вскоре баронесса переехала в Париж. Она сняла квартиру в роскошном отеле. Прекрасно владея французским языком, она вскоре прочно обосновалась в ряде салонов. Здесь она часто встречала Отто Абеца и весьма сдружилась с ним. Что касается де Бринона, то она вновь встретилась с ним на приеме в июне 1937 года. Оба сделали вид, что совершенно не знают друг друга.
Вскоре, однако, дружба вновь разгорелась. Де Бринон часто встречался с баронессой. И поскольку он сам был журналистом, то весьма естественно, что и она также встречалась со многими влиятельными журналистами. У баронессы было много друзей в кинопромышленности. У нее были также крупные деньги; поэтому ей пришла мысль о покупке небольших кинотеатров. Сделки эти от ее имени производил Обен. Он купил несколько десятков театров. У Пуарье неожиданно оказалось достаточно денег для создания новой кинокомпании. Эта кинокомпания должна была производить фильмы, которые служили бы делу укрепления дружбы Германии с Францией. Он также готов был ассигновать крупные суммы для финансирования сети радиостанций.
Быть может, самым интересным знакомством баронессы был Гастон Амурель, официальный стенограф сената. Он был одним из немногих людей, могущих заполучить в свои руки протоколы секретных заседаний сенатской военной комиссии.
Алиурель как раз и получил за эти протоколы от баронессы 400 тыс. франков.
Долгое время никто ни о чем не подозревал. В конце концов, баронесса была такой милой молодой женщиной, и право же она не интересовалась ничем, кроме кино. Может быть, она сама хотела стать кинозвездой.
Полковник Гоше известил Даладье о тесном сотрудничестве Обена и Пуарье с германской торговой палатой в Париже; всего лишь две недели назад они представили в торговую палату пространный список тех, кого они называли «надежными французами»; это были жители пограничных районов, на которых можно было положиться в том смысле, что они готовы были в нужный момент работать на Германию.
Даладье был поражен. Он узнал, что Гастон Амурель давно уже передает протоколы секретных заседаний сенатской военной комиссии в руки германских агентов.
— Нанесенный вред, — закончил свой доклад полковник Гоше, — трудно исчислить. Мы можем быть уверены, что Берлин располагает всеми важнейшими данными, касающимися нашей артиллерии, противотанковых пушек, наших авиационных баз. Нам придется все переделать. Весь вопрос заключается в следующем: хватит ли у нас времени?
Полковник кончил, еще раз пригрозив отставкой, если Даладье немедленно не примет мер.
Даладье принял меры.
Баронесса фон Эйнем не была арестована. Ей удалось бежать в Германию. 2-е бюро впоследствии получило сведения о том, что она казнена. Быть может, Берлин считал ее виновной в раскрытии всего заговора?
Каким образом ей удалось бежать? Премьер заверил 2-е бюро, что он никому ни слова не скажет о намеченных арестах, не исключая даже и своих коллег по кабинету. И Даладье никому ничего не сказал. Быть может, однако, весь его разговор с полковником Гоше был подслушан и немедленно доложен одному из членов кабинета, Жоржу Бонне, министру иностранных дел? По крайней мере, так считает 2-е бюро.
2-е бюро, разумеется, много дней следило за баронессой фон Эйнем. Это не помешало ей спустя несколько часов после беседы полковника с премьером поспешно покинуть свою квартиру. Она взяла такси и поехала в отель «Скриб», где вошла в бар. В баре она встретила мадам Бонне, с которой была дружна. Женщины выпили по коктейлю и расстались.
Баронесса снова взяла такси и поехала на аэродром Ле-Бурже. Там она держала свой личный самолет, охранявшийся полицией. Он уже в течение многих месяцев находился под охраной по приказу того же министра Бонне. Личный самолет баронессы был вскоре готов к отлету, и баронесса улетела в Германию.
Примерно в то же время Париж покинула еще одна женщина. Ее настоящее имя было Элизабет Бютнер. Много лет назад она была личным секретарем Юлиуса Штрейхера — известного нюрнбергского апостола антисемитизма. Последние 16 месяцев она была в Париже и работала на гестапо. Подобно баронессе фон Эйнем, она была очаровательна, смела и весьма богата. Она действительно была настолько богата, что смогла выйти замуж за знатного обедневшего француза, получив тем самым французское гражданство, которое значительно облегчало ей всю ее деятельность.
Она тоже как будто была близка к мадам Бонне. Но если баронесса действительно нравилась жене министра, то с Элизабет Бютнер она поддерживала отношения, пожалуй, против своей воли. Казалось — и у многих людей сложилось такое впечатление, — что эта женщина, агент гестапо, имела над ней какую-то власть.
Как бы то ни было, но 2-е бюро, которое следило и за Элизабет Бютнер, знало, что она видалась с женой министра почти сразу же после беседы Даладье с полковником Гоше. Встреча их была короткой. И лишь после этой встречи мадам Бонне поехала повидать баронессу фон Эйнем и, быть может, предупредить ее кое о чем.
Что же касается Элизабет Бютнер, то агенты 2-го бюро потеряли ее из виду сразу же после того, как она вошла в дом Бонне. Возможно, что она скрылась, воспользовавшись каким-либо боковым выходом. Так или иначе, но она исчезла.
Пособничество бегству иностранного шпиона, а в данном случае даже двух иностранных шпионов — такое обвинение весьма серьезно, особенно если оно выдвинуто против министра иностранных дел.
Впрочем, это был не первый случай, когда Бонне действовал в пользу Германии. В Париже, между прочим, была весьма популярна такая злая шутка: «Слыхали, наш министр иностранных дел получает деньги также и от Франции?»
К середине 1939 года стало довольно широко известно, что Бонне является одним из главных виновников создавшегося для Чехословакии отчаянного положения. Это он заставил Прагу принять англо-французские предложения и отказаться от Судетской области, где находились основные государственные оборонительные сооружения Чехословакии. В критические часы он скрывал все срочные телеграммы из Праги и не консультировал их со своими коллегами. И когда один из них, Поль Рейно, запротестовал, Бонне осмелился утверждать, будто Прага просила нажать на нее и заставить ее капитулировать, чтобы таким путем сохранить свой престиж в глазах чешского народа.
Это он, Бонне, вскоре после Мюнхена подготовил почву для заключения десятилетнего договора о дружбе и мире с Германией. И когда через месяц Эррио выступил с речью, в которой критиковал некоторые действия Гитлера, Бонне позвонил германскому послу в Париж и просил его не обращать на это выступление никакого внимания; сотрудничество Франции с Германией, — заверял он, — будет продолжаться беспрепятственно, о чем он договорился с Риббентропом.
На все выпады со стороны сотрудников-министерства иностранных дел и обвинения в недостойном поведении Бонне отвечал лишь приятной улыбкой и заверениями в том, что первой его заботой является мир. Какое, однако, отношение имела защита мира к визитам в «Коричневый дом» в Париже, нанесенным совместно с Риббентропом во время пребывания последнего во Франции? Бонне отлично знал, что «Коричневый дом» является центром германского шпионажа во Франции, поскольку 2-е бюро дало ему необходимые сведения об этом. И это его также не остановило.
Ему также было известно и подлинное лицо Фернана де Бринона. В октябре 1938 года 2-е бюро вручило всем членам кабинета досье, содержавшее самые точные обвинения против де Бринона. И все же весной 1939 года Бонне послал этого проходимца в Берлин для ведения переговоров с Герингом; этот посланец должен был уверить Геринга в том, что дни существования демократической Франции уже сочтены и что он, Бонне, совместно с Даладье позаботятся о том, чтобы установить тоталитарную форму правления, уничтожить свободу печати и парламент, обеспечить тесное сотрудничество с Германией. Все это стало известно из уст французского посла в Берлине Кулондра, который почувствовал себя обиженным не тем, что сказал де Бринон, а тем, что Бонне не доверил ему, Кулондру, вести переговоры с Герингом. Французский министр иностранных дел действовал так, как если бы он был германским министром иностранных дел. Для такого поведения, впрочем, у него были веские причины.
Многие бывшие друзья Бонне — среди них видные государственные деятели, писатели, музыканты и т. д., — находящиеся сейчас в Америке в качестве эмигрантов, многократно заявляли, что они не могут поверить тому, что Бонне предатель; некоторые из них признают, что он действовал близоруко, даже глупо, но утверждают, что им руководило якобы желание обеспечить для Франции мир любой ценой. Эти люди подчеркивают, что никогда не был доказан факт предательского поведения Бонне.
Между тем факт этот был доказан. Но неопровержимые данные попали в руки 2-го бюро только к концу 1939 года. Вернемся к знаменитому делу Ставиского, разыгравшемуся в 1934 году. После мнимого самоубийства этого мошенника начался солидный скандал, и было обнаружено, что многие высокопоставленные лица получали деньги за «устройство» различных темных дел.
После бурных волнений, охвативших Париж, все, в конце концов, улеглось.
Одним из видных людей, получивших деньги и замешанных в деле Ставиского, был Бонне. Он получил чек на круглую сумму. История французских скандалов показывает, что такого рода чеки обладают неприятной особенностью: неожиданно выплывать спустя много лет после того, как деньги уже были получены. Чек на имя Бонне оказался в руках у Альбера Дюбарри, служившего немцам. За значительную сумму он продал чек Берлину. Теперь чек уже находился у Геббельса, и, следовательно, Бонне был в руках у Гитлера.
Первым лицом, приехавшим в Париж с фотокопиями чека, была Элизабет Бютнер. С помощью такого грозного оружия ей удалось без труда заручиться сотрудничеством супругов Бонне. В течение всего времени, вплоть до момента поспешного отъезда баронессы фон Эйнем и Элизабет Бютнер из Парижа, они прибегали к этому методу откровенного шантажа. И даже после их отъезда Жорж Бонне должен был делать то, что ему приказывал Берлин. Вот почему он так энергично протестовал против предложения Даладье о высылке Отто Абеца, который, без сомнения, был главой германского шпионажа во Франции, но не мог быть арестован как дипломат, пользующийся неприкосновенностью. И лишь после того, как журналист и политик Анри де Кериллис открыто атаковал Абеца и опубликовал ряд весьма красноречивых материалов, которые поставили Бонне в безвыходное положение, было объявлено, что Отто Абец выслан. В действительности этого не случилось. Беседуя с германским послом, Бонне мельком спросил, правда ли, что Абец на короткое время покидает Париж? Он даже устроил для некоторых своих интимных друзей прощальный обед в честь человека, который в то время был уже разоблаченным германским шпионом. Одним из присутствовавших на обеде был Гастон Анри-Эй, бывший тогда мэром Версаля, а затем послом Франции в США.
Бонне никогда не прекращал работать на немцев, даже во время войны. Это он намекнул Фернану де Бринону вскоре после начала войны на то, что ему необходимо покинуть Париж и уехать в Брюссель. Он же позднее известил де Бринона о том, что можно возвращаться назад. Все эти намеки Бонне делал с такой легкостью еще и потому, что вскоре после начала войны был переведен из министерства иностранных дел в министерство юстиции. На своем новом посту он мог требовать докладов обо всех скомпрометированных лицах, мотивируя это необходимостью подготовлять против них процессы. Заметим, что когда Бонне покинул министерство иностранных дел и переехал в министерство юстиции, он захватил с собой ряд личных дел. С тех пор дела Абеца, де Бринона, баронессы фон Эйнем и многих других не могли быть обнаружены.
Лишь в конце 1939 года 2-е бюро установило, в чем секрет влияния Гитлера на Бонне. Одному из французских агентов в Берлине рассказали историю с чеком Бонне, находящимся у гитлеровцев. К тому времени в самом Берлине многие уже знали об этой истории, поскольку Бонне уже больше не мог быть полезным немцам.
Почему же премьер Даладье не стал действовать немедленно по получении от 2-го бюро данных об истинном лице Бонне? По всей вероятности, он считал, что страна, ведущая войну, не может позволить себе пойти на такой страшный публичный скандал: увидеть своего министра юстиции арестованным и судимым в качестве прямого пособника вражеских шпионов.