Два мѣсяца протекли въ домѣ Богуславовыхъ въ совершенной тишинѣ и спокойствіи; Анюта сдѣлала большіе успѣхи, бѣгло говорила по-французски и начинала порядочно говорить по-нѣмецки и по-англійски. Учителя были ею довольны. Варвара Петровна не попрекала Анюту за прошлую вину и обращалась съ нею твердо, но не сурово. Анютѣ жилось сносно. Изъ дому, такъ называла она домъ папочки, приходили письма полныя любви. Маша писала, что Митя учится отлично, а Ваня похуже, но за то такой добрый сынъ и братъ, что вся семья любитъ его очень нѣжно и папочка невольно прощаетъ ему его разсѣянность, а иногда и лѣность. Она прибавляла, что они надѣются, что онъ благополучно перейдетъ въ слѣдующій классъ. Дѣвочки всѣ приписывали по нѣскольку строкъ. Анюта отвѣчала на письма, но зная, что ея письма проходятъ чрезъ руки Варвары Петровны, не хотѣла писать все что съ ней случалось и что она чувствовала, и оттого ея письма домой выходили очень безцвѣтны и отчасти сухи. Уроки танцованія были возобновлены, и Анюта все больше и больше веселилась: эти танцовальные вечера прерывали однообразіе ея жизни; ей очень рѣдко позволяли навѣщать Бѣлорѣцкихъ, да и то съ миссъ Джемсъ, не спускавшей съ нея глазъ своихъ. Къ другимъ знакомымъ ея не отпускали, да она и сама не желала ѣздить къ нимъ, такъ какъ не чувствовала къ нимъ особеннаго расположенія.
Наступила масляница. Александра Петровна сказала Анютѣ, что онѣ упросили Варвару Петровну отпустить ее въ театръ, что ей принесутъ афиши и онѣ вмѣстѣ выберутъ пьесу. Выборъ длился долго и подалъ поводъ ко многимъ разговорамъ и преніямъ, въ которыхъ Анюта не принимала никакого участія, такъ какъ мнѣнія ея не спрашивали.
— Лучше всего повезти ее въ балетъ, сказала Варвара Петровна.
— Какая скука, замѣтила Лидія. — Не правда ли, Анюта, ты не хочешь въ балетъ?
— Это такая пьеса гдѣ только танцуютъ? спросила Анюта, наслышавшаяся о балетахъ отъ Щегловыхъ.
— Да, конечно.
— Ни за что не хочу. Какое удовольствіе смотрѣть какъ другіе танцуютъ. Я лучше сама потанцую въ воскресенье.
— Дурочка, это не такіе танцы, сказала Александра Петровна, — притомъ декораціи, превращенія.
Анюта не знала что такое превращенія; ей объяснили.
— А!.. протянула Анюта презрительно. — Это, значитъ, фокусъ. Изъ розана выходитъ танцовщица… и что еще?
— Мало ли что? Ваня-дурачекъ ѣдитъ на конѣ по воздуху. Большіе корабли плаваютъ и много другаго. Такъ все это красиво и чудно, сказала Лидія. — Я видѣла нѣсколько разъ.
— Да, положимъ красиво, но я вѣдь знаю, что это машины. Это любопытно, пожалуй, но не интересно. Я хочу такое, гдѣ правда и трогательное.
— Анюта такая оригинальная, сказала Александра Петровна; — ну давайте искать правду.
И пустились онѣ въ погоню за этою правдой. Но не всякая правда годна была, по ихъ мнѣнію, для Анюты. Ревизоръ былъ забракованъ по рѣшительному отказу Варвары Петровны, Горе отъ ума — по отказу всѣхъ сестеръ вообще; наконецъ остановились на Скупомъ Мольера. Игралъ Щепкинъ, и какъ ни мало были знакомы тетки съ русскимъ театромъ и его артистами, онѣ видали Щепкина и, какъ всѣ, приходили въ восторгъ отъ его игры. Послали за ложей, и когда принесли билетъ бельэтажа, Александра Петровна торжественно вручила его Анютѣ.
Съ какою любовію, съ какимъ счастіемь и страхомъ, чтобы чего-нибудь опять не случилось, взяла этотъ билетъ Анюта и глядѣла на него не отрывая глазъ.
— Ну поди же, поблагодари тетушку Варвару Петровну. — Безъ ея позволенія я ничего не могу для тебя.
Анюта благодарила всѣхъ съ увлеченіемъ.
— Ну, теперь, Анюта, сказала Лидія, — намъ не надо опаздывать.
— Ужь конечно не надо, тетя.
— Сейчасъ послѣ обѣда одѣваться, сказала Лидія.
— Не лучше ли до обѣда? замѣтила Анюта.
— Лидія, ты сама какъ дитя, сказала Варвара Петровна смѣясь. — Мы обѣдаемъ въ пять, въ шесть отобѣдаемъ, а театръ начинается не раньше восьми.
— Въ афишѣ сказано — половина восьмаго, сестрица.
— Но развѣ ты не знаешь, что раньше восьми часовъ никогда не начинаютъ.
— Ну, а если начнутъ? Нѣтъ, ужь мы лучше загодя.
— Ахъ, пожалуста загодя, воскликнула Анюта.
— Оставь ихъ, сказала Александра Петровна сестрѣ: — ты видишь, онѣ обѣ какъ въ чаду, и она засмѣялась.
Ни единаго куска не проглотила Анюта во время обѣда и постоянно глядѣла на часы. Къ ея испугу, они пробили шесть, а Александра Петровна, медленно разговаривая съ сестрами, перебирала виноградъ и рѣзала грушу и точно забыла, что пора вставать изъ-за стола. Анюта взглядывала на нее съ безпокойствомъ. Наконецъ Александра Петровна замѣтила ея взгляды, опять разсмѣялась и сказала лакею: — Отодвинь кресло.
Всѣ встали и подошли къ ней, какъ къ старшей; она всѣхъ перецѣловала и когда чередъ дошелъ до Анюты, сказала ей:
— Твои глаза такъ и горятъ. Я свою грушу изъ-за тебя не доѣла, ну, такъ и быть.
— Позвольте мнѣ идти одѣваться.
— Ну иди, иди.
И Анюта, какъ дикая козочка, помчалась на верхъ. Еще изъ своей прихожей она кричала:
— Катерина Андреевна, скорѣй, скорѣй! Пожалуста, прошу васъ, скорѣй одѣваться!
— Да куда вы спѣшите — времени много. Смотрите на что вы похожи — красная какъ ракъ. Садитесь и сидите смирно, я васъ причешу.
Вившіеся густые волосы Анюты неохотно поддавались гребню и щеткѣ, а Катерина Андреевна хотѣла ихъ переупрямить; и чего только не вытерпѣла Анюта пока она ихъ приглаживала и всячески подбирала, чтобъ они не выбивались, но какъ она ни старалась, они все вились и эти тонкіе какъ паутина волосики стояли на лбу и вискахъ въ родѣ легкой золотой бахромки.
— Слава Богу, произнесла вздохнувъ, какъ послѣ тяжкаго мученія, Анюта и вскочила съ кресла. — Теперь скорѣе, скорѣе платье.
Наконецъ, послѣ долгаго ожиданія и платье и поясъ были надѣты. Нѣмка подала ей бѣлыя перчатки и хотѣла ихъ надѣть, но Анюта неожиданно выхватила ихъ изъ ея рукъ и была такова! Она бѣжала стремглавъ внизъ по лѣстницѣ и останавливать ее было некому. Миссъ Джемсъ не было дома, она отправилась къ знакомымъ.
— Какая дѣвочка, пробормотала Нѣмка; — какъ онѣ ни хлопочатъ, но не выдѣлаютъ изъ нея дѣвицу степенную и благоразумную. Огонь и вихорь! право такъ, а добрая.
А Лидія Петровна сидѣла уже въ гостиной нарядно одѣтая, въ черномъ атласномъ платьѣ, съ большою брилліантовою брошкой и черными бархатными бантами на гладко причесанныхъ бандо. Она уже ждала Анюту.
— А вотъ наконецъ и ты! воскликнула она, посмотрѣла на часы и сказала: — безъ четверти семь, пора ѣхать.
— Помилуй, куда? Еще и театра не освѣщали. Вы заберетесь прежде капельдинеровъ, право, сказала Варвара Петровна смѣясь.
— Но, сестрица, надо доѣхать, купить афишу, прочесть ее — на все это надо время, сказала Лидія.
Варвара Петровна махнула рукой.
Въ семь часовъ Лидія сошла съ лѣстницы довольно спокойно, но и ей хотѣлось бы бѣжать какъ Анютѣ, еслибъ она не стыдилась лакея и швейцара. Онѣ пріѣхали въ театръ когда только-что зажгли люстру, ложи были пусты, кресла тоже, только партеръ и раекъ кишѣли нетерпѣливою и шумящею публикой.
Анюта вошла въ ложу и совсѣмъ не звала что это такое.
— Гдѣ же представлять будутъ, тамъ внизу? сказала она показывая на кресла.
— Нѣтъ, какъ можно! Вонъ тамъ на сценѣ, занавѣсъ подымутъ.
— Зачѣмъ они хлопаютъ въ ладоши и что они кричатъ? спросила Анюта показывая на раекъ.
— Они скорѣе требуютъ представленія.
— А! и я хочу представленія! И Анюта изо всѣхъ силъ захлопала въ ладоши, но Лидія съ испугомъ остановила ее.
— Что ты? что ты? Хорошо, что съ нами нѣтъ твоей миссъ Джемсъ.
— Ахъ какъ хорошо, закричала Анюта.
— Боги мои, да не кричи такъ и не хлопай, это совсѣмъ неприлично. Сиди смирно. Въ театрѣ и вездѣ въ публикѣ надо сидѣть спокойно и чинно.
Анюта повиновалась, но горѣла отъ нетерпѣнія.
— Прочтемъ афишу.
— Прочтемъ, прочтемъ, а я было какую бѣду сдѣлала, совсѣмъ о ней забыла! подхватила Анюта.
И онѣ принялись изучать афишу, какъ будто читали самую интересную книгу.
Но вотъ занавѣсъ взвился, и Анюта вздрогнула и вся обратилась въ слухъ. Она забыла все и всѣхъ и жадно слушала всякое слово актеровъ и жадно слѣдила за ихъ движеніями. Ничто не ускользнуло отъ нея. Первое дѣйствіе окончилось, Занавѣсъ опустили.
Анюта молчала: она сидѣла очарованная и окаменѣлая.
— Ну что, хорошо? спросила Лидія.
— Какой онъ гадкій! Какое несчастіе имѣть такого отца! о, какъ мнѣ жаль его дочь! Ну что же дальше?
— Погоди, увидишь.
Но легко было сказать: погоди, а каково было ждать! Но всему есть конецъ. Кончилось и представление. Послѣ Скупаго шелъ какой-то водевиль, котораго видѣть Варвара Петровна не позволила бы, но Лидія сама была въ восторгѣ и хотя совѣсть ея не совсѣмъ была спокойна, но она не имѣла силы уѣхать и хохотала не меньше Анюты, когда на сценѣ появился Живокини. Давали Азь и Фертъ, и Анюта такъ смѣялась, что Лидія испугалась, находя это неприличнымъ, но унять Анюты не могла.
— Ну что, Анюта, какъ тебѣ вчера понравился спектакль? спросила на другой день Александра Петровна.
— Ахъ! я и сказать не могу. Только Скупой такой гадкій! Я сама понять не могу, отчего мнѣ стало его подъ конецъ жалко, когда онъ такъ отчаянно сожалѣлъ о своихъ деньгахъ.
— Оттого, что Щепкинъ дивно играетъ.
— Какая это игра, тетя, это не игра, а даже страшно. Право, мнѣ было страшно смотрѣть на него.
— Потому что скупость — порокъ, сказала опять съ указательнымъ пальцемъ вверхъ Варвара Петровна, — а всякій порокъ внушаетъ страхъ, долженъ внушать отвращеніе.
— Именно, страхъ и отвращеніе, воскликнула Анюта и прибавила робко — а мнѣ бы хотѣлось видѣть трогательное, такое хорошее, чувствительное, какъ Параша Сибирячка, заключила она со вздохомъ.
— Конечно мы и это устроимъ, сказала Александра Петровна.
— Когда, когда?…
— Когда-нибудь — на будущій годъ. Черезъ три дня Великій постъ, а потомъ весна, ужь въ театръ не ѣздятъ, рѣшила Варвара Петровна.
Наступилъ Великій постъ. Уроки были прекращены, и Анюта съ Лидіей ѣздили въ церковь по два и по три раза на день, а иногда, когда было не холодно, ходили пѣшкомъ до приходской своей церкви. Всѣ говѣли и въ домѣ воцарилось молчание, тишина и чтеніе священныхъ книгъ. Варвара Петровна заботливо слѣдила за Анютой и много съ ней разговаривала. Старый священникъ, добрый и умный, приглашенъ былъ исповѣдывать Анюту и такъ растрогалъ ее своими совѣтами на исповѣди, что она плакала. На другой день съ великимъ сокрушеніемъ сердца и умиленною душою молилась она за обѣдней и причащалась со слезами. Тетки, видя ея сердечное чувство, были всѣ очень съ ней ласковы, а послѣ обѣдни онѣ всѣ вмѣстѣ пили чай съ просфорами. Это было не лишнее, ибо Анюта строго постилась всю недѣлю и была очень голодна. Александра Петровна, причащавшаяся на дому, очень уставшая, но болѣе чѣмъ когда-либо добрая, сказала Анютѣ:
— Анюта, когда ты ведешь себя хорошо, ты моя радость и Богъ послалъ мнѣ тебя въ утѣшеніе! Я такъ люблю тебя. Не огорчай меня и будь всегда умница, какъ въ эти послѣднія недѣли.
Анюта, тронутая, долго цѣловала тетку. Однажды утромъ Арина Васильевна явилась на верхъ къ Анютѣ и отперла кіотъ.
— Что такое вы хотите дѣлать съ образами? спросила Анюта.
— Съ иконами, княжна, сказала Арина Васильевна поправляя Анюту. — Наступила Страстная недѣля и ихъ надо почистить и обтереть. Вищь какія ваши иконы старинныя, съ богатыми ризами; только надо бережно, чтобы не попортить жемчуга.
— Развѣ онѣ мои? спросила Анюта.
— Конечно ваши. Это тѣ самыя иконы, которыя всегда стояли въ спальнѣ князя, вашего прадѣдушки. Ихъ къ вамъ и поставили; а тамъ у меня въ кладовой цѣлый сундукъ съ фамильными иконами и ихъ приказала Варвара Петровна хранить до вашего совершеннаго возраста. Когда лѣта ваши преисполнятся, всё вамъ отдадутъ въ сохранности. Да вѣдь и не однѣ иконы, у васъ всего много: ларецъ съ брилліантами и жемчугами, богатства всякаго много.
Анюта слушала удивленная. Живя у тетокъ она совсѣмъ позабыла, что богата.
«Что мнѣ въ богатствѣ, думала она, — если я не имѣю рубля въ своемъ распоряженiи. Папочка давалъ мнѣ въ праздники рубль на лакомства, а съ тѣхъ поръ какъ я здѣсь, я и гривенника не видала».
— О чемъ вы задумались? спросила Арина Васильевна снявъ всѣ иконы.
— Вы говорите я богата, а у меня ничего нѣтъ. Когда я жила у папочки, у меня водились деньги, а здѣсь у меня нѣтъ ни единаго гроша.
— Вы маленькая, вы не сумѣете тратить деньги. У васъ все есть. Выростите большія, будутъ деньги всѣ въ вашихъ рукахъ. Вотъ тогда-то вамъ слѣдуетъ тратить ихъ по божьему.
— Я такъ и буду дѣлать.
— Какъ такъ, вы, я думаю, и не понимаете что значитъ по божьему.
— Нѣтъ, понимаю, Арина Васильева; это значитъ помогать бѣднымъ. Мнѣ папочка говорилъ, что не надо тратить деньги на затѣи и на одну себя, а Маша сказала: при такихъ-то деньгахъ можно сдѣлать сколько счастливыхъ!
— Коли они это говорили, знать они хорошіе люди.
— Ахъ, Арина Васильевна, вы и представить себѣ не можете какіе хорошіе!
— Наступаютъ великіе дни, сказала Арина Васильевна, — а вы, княжна, я вижу, сидите за какою-то свѣтскою книжкой. Успѣете начитаться во весь-то круглый годъ, а вы бы взяли божественную.
— Я уже говѣла, сказала Анюта.
— Ахъ, ахъ! говѣли; да развѣ тѣмъ и покончили. Вы подумайте только, дни-то какіе, когда Господь Богъ страдалъ и за насъ грѣшныхъ, за грѣхи наши великіе смерть принялъ. Вы о душѣ своей подумайте и Богу молитесь, къ Великому Свѣтлому празднику себя приготовьте. Господа платья себѣ заказываютъ къ празднику, а надо думать не о суетѣ, а о душѣ своей.
— Я не знаю, какъ думать о душѣ, сказала Анюта очень удивленная. — Скажите мнѣ.
— Надо думать о томъ, кого мы обидѣли, и о томъ, предъ кѣмъ не смирились, кого ослушались, кому должнаго не отдали, кому не помогли, о чемъ роптали, за что гнѣвались — и во всемъ этомъ раскаяться.
Въ эту минуту Арину Васильевну позвали и она поспѣшно своими неслышными шагами сошла внизъ.
Анюта давно уже повадилась въ свободную минуту украдкой забѣгать къ Аринѣ Васильевнѣ въ ея маленькую, чистенькую, въ одно окно комнатку, находившуюся близъ гостиной Александры Петровны. Всегда послѣ обѣда въ сумерки сидѣла старушка съ зажженною свѣчкой и читала огромную книгу, которую Анюта едва ли могла поднять.
— Что вы читаете? съ любопытствомъ спрашивала Анюта.
— Четь-Минеи, житія святыхъ, говорила старушка.
— Что это такое? спрашивала Анюта.
— Вотъ васъ учатъ многому, а настоящему-то не учатъ. Не знаете, какъ жили люди любившіе Бога паче всего и все ему отдавшіе, и самую жизнь свою; они умерли въ мукахъ, съ радостію, во имя Его.
— Зачѣмъ въ мукахъ, кто ихъ мучилъ?
— Злые люди, идолопоклонники. Да развѣ батюшка не училъ васъ этому?
— Батюшка учитъ меня катехизису и молитвы объясняетъ, литургію тоже, а объ этомъ не говорилъ. Разскажите мнѣ.
И Арина Васильевна принималась ей разсказывать о житіи того или другаго святаго простыми словами, но съ такимъ чувствомъ, что разсказывая плакала. Анюта слушала съ волненіемъ и трепетомъ и у нея на глазахъ блистали слезы.
Отъ миссъ Джемсъ не укрылись эти посѣщенія и бесѣды съ экономкой. Она увѣдомила объ этомъ Варвару Петровну.
— Арина Васильевна женщина изъ ряда вонъ, сказала Варвара Петровна; — она перенесла много несчастiй, живетъ какъ монахиня, отдаетъ всѣ свои деньги бѣднымъ и, окончивъ свои хлопоты по дому, молится. Я ее считаю чрезвычайно почтенною и не вижу бѣды, что Анна съ нею разговариваетъ. Она ничего не скажетъ ребенку дурнаго. Оставьте Анну въ свободное отъ занятій время ходить къ Аринѣ Васильевнѣ.
Всю Страстную недѣлю почти безвыходно, послѣ церковныхъ службъ, такъ какъ уроки ея прекратились, провела Анюта съ Ариной Васильевной, которая постилась какъ монахиня и всю Страстную ѣла только одну просфору и выпивала одну чашку чаю. Она читала съ Анютой и ее заставляла читать вслухъ и молитвы, и псалмы, и Евангеліе, и толковала съ ней. Старушка и дитя полюбили одна другую.
Настала Великая суббота, канунъ Великаго праздника. Какое движеніе, какая ходьба взадъ и впередъ; домъ молчаливый и пустынный вдругъ ожилъ. Всѣ слуги наперерывъ выказывали свое усердіе; они мыли, скребли, чистили, не оставили мышиной норки безъ чистки: ковры и драпри выбивали, бронзы массивныя окунали въ щелокъ и холодную воду и потомъ обтирали, серебро старинное вытаскали изъ шкаповъ и чистили его заботливо порошкомъ, и блестѣло оно при яркомъ свѣтѣ дня новешенькое, будто вчера купленное. Анюту забавляло все это; она была свободна: миссъ Джемсъ ѣздила въ свою церковь и заперлась у себя въ комнатѣ съ Библіей; Катерина Андреевна хлопотала за своимъ дѣломъ, тетушки были заняты, Лидія впопыхахъ пріѣхавъ отъ обѣдни уѣхала въ лавки, куда стремилась и Анюта, но Арина Васильевна покачала головой и сказала:
— Это грѣхъ большой!
— А тетушка поѣхала, возразила Анюта.
— Она поѣхала для другихъ, ее послали, и вы увидите, наша Лидія Петровна, душа добрая, бѣдныхъ не забудетъ.
Въ эту минуту въ залу, гдѣ Анюта вертѣлась около Арины Васильевны, вошла Варвара Петровна.
— Не забыли ли Чего, сказала она ей, — все ли приказали?
— Все, ваше превосходительство, и куличи, и пасхи, и жаркое, и хлѣбы, все заказано.
— Надо нынче же разослать.
— Въ десять часовъ все будетъ отвезено.
— Сестрица хлопочетъ особенно о Солдаткиной и Михуниной. Не забудьте послать имъ и варенья; онѣ до него охотницы.
— Будьте, покойны, все будетъ сдѣлано.
— Кому это? спросила Анюта, когда тетка ушла.
— Кому же какъ не бѣднымъ. Наши господа добрые, никогда не забываютъ бѣдныхъ.
Варвара Петровна воротилась.
— Ахъ, забыла, сказала она, — прикажите купить горшокъ желтофiоли и гіацинтовъ и отправьте къ старику Артемьеву; онъ цвѣты очень любитъ.
— Слушаю, сказала Арина Васильевна.
— Это кто, тоже бѣдный? Зачѣмъ ему цвѣты? спросила Анюта.
— А вы думаете, что бѣдный не долженъ любоваться дѣломъ рукъ Божіихъ? Да онъ любуется и радуется больше богатаго, ибо эта радость ему доступнѣе чѣмъ другимъ. Мало ли у васъ удовольствій, а у него такъ мало!
— Но быть-можетъ у него нѣтъ необходимаго? спросила Анюта.
— Быть-можетъ, и отъ того излишнее ему такъ дорого и сладко. Впрочемъ, ваши тетки оградили его отъ нужды.
— Анна, сказала Варвара Петровна возвращаясь опять, — тебѣ пора идти спать. Въ одиннадцать часовъ ты должна быть одѣта, мы поѣдемъ въ Кремль, въ придворную церковь. Ты вѣроятно никогда не была у Свѣтлой заутрени?
— Ахъ, какъ не была, всегда бывала, ни одной не пропускала. Мы всѣ всегда, какая бы ни стояла погода, ходили въ приходъ къ заутрени, и маменька всегда ходила съ нами.
— Но такой заутрени, какъ нынѣшняя, никогда ты не видала: торжественная, нарядная, свѣтлая заутреня въ Москвѣ!
— Одинъ звонъ Ивана Великаго, сказала Арина Васильевна какъ-то тихо, восторженно, — звонить не просто, а въ душу звонитъ и сердце умиляетъ.
— Подите, княжна, почивать и не безпокойтесь, я сана разбужу васъ вовремя.
Анюта ушла; Катерина Андреевна ее раздѣла и положила въ постель, укрыла, спустила шторы и занавѣси; Анюта очутилась въ темнотѣ и скоро заснула.
— Вставайте, пора, только-что успѣете одѣться, какъ надо ѣхать въ храмъ Божій, сказала Арина Васильевна стоя надъ постелью Анюты со свѣчой въ рукѣ.
Анюта вскочила и выбѣжала въ уборную, гдѣ были зажжены всѣ канделябры и лежало на креслахъ пышное бѣлое платье съ прошивками на розовомъ чехлѣ.
— Ахъ, прелесть какая, сказала Анюта, обращаясь къ Аринѣ Васильевнѣ, но ея уже не было, она ушла; Анюту одѣли и она сошла внизъ. Тетки ея Варвара Петровна и Лидія были тоже одѣты: Варвара Петровна въ богатомъ атласномъ платьѣ, съ наколкой на головѣ, а Лидія въ бѣломъ съ бантами. Безъ множества бантовъ Лидія никогда не обходилась.
— Ну поѣдемте.
Онѣ вышли на крыльцо, и вдругъ раздался ударъ въ колоколъ глухой, негромкій, медленный, а за нимъ еще ударъ и еще, а потомъ внезапно понесся со всѣхъ храмовъ Божіихъ великой Москвы торжественный, гудящій, сердце захватывающій гулъ всѣхъ колоколовъ; вездѣ зажглись огни и горѣли въ темномъ небѣ высокія колокольни и летѣли въ небеса ихъ высокія очертанія, точно и онѣ возносили главы свои къ высокому небу. Очарованная Анюта стояла на крыльцѣ, а возлѣ нея и лакей и швейцаръ отозвались на звонъ этотъ знаменіемъ креста. По ихъ примѣру невольно перекрестилась и Анюта.
— Иди же, пора, сказала изъ кареты Варвара Петровна.
— Минуточку одну, возразила Анюта, не будучи въ состояніи оторвать своихъ взоровъ отъ чуднаго вида и жадно слушая торжественный гулъ колоколовъ.
— Мы опоздаемъ, сказала Лидія.
Лакей помогъ Анютѣ войти въ карету, и она помчалась. Вездѣ горѣли плошки, въ домахъ сверкали огоньки; пѣшеходы, опережая другъ друга, стремились по улицамъ, кареты мчались во всѣхъ направленіяхъ. При огняхъ улицы Анюта видѣла все радостныя лица и разряженныхъ прохожихъ. А колокола гудѣли, гудѣли, и ихъ металлическіе звуки царили надъ проснувшимся великимъ городомъ. И вотъ въѣхали онѣ въ Кремль. Густыя толпы стояли около соборовъ и надъ ними продолжали гудѣть призывавшіе въ храмы Господни торжественные колокольные звоны. А внизу подъ Кремлемъ разстилалось обширное Замоскворѣчье за черною лентой Москвы-рѣки, и оно блистало огнями, и его безчисленные храмы съ высокими колокольнями горѣли на небосклонѣ; вокругъ церквей, тонувшихъ во мракѣ, то здѣсь, то тамъ появлялись живыя, движущіяся кольца огней.
— Что это такое? проговорила Анюта показывая теткамъ на эти огни. — Точно гирлянды изъ огня вокругъ церквей, будто огненныя кольца! Вотъ глядите, тутъ потухли, а здѣсь зажглись.
— Это крестные ходы вокругъ церквей, сказала Лидія Петровна; — всѣ молящіеся идутъ со свѣчами въ рукахъ. Ночь тихая — свѣчъ не задуваеть. Однако мы опоздали. Вотъ вышелъ крестный ходъ изъ Успенскаго собора.
— Кто это такой величественный старикъ идетъ, навѣрно архіерей? Всѣ разступаются предъ нимъ.
— Митрополитъ Московскій, сказала Лидія. — Вотъ и проѣхать нельзя, надо подождать. Толпа-то какая — огромное стеченіе народа.
— Ахъ, закричала Анюта, — христосуются, на площади цѣлуются, какъ прекрасно! это все родные, знакомые?
— Нѣтъ, въ Москвѣ обычай древній: народъ, когда пропоютъ; «Христосъ воскресе!» обращается къ сосѣду, кто бы онъ ни былъ, и говоритъ: «Христосъ воскресе!» и цѣлуетъ его три раза.
Карета тронулась. По высокой лѣстницѣ устланной коврами вошла Анюта за тетками въ небольшой, но дивный старинный храмъ. Онъ былъ посрединѣ раздѣленъ очень массивными столбами, а иконостасъ его блисталъ золотомъ съ почернѣвшими отъ времени ликами святыхъ. Налѣво отъ царскихъ дверей выходила изъ иконостаса позолоченная часовенька чудной работы; внутри нея сіяла и камнями и золотомъ древняя икона Божіей Матери. Анюта была поражена прелестно и богатствомъ этого храма. Стройный хоръ пѣвчихъ громко гремѣлъ надъ нею, а она, полная благоговѣнія и умиленія, стала на колѣни и мольбы свои обратила къ иконѣ Богородицы; она молилась всею душой, но вдругъ вспомнила о папочкѣ, Машѣ, братьяхъ и сестрахъ и слезы ея полились ручьемъ.
— Спаси и помилуй ихъ, пресвятая Богородица, прошептала она.
— Анюта, Анюта, что съ тобою? спросила ее Лидія видимо смущенная.
— Анна, не чуди, сказала ей Варвара Петровна недовольно, — молись какъ люди, прилично.
Это была капля холодной воды, которая отрезвила и вмѣстѣ съ тѣмъ уязвила Анюту. Она стояла прямо, неподвижная, съ холоднымъ выраженіемъ лица. Долго длилась служба. Анюта устала и Варвара Петровна, которая по своему всегда о ней заботилась, сказала Лидіи.
— Пока читаютъ часы, отведи ее въ зимній садъ, пусть отдохнетъ, но надѣнь на нее теплую мантилью: тамъ холодно и сыро.
Такого прелестнаго зрѣлища никогда еще не видала Анюта, хотя видѣла много богатыхъ домовъ. Она вошла въ пышный садъ. Огромныя пирамиды розъ, рододендроновъ, гіацинтовъ, лилій подымались изъ клумбъ и закрывали часть стѣнъ. Въ срединѣ этого сада большая клумба изъ пальмъ и широколиственныхъ растеній увеличивалась массами пунсовыхъ, розовыхъ и бѣлыхъ камелій, ярко отдѣлявшихся отъ металлической зелени листьевъ. Между клумбами извивались посыпанныя мелкимъ пескомъ дорожки.
— Будто золотыя дорожки въ волшебномъ саду, сказала Анюта взявъ тетку за руку. — Право, волшебный садъ. Чей онъ?
— Царскій, сказала Лидія; — у кого же можетъ быть такой садъ, какъ не у Царя? Сядемъ тутъ, отдохни.
Онѣ сѣли на плетеную скамейку окруженныя цвѣтами, напитавшими пронзающимъ, но восхитительнымъ своимъ ароматомъ свѣжій воздухъ.
Усталая пріѣхала Анюта домой, но не столько отъ усталости тѣлесной. какъ отъ сильныхъ ощущеній и впечатлѣній, и заснула глубокимъ дѣтскимъ сномъ.
— Княжна, вставайте. Христосъ воскресе! и голова старушки Арины Васильевны любовно наклонилась надъ ней. — А вы скажите: воистину воскресе!
— Воистину воскресе, повторила Анюта, и онѣ расцѣловались.
— Ну одѣвайтесь скорѣе, ужь девять часовъ, тетушки ожидаютъ васъ, чтобы выйти въ столовую. Тамъ собрался весь домъ; будутъ христосоваться. Вы, княжна, не смущайтесь и не брезгайте, это грѣхъ большой. Послѣдній дворникъ и прачка будутъ съ вами христосоваться и всѣхъ извольте поцѣловать по-братски. Нынче такой великій день, всѣ равны, и не предъ Богомъ только, а между собой равны. За насъ за всѣхъ, за бѣдныхъ и за богатыхъ, принялъ Онъ муки, смерть претерпѣлъ и завѣщалъ намъ любить другъ друга. Мы бы всегда должны были жить по-братски, все дѣлить, и горе и радость, но по грѣховности нашей этого не дѣлаемъ. Но крайности въ этотъ великій день соблюдемъ обычай христіанскій и, какъ поютъ нынче, обымемъ другъ друга съ любовію. Безъ любви ничто не угодно Господу. Такъ-то, дитя мое.
— Да я и у папочки всегда со всѣми христосовалась — и съ Дарьей-няней, и съ дворникомъ даже, сказала Анюта.
— Ну да тамъ было два, три человѣка, а здѣсь вся дворня — ихъ человѣкъ тридцать.
— Ахъ, какъ много!
— Да, много, и всѣ вамъ служатъ, а вы будьте привѣтливы, ласковы къ нимъ. Не брезгайте никѣмъ.
— Какъ это можно, сказала Анюта и сошла внизъ.
— Христосъ воскресе! встрѣтили ее нарядные тетки и каждая изъ нихъ одарила ее. Варвара Петровна дала ей прекрасное огромное позолоченое яйцо и на немъ былъ изображенъ Спаситель возносящійся на небо; Лидія подарила ей рабочій ящичекъ съ золотымъ наперсткомъ и все, что нужно для шитья, а Александра Петровна, любившая сама золотыя вещи, — маленькое колечко съ брилліантомъ на золотомъ тонкомъ ободочкѣ.
— Кольцо такого фасона называется супиръ. Возьми его и помни, que je soupire toujours après toi, mon coeur, сказала сентиментальная Александра Петровна и прибавила: Пора, пойдемъ въ залу, люди ждутъ.
Въ залѣ стоялъ ломившійся отъ куличей, пасокъ, всякихъ закусокъ столъ и посреди него красовался изъ бѣлаго масла барашекъ съ палочкой, на которой былъ маленькій красный флагъ. У барашка рога были раззолочены. Въ глубинѣ комнаты стояла вся многочисленная прислуга Богуславовыхъ. Кресло Александры Петровны подкатили къ хозяйскому мѣсту. Подлѣ нея стояла Варвара Петровна, за ней Лидія, а потомъ Анюта. У каждой подъ рукой стояла корзина съ красными яйцами.
— Христосъ воскресе! сказала Александра Петровна привѣтливо. — Поздравляю всѣхъ васъ съ праздникомъ.
И первая подошла къ ней Арина Васильевна и похристосовалась съ нею, съ ея сестрами и съ Анютой, которой шепнула:
— Вотъ ваша корзина: всякому давайте яйцо, не обидьте кого-нибудь.
И за Ариной Васильевной потянулась вся прислуга и до послѣдняго дворника и судомойки христосовались съ барышнями и княжной.
Эта церемонія христосованія со всѣми не особенно понравилась Анютѣ, но она вспомнила слова Арины Васильевны и была очень привѣтлива и всѣхъ одѣляла яйцами.
Вечеромъ она, послѣ долгихъ колебаній, сказала робкимъ голосомъ обращаясь къ теткамъ:
— У меня большая просьба. Не откажите мнѣ ради этого большаго дня.
— Говори; если возможно и благоразумно, я не откажу, сказала Варвара Петровна.
— Вы много сдѣлали мнѣ подарковъ и все такіе прелестные и я очень, очень благодарю… но… позвольте… я не имѣю послать ничего… папоч… дядѣ и Машѣ. Позвольте мнѣ послать дядѣ яйцо, которое вы мнѣ дали, а Машѣ рабочій ящикъ.
— А кольцо я сохраню всегда, супиръ, сказала тетя, и буду считать, что получила его ото всѣхъ васъ трехъ.
Тетки переглянулись. Лидія хотѣла что-то сказать, но Варвара Петровна сдѣлала ей знакъ, и она не произнесла ни слова.
— Эти вещи твои собственныя и ты можешь ими располагать какъ хочешь, сказала Варвара Петровна.
Анюта расцѣловала тетокъ и когда ее увели спать, Александра Петровна сказала:
— У этой дѣвочки нѣжное, любящее сердце!
— Да, но слишкомъ пылкое, замѣтила задумчиво Варвара Петровна, — и ужасно она настойчива.