Аскеза имеет дело не с мирскими ценностями, как таковыми, она касается не их, т. е. не объективных данностей бытия, -- плоти, культуры, истории, -- а исключительно души человеческой.
Аскетизм не есть истина онто- или космологическая, он всецело остается истиною психологии. Цель его и материал для него, и средства его, -- одна лишь душа человека. Так что правильнее было бы говорить, что мистический путь аскезы -- не есть отношение человека к миру, а лишь отношение человека к самому себе. Аскетизм не отрицает мир вообще, он лишь отрицает волю к миру. Иными словами, то, с чем он борется и что он утверждает, -- есть помыслы, волнения, чувства и страсти. Аскет уничтожает не мир, а себя для мира; он уничтожает в себе те нити, которыми связан с землей, окапывает от нее свою душу. Путь его -- строго психологический и потому личный. Недаром аскетизм, как таковой, в чистом его виде, не догматизирован Церковью, -- он есть как бы личное, а не церковное, творчество верующих.
Уничтожение воли -- вот главная задача аскетизма. Отсюда -- громадная патриотическая литература о борьбе со всевозможными помыслами и желаниями, отсюда школа молчания и уединения, пустынножительство, старчество и послушание, -- все институты, определенная цель которых воспитать человеческое безволие, безжелание, довести его до тех пределов, при которых оно начинает казаться непреоборимою волей. "Сильнейший человек тот, кто уже ничего не хочет", -- вот прописная мораль резиньяции.
Аскет начинающей -- еще хочет, но уже отказывается; аскет завершенный -- уже не отказывается, но больше не хочет. Итак, аскетизм есть воспитание безволия; главный враг его -- человеческие желания.
Разбираемый нами поэт, Зинаида Гиппиус, выбравшая себе исходную точку, противоположную резиньяции, естественно должна была утвердить то, что резиньяция в человеке уничтожает. Принятие мира и прохождение сквозь него до конца, выпивание всякой чаши до дна невозможно без величайшей силы желаний, без неустанного, непреклонного, неослабного хотения. Гиппиус сознает, что при первом уничтожении ее хотений, при первом душевном безжелании, ею будет утрачено все приобретенное знание, -- и она держится за спасительную силу хотений всеми переживаемыми минутами.
"Желанья были мне всего дороже..." -- говорит она в одном из стихотворений.
Как ветер огненный мои хотения,
Как ветер беспреградны и властны, --
читаем мы в другом.
Зажжем желаньем неутолимым
Больную землю, сестру усталую! --
восклицает она в стихотворении "Земле".
Еще характернее строчки в молитве "Оправдание":
Ни ясности, ни знания,
Ни силы быть с людьми...
Господь, мои желания,
Желания прими!
Ни твердости, ни нежности,
Ни бодрости в пути...
Господь, мои мятежности
И дерзость освяти!
В первой книге о силе желаний упоминается также часто; начало стихотворения "Сосны": "желанья все безмернее", а через куплет: "безмернее хотения"... и т. д. И опять мы встречаемся с сознанием всей праведной трудности, праведной необходимости желания в классических строках
Душа, беги от искушенья,
Умей желать, умей иметь! --
могущих поистине быть эпиграфом ко всему бытию З. Гиппиус, запечатленному в поэзии.
Но желание само по себе -- безвластно; оно должно быть движимо внутреннею, утверждающею мир силою, иначе мы в своих желаниях будем представлять смену помыслов, и только. Внутренняя сила эта, утверждающая мир и переходящая в действие, есть Любовь. Не просто любовь, а любовь с большой буквы, -- делаю эту необходимую оговорку, потому что говорю о поэзии и боюсь ввести в заблуждение тех, кто с поэзией Гиппиус не знакомы и примут мое слово не в его метафизическом, а в лирическом смысле. Любви у Гиппиус дается примат над телесною, душевною и духовною сущностью человека. Именно в силу ее божественности ("Бог есть любовь"), в силу того, что сущность любви есть ведение и видение Бога, она властвует над всем только человеческим, вплоть до законов разума. В стихотворении "Час третий" у Гиппиус показано, как этот примат Любви психологически реализуется в борьбе с тем, что косно Любви сопротивляется, -- в борьбе с безволием похоти, с безволием равнодушия, с безволием интеллектуализма.
ЧАС ТРЕТИЙ
Три раза искушаема была Любовь моя.
И мужественно борется... -- сама Любовь, не я.
Восстало первым странное и тупо-злое тело.
Оно, слепорожденное, прозрений не хотело.
И яростно противилось, и падало оно,
Но было волей светлою Любви -- озарено.
Потом душа бездумная, -- опять слепая сила,
Привычное презрение и холод возрастила.
Но волею горячею растоплен колкий лед:
Пускай в оврагах холодно, -- черемуха цветет!
О, дважды искушенная, дрожи пред третьим разом!
Встает мой ярко огненный, мой беспощадный разум!
Ты разум человеческий, его огонь и тишь,
Своей одною силою, Любовь, -- не победишь.
Не победишь, живущая в едином сердце тленном,
Лишь в сердце человеческом, изменном и забвенном.
Но если ты не здешнего -- иного сердца дочь,
Себя борьбою с разумом напрасно не порочь.
Земная ярость разума светла, но не бездонна.
Любовь! Ты власти разума, как смерти, неподклонна.
Но в Третий час к Создавшему, приникнув, воззови, --
И Сам придет защитником рожденной Им -- Любви.
Действенная сущность любви еще ярче подчеркивается в стихотворении "Успокойся?".
Своей рукою Вседержитель
К спасенью хочет привести.
И уготована обитель,
И предназначены пути.
Все решено от Духа Свята,
Он держит всех судеб ключи,
Он всех спасет. Не трогай брата,
Не убеждай... Оставь. Молчи.
Но если всем своя дорога,
И есть завет: не прекословь, --
Зачем же нам, по воле Бога,
Дана, -- бездейственно, -- Любовь?