Амфибия подошла к большому помосту, выдвинутому от берега в рейд. Нас окружила толпа туземцев-канаков, которые, несмотря на частые посещения рейда аэропланами, не уставали смотреть на этих «железных птиц». Пассажиры быстро рассыпались по улицам. Часть, которая, подобно мне с Гаррисоном, оставалась здесь, направилась в гостинницу, остальные же, летящие в Китай и Японию, спешили прогуляться по городу и его окрестностям, дабы использовать двух-часовую стоянку амфибии, которой предстояло запастись горючим.
Мы нашли прекрасный номер в гостинице «Тихоокеанский Аэро-Отель» и направились на почту спросить, нет ли на наше имя телеграмм. «Только что получена на ваше имя радиограмма», сказал чиновник, подавая мне конверт. Я вскрыл ее и прочел следующее: «Срочно возвращайтесь Москву принять участие в организации индейской линии». Далее следовала подпись моего начальника М.
Хотя я за последние две недели и привык к перелетам, тем не менее перспектива нестись опять почти 16 тыс. километров мне мало улыбалась. Кроме того, отпадала надежда пожить на Гаваи, сделать ряд экскурсий и отдохнуть в этом роскошном климате. Наконец, и наушники, которые все время приходится носить при полете на аэропланах, чтобы не слышать шума моторов, также порядком надоели.
Тем не менее приходилось повиноваться. Вернувшись в отель, я застал Гаррисона, с увлечением читавшего местную газету.
«Слушайте, слушайте», закричал он мне еще издали. «Какое интересное предприятие. Отсюда летит великолепный американский дирижабль Z. R. 20, снаряженный географическим обществом для ряда научных наблюдений. Главное же то, что он летит к Северному полюсу!»
«Правда, — и при этом Гаррисон вздохнул, — теперь лето и нет полярных сияний. Тем не менее, можно будет там сделать ряд наблюдений над радиоактивностью и электрическими и магнитными свойствами воздуха. Было бы грешно не воспользоваться этим случаем. Поэтому „мы“ летим, не правда ли? Дирижабль доставит нас обратно, и дальше вы вольны возвращаться к себе в Москву через Японию или Америку».
Вместо ответа, я с разочарованным видом подал ему только что полученную телеграмму.
«Видите, я, к сожалению, лишен возможности совершить этот во многих отношениях занимательный полет и должен как можно скорее лететь обратно».
Быстро пробежав глазами телеграмму, Гаррисон на минуту задумался, но потом вдруг с оживлением забегал по комнате и вскричал: «Мой друг, берите-ка скорее в руки карандаш и бумагу. Готово! Теперь считайте: Перелет из Гавай в С.-Франциско потребует 16 часов, С.-Франциско — Нью-Йорк 21 час. Нью-Йорк — Брест — 17 часов.
{ строка полностью неразборчива }
{…} не считая остановок, пересадок и возможных опозданий. Теперь летим на дирижабле к полюсу. До него расстояние 7.250 килом. Считая скорость его в 150 кил. в час, получим 49 часов. Главное же дальше. Вы можете легко получить разрешение взять с собою на дирижабль специальный гоночный аэроплан, приспособленный для полетов на больших высотах и имеющий герметически закрытую каюту. Дирижабль долетает до полюса, вы снимаетесь с него на аэроплане, поднимаетесь на большую высоту и преспокойно возвращаетесь в Москву, совершив перелет по меридиану, вместо того, чтобы лететь по параллели. При скорости аэроплана в 1000 кил/час и при расстоянии от полюса до Москвы 3050 кил., вы дойдете почти в 3 часа. Таким образом, на весь перелет по меридиану у вас потребуется всего лишь 49 + 3 = 52 часа, между тем, как на полет по параллелям у вас уйдет 69½ ч. Вы выигрываете почти 17½ часов и, кроме того, получаете возможность совершить путешествие через полюс».
При полете через полюс вы выигрываете 17½ часов…
Энтузиазм Гаррисона начинал меня увлекать. Я еще раз проверил подсчеты и подумал, что, может быть, он и прав. Оставалось навести справки на аэростанции, где находился эллинг с дирижаблем, и спросить разрешение на дополнение к грузу гоночного аэроплана.
Переговоры, благодаря содействию Гаррисона, которого все знали, и бывшим у меня рекомендательным письмам директора аэротреста и некоторых военных властей, быстро привели к желанному результату. Нам было оставлено два места на дирижабле и отдано приказание приготовить и погрузить в его ангар прекрасный гоночный аэроплан, о котором говорил Гаррисон.
Отлет дирижабля был назначен сегодня вечером в 10 ч. Нам оставалось еще около 5 часов времени. Чтобы хотя немного осмотреть окрестности, я предложил Гаррисону проехаться в экипаже, и мы покатили по набережной бухты Вайкики. Дорога была усажена величественными пальмами, мягкий ароматный воздух заставлял дышать. легко и с наслаждением.
Песни канаков, ритмичный прибой волн — все это действовало замечательно успокаивающе. Проехали мимо бронзовой статуи Камехамеха 1-го, знаменитого гавайского короля-законодателя, полюбовались красивыми изделиями из волокон пальмовых листьев — бюварами, веерами, шлемами и т. и.
Побывали на рыбном рынке, где корзины и столы были наполнены дарами моря, начиная от чудовищных омаров и кончая разнообразными рыбами и ракушками.
Особенно красивым показался мне обычай туземцев и даже здесь живущих европейцев украшать себя гирляндами из цветов — леями. Подобные гирлянды надеваются на талии, плечи, грудь и шляпу.
За город мы далеко не уезжали; посмотрели лишь на кофейные плантации и на апельсиновые рощи. Говорят, что с окружающих высот очень красив вид на окрестности. Но мы видели острова еще с большей высоты, поэтому поездка на гору нас не прельщала.
В 9 час. вечера мы уже подъезжали к небольшому, почти круглому «Соленому озеру», отстоящему от Гонулулу километрах в 5 и окруженному холмами. Близ озера виднелся колоссальных размеров эллинг, на котором развевался американский флаг. Невольно поражали размеры эллинга. Длина его была 400 метров, а ширина и высота 80х80 метров. Ворота, представлявшие также целое сооружение, были открыты, и из эллинга, при помощи электрических кабестанов, выводили дирижабль.
По сравнению с этим колосом невольно считаешь себя пигмеем, да и казавшиеся нам громадными аэропланы — какими-то микроскопическими. Хотя с моря дул небольшой бриз, корабль не наносило на края ворот. Эллинг, оказалось, был устроен поворотным и еще до нашего приезда был повернут по ветру.
Так как уже значительно стемнело, вдруг вспыхнули электрические прожекторы, залившие все поле перед эллингом ярким светом. Пассажиры группами стали подходить к гондоле и размещаться по своим каютам.
В эту интересную экскурсию собралась почти вся местная интеллигенция. В каютах набралось до 200 пассажиров.
Послышался звук сирены — сигнал к отправлению. Загудели где-то в машинных гондолах моторы, корабль начал медленно порываться вперед. Раздалась команда «отдай аэростат». Моторы загудели, как шмели, и аэростат величественно взлетел над Гонулулу.
Сноп электрического света прожектора осветил нас, как днем. Вот и аэромаяк. На рейде давно нет нашей амфибии — она уже летит к Японии.
Слышится сирена — наш салют рейду — и скоро город и остров скрываются в темноте, но долго еще виден огонь маяка.
Мы «отплыли» в 10 часов вечера. Суматоха отправления, провожавшая толпа, виды Гавайских островов и оригинальное зрелище океана ночью — все это привлекало мое внимание, и я полчаса просидел у окна обширного салона, смотря вниз. Но вот земные и морские пейзажи почти скрылись от глаз, и я стал понемногу знакомиться и с нашим воздушным гигантом, хотя в этот вечер я не рассчитывал внимательно его рассмотреть.
Пассажирская гондола представляла из себя внушительное двухэтажное сооружение, помещавшееся вдоль нижней части дирижабля под ним. Каждый этаж по устройству был одинаков, за исключением носовой части. В нижнем этаже ее находилась рубка командира, а во втором — остекленная веранда для пассажиров.
Посредине каждого этажа находились салоны на 100 человек. Вдоль этажа посредине шел коридор, куда выходили двери пассажирских кают. Окна же их выходили на широкие, идущие вдоль гондолы, остекленные веранды, упирающиеся в салон. У кормы помещались: кухня, помещения прислуги, ванны, уборные и столовая. Кладовые же с провизией и водой располагались внутри корпуса дирижабля. Осмотрев наскоро в общих чертах эти помещения и пройдя по обоим этажам, я направился в свою каюту, где нашел чистую приготовленную постель, умывальник с теплой и холодной водой, стол, стул, зеркала и прочие принадлежности, ничем не отличавшиеся от оборудования пароходной каюты.
Ложась спать, я заметил, что подушка и матрац были надутые, как я подумал, воздухом, но потом я узнал, что это был гелий.
Я открыл окно каюты; издалека доносился слабый шум моторов. Кругом царила тропическая ночь. Сверкали звезды. Откуда-то слышались смех, разговоры и как-то было странно сознавать, что я несусь над Тихим океаном, на большой высоте и нахожусь с противоположной от Москвы стороны земного шара.
Ночь прошла без всяких приключений. Я проснулся около 8 час. утра. На утро погода оказалась роскошной. На небе не было ни одного облачка. Зеленая поверхность океана слабо волновалась.
Из объявления, повешенного на стенке каюты, говорилось, что пассажиры могут пользоваться ванной из морской воды. Я решил воспользоваться этим указанием, вызвал служителя, который и провел меня в ванную комнату. Там действительно находилась поместительная дураллюминиевая ванна, которую служитель наполнил водой. На вопрос, откуда эта вода, он сообщил, что она служит для балласта и после ванны не выбрасывается, а перекачивается в особые резервуары.
Освежившись в ванне, я отправился в столовую, которая днем казалась еще больше, чем накануне. После завтрака мне удалось у «пёрсера» (лицо из администрации), заведывавшего пассажирами, получить брошюрку с описанием этого дирижабля.
Привожу некоторые сведения из этой книжки.
Дирижабль, Z. R. 20, был построен в С. А. Соединенных Штатах, в городе Лэйкхерсте в прошлом году и относится к типу жестких кораблей. Название свое он получил от начальных букв двух слов Z — Zeppelin — изобретатель жестких дирижаблей и R — Rigid — английское слово «жесткий».
Он состоит из ажурного каркаса, материалом которого служит проволочная несгораемая бумага (на подобие железо-бетона).
Проволока сделана из дураллюминия. Легкость и прочность этой конструкции значительно превышает делавшиеся раньше только из дураллюминия. Весь каркас разбит на отсеки, внутри которых помещались матерчатые баллоны с легким газом гелием, который хотя и немного тяжелее водорода, но зато не представляет опасности взрыва, и не горюч. Снаружи он был обшит тонкими металлическими листами, толщиною 0,1 миллиметра. У кормы дирижабля располагаются мощные плавники и рули. Длина дирижабля была 350 метров, а поперечник — 60 метров. Объем его равнялся 250.000 куб. метр.; он мог поднимать 200 тысяч килограммов полезного груза.
Вместо применявшихся ранее серии моторов, на корабле была внизу устроена центральная электрическая станция, которая посылала ток к электродвигателям, вращающим 24 винта, расбросанные по кронштейнам в разных местах у поверхности дирижабля.
Полная мощность станции была 6.000 лош. сил и скорость полета дирижабля — 150 кил. в час. Интересен был подсчет дальности полета, который мог совершить наш корабль.
Вес 200 пассажиров, считая на каждого с багажом и провизией — 150 килогр… 30.000 кгр. Вес команды 30 человек и снаряжения… 5.000 кгрм. Вес балластной воды… 5.000 кгрм. Вес аэроплана, катера, автомобиля и аэросаней… 7.000 кгрм. Вес дополнительного оборудования… 2.000 кгрм. Вес бензина (и масла)… 150.000 кгрм. Итого:… 200.000 кгр.
Считая расход горючего на силу в час — 0,15 кгр., получим, при мощности моторов в 6.000 сил, продолжительность полета 150.000/0,15х6.000 = 166 часов, чтопри скорости 150 кил. в час дает дальность полета 166 х 150 = 24.900 километров.
Расстояние от Гавайских островов до Северного полюса равнялось около 7.400 километров. Таким образом, мы могли бы, долетев до Северного полюса, вернуться обратно, не возобновляя запаса топлива и еще имея в запасе полет почти 10.000 километров. Таких результатов пока аэропланы еще достичь не могли.
За ночь мы прошли около 2.000 километров. Попутный благоприятный ветер ускорял наш полет и, если погода нам не изменит, мы к вечеру должны будем достичь Аляски.
Командир несколько отклонил путь дирижабля к западу, рассчитывая пройти вдоль Берингова пролива, чтобы доставить пассажирам возможность полюбоваться сразу видами нового и старого света, т. е. Америки и Азии.
Вид на океан был довольно однообразен. Изредка виднелись дымки пароходов, раза два показались киты.
Разговаривая с одним из помощников командира, я узнал, что на корабле устроено приспособление, весьма облегчающее условия полета. Дело в том, что по мере сгорания топлива, дирижабль облегчается в весе и стремится подняться все выше и выше, где давление воздуха меньше и где газ, находящийся внутри дирижабля в баллонах, будет чрезмерно расширяться, а это грозит разрывом баллонов. Для того, чтобы этого не случилось, необходимо, или выпускать ценный газ через клапаны, что неэкономично, или загружать дирижабль балластом, чтобы он не поднимался. Вот для получения такого балласта и придумано утилизировать продукты горения, выходящие из моторов. Вода, находящаяся в этих продуктах, сгущается и вес ее возмещает потерю веса сгоревшего топлива.
Несколько раз в этот день для пассажиров устраивались экскурсии для осмотра дирижабля. Мы видели ангар, где помещался аэроплан, на котором мне предстояло лететь от полюса в Москву, гараж для аэросаней, док для катера, поднимались в лифте на верх дирижабля и наслаждались прогулкой по верхней длинной палубе; на концах ее было установлено по пушке, на случай нападения воздушных пиратов. Далее, у кормы пассажирской гондолы нам показывали рыболовные сети и приспособления для охоты на китов, медведей и разных животных.
Около 3-х часов дня мы встретились с густыми кучевыми облаками. Видно было, что их несколько слоев и они на разных высотах идут по разным направлениям.
Командир предложил пассажирам прислушаться к воздушному эху. Был сделан выстрел из пушки, и, вдруг, с разных сторон мы услышали ответные выстрелы, которые раздавались через определенные промежутки времени, то усиливаясь, то замирая. Это эхо продолжалось около одной минуты и потом стихло. Повидимому, звук от выстрела отражался или от облаков, или от слоев воздуха разной плотности.
Облака все сгущались, громоздясь друг на друга и образуя самые причудливые сочетания. Мы неслись то между отвесных скал, как бы вдоль ущелия, то вступали в безконечный туннель, то врезывались в их толщу, погружаясь в туман. Часто мы любовались красивой тенью нашего корабля, извивающейся по облакам и окруженной замечательно яркой радугой. Это явление «аэронавтического ореола» сопровождало нас почти все время, пока мы летели в области облаков.
Около 7 час. вечера впереди показалась земля. Это был остров Аляска — начало Алеутской области. Местность представляла дикий характер. Виднелись вулканические горы, изредка — глетчеры. Часто земля закрывалась туманом. Мы шли вдоль берега, богато изрезанного бухтами, фиордами и заливами, представлявшими много прекрасных гаваней. Долины были покрыты зелеными коврами трав и цветов.
Любуясь видами Аляски, мы не заметили, как уже наступила полночь. Было все же достаточно ясно, чтобы различать берега. Спать не хотелось, и я, как и многие другие пассажиры, остался в салоне, чтобы не пропустить редкого случая увидеть сразу Азию и Америку. Мы шли теперь над Беринговым морем и вступали в Берингов залив. Вот и городок Ном — этап обычно совершавшихся ранее кругосветных перелетов. Еще немного и вдали виднеется темный берег Азии — именно мыс Дежнева. В этом месте пролив имеет ширину километров 60.
В одном из углов салона дирижабля я заметил небольшой книжный шкаф. Порывшись среди книг, я неожиданно нашел одну русскую книжку «По студенному морю» соч. Е. Львова. В ней мне попался интересный рассказ, — предание беломоров о воздушном корабле, при чем место действия отчасти соответствовало тому, к которому мы теперь неслись.
Так как почти никто из пассажиров не знал русского языка и не был знаком с этой легендою, то я и перевел им ее содержание; вот оно:
«Норвежцы лет 200 назад узнали, что кит, когда-то проглотивший Иону и оставленный богом жить вечно, в награду за то, что пророк был выкинут им живым на берег, заплыл в Ледовитый океан. Жители города Гаммерфеста даже видели это огромное чудовище. Один китобойный капитан-богоотступник — немедленно вышел из гавани и отплыл за китом в русские воды. Благодаря северному сиянию, дня через три чудище было настигнуто и указано сторожевым в привязанной у мачты корзинке.
Капитан, увидя огромного кита, задрожал от волнения и алчности; сильной и ловкой рукой метнул он гарпун, который впился в покрытую мохом лет седую спину кита.
Ударило хвостом раненое чудище, зашумело море, застонали скалы. Волны, доходя до неба, залили и погасили северное сияние; канат выпал из рук команды.
Когда подняло судно на вершину волны, вдруг послышался сверху голос Николая Угодника:
„Безумцы, как смели вы поднять руки на творение, богом хранимое до века! За это будете проглочены китом вместе с кораблем, а души ваши будут плавать между небом и землею до тех пор, пока во второй раз не попадете гарпуном в кита и тем не заставите его выкинуть вас и ваше судно из пасти“.
Голос смолк. Кит обернулся и проглотил судно. Еще минута — и он исчез в бездонном океане.
Но, при свете вновь зажженного северного сияния, на воде появился призрак корабля и его команды, или вернее, их души.
И с тех пор днем невидимый корабль, ночью, особенно при северном сиянии, встречают моряки на всем протяжении севера от Нордкапа до Берингова пролива и Гренландии.
Ходко идет судно. Ясно видны его дымящиеся фосфорным огнем призрачные очертания. Зорко следит сторожевой из корзины на мачте, в напряжении стоит капитан с гарпуном и биноклем в руках, массой толпятся на палубе, держа канат, матросы, но напрасно ждут они кита: его удается им настигнуть только раз в 50 лет. Тогда с силой отчаяния мечет рыжий капитан в кита своим гарпуном, но тщетно, тень гарпуна с тенью вытягивающегося каната пробегают только трепетной полоской по серой коже чудища; раздается адский хохот, налетающий со шквалом ветра, сдувающим с места и несущим вперед марево корабля, при проклятиях и стонах отчаяния его экипажа.
Но Бог милостив. В народе живет надежда, что экипаж молитвами Николая Угодника, жалеющему-де даже и нехристей, будет помилован в момент, когда гарпун исчезнет с лица вселенной.
И действительно, одному старому морскому волку, ночью ловившему рыбу, удалось еще недавно видеть „Кита Ионыча“, и он свидетельствовал многим, что от веревки остался только обрывок, а сам гарпун стерло водою на половину, так что еще каких-нибудь 200 лет и кит таки должен будет выплюнуть добычу».
Предание всем понравилось. В сумерках наступающего вечера мы обменивались впечатлениями, вспоминали легенду о летучем голландце и другие чудесные рассказы океана.
Вдруг невдалеке от нас показался аэроплан, который, пронесся на небольшой высоте, пересекая наш путь, направляясь на восток.
«Это дежурный американский аэроплан, наблюдающий за рыбными промыслами и преследующий японских браконьеров», сказал один из офицеров команды.
В это время заведывающий библиотекой достал из шкафа небольшую картинку и показав нам ее сказал: «Вот знаменательная аллегория, вымысел и действительность. Смотрите, на ней изображен легендарный летучий голландец на своем призрачном корабле, рядом с ним пилот, который с видом превосходства указывает на аэроплан летящий в облаках и обгоняющий призрачный корабль. Действительность опередила фантазию и аэроплан победил „летучего голландца“».
Легендарный летучий голландец… и аэроплан.
Постепенно берега Азии и Америки скрывались вдали; пора было расходится по каютам.
На утро я проснулся около 10 часов. Окно каюты, которое я вечером оставил открытым, было закрыто. Слышалось гудение в трубах, проведенных у пола для отопления. Повидимому, начали топить. Следовательно, снаружи холодно.
Быстро одевшись и накинув пальто, я вышел в салон. Мы шли над безграничным ледяным полем, кое-где прорезанным каналами изумрудной воды, в которых плавали смарагдово-зеленые громадные льдины. Термометр на солнце показывал 10° тепла, в тени же — 8° холода. Больно было смотреть на ослепительный снег, сверкавший под лучами солнца, поэтому мы охотно одели синие очки, предохранявшие глаза от этого блеска.
Так как, благодаря бывшему до сих пор попутному ветру, мы значительно выиграли время, то командир решил доставить нам развлечение, организовав охоту на белых медведей.
Заметив вдали семью их, состоявшую из двух больших и одного маленького, он приказал снизиться и идти прямо на них. Звери сначала с недоумением рассматривали воздушное чудовище, но затем бросились бежать со всех ног. Нам не стоило особенного труда их догнать, а несколько метких выстрелов их уложили на месте. Дирижабль остановился против ветра и несколько человек команды быстро спустились в особых люльках на снег и сняли со зверей шкуры.
Когда мы их потом рассматривали, один из матросов, указывая на черные носы медведей, расказал об одной характеризующей их хитрой уловке.
«Когда белый медведь охотится на тюленей, то ему было бы весьма легко незаметно к ним подкрасться, так как белый цвет его меха почти незаметен на фоне снега. Но тюлень отлично знает, что у медведя черный нос и потому зорко следит, не покажется ли где это черное пятно. Медведь же понимает, что его черный нос спугнет тюленя и потому, когда подкрадывается к тюленю, то идет на трех лапах, а четвертой закрывает свой нос».
Вдали уже виднеется темно-синяя линия полярного моря. Еще немного и ледяные поля прекратились; показался открытый океан, по которому плавали айсберги причудливых форм. Вода переливается под нами всеми оттенками красок от темно-синего до изумрудно-зеленого.
Изредка в облаках и в льдистом воздухе образовывались радуги. Особенно понравилось всем оптическое явление, представлявшее бесконечную серебристую дорожку, идущую от дирижабля к солнцу, с радужным поручнем. Это явление сопровождало нас около часу, пока мы не вышли из полосы льдистого воздуха.
Гаррисон мне много рассказывал о последних работах по изучению северных сияний и указывал на особенности радио-связи зимой, когда, благодаря этим сияниям, происходят изменения в скоростях радио-волн. Между прочим, недавно были обнаружены близ Северного полюса какие-то новые токи, которые были названы «эфирными волнами» и природа которых привлекает усиленное внимание радиотехников. Не производятся ли эти токи жителями Марса или какой-нибудь другой планеты?
В оживленных беседах и в созерцании северного морского ландшафта, часы летели незаметно. Необычайно прозрачный воздух скрадывал расстояния. Было уже около 10 часов вечера. Солнце же стояло высоко. Командир предупредил нас, что над полюсом мы будем ровно в 12 часов ночи. Все пассажиры толпились в салонах, и каждый напрягал зрение, чтобы, подобно полярным исследователям, первому его «открыть», однако, это открытие сделать было трудно, так как начавшиеся снежные поля, торосы и снежные горы вновь заполнили весь горизонт. Правда, на полюсе, или вернее, в месте около полюса был уже давно воздвигнут монумент из камней, но он, вероятно, был покрыт инеем и снегом, так что его заметить было бы не легко. Кроме того, благодаря передвижке ледяных масс, монумент меняет свое место.
Наконец, благодаря колебаниям земной оси, ведь и самый полюс немного перемещается.
Тем не менее около 12 часов ночи, при ярком солнечном освещении можно было заметить, что дирижабль, снизившись до высоты метров 200 над снегом, направляется к какому-то возвышению.
Ровно в 12 часов ночи мы очутились над этим местом. Раздался пушечный выстрел, отразившийся многократными эхо, и командир торжественно объявил: «Северный полюс».
Одна из пушек с силою последовательно выбросила в разные стороны три металлических длинных острия, глубоко зарывшихся в ледяной покров. К ним причалили дирижабль, загрузили его ледяным балластом и тогда уже пригласили пассажиров сойти вниз по лестницам.
Оживленная толпа рассыпалась вокруг «Северного полюса». Одни счищали снег с монумента и стремились даже взобраться на его вершину, чтобы быть точно на полюсе, другие играли в снежки и бегали.
Странно было ощущать, что теперь ночь и в то же время светло, как днем. Погода была на редкость дивная — градусов 25 холоду, ясно, слабый ветер дул с юга… но, впрочем, откуда бы он ни дул в этой точке земного шара, он всегда назывался бы южным.
