РАССКАЗ ПОВАРА
Я — повар. Обязанность моя известная — кормить бойцов. А как я — ударник и бойцы — ударники, то и соответствие должно быть полное. Они по-ударному работают, а я обязан кормить их сытно, с душой. И никто еще на меня не жаловался, что плохо кормлю. В общем тактику поварскую знаю что надо. Щи луком поджаренным заправить, горчицу крепкую закрутить, пюре картофельное сготовить — все это для меня пустяковина. Без задержек справляюсь.
А вот тактика артиллерийская- другое дело. Поди разберись, какие орудия бывают и как из них стрелять. В картах ройся, на компас смотри. А компас для меня-все равно, что игрушечка медная: ни бум-бум не понимал я в нем! Одним словом, не было у меня артиллерийской грамоты.
Только и знал я, что орудия стреляют снарядами. И начинены эти снаряды желтым порохом вроде вермишели.
Теперь-то я знаю: артиллерийская тактика — это не то, что поварская, — куда труднее!
Дело было в лагере.
Утром дивизион уехал на полигон стрелять из пушек. Рано уехал, солнышко только собиралось выкатиться из-за соснового леса. Полигон — рядом с лагерем, рукой подать. Большой он верст по пятнадцати в длину и в ширину будет.
Дивизион уехал, а я с моим помощником остался готовить обед. Командир дивизиона, когда уезжал, сказал:
— Как солнце поднимется метра на два от земли, так и езжайте…
И еще наказ дал:
— Смотрите, под обстрел не суйтесь!
Приказ командира исполнил я точно. Как только солнце до места назначенного дошло и щи да макароны поспели, говорю я помощнику моему Ваньке и повозочному Лосеву:
— Едемте, ударнички, время!
И поехали.
Впереди я на «зенитке» со щами. «Зениткой» зовут у нас походную кухню. Настоящая зенитка — это орудие, по самолетам из него стреляют. Дуло у него кверху торчит, прямо в небо. И у походной кухни труба тоже вверх смотрит. Ну, за это ее и прозвали ,,зениткой»: похоже больно.
Впереди, стало быть, я еду. Следом Ванька, помощник мой, на повозке макароны в медном котле везет. А последним повозочный Лосев на двуколке тащится; тарахтят в ящике у него миски с ложками.
Дорога песчаная. Лошади тонут в песке чуть не по колено.. Моя остановилась даже.
— Н-но, ты!.. Дуреха! Щи сзади учуяла… Я те дам!..
Доехали мы до леска, и местность лагерная тут окончилась.
На полигон выехали.
Отсюда три дороги идут: вправо, влево и прямо.
По какой же из них ехать? Ну, думаю, начинается!
Командир сказал, что наш дивизион будет стрелять в пяти километрах от лагеря, на юго-восток. И высоту на карте показал. Там стояла цифирка маленькая. А что эта самая цифирка обозначает, я не спросил. Стыдно было. И где этот самый юго-восток, плохо я соображал. Правда, знал я, что на юге тепло и солнце там, значит, здорово греет. Ясно, ехать надо прямо на солнце, да оно за облака спряталось, — проси не проси, все равно не выглянет.
Можно бы по выстрелам узнать, где наши. Да ведь это, если б только один наш дивизион на полигоне был. А тут со всех сторон бухают орудия: у-ух!.. у-ух!.. Даже земля вздрагивает.
— По какой дороге поедем? — спрашиваю я у Лосева. Он бывалый — должен знать больше меня.
— Ты начальник, — отвечает повозочный. — Тебе лучше знать…
А откуда мне знать, когда полигон большущий и всё горки, ложбины, сосновый да еловый лес. Заедешь за горку, и ничего тебе из-за нее не видать. В такой переплет попасть можно, что жарко будет! Посмотрел я направо, налево — все дороги одинаковые.
— Ладно, — говорю, — едемте по этой вот, по средней дорожке.
И серого конягу своего подстегнул легонько.
Ванька, помощник мой, всегда гармонь с собой возит. На. этот раз тоже не, утерпел, взял.
Поставил он ее на коленях у себя, расстегнул застежки.
— Эй, Лосев! — кричит. — Подтягивай!
— Начинай, я подтяну.
Рассердился я на Ваньку.
— Нашел время с гармозой своей возиться. Хоть бы тут помолчал!
А Ваньке наплевать, видно, на беспокойство мое.
Ударил он по ладам двухрядки, прилег левой щекой на меха и пошел рассыпаться «саратовской». Повозочный фуражку сдвинул на затылок, голову кверху задрал и зачастил под гармонь:
Говорят, что лагерь мука,
Все ходьба да тактика.
А ударникам наука —
Боевая практика!
Ванькины пальцы быстро прыгают по ладам. Меха гармоники так и выгибаются зеленой гусеницей. А Лосев дальше:
Уважаю и люблю
Очень милую мою:
Крепкую, здоровую
Пушку трехдюймовую!..
Тут и не утерпел. Прицепил вожжи к «зенитке» крышке и назад повернулся. «Пускай, — думаю, — идет серый, как ему желательно, не впервой, не собьется с дороги».
Кашлянул для приличия и тоже начал частушки свои любимые приговаривать:
Говорят, что я — ударник.
Несомненно, это — факт:
Я варю обед шикарный
Для ударников-ребят.
— Это сам ты составил? — спрашивает Лосев.
— А ты думал- кто? Я, брат, не такие еще могу…
Да как начал сыпать наши деревенские!.. Так разошелся, что забыл даже, куда и зачем едем.
На полигоне все время стреляли, а тут вдруг, как нарочно, перестали.
Отчего же это? — думаю. — Может, перерыв на обед?»
И сразу вспомнил: ведь, обед у меня в «зенитке» еще трясется, а бойцы где-то ждут голодные.
Схватился я за вожжи, смотрю, — а лошадь идет не по дороге.
— Тпр-ру!.. — кричу. — Куда заехала, кляча несчастная!..
И Ванька с Лосевым замолчали. Видят, заблудились мы среди бела дня. Да еще где! На артиллерийском полигоне.
— Направляющий тоже!.. Распелся петухом.
— Начальник!
— Тебя в разведку ночью посылать, наразведывал бы!..
Накинулись на меня оба. А что мне делать? Дивизиона нигде не видать. Может, они в другое место переехали? Тоже бывает. И дороги нет поблизости, — давно, видно, серый свернул с нее.
— Разоряться, — говорю, — тут нечего. Не один я виноват. Давайте лучше оглядимся малость, куда забрели.
Горка тут небольшая была и елки под нею. Влезли мы на горку эту, смотрим по сторонам — ничего не видно!
Пока стояли мы на горке да осматривались, небо совсем потемнело, и капля мне на нос — шлёп. Потом, другая, третья. Дождь полил. Частый, крупный такой. Вода льет прямо как из поливальника. Сбежали мы с горки — и под елки. А дождь хлещет, дождь хлещет! Одежа к телу прилипла, обвисла. В сапоги полно натекло, да и в щи тоже.
— Будешь помнить, мокрая курица! — кричит Ванька мне в ухо. — Гармонь из-за, тебя раскиселится!
До косточек промочило нас всех. Зубы чечотку выстукивают, по всему телу дрожь.
С полчаса простояли мы под елками. Стал дождик утихать.
— Ну, поехали, -говорю я. — Не годится стоять. Ведь, бойцы голодные.
Вылезли мы из-под елок. Тронули лошадей.
Вдруг над самыми нашими головами снаряд: ж-ж-ж-у!…
— Стойте!- ору.- Что ж вы едете, шут вас дери?!
— А ты что?
— Так я…
— Куда же теперь? Заехали!
— Чего доброго в щи угодят…
— Ну, уж ты со своими щами как с писаной торбой!
За перелеском с правой стороны бухнуло. Просвистел снаряд.
— Может, это и есть наши, позиция?
Повернули мы и выехали за перелесок. Никого! Только земля вся снарядами изрыта -воронка на воронке. Елки лежат. Корни наружу выворочены.
Опять прожужжал снаряд и перед самым моим носом ка-ак ахнет, ка-ак рванет!.. Лошади — на дыбы, храпят.
— Шут гороховый! — орет Лосев. — Ведь, тут снаряды рвутся, а он — «пози-иция»…
И Ванька кричит:
— Мазила! Завел посмотреть, какая смерть бывает…
А тут, будто нарочно, вожжа у серого в ногах запуталась и хомут перекосился, на уши съехал. Лезу поправить, а серый с испугу храпит, не дается.
Только успел я подтянуть хомут и вожжи — прямо по двуколке лосевской — бац!. В рожу мне ударило горячим ветром и комьями земли. Упал я. В рот песок набился. В ушах зашумело. Встал кое-как и вижу: Ванька тоже встает, отряхивается.
А Лосев лежит, и по щеке у него кровь течет. «Ну, — думаю,- убило».
Бросились мы с Ванькой к Лосеву, тормошим его, дергаем. Открыл глаза Лосев.
— Удирать, — говорит, — надо.
А двуколка лосевская без колес — ни туда ни сюда. Взвалили мы ее кое-как на Ванькину повозку и пустились наутек, в ту сторону, откуда стреляют. А позади нас по прежнему снаряды лопаются. Доехали мы до какой-то дорожки. Свернули, гоним лошадей изо всех сил.
— Ур-ра! Кто-то там бегает! — кричу я.
Влево от нас люди на высокой горке, человек пять.
— Да, ведь, это наблюдательный пункт! — говорит Лосев.
— Наверно он.
Наблюдательный пункт бывает в двух-трех километрах от огневой позиции, где орудия стоят. А служит он для того, чтобы проверять, где падают и рвутся снаряды. Бьют, скажем, по зданию железнодорожной станции. Она, понятно, не настоящая, а из досок сделана наскоро, специально на слом! И вот с наблюдательного пункта смотрят, попал в здание снаряд или нет, и по телефону на огневую позицию докладывают. А командир, который руководит стрельбой, если нужно, меняет цифру прицела. Чтобы, значит, в точку било.
На наблюдательном пункте траншеи-землянки — вырыты и покрыты досками, а сверху засыпаны землей. Крепко сделаны, чтобы снарядом не разбило, если какой вдруг угодит сюда.
В траншеях во время стрельбы прячутся все наблюдающие. Им по телефону с огневой позиции дают знать, когда стрельба начинается. А потом наблюдающие на горку выходят и смотрят: попало в железнодорожную станцию или нет.
На наблюдательный пункт мы не поехали, — чего доброго еще на какую-нибудь беду нарвешься Хватит уж! Свернули вправо и еще быстрее покатили. Даже щи в «зенитке» забулькали.
А орудия грохают одно за другим: р-раз!.. р-раз!:.
Ехать приходится все перелеском. Ветки хлещут по рукам, по лицу,. Путаются в колесах «зенитки». И серый жалуется, головой гривастой крутит. Вдруг стал и уши насторожил.
За перелеском лошади ржут. Мы туда. Смотрим — на пригорке батареи наши стоят, а дальше в леску — ездовые с лошадьми.
Подъехали мы к ним. Сразу человек пять набросилось на нас.
— Притащились!
— К ужину завтрак привезли!
— А еще ударники!
— Сами вы виноваты, — отговариваюсь я. — Переезжаете с места на место…
Это ты брось! Никуда мы не переезжали. Тут командир дивизиона увидел нас и приказал прекратить стрельбу.
— Кормите живей, — говорит он. — А после завтрака ко мне явиться.
— Слушаю, товарищ командир!
Бросился я к «зенитке». Разливаю щи, а сам думаю: «Хоть бы подольше ели».
Какое там! Заждались меня бойцы, быстрей, чем всегда, едят, ложками работают. В четверть часа управились.
Подтянул я ремень, иду к командиру.
— Объявляю вам строгий выговор, — говорит командир. -Вы — хороший повар, но этого мало. Надо быть хорошим артиллеристом. В боевой обстановке могло бы плохо кончиться.
Выкручиваться я не стал, потому что виноват был. Поварскую тактику знал, а артиллерийскую не знал.
После обеда опять грохать начали.
Мне до отъезда в лагерь делать было нечего. Пошел я на огневую позицию — посмотреть, как батарейцы работают.
Постоял я часа два, — кое-что соображать начал.
Много хлопот с орудиями. Наводчик в цель наводит. Другой батареец ключом головку снаряда вертит — «дистанционную трубку». На трубке цифры насечены. Каждая цифра обозначает километры или метры. Нужно, скажем, чтобы снаряд разорвался в воздухе в четырех километрах от огневой позиции — так и будет в точности: пролетит снаряд четыре километра и в осколки разлетится, свинцовым градом на землю упадет-шрапнелью. О огневой позиции видно, ка:: разрывается снаряд в воздухе: сначала появляется маленькая серая точка, она растет-растет,. превращается в сизое облачко, и потом медленно расползается по небу.
Установят батарейцы «прицел», возьмут дистанцию и передают снаряд «замковому». Тот заложит снаряд во входную часть орудия и закроет замок (это вроде затвора у винтовки). И все это — в пять секунд. А тут уж команда:
— По железнодорожной станции, батареи… огонь!
Комбатры передают команду орудиям:
— Первое… Второе… Третье…
И не заметил я, как вечер подошел и солнце за лесок спряталось.
Слышу, командир дивизиона командует:
— Передки… к орудиям!..
И немного погодя:
— Рысь-ю… Ма-арш!..
Покатились батареи между холмами и перелесками, с полигона в лагерь. _
Я на моей «зенитке» последним трясся. Впереди меня — Ванька и Лосев. У Лосева голова забинтована — это его лекпом разукрасил. А Ванька, как ни в чем не бывало, наяривает на гармони своей. Ничего, высохла!
После этого случая стал я всерьез обучаться артиллерийской тактике.
И теперь я не то что в карте разбираться умею, а даже из орудия стреляю. Сам в цель навожу и, когда нужно будет, брошу мою «зенитку» и заменю хоть главного наводчика у орудия!