где премия, как и вообще всякая выгода, выпадает на долю американцев
Гуесейн все еще сидел на корточках, творя заклинанье от дурного глаза, когда улица озарилась десятком факелов и фонарей. Несколько человек в белых абайях прогарцевало к домику пастора Арениуса.
Тот, кто был впереди, — высокий, смуглый, с лицом восточного типа, — остановил у порога свою косматую лошадку и соскочил — на землю.
— Люди! Эй! Почтенный сэр! Мартин Андрью!
Он колотил безо всякого состраданья в металлическое распятие, прикрепленное у дверей, но, к его удивлению, в доме была полная тишина, и ни один голос не отозвался. Воздух, даже на порога, был невыносимо душен от роз. Положительно, не начихаешься! Рванув за дверную скобу, косматый человек проник в дом и тотчас же отпрянул в ужасе. Перед ним в неприличном изобилии, напоминая скорей паноптикум, чем мирный приют миссионера, лежали мертвые тела.
Неизвестно, что предпринял бы незнакомец, если б Гуссейн, отчитавший свою гонь от кеосы, не вернулся в эту минуту домой.
— Полковник, — воскликнул он угрюмо, — аллах благослови ваш приезд! Спасите саиба! Спасите их! Девчонка подмешала им дьявольского зелья и удрала прямо в лапы кеосы.
Незнакомец быстро наклонился к неподвижным телам, принюхался к розам и тотчас же схватил лежавшую служанку за голову, приказав Гуссейну взять ее на ноги.
— Розы отравлены. Тащи их во дворик! Покончив, с ними, он побежал внутрь, минуя скромные комнатушки миссионера, споткнулся о распростертое тело отца Беневолента, и добрался наконец до розовой кельи, где на ложе из смятых роз лежал бледный, как смерть, пастор Мартин Андрью. Незнакомец открыл окно, выбросил цветы, расстегнул кожаный пояс пастора, капнул ему на губы из крохотного флакончика.
Жизнь пробежала по желтоватым губам Андрью. Веки дрогнули.
— Эллида, — прошептал он, судорожно двигая пальцами.
Косматый уронил флакон.
Эллида! — еще раз простонал пастор, открыл глаза и, увидел своего спасителя.
Только одну секунду две пары зрачков глядели друг в дружку. Пастор Мартин Андрью первый закрыл глаза. Незнакомец не стал его тревожить. Поднявшись, он вышел в соседнюю комнату, где Гуссейи, как истый уроженец Алеппо, уже обдумывал, какому хозяину выгоднее служить.
Старый дьявол медленно сказал приезжий, упорно выискивая взглядом потупленный — глаз турка, — мы назначили тебя на это дело, — как настоящего мусульманина, в надежде, что это заставит тебя охранять англичанина, как человек охраняет между двумя пальцами пойманную блошку! Но ты оказался менее мусульманином, чем алепповцем. Слышишь ты меня?
Косматый избрал неверный путь. Хитрый Гуссейн тотчас же почувствовал это. Полковник бил на идеологию, тогда как пастор Мартин! Андрью хорошо платил, щедро платил, без разговора платил.
— Чем это я провинился? — хныкнул Гуссейн жалобным голосом. — Девчонка, отравила бы и меня, если б я рискнул на вонючую понюшку.
— Ты отлично знаешь, чем! — крикнул полковник. — Ты двадцать раз повторил за мной приказания, отданные тебе в Константинополе: не сметь возить девочку туда, где живут священнослужители, не оставлять пастора Мартина Андрью без присмотра!..
Но тут сам пастор Мартин Андрью, придя в себя и оправившись, показался на пороге и избавил Гуссейна и его верную тень от дальнейших неприятностей. Кинув на своего слугу многозначительный взгляд, красноречиво подчеркнутый жестом руки, тихонько ударившей по карману, пастор спокойно обернулся к приезжему.
— Чему приписать высокую честь вашего посещения, полковник?
— Необходимости тотчас же, без промедления, ехать в Ковейт, — ответил приезжий. — Bсё подготовлено. Фанатики хотят с минуту на минуту, выступить. Каждый час может оказаться роковым…
В полном безмолвии пастор Мартин Андрью взял свою шляпу, успев незаметно кинуть Гуссейну набитый золотом кошелек. Но, когда оба они кинули прощальный взгляд на домик Арениуса и собрались было повернуть к вокзалу, Багдадской железной дороги, их внимание привлекла густая толпа, бежавшая в направлении Майдана. Сделав несколько шагов они очутились в ее русле, и через полчаса, тщетно пытаясь пробиться против течения, оба наши путника были вынесены вместе с нею на широкую базарную площадь.
Майдан был переполнен турками, персами и персиянками. Деревянный павильон выставочного типа возвышался на середине площади. Над павильоном развевался американский флаг… На витринах, прилавках и столах лежали груды самого соблазнительного товара— персидский калемкер, набойка, ленты, высокие шапки, шали, туфли, и все это снабжено рисунками «по последней моде» — серпом и молотом, портретами большевистских вождей и щегольскими лозунгами на турецком, азербайджанском и фарсидском языках. А над всеми этими соблазнами висела огромная белая вывеска:
ГДЕ НАХОДИТСЯ МЫС МАКАРА?
Здесь, граждане, и реишительно во всех
отделениях мистера Мэкара, где только
продаются шляпы его фирмы!
АРАВИЙСКИЕ НАРОДЫ! НОСИТЕ ШЛЯПУ МЭКАРА!*
*Игра слов — мыс (cap) одновременно шляпа.