Ночь в гаммельштадтской
тюремной камере
Приближалась минута отхода поезда, когда наконец полицейские вывели на перрон арестованную мистрис Кавендиш и сняли запрет с вагона. Сотни народа, возбужденные убийством, стерегли их выход. Репортеры ринулись вперед.
Сердце немецкой металлургии, городок Гаммельштадт даже в этот ночной час страдал нервной индустриальной бессонницей. Жители в домах, на улицах, на вокзале — сытые и голодные, от директоров до рабочих-металлистов — на все лады обсуждали происшествие. Стало известно, что в ту же ночь на дне мрачного болотца, в самом начале железнодорожного моста, под балками и стропилами отыскалось наконец тело несчастного майора, превращенное однако же в такую кровавую кашу, что Не только его, но даже и его одежду призвать в этом хаосе кровяных сгустков, хрящей, костей, тряпок, лоскутьев и грязи было совершенно невозможно. Трясина еще более рассосала майора, превратив его воинственные останки в паштет.
Понятно, что испуганная полиция энергично уцепилась за жену майора, чтоб возложить возможную ответственность за это несчастье с многострадальных немецких плеч на английские.
Мистрис Кавендиш, накинув чадру на халатик, заплаканная, растрепанная, среди глубокой ночи уселась в тюремную карету и была доставлена в тюрьму, несмотря на все свои стоны и протесты. Тюремное начальство проявило изысканную вежливость. Оно не подвергло, обыску ни ее, ни ее вещи, рассыпалось в извинениях, прислало холодный ужин, но даже начальство не могло сделать для бедной новобрачной главного, что хоть нем, нош успокоило бы ее нервы: отвести ей отдельную камеру.
Гаммедьштадтская тюрьма в этот летний сезон была так густо набита коммунистами, что даже, Болгария не могла. бы поспорить с этой процентной нормой. Жену майора пришлось поэтому внедрить в камеру простой фабричной работницы, саксонки с дрезденской мануфактуры, давным-давно спавшей на единственной кровати.
Сонная надсмотрщица, ругаясь, вошла в камеру, пинком ноги ударила кровать и хрипло объявила работнице:
— Гербель, вставайте. Дайте-ка место барыне. Сколько там ни бунтуй ваша порода, а как дойдет дело до господ, так вам уж придется рано или поздно потесниться.
Гербель и не подумала встать, а надсмотрщица не без тайного удовольствия швырнула вещи мистрис Кавендиш в угол, повернулась и вышла, старательно заперев камеру. Тогда па кровати что-то пошевелилось, бледное личико поднялось с подушки, на мистрис Кавендиш уставились два голубых глаза, и ребячий голос спросил:
— Вас за что?
Перед работницей Минни Гербель стояла высокая, крепкая, знатная дама с лицом писаной красавицы, с короткими локонами вокруг дионисийской головки, спадавшими крепкими завитками над прямой линией лба и носа. Красавица досадливо, как муху, отмахнула вопрос, оглядела камеру, заметила окно и, прежде чем Гербель опомнилась, повисла на руках под самым потолком. Там она ловко и с невероятной быстротой перекувырнулась так, что ноги его уперлись в решетку, а сама она, употребив их на манер рычага, принялась раскачивать и трясти железные брусья. Но решетка поддержала былую честь гаммельштадтской металлургии. Ничего не добившись, красавица спрыгнула вниз, тряхнула локонами и тут только встретила восторженный взгляд Минни.
— Вы мне нравитесь, — прошептала работница, — я сама отчаянная. Только этим вы делу ее поможете. Идитека Лучше сюда, ложитесь со мной и отдохните.
Мистрис Кавендиш подошла к постели.
— Эти негодяи поплатятся за мое заключение, — пробормотала она отрывистым, глуховатым голосом, — хотя, если я смыслю что-нибудь в деле, они завтра же выпустят меня, не дожидаясь допроса. Нет ли у вас папирос?
Гербель отрицательно покачала головой.
— Жаль! — с досадой воскликнула мистрис Кавеидшн. — У меня тоже нет. Ночь будет бессонная. Спите. Я совсем не желаю отнимать сон у такой пигалицы, как вы.
С этими словами она удалилась в угол, села на один чемодан, положила нога на другой, скрестила руки и задумалась. Надо сказать, что при мигающем свете лампочки, на фоне облезлой тюремной стены, эта грациозная и странная красавица, похожая на большую мошку, совершенно, потрясла Миннино воображение.
Маленькая работница с двухлетним комсомольским стажем, несмотря на свои юные годы, была трижды приговорена к условному, дважды выслана и сейчас ждала приговора, который, по ее мнению, преподнесем ей три года отсидки. Минни была прекрасным оратором и лучшим организатором Молодежи.
Она спрыгнула с постели и подошла к загадочной турчанке. Минни была маленькая, тощая от постоянной голодовки, хрупкая женщина с детской грудью, детским лицом, но, когда юна остановилась перед мистрис Кавендиш, с любопытством вперив в нее голубые глаза и скрестив тонкие бледные ручки, настоящий ценитель женственности задумался бы, кого из них предпочесть.
— Слушайте-ка, — резко проговорила турчанка, — чего вы уставились? Не стойте передо мной в рубашке и босиком, это неприлично.
А я думала, уж не из наших ли вы, — отозвалась Минни.
— Из ваших? Какого порта вы подразумеваете под вашими? Взломщики, налетчики, казнокрады, карманники?
— Вы в политическом отделении, — ответила Минни спокойно. — Я было подумала, уж не коммунистка-ли вы.
— Коммунистка?.. — Глухой голос мистрис Кавендиш наполнился искренним ужасом. Яркие карие глаза впились в тощую фигурку, руки схватились за стул, и турчанка судорожно попятилась к двери.
Но через секунду ужас сменился удивлением, удивление веселостью, и красавица упала на стул, так громко расхохотавшись, что, если бы стены немецкой тюрьмы могли сотрястись, они бы непременно сотряслись.
— Воробей, — выговорила она сквозь хохот, — воробей, чижик, червячок, булавочная головка! И это называется «коммунистка»! И против этого задумывают, на манер Рокамболя…
Но тут она прикусила язык.
Голубые глаза смотрели на нее с холодным спокойствием. «Булавочная головка» так остро впилась в се глаза, точно хотела просверлить черепную крышку и посмотреть, что делается у мистрис Кавендиш в мыслях. Турчанка отвернулась и спряталась от маленькой Минни Гербель в чадру.
Минни снова подошла к постели, залезла под одеяло и несколько секунд глядела на странную соседку. Непостижимая вещь, но мистрис Кавендиш упорно продолжала ей нравиться, хотя Минни и не могла бы определить, чем. Скоро мысли ее стали путаться, ресницы слиплись, и она заснула с образом кудрявого Диониса, чертыхающегося, как любой извозчик,
Но Минни в эту ночь так и не суждено было спать. Ктото дернул ее за волосы и шепнул:
— Проснитесь!
Мистрис Кавендиш стояла перед постелью. Окно было раскрыто настежь, решетка перепилена и веревочная лестница спущена вниз.
— Вы видите, обо мне здорово позаботились, — саркастически проговорила красавица, бросая Минни ее убогое платьице и чулки. — Я Думаю, вы тоже не прочь удрать. Торопитесь!
Минни думала не больше секунды. Три года отсидки — и возможность побега. Она взвесила то и другое, натянула чулки, набросила платье и бесшумно вскарабкалась но веревочной лестнице вслед за мистрис Кавендиш. У тюремной стены не стояло ни единого часового. Ворота на улицу слегка приотворены. И вот уже обе женщины в тесной извозчичьей каретке, бесшумно покачивающейся на рессорах. Маленькая Минни продрогла. Мистрис Кавендиш бросила ей на плечи свою чадру. На углу одной из улиц предместья карста остановилась.
— Убирайтесь на все четыре стороны! — резко сказала мистрис Кавендиш, распахивая дверцу перед Миннии Гербель, — Делайте свою дурацкую революцию, пока не повиснете на фонаре.
— Чепуха, — тихонько ответила Минни. — Вы все таки мне нравитесь. Дайте-ка я вас поцелую!
С этими словами маленькая тощая работница положила на плечи мистрис Кавендиш обе ручки, бесстрашно наклонилась и крепко, как пчела, клюнула ее в губы. Еще секунда, и хрупкий силуэт комсомолки мелькнул но улице и исчез в темноте.
Полицейский пост между тем кончил телефонные переговоры с представительством английского Всемирного банка на сообщении:
«Все устроено: согласно вашему совету».
Только тогда измученные этой ночью, несчастные полицейские вздохнули свободней, изнеможенно свалились на диван и тоже вознамерились малость вздремнуть.
— Тактичный народ эта англичане, — пробормотал начальник поста, зевая во всю ширь своей глотки и отстегивая шпагу.