Встреча с кеосой предвещает несчастье
Гуссейн выполнил распоряжение Мартина Андрью и водворил караван в беленьком домике. Правда хозяина домика нигде нельзя было найти. Но отец Беневолент, провел гостей в пустынные комнатки, снабдил их сетками от москитов и мазью от скорпионов, имел с Мартином Андрью секретный разговор и, казалось, мирное внедрение в домик произошло благополучно и не предвещало ничего дурного.
Однако Гуссейн угрюмо покачивал головой. Он был истый турок, родившийся в Аллепо. Он отлично знал плохие и хорошие приметы. И уж если в день дважды на улицах Джерубулу ему довелось встретить кеосу, дурной глаз — тяготел над всеми их делами, что бы там ни воображали хитрые инглезы. Он выбрал поэтому самую бедную, пустую и отдаленную комнату, принадлежавшую отцу Арениусу, потому что она была крайней и имела одну только Дверь. Туда он велел курдам внести паланкин, и забинтованная Эллида была выпущена лишь после того, как кривой глаз Гуссейна убедился в прочности замков и запоров.
Дитя развязано, служанки массируют ей затекшие ручки, распустили благоухающие бронзовые кудри, вынули сурьмовые карандаши. Приготовлено ложе над тысячью роз, принесенных сюда корзинами, но Эллида проявила внезапную жадность. Качая головкой, она требует еще и еще роз, целые возы роз, целую плантацию роз. Пробежавшись по комнате, точь в точь как ребенок, только что научившийся ходить, Эллида швыряет розы во все углы, стелет их но каменному полу густой пеленой, прокусывает бутоны зубками, бросает их под потолок. Мартин Андрью, оскалившись и побледнев, наблюдает из-за дверей за каждым, ее движением. Узкое личико, расширяющееся ко лбу, с дивными длинными загадочными глазами, удлиненными сурьмой к вискам и переносице и увенчанными линией сросшихся бровей, — глазами, словно взятыми из лучших персидских миниатюр, — озарено блуждающей улыбкой. И таково действие этой улыбки, что она мерцает на плечах, бархатистой приподнятости груди, круглой линии живота, на крохотных косточках бедер, блуждающая, золотистая, гибкая, как червячок, неожиданная улыбка бронзового идола, зажегшая тело ребенка огнем, быть может некогда обжигавшим в египетском дыхании Клеопатры.
Пастор Мартин Андрью отгадал это очарование с первого взгляда. Он смотрит, изнемогая от нетерпенья. Дела — епископ Кентерберийский, мыс Макара, миссия, отец Арениус — отброшены в сторону. Седой и стройный Пастор, с лицом, вытянутым, как волчья морда, перешагнул порог и кинулся к девушке.
Эллида затрепетала. Можно было подумать, что это трепет отвращения, если б не та же блуждающая улыбка, вспорхнувшая ей на губки. Стоя посреди комнаты, она приподнялась на цыпочки, свесила крашеные ногти к коленкам, откинула голову. Мартин Андрью сделал знак служанкам и Гуссейну, тотчас же выскочившим из комнаты, и, закусив губу, подошел еще ближе.
Эллида подпустила его, к себе. Мартин Андрью протянул руки. Но бронзовый идол качнулся и выскользнул. Эллида хлопнула в ладоши, издала странный, гортанный звук, похожий на клекот тетерки, и вдруг закружилась перед пастором в никогда невиданном им до сих пор танце. Пастор Андрью человек бывалый. Он видал, как пляшут таитянки, скачут японочки, кружатся индуски. Ho это кружение не напоминало ему ничего из виденного. Девочка подняла руки и скрестила их над головой, выворотив ладони наружу, а тыловые части прижав друг к дружке. Ноги она точно так же выворотила наружу движением, каким вытряхивают плоды из корзины или выворачивают наизнанку платьев. Трепет потрясал ее тельце снизу ввepx, шея клонилась под тяжестью локонов, веки упали на глаза,, ресницы легли на щеки.- И как раз в ту минуту, когда обезумевший Мартин Андрью собирался схватить ее в охапку, ребенок сорвал с пояса великолепную красную розу, воткнул ее себе в губы стебельком в рот, чашечкой наружу и, все не поднимая глаз, не видя, не глядя, протянул личико к Мартину Андрью.
Когда пастор схватил наконец ее за талию, Эллида положила пальчик сперва на красную нижнюю губу пастора Мартина, потом на красную розу в собственных зубах и улыбнулась. Немой язык означал: поцелуй меня.
Мартин Андрью не замедлил принять приглашенье. Но не успел он вонзиться зубами в розу на губах у Эллиды, как краснота его щек и век сменилась зеленой бледностью, он пошатнулся, вздохнул и повалился на пол. Тотчас же Эллида выплюнула отравленную розу. Пастор Андрю лежал неподвижный.
— Еалля, — прошептала девочка!, — дулной человек с делевянная нога!— Подпрыгнув, как козочка, она схватила длинную шаль, завернулась в нее и бросилась вон из комнаты.
А там уже сделали свое дело душистые розы, Джерубулу. Недаром их окропила Эллида из под длинных накрашенных ногтей, прятавших пузыречки с ядом. Розы, розы, розы усыпали все комнаты белого домика, и нa розах, розах, розах лежали без чувств садовник, служанки, курды.
Про бежав мимо них, Эллида распахнула двери и остановилась, потрясенная свободой и родной, ранней, райской ночью Востока, дышавшей бездонной чернотой пересыпанной звездами, как нафталином.
Но, прежде чем ножки ее сошли со ступенек, миновали внутренний двор с журчащим фонтаном и через глухую дверь выбрались на уличку Джерубулу, кто-то заметил ее бегство.
Это был Гуссейн сидевший, поджав ноги, на краю фонтана. Он терпеть не мог роз. Вот почему они и оставили все его чувства в полнейшей исправности. Завидя Эллиду, одноглазый турок первым долгам ринулся не на нее, а на слуг, как тигры кидаются на быков, a нe на кроликов, помня, что мелкая дичь вое равно от них не спасется. Пробежав по комнатам и наткнувшись на сонные тела, Гуссейн издал проклятье и повернулся, чтоб схватить Эллиду. Между тем, девочка успела уже выбраться на улицу.
Она кинулась было с порога пасторского дома, как чья-то нежная рука дотронулась до нее, и девочка увидела перед собой доброе старое лицо, осененное белоснежными кудрями.
В чем дело, дитя мое? Кто вас обидел в моем доме?
Пастор Арениус говорил по персидски. Эллида ответила тоже по персидски:
— Пустите меня! В доме скверный, злой человек с деревянной ногой. Надо назад, домой!
Арениус понял только одно: его достопочтенный коллега находится сейчас в доме и девочка бежит от него. Взяв ее за руку, он повернул назад, и через мгновенье две тени слились с чернотой неосвещенных лабиринтов Джерубулу. Гуссейн, как кошка, крался вслед за ними, выбирая удобную минуту, чтобы схватить девочку. Покуда Эллида прерывистым голосом, по персидски, задыхаясь от бега и волнения, рассказывала Арениусу свою историю, миссионер соображал, что ему делать. Во всей английской колонии в Джерубулу не нашлось бы сейчас человека, согласного выступить против Андрью. Он это знал! Напрягая мозг, он обдумывал, где укрыть Эллиду, как вдруг Гуссейи, собиравшийся схватить беглянку, жалобно взвизгнул, сел на корточки и стал читать заклинание. Жирное безбородое существо — кеоса — с — животом, перетянутым, как у бабы, кожаным ремешочком, внезапно появилось перед ними на перекрестке двух улиц. Бархатный бабий голос крикнул — и тотчас же черные черти, усатые и бородатые, в куртках с пуговицами, подхватили не только Эллиду, но и старого Арениуса, накинули им на головы мешки и, прежде чем они успели пикнуть, увлекли их в черноту ночи.