Наша рота объявила себя ударной и заключила с первой ротой договор на социалистическое соревнование. Договор такой:
1. Поднять дисциплину.
2. Повысить политическую грамотность бойцов.
3. На 100% выполнить упражнения боевых стрельб.
А со стрельбой и с дисциплиной, надо признаться, дело у нас обстояло неважно.
На прошлой пятидневке стреляли мы первое упражнение боевых стрельб. Провалили. А все из-за Бабышева. Девять человек еще кое-как выкарабкались, а десятый — Бабышев — все пули, как одну, за «молоком» послал.
Ко второму упражнению готовиться начали за пятидневку вперед. Устроили собрание и решили каждый день после занятий тренироваться дополнительно. Даже специальный стрелковый номер стенгазеты «Штык» выпустили.
Занимались мы всем отделением с отделкомом Гавриловым во главе. Не ходил на эти занятия только Бабышев.
— Товарищ Бабышев, — говорит ему отделком Гаврилов,- не мешало бы вам потренироваться… Вы и первого упражнения не выполнили. Из-за вас соцсоревнование провалим.
— Ничего, — говорит Бабышев, — есть стрелки и похуже меня.
— Куда же это годится так рассуждать? Если вы будете плохо стрелять, я буду плохо стрелять, вся рота, полк… Что из этого выйдет?
А Бабышев даже не слушает. Насвистывает «Буденного» — и все тут.
Так и не удалось отделкому уговорить Бабышева.
В тире под открытым небом мы занимались подготовительной стрельбой. Стреляли из мелкокалиберных винтовок.
— Мушку, мушку берете крупную! — кричит отделком Гаврилов красноармейцу.
— Да я уж и то стараюсь помельче.
Целится красноармеец, щурит левый глаз, и отделком Гаврилов тоже левый глаз прищурил, весь вперед подался. Будто это не другой стреляет, а он сам.
А как вылетит из каждой винтовки по пяти пуль, Гаврилов бежит со стрелками к мишеням смотреть результаты.
— Плоховато, товарищ Букин, плоховато. Ведь, говорил же я вам, помельче мушечку. А вот Фуфаев хорошо. Прямо отлично. Одно слово — молодец. Так и запишем.
— Сколько?
— Сорок четыре…
— Ого!..
Огрызком карандаша отделком ставит точки над фамилиями тех, кому пришла очередь стрелять.
Потом командует:
— Пятью патронами… Смена… Заряжай!..
Утром рота шагала на второе упражнение боевых стрельб. Еще было рано, и солнце только показывалось из-за сосновых шапок.
Гаврилов хмурился. Перед самым нашим уходом неизвестно куда исчез Бабышев.
— Подводит он наше отделение… Прямо беда!
Сломя голову бегал я по роте, искал Бабышева. Был и в лен-уголке, и в столовой, и в спортзале. Нет его. Точно провалился Бабышев.
Так и пошли мы без него.
Под ногами хрустит снег. Пальцы — будто деревянные. Холодно. И как только стрелять будем?
Вот и до тира дошли.
— Рота, стой!.. — скомандовал командир. — Разбить взводы на смены! Очередь стрельбы в порядке номеров взводов!
Первая смена пошла в помещение, устроенное тут же при тире, протирать винтовки.
Наше отделение попало в пятую смену; значит, нам еще не скоро стрелять. Отделком скомандовал: «Напра-во!» и повел нас к опушке.
— Вот, товарищи, — сказал он. — Из мелкокалиберной у нас дело хорошо шло. Постарайтесь не сдать из боевых… А пока проверим, как мы запомнили условия упражнения. Какое упражнение стреляем сегодня?-повеонулся ко мне отделком.
— Второе.
— Так. Патронов сколько?
— Пять.
— Верно. Товарищ Букин…
— Слушаю.
— Расстояние какое?
— Двести метров.
— Радиус черного яблока мишени?
— Пятнадцать сантиметров.
— Хорошо. Всё знаете. Положение во бремя стрельбы любое, кому как удобно: можно стоя, можно лежа… Только лучше лежа стреляйте — удобнее.
Красноармейцы переминались с ноги на ногу, приплясывали-Снег похрустывал.
— Ого-го!…
— «С ношей тащится букашка»…
— Те же и ен! Явление второе!..
Мы все, как по уговору, оглянулись. С винтовкой за плечом, вразвалку шагал по снегу Бабышев.
— Вы что же это? — налетел на него отделком.
— Да ничего.
— Пропадали где, спрашиваю?
— Ну, проспал.
Отделком покачал головой и сказал тихо:
— Эх, ты! Боец… Все отделение в грязь тянешь! Из-за тебя на последнем месте будем.
Подошла наша очередь. Протерли мы винтовки, приняли исходное положение. А принять исходное положение — это значит: выравняться всей смене на расстоянии десяти шагов от линии огня, откуда стреляют.
Гаврилов получил патроны и дал каждому по обойме.
— Не спешите. Цельтесь спокойно, под самое яблочко. Курок не дергайте! Плавненько спускайте…
Я стрелял лежа. Рядом со мной лежал Бабышев. Пулю за пулей пускал я в черное яблоко.
Быстро выпустил пять пуль, хоть и помнил совет Гаврилова.
Повернулся в сторону Бабышева. Он сопит, ворочается. Винтовка у него в руках так и ходит. Ясно, промажет. «Эх, Илья, Илья!..»
— Встать! Оружие к осмотру! — скомандовал комроты.
Пошли мы к мишеням. В двух шагах от них по команде остановились. Каждый стрелок — у своей мишени. Только мы с Бабышевым сошлись у одной. Я говорю: мишень моя, а Бабышев говорит — его. Командир подошел к нам.
— Почему это вы двое у одной? — спросил он.
— Бабышев спутал, — говорю я.
— Не я спутал, а он, — говорит Илья.
Посмотрели Мы: в мишени семь пуль. Три пули угодили в черное яблоко, две — рядом с ним — в белый круг с цифрой шесть, а две остальные пули — в самый верх мишени. Они вышли из круга и составляли «нуль» очков.
Посмотрели соседнюю мишень, в которую нужно было стрелять Илье, а там ни одной пробоины. Приказали нам с Бабышевым перестрелять, а то неизвестно, то ли я пять пуль всадил в мишень, то ли Бабышев?
Легли мы опять. Со всех сторон на нас смотрят.
Я целюсь и думаю: «А ну как это я промазал?» Руки у меня дрожат, никак не могу цель на мушку насадить.
Отстреляли. Я упражнение выполнил на «хорошо», а Бабышев все пять пуль пустил «за молоком».
Командир посмотрел на Илью и говорит:
— Один убыток республике — пять патронов пустил в пространство.
Недалеко от линии огня ротный художник Федорчук записывал результаты стрельбы.
— Ну, как? — спрашивает Федорчук у комроты, когда тот проверил мишени.
— Четверо выполнили на «хорошо», пятеро на «удовлетворительно», а один промазал.
Фамилию Бабышева Федорчук вывел крупными буквами в числе лжеударников.
Перед уходом из тира комиссия по социалистическому соревнованию выдала взводам призы: второму — нарисованный на листе бумаги знак «За отличную стрельбу», третьему — знак «За хорошую стрельбу», а нашему первому взводу… совестно признаться- нашему взводу преподнесли нарисованный на листе бумаги громадный бидон с надписью: «Молоко».
Ввалились мы в казарму и прямо к печке. Зашумели, загалдели все враз.
— Мушка сбита у меня, вот в чем дело. А то,бы я на отлично…
— Так кто же виноват, что ты мушку сбил?
На стене на самом видном месте висел уже новый номер стенгазеты.
— Ай да Громов! Да, ведь, он с нами вместе стрелял. Когда же это он успел?
В газете-результаты сегодняшней стрельбы. В самой середине листа нарисован Бабышев. Лежит он и спит, а под голову винтовка положена.
Внизу стихи:
И такие есть ребятки —
Больно любят «молоко».
Пули сыплются внакладку,
От мишеней далеко!
Рота — в тир, Ильюша спать —
Не разбудишь парня!
Вот как учится стрелять
Бабышев «ударник».
— Трепачи, — сказал Бабышев и ушел из казармы.
Назавтра был у нас день отдыха. Мы ожидали шефов — рабочих швейной фабрики.
Они живут в Ленинграде и приезжают к нам в гости.
Целым взводом пошли мы их встречать.
Поезд опаздывал. От нечего делать мы собрались в кружок на платформе и горланили песни.
Вдруг кто-то крикнул:
— Прет, прет!
Из-за поворота, храпя и вздрагивая, выкатил паровоз. За ним спешили десятка полтора темно-зеленых вагонов.
Паровоз застопорил и стал как вкопанный. Изо всех вагонов вылезли пассажиры и горохом рассыпались по платформе. Только пассажиры из первого вагона как сошли со ступенек, так и остановились около паровоза. Смеются, переговариваются. Видно, все между собой знакомы.
«Это и есть шефы», догадались мы и подошли к ним.
Поздоровались, построились в колонну по четыре и двинулись с песней к нашим казармам.
После обеда шефы стали проверять наши успехи. Одни пошли в казарму, другие — в клуб и библиотеку, третьи в тир. Я тоже пошел в тир.
Открыл я дверь и вижу: стоит в тире Бабышев и о чем-то громко рассказывает. Я подошел ближе. Смотрю: в руках он держит мелкокалиберную винтовку и объясняет девушкам, как надо стрелять.
— Главное — не спешить. Целиться спокойно, под самое яблочко. Курок не дергать. Плавненько спускайте. Пуля так прямо в яблочко и войдет!
«Ишь, — думаю, — гусь лапчатый! Объясняешь как отделком, а сам-то… пуля тебя оцарапай… Что ни выстрел — убыток пролетарскому государству».
— Ну-с. давайте постреляем!
Это командир взвода Кремнев пришел, принес патронов для мелкокалиберки.
— Подходите, товарищи шефы. Только очередь соблюдайте. В три винтовки стрелять будете.
Тут я и выбрал момент, подошел к одной девушке с КИМом на юнгштурмовке и говорю:
— Вызовите учителя своего соревноваться в стрельбе.
— Что вы!.. Да куда мне!
— Все равно, вызовите.
— Ну, ладно, — говорит девушка.
Я в сторонку отошел. Наблюдаю, что выйдет.
Комсомолка подходит к Илье и говорит ему:
— Товарищ учитель! идемте стрелять.
— Идемте!
— Вы, ведь, тоже будете?
— Да, знаете, патронов мало, только для вас припасли. Мы уж после постреляем. Каждый день этим делом занимаемся.
А она не отстает:
— Хватит патронов! Давайте с вами соревноваться. Я вас вызываю.
Бабышеву деваться некуда — принял он вызов.
Я подошел к командиру взвода. Говорю ему шепотком:
— Товарищ командир! Дайте Илье пострелять: он с шефами соревнуется…
— Так, ведь, он же осрамит нас всех!
— А после него вы стреляйте, да и я, пожалуй, не подкачаю…
Так устроили мы заговор.
Комсомолка и Бабышев стали рядом. Илья долго пристраивал винтовку, щурился, примерялся. Отстреляли. Пошли к мишеням.
Бабышев уткнул нос в свою мишень, искал, искал — ни одной пробоины.
— А у меня все пять в черном — Кричит комсомолка. — Я все делала, как вы сказали, даже не дышала.
— Наверно, винтовка у меня негодная, — проворчал Бабышев.
— А это мы проверим, — сказал комвзвода.
Проверили. Винтовка, конечно, оказалась хорошая.
С этого дня Бабышева точно подменили. В строй он больше не опаздывал, а во время «мертвого часа» стал куда-то пропадать.
Любопытно мне было узнать, где это он бывает.
Обедали мы вместе. Сразу после обеда Илья выскочил из столовой. Я за ним. Илья сделал вид, что идет в роту, но вверх по лестнице не пошел, а выбежал во двор-и прямо в корпус напротив. Я сразу догадался: кроме как в «тактический класс», идти ему некуда.
Вернулся я в столовую и тихонько сказал об этом отделенному.
— Да ну! — удивился Гаврилов. — Пойдем, посмотрим…
И мы с отделенным отправились вслед за Бабышевым.
Но прямо в тактический класс мы не пошли, а тихонько вошли в «кабинет топографии», чтобы оттуда через дверь посмотреть, чем это занимается Илья.
Илья стоял возле окна. В руках он держал винтовку и целился куда-то через окно. Щелкает затвором, опять прицеливается, опять щелкает.
Дело ясное.
— Вот это здорово, — говорит Гаврилов. — Ну, раз сознательно взялся, сам, — значит, толк будет…
Гаврилов открыл дверь и шагнул к Илье.
— Ты что же, стрелок, прячешься, а?
Илья вздрогнул и выронил винтовку. Винтовка гулко ударилась прикладом об пол.
— Прячешься-то зачем? Мы тебе поможем. Верно? -повернулся ко мне отделком.
— Ясно-поможем!
— Только во время «мертвого часа» стрельбой заниматься не полагается. Завтра приходи на стрелковый кружок.
Через десять дней мы стреляли третье упражнение.
Как всегда, я стрелял по правую сторону от Бабышева. Слева от него — библиотекарь Громов. Припав на левое колено и локоть, Илья вытянулся на снегу. Все мы трое дали взаимное ударное обязательство выполнить упражнение на «хорошо».
Щелкнул затвор, патрон плотно сел в свое гнездо, в патронник. Черное яблоко накололось на мушку. Выстрел — и толчок приклада в плечо. Кругом тоже загромыхали выстрелы.
Пошли проверять.
Мишень Бабышева пробита у самого центра. Комроты отметил в тетради — «хорошо».
Громов и я тоже выполнили обязательство,
Илья подошел к отделкому Гаврилову. Тот смазывал винтовку.
— Ну, как?
— Выполнил. Спасибо, товарищ командир, это вы мне помогли…
С победою на стрелковом фронте вернулись мы из тира.
Теперь наш взвод — первый по стрельбе.
Приезжайте, товарищи шефы Красноармеец Бабышев не ударит лицом в грязь. Приезжай, комсомолка со значком КИМа, ударник Бабышев покажет, как надо целиться и попадать в цель!