Допрос С. П. Белецкого
15 мая 1917 года.
Содержание: Военная агентура. Волнения в Туркестане, в Балтийском и Черноморском флотах. Регистрационный отдел. Боковое освещение. Циркуляр Климовича 20 мая 1916 года. Заграничная агентура. Книга по поводу 300-летия дома Романовых, изданная в Германии. «Масоны». Ревизионные поездки заграницу для проверки агентуры. Воздействие на иностранную прессу. Отношения с французской, английской, германской и итальянской полицией. Международная конвенция об анархистах. Балканская агентура. Секретные сотрудники, призывающие к террору и экспроприации. Сотрудники из лиц, совершивших государственные преступления или уклонившихся от воинской повинности. Тактика по отношению к деятельности умеренных и активных групп. Циркуляр Кафафова о евреях. Письменные показания Белецкого.
* * *
Белецкий. — Я не докончил еще вопросов о военной агентуре и о заграничной агентуре.
Председатель. — Выслушаем сначала о военной агентуре.
Белецкий. — В дело военной агентуры был внесен известный порядок. Как я вам уже доложил в прошлый раз, при мне было сношение с военными властями; после совещания с военным ведомством вербовка сотрудников среди нижних чинов происходила уже так: командир части был поставлен в известность о сотруднике тем розыскным офицером, который этого сотрудника вел; командир части знал, о чем докладывает сотрудник жандармскому офицеру. События в Туркестане, волнения в Балтийском и Черноморском флотах, с одной стороны, дали возможность министерству внутренних дел осветить отсутствие заботливости, надлежащих отношений, настроение воинских частей; с другой стороны, они показали, что сотрудники сгущают свои показания. Все это дало возможность настаивать в военном и морском министерствах, чтобы вопрос был урегулирован.
Председатель. — Что вы называете сгущенностью показаний сотрудников? Будем называть вещи своими именами.
Белецкий. — Т.-е. преувеличенность показаний и т. д., которые разъяснениями некоторым образом не подтверждались; так, например, при расследовании: сведения, которые были у меня в распоряжении, были доставлены соответствующему министру. Я и полковник Еремин принимали участие в работах комиссий, которые по каждому ведомству возникали. По туркестанским событиям было поручено министром Сухомлиновым произвести дознание генералу Звонникову, он получил все дело в департаменте. Также было предписано, если не ошибаюсь, полковнику Сизых, начальнику охранного отделения, получить все сведения; правда, показания дали возможность видеть, что при 50 градусах жары, которая была в Туркестане, войска одевали в теплый зимний костюм и водили в самый разгар солнца, в 12 часов, на ученье и на работы; это само собой, являлось причиной недоразумений; затем, недостаток в пище, злоупотребления в пищевом хозяйстве и т. д. Но вместе с тем, были сведения и другого характера, которые показывали, насколько сотрудники сгущали так сказать если не пропаганду, то неудовольствие, которое было в частях.
Председатель. — Т.-е. занимались провокацией?
Белецкий. — Я не скажу, чтобы это была провокация; но может быть, они не могли понять. Я могу сказать только со слов генерала Звонникова, актов дознания у нас не было, потому что суд шел по военному ведомству, и акты были в руках военного министра. Затем, в морском министерстве, неоднократно заседала комиссия под председательством самого адмирала Григоровича, с участием начальника штаба Князева; сведения дали возможность покойному адмиралу Эссену прекратить волнения вначале; если вы изволите припомнить, в то время Балтийский флот встречал английскую эскадру; это дало возможность провести всю летнюю кампанию с малыми сравнительно жертвами. Затем в тот же период 1912–1913 г.г. волнения были в Черном море, когда там был Эбергард. Туда выезжал товарищ министра Золотарев узнать, насколько начальник охранного отделения, полковник Попов, правильно вел дело, потому что чересчур много лиц проходило по дознанию. Сведения, как касающиеся воинских частей, были доложены государю императору. По поручению Макарова, я также был вызван для доклада государю в Александрию, около Царского Села, летом; государя несколько смущало то, что нахождение сотрудников во флоте было как бы нарушением спайки воинской. К этому времени как раз относится переворот, совершившийся в Португалии. Государь поручил министру внутренних дел на этом вопросе все-таки остановиться. Таким образом, ни военное, ни морское министерства не требовали от министра внутренних дел окончательного искоренения этой агентуры; так вопрос стоял до назначения товарищем министра Джунковского, ему принадлежит исключительная инициатива снятия агентуры. Он выслушал доводы, которые ему были представлены мною по справке особого отдела; затем ему было указано значение португальского переворота, происшедшего преимущественно при помощи воинских частей; он все-таки перенес вопрос на обсуждение министра внутренних дел Маклакова. Доклад его освещал вопрос со всех сторон, т.-е. и положение настоящее, и его моральные взгляды. Маклаков также не решил вопроса лично; переговорив с военным и морским министрами и с представителем дворцового ведомства, он устроил у себя совещание. На совещании присутствовали представители военного министерства; я помню только, что из штабных генералов, не было Беляева, из морского ведомства был покойный Зилотти, адмирал Князев. Дворцового коменданта в ту пору не было, представителем являлся флаг-адмирал Нилов [надо: «флаг-капитан Нилов»] со своим адъютантом. Затем был Джунковский и я. На совещании я доложил все, что докладывал министру. Джунковский высказал свои соображения. После полуторачасового обсуждения, единогласно было решено всеми членами снять агентуру в воинских частях и во флоте. Циркуляр по этому предмету был отдан за моею скрепою. Я не хочу, чтобы вы думали, что эта мысль принадлежала мне; нет, она была возбуждена всецело В. Ф. Джунковским.
Председатель. — Джунковский вступил 25 февраля 1912 года?
Белецкий. — Во всяком случае, это было вначале. Джунковский придавал делу большое значение. После того я поставил на обсуждение товарища министра и министра другой вопрос, связанный с этим, о комплектовании гвардейских частей петроградского гарнизона и сводного полка, окружающих Царское Село. По всей вероятности, Комиссии известно, что нижние чины поступали в эти части по тщательной проверке, в особенности, в сводный полк, где поверялась не только политическая, но и нравственная благонадежность. Это были отборные солдаты пехотных частей петроградского гарнизона. После переговоров генерала Джунковского с дворцовым комендантом Дедюлиным, вопрос остался в прежнем виде. Затем вопрос о представлении государю императору команд новобранцев: каждая команда представлялась после присяги и несколько обученная; государь император принимал или во время путешествия или в Петрограде. Департамент полиции вместе с дворцовым управлением (дворцового коменданта не было) делал проверку политической благонадежности частей, которые сюда приходили. Это были не гвардейские части, уже проверенные, а переходные части, которые должны были представляться в силу причин, исходивших от государя; это делалось так быстро, потому что в распоряжении департамента полиции был хорошо поставленный регистрационный отдел; вы не знакомы с этим отделом? Он поставлен по образцу английского и стоил более ста шестидесяти тысяч. При Трусевиче начато, при мне закончено: карточная система, куда вносятся имена всех лиц, по бумаге проходивших при вступлении в департамент; на каждое лицо, о котором в департаменте имелись хотя бы отдельно идущие сведения, была карточка и соответственный № делопроизводства, по которому можно выяснить.
Председатель. — Кем вы были заменены, когда ушли с должности товарища министра?
Белецкий. — После меня был сенатор Степанов. Это при Штюрмере было.
Председатель. — Вы знаете, какое течение принял вопрос о военной агентуре после вашего ухода?
Белецкий. — Я оставил порядок, какой был раньше. Я в прошлый раз объяснил, что, в силу известных отношений между уходившими и вступающими заместителями, связь с департаментом порывалась. Штюрмер — человек, которому я обязан своим уходом, так что, при нем я никак не мог. А. А. Хвостов — дядя Хвостова — недовольный за племянника; даже за мною наблюдение было установлено — кто посещает мой дом. Позднее мне пришлось слышать, что боковое освещение воинских частей было.
Председатель. — Что значит боковое освещение?
Белецкий. — Боковое освещение не проникает внутрь частей, а освещает их средствами побочными; посредством знакомств с воинскими чинами, посредством квартир, которые они посещали, квартирных хозяек и т. д. Одним словом, подобного рода собирание сведений — не есть агентура. Это есть собирание сведений о состоянии частей в военное время. Этот вопрос мог итти помимо департамента полиции, на разрешение генерала Алексеева, как вопрос военного времени.
Председатель. — Позвольте огласить, в дополнение этого показания, документ на бланке директора департамента полиции. Совершенно секретно. Генерал-майор Климович. 20 мая в Петрограде (читает): «На состоявшемся 20 мая 1916 года, в комиссии, образованной при главном управлении генерального штаба, под председательством генерал-от-инфантерии Беляева и при моем участии, рассматривался вопрос о необходимости агентурного освещения в войсках. Постановлено: 1) Циркуляры 1911 года, в интересах конспиративности, не отменять. 2) Вопрос об агентуре в войсках, находящихся на фронте (действующая армия), обсуждению не подвергать. 3) В войсках внутреннего района империи и в тыловых учреждениях признать желательным секретное агентурное освещение, для выполнения чего: а) допустить использование секретных сотрудников, принятых на службу в войска, при условии соблюдения их полной конспиративности и с устранением их от вмешательства в дела, не имеющие значения и касательства к политическим вопросам; б) определять, путем перевода, секретных сотрудников на такие должности, при которых они могли бы свободнее развивать свою деятельность по освещению военной среды и которые обеспечивали бы возможность свиданий их с их руководителями; в) о необходимости осуществления этих переводов входить через департамент полиции с главным управлением генерального штаба. Положения эти прошу VI делопроизводство принять к руководству и, в надлежащих случаях, к исполнению».
Белецкий. — До меня, ни полковое, ни ротное начальство не знало. Джунковский прямо не хотел, чтобы осталась память особого отдела, и номенклатура была изменена (VI делопроизводство ведало делами общественного движения). Степанов был товарищем министра, а заведывающим особым отделом был Броецкий, бывший товарищ прокурора. Это был тот период времени, когда директор департамента полиции имел права товарища министра, с правом присутствия в правительствующем сенате и с правом давать разъяснения в законодательных учреждениях; этот период длился до назначения Штюрмера.
Председатель. — Таким образом, вы видите, что вскоре после вашего ухода, агентура среди солдат была восстановлена; солдаты, находившиеся в товарищеской среде, играли роль секретных сотрудников, имели руководителей из чинов жандармского управления; и в последнее время все осталось попрежнему.
Белецкий. — Я, по крайней мере, этот вопрос оставил, как было при Джунковском. Я думал, что будет боковое освещение.
Председатель. — Видите, тут солдат развращался. Следующий вопрос — о заграничной агентуре.
Белецкий. — К концу 1912 года, когда все работы комиссии по устройству торжественного празднования 300-летия дома Романовых были в разгаре, и вырабатывался маршрут поездки, если вы припомните, в Германии была издана книга в противовес трем юбилейным изданиям комиссии. Первое, — было роскошное издание в ограниченном количестве экземпляров; второе — огромное издание для широких интеллигентных кругов; третье — народное, для раздачи народу во время проезда, при посредстве должностных лиц министерства внутренних дел. К этому времени, в Лейпциге, была издана книга, напоминавшая старый пергамент с виньеткой, с тисненым орлом государственным. Многие русские, посещавшие Германию, набрасывались на эту книгу и, несмотря на то, что департамент полиции и главное управление по делам печати следили, книга в Россию широко проникла. Придворные круги поставили в известность дворцового коменданта. В этой книге 300-летняя деятельность Романовых описана с отрицательной стороны; собрано все, что было в революционной и заграничной литературе по каждому царствованию, и дополнено некоторыми изысканиями из архивов. Это был все-таки научный труд; закончен он периодом первой Государственной Думы, именно тем моментом, когда воинские части являлись в Думу с требованиями. Книга снова несколько подняла вопрос, безопасно ли будет путешествие государя в 1913 году; к этому еще прибавились некоторые сведения из разных крупных центров, из губернских жандармских управлений; якобы партия социал-революционеров предполагает (решили заграницей) устроить террор. Запрошенный по этому поводу Красильников дал отрицательный ответ. Тем не менее, полковник фон-Коттен, начальник охранного отделения, настаивал, на основании данных, которые якобы у него имелись. В виду этого, с разрешения товарища министра Золотарева и министра внутренних дел, было предложено Коттену послать соответствующих сотрудников по партии социал-революционеров. Он сказал, что имеется два ценных сотрудника, но поставил условие, чтобы они не подчинялись тому требованию, которое при мне введено было в департамент полиции; чтобы без Красильникова, представителя заграничной агентуры, никто не командировался туда начальником жандармского или охранного отделения. Я припоминаю одну фамилию, которую полковник Коттен называл, это студент 4-го курса Петровский. Другой фамилии не могу припомнить. Полковник Коттен дал хорошую характеристику и сказал, что они несут некоторую жертву, потому что должны были держать экзамен в юридической комиссии. Первые письма, которые Коттен представил, как бы подтверждали его сведения. Потому, когда вступил Джунковский, департамент был несколько встревожен. Неоднократные проверки через Красильникова показывали, что сведения Коттена не отвечают действительности, резко расходятся со сведениями Красильникова. Поэтому, когда приходилось осуществлять поездку, главный руководитель, генерал Джунковский и я настаивали на осуществлении полного маршрута, что совпадало с желанием государя. Маршрут булыгинской комиссии был осуществлен, но мы все время поддерживали связь с заграничной агентурой, даже телеграммы посылались. Сведения полковника Коттена, письма, химическими чернилами написанные, были явно неправдоподобны; ни у меня, ни у Джунковского никакого доверия к этим сведениям не было. Коттен, видимо, впоследствии убедился сам, потому что этих лиц он отозвал. Затем по вопросу о масонах…
Председатель. — Какое же отношение имеет департамент полиции к масонам?
Белецкий. — Если разрешите, я вам сейчас расскажу. Дело в том, что это было в политическом отделе. Я не был знаком с вопросом о масонах, был знаком только с литературой, как все мы знакомы, до назначения своего директором департамента полиции. Впервые я познакомился тогда, когда великому князю [говорится о в. к. Николае Николаевиче] было угодно меня спросить по этому вопросу. Я потребовал справку — это было на первых порах моего директорства, потребовал все материалы и натолкнулся на три большие записки. Они представляли собою историю масонства в общих чертах, написанную довольно живо, потому что писал ее Алексеев, окончивший с медалью лицей, при бывшем директоре департамента, кажется, при Курлове (он потом уже ушел и был при министерстве земледелия). Курлов был под влиянием революционно-правой прессы, которая почему-то считала, что все события в России в последнее время являются следствием деятельности масонских организаций, особенно — французских и германских лож. Курлов, секретно от департамента полиции, сосредоточил у себя все материалы. Департамент полиции имел только одного офицера, который вел это дело и который получал случайного характера справки из заграницы.
Председатель. — Значит, до специального интереса, который под влиянием органов печати проявил Курлов, департамент постоянно интересовался масонством, так что даже имелся особый офицер?
Белецкий. — Да, был специальный офицер, я забыл фамилию, потом он ушел из департамента. В материалах я нашел три записки и массу литературных данных из периодической прессы последнего времени; затем те отрывочные сведения, которые были в департаменте полиции. Мне пришлось натолкнуться на схему одной из масонских организаций, никем не подписанную, без препроводительной бумаги; из этой схемы ясно можно было понять, что будто бы, сдвиг всего настроения в сторону общественности, при председателе совета министров Витте, был обязан тому, что Витте являлся представителем одной из лож, заседавших в Петрограде, что, будто бы отсюда шел даже акт о веротерпимости 17 апреля 1904 года, акт о веротерпимости! Будто бы, преосвященный Антоний, который в то время был митрополитом и сторонником освободительных идей Витте, также принадлежал к этой ложе. Это, конечно, не имело для меня никакого значения. Думаю, что когда я явился к великому князю [говорится о в. к. Николае Николаевиче], он тоже находился под влиянием Курлова, потому что Курлов имел доступ к нему. Великий князь [говорится о в. к. Николае Николаевиче] даже крестил его ребенка и, несмотря на то, что Курлов только что вышел в то время из-под суда по делу покойного Столыпина, он, тем не менее, получил назначение военным губернатором в Прибалтийском крае. Думаю так, потому что вопрос интересовал только одного Курлова. Из разговоров департаментских, из того, что я слышал от В. К. Алексеева [надо: «Б. К. Алексеева»], автора записки, я узнал, что эти записки должны были быть доложены государю императору. Во время киевской поездки был убит не государь, а Столыпин, интрига против которого уже вполне созрела; Курлов хотел указать (и я повторяю, по слухам среди чиновников департамента полиции), что и Столыпин принадлежал к одной из масонских организаций.
Председатель. — Это вам передавали чины департамента полиции?
Белецкий. — В. К. Алексеев был чиновником департамента для особых поручений, он работал по этим запискам, обладал хорошим, бойким пером, был чиновником высокого образования, сравнительно молодой; его оставляли для профессорской кафедры, но он ушел, неудачно женившись. Рассмотрев внимательно все, что мне дал департамент полиции, я пришел к заключению, что ни о каких масонских ложах, которые могли играть политическую роль в Петрограде, не могло быть речи. Когда агентура была уже направлена к великому князю [говорится о в. к. Николае Николаевиче], оказалось, что это не что иное, как оккультные кружки. В ту эпоху как раз увлекались оккультными течениями, Крыжановской, — кружком Изиды и т. д.
Председатель. — Так что за масонов сходили оккультные кружки?
Белецкий. — По крайней мере, у меня было такое впечатление. Меня этот вопрос интересовал, потому что великий князь [говорится о в. к. Николае Николаевиче] дал мне сведения, что в среде офицерского состава гвардейских частей петроградского гарнизона имеются масонские ложи. Я сказал, что у меня таких сведений не имеется, но, по требованию великого князя [говорится о в. к. Николае Николаевиче] обещал выяснить. Узнав, что заграницей в ту пору проживал Ратаев, который писал в «Новом Времени» (я потом просматривал статьи о масонстве, принадлежавшие перу Ратаева во французском журнале «Иллюстрасион»), я обратился с письмом к Ратаеву, прося его дать мне по этому предмету сведения. Затем я обратился в Красильникову, чтобы узнать, есть ли возможность влияния заграничных масонских кружков на петроградское общество. Просил я также полковника Коттена узнать. Как я вам докладывал, в ту пору пришлось даже затратить крупные суммы, чтобы пригласить к сотрудничеству одного из крупных секретарей одной из парижских лож, не помню фамилии, но пришлось притти к заключению, что то, что считалось масонскими ложами, было оккультными кружками.
Председатель. — Я хотел бы установить связь с главной темой, которая нас интересует. К чему вы ведете ваш ответ?
Белецкий. — Я хочу быть только правдивым; я хотел сказать вам все, что знаю по вопросу о заграничной агентуре, где работал Ратаев. Как вы узнаете из бумаг, с этим временем совпадает устройство пропагандистской школы в Италии. Туда были проведены полковником Коттеном два человека и еще один из московского жандармского управления. Когда вы будете допрашивать Виссарионова, вы узнаете, что эта система была отменена раньше. По крайней мере, начальник губернского жандармского управления иногда сам проводил своих сотрудников заграницу, чтобы таким путем иметь широкие, частные и общие сведения. Иногда агентура на агентуру наскакивала, иногда это требовало больших денег для наружного наблюдения. Офицеры, которые желали полезных сотрудников для более широкого освещения, сообщали об этом нам, в департамент; затем, если последовало разрешение департамента полиции, давалась явка на квартиру Курочкина; затем давалось знать заведывающему этим отделом вице-директору, а он давал явку на тот адрес, по которому эти лица могли его свести с офицерами.
Щеголев. — Скажите, во время вашего управления были ревизионные поездки заграницу с целью проверки постановки агентуры?
Белецкий. — Да, были. Виссарионов ездил, Зуров ездил [надо: «Золотарев ездил»]. Как изволите припомнить, бывшая государыня лечилась грязями. Тогда была поездка в Италию, во Францию. Государь император ездил на маневры французские, так что Виссарионов был раза три заграницей.
Щеголев. — Один Виссарионов?
Белецкий. — Еще другие лица были, но это лица несерьезные, безличные, которые не понимали политического характера, только с целью корыстной они присваивали себе значение политического розыска. Затем была поездка в мое время товарища министра Золотарева и товарища министра Джунковского, но как тот, так и другой с сотрудниками не видались. Они получили только общие доклады, и поездка их скорее имела целью установить отношения добрососедские. Они были в Германии и знакомились с шефами полиции и министрами, что давало возможность выяснить отношения между нами и теми, услугами которых мы пользовались. Французская и германская полиция помогла не только во время проезда государя, она помогла и в исполнении отдельных поручений, когда ощущалась надобность в наблюдении или в смысле судопроизводства.
Щеголев. — А заграничная агентура, в лице Красильникова, получала какие-нибудь директивы для воздействия на прессу?
Белецкий. — Вопрос о прессе, если позволите его коснуться, был поставлен более широко, потому что, впервые, воздействие на заграничную прессу началось с графа Витте. Граф Витте придавал громадное значение принципам европейским при обсуждении бюджета, колоссальные деньги тратились в то время теми лицами, которых он командировал тогда; они должны были пользоваться в ту пору указаниями товарища министра Путилова, им были предоставлены широкие сметы. Кривошеин и П. А. Столыпин придавали громадное значение закону о землеустройстве, который обратил на себя внимание законодательных учреждений, поэтому общественное мнение заграничное было важно; в ту пору в распоряжении Кривошеина был очень образованный поляк, чиновник особых поручений Маевский, некий человек с широким кругозором; он воспитывался заграницей, получил высшее образование, прожился немного и пошел на службу. Этот Маевский имел широкие знакомства в органах французской и лондонской прессы и, благодаря этому, ему удалось писать, иногда за деньги, а большею частью, благодаря знакомствам, ужинам и т. д., разные статьи. В Германию Голицын командировал Чурикова, это — редактор «Нового Времени» [надо: «Столыпин командировал Чумикова, сотрудника «Нового Времени»], который в последнее время состоял чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел и давал заметки в прессу, если министру нужно было провести известного рода сообщение. Чуриков воспитывался в германском университете, это известный переводчик Гёте, великолепно владеет языком, он имел большие литературные связи в студенческом мире. Он ездил туда и устанавливал хорошие отношения с органами прессы, хотел, чтобы это была единственная организация, а не то, чтобы каждый министр имел свою. Затем я воспользовался услугами Маевского и издал заграницей небольшую книгу, которая посвящалась значению юбилея 300-летия дома Романовых. Затем ряд статей, приготавливающих к путешествию государя заграницу и к тем важным событиям, которые готовились в жизни России (освещая их с точки зрения указаний министра внутренних дел). Таких статей было мною помещено немного. Затем давались поручения лично Красильникову.
Председатель. — Статьи оплачивались из средств так называемого рептильного фонда?
Белецкий. — По смете секретного стопятидесятитысячного фонда департамента полиции. Затем путем выписки, мы получали несколько газет. Если ту или другую нельзя было получить, то известное количество экземпляров покупалось правительством, газета об этом знала; эти газеты главным управлением по делам печати раздавались главным чиновникам министерства внутренних дел; только это давало возможность получить «Иллюстрасион».
Щеголев. — А через кого вы проводили в английской печати?
Белецкий. — Я писал в английской печати только о значении Столыпина, после его смерти. Это была моя дань уважения человеку, которому я ничем не был обязан. [надо: «которому я всем был обязан». — Столыпин в бытность ковенск. губ. предвод. дворянства познакомился с Б. (Б. был правителем канцелярии ковенск. губернатора); содействовал его назначению вице-губ-ром в Самару, а затем, сделавшись м-ром, назначил Б. вице-директором д-та полиции.]
Председатель. — Вы ее поместили за деньги?
Белецкий. — Нет, бесплатно, благодаря знакомству, через Маевского. А затем, может быть, товарищ министра давал поручения, потому что Красильников имел такие поручения, когда приезжал. В английской прессе также Красильников помещал статьи.
Щеголев. — Столыпин действовал на английскую прессу через кого-нибудь или непосредственно?
Белецкий. — Может быть, через Красильникова он давал личные поручения, может быть через своего двоюродного брата.
Иванов. — Это было по аграрному вопросу. А при Витте — по какому?
Белецкий. — По финансовому.
Председатель. — Скажите, сообщала заграничная полиция свою точку зрения на различных заграничных революционных деятелей? Не оказывалось ли иной раз агентам иностранной полиции особенного внимания представителям революционных течений? Например — Малиновский входил заграницей в связь с некоторыми лицами и у этих лиц встречал какое-то особенное отношение.
Белецкий. — Нет, о том, что Малиновский был сотрудником департамента полиции, не знали ни в России, ни заграничные органы.
Председатель. — А революционные деятели, не имевшие сношений с полицией?
Белецкий. — Кроме Малиновского, у нас участвовали другие агенты, и Красильникову было сказано, чтобы он познакомил иностранные органы с министерством внутренних дел, чтобы чины заграничной полиции наблюдали и давали некоторые сведения; стеснять мы их собственно не могли, потому что французская полиция жила с нашей в самых лучших отношениях, все, что можно было, она всегда давала нам с наибольшей предупредительностью и помогала представителям русских органов, т.-е. Красильникову, в тех или других просьбах. Это было еще до меня, я это, как слух, передаю. Вот Бурцев, который в Англии за одну из своих статей был присужден к тюремному заключению без права посещения Англии; это, конечно, состоялось не без воздействия департамента полиции. Засим, кроме филерного [надо: «филерского»] наблюдения, как я докладывал раньше, они помогали еще в судах. Например, если была статья против какого-нибудь лица, которая давала возможность, по закону французскому, привлечь к ответственности, они, через Красильникова, просили содействия русской полиции. Я лично очень благодарен французской полиции, она мне давала широкие материалы. Во время приезда государя французская полиция мне предоставляла даже возможность обращаться непосредственно к чинам ее с тем или другим предложением. Что же касается Германии, то она помогала мне менее широко, к ней нужно было обратиться с просьбой, сказать, что́ желательно и что Германия могла удовлетворить, то она сама уже исполняла; даже во время приезда государя в Берлин, германская полиция поставила первым условием, чтобы русская ни одного своего агента там не имела. Германская полиция за русской студенческой молодежью наблюдала без всякого воздействия со стороны агентуры русской, в силу той политики, которую она проводила в своих университетах, как вы сами знаете. В особенности по отношению к еврейской молодежи и затем к русской молодежи с юго-западной стороны. В Италии мы пользовались также широкой любезностью полиции.
Председатель. — Дружеские сношения между русской полицией и заграничной вели к образованию, в составе заграничной полиции, секретных сотрудников. Французы также освещали русские революционные организации?
Белецкий. — Когда нужно, они проверяли их тем или другим путем. Во всяком случае, во Франции, мы к ним не обращались. Ведь там, в сущности говоря, жизнь более свободная. Каждый портье, то, что у нас дворник, каждый швейцар, — агентура в гостиницах сильно развита в Англии и во Франции, а в особенности в Германии, это все были агенты полиции. Потому всякое приезжее лицо, как бы оно ни называлось, известно полиции на другой день. Перлюстрация широко поставлена во Франции. Так что в этом отношении они нам оказывали помощь только внешним образом. У них много тратилось на секретный фонд, наша установка была взята оттуда. У них секретное сотрудничество было только по партии анархистов, везде и в Англии, в особенности в Германии. По международной конвенции, каждое государство обязано о каждом анархисте иметь карточные сведения и наблюдать за ним.
Председатель. — Под именем анархистов шли лица, ничего общего не имеющие с анархизмом, т.-е. и социалисты государственники, противники существующего буржуазного строя?
Белецкий. — Нет, в этом отношении заграницей разбирались; они боялись общественного мнения русской колонии, которая обладала не только своей прессой, но и заграничной, а затем, в смысле распознавания оттенков политического деятеля, французская и английская полиция гораздо шире образована; они привыкли вращаться в социальных вопросах; им легко разбираться в этом, так что, путем бокового освещения им довольно ясно видно, какой перед ними политический деятель. Мне приходилось даже читать карточки для обрисовки личности того или другого лица. Действительно видно, что лицо, дающее сведения, хотя и принадлежит рядовой полиции, но имеет известный образовательный ценз.
Щеголев. — Может быть вы дадите некоторые сведения о балканской агентуре?
Белецкий. — В балканской агентуре при мне в эту минуту находился Кречунеско. Он владел славянскими языками довольно свободно, хорошо знал Балканы и поэтому имел там знакомства среди полиции. Он там все вел и являлся лицом посредствующим. Я бы не сказал, что у него агентура была широко поставлена, потому что, в сущности, не было в ту пору особых вопросов, которые могли заставить ввести широкую агентуру. Славянский вопрос был обострен, министерство иностранных дел было ревниво ко всякому вмешательству министерства внутренних дел в местную жизнь, так что Кречунеско был сильно связан в своих действиях. Он не мог приступить к наблюдению, не переговоривши прежде с генеральным консулом или с послом. Как раз в эту минуту он давал много сведений через Одессу, снесся с департаментом полиции во время переворота в Персии, потом — по партии Дашнакцутюн.
Председатель. — А секретные сотрудники?
Белецкий. — Их очень много бежало. У него имелось много агентов, но во время революции в Константинополе они были убиты.
Председатель. — По вашим словам, балканскую агентуру организовал Кречунеско. Его хорошо знает Еремин, потому что находился в соприкосновении с ним в Тифлисе, в разгар революции, и его ревизовал Виссарионов.
Щеголев. — Сотрудникам по балканской агентуре не выплачивалось никаких сумм?
Белецкий. — У Трусевича были сотрудники в департаменте полиции; что касается меня, сознался, что имел свидания с двумя и отклонял от себя. Даже если выдавались некоторым, то выдавались заведывающим особым отделом, по докладу, по журналу, больше никак. Они были убиты во время переворота.
Председатель. — Перейдем к следующему вопросу. Не помните ли случая, когда секретные сотрудники на собрании организаций, к которым они принадлежали, яро отстаивали необходимость террора во всех видах и экспроприаций? Сведения о деятельности таких сотрудников доходили до департамента полиции. Ставился вопрос, можно ли оплачивать их труды и расходы по поездкам, и вопрос этот решался в смысле удовлетворительном, т.-е., несмотря на осведомления такого рода, деятельность их признавалась «вполне плодотворной», и поэтому произведенный ими расход признавался всецело оправданным доставленными ими сведениями.
Белецкий. — Я, по крайней мере, лично не сторонник был этой системы. Но, может быть, случай такой был. Это за моей подписью?
Председатель. — Позвольте огласить документ (читает): «Начальнику отделения по охранению общественной безопасности и порядка в городе Москве, от 9-го ноября 1913 года, за подписью С. П. Белецкого как директора. По полученным сведениям, на съезд группы «Братства вольных общинников» (федерация анархистов-коммунистов) в Париже прибыл из Москвы старый опытный работник, отбывший 3-годичное тюремное заключение в тюрьме на Таганке. По ремеслу он токарь-рабочий, но на вид интеллигентен, что дает повод усомниться в действительности его профессии. Выяснить фамилию названного лица не представилось возможным, в виду крайне конспиративного его поведения. Названный делегат работал в Москве с членом группы Плехановым «Логидзе» и находился в дружеских отношениях с членом группы Иловайским и давно знаком по России с Николаем Музилем (псевдоним Рогдаев). На съезде делегата называли «Степаном» и «Игнатом»; присутствуя на семи заседаниях съезда этот делегат обратил внимание всех участников съезда на свое ярое отстаивание, вместе с Николаем Музилем, необходимости террора во всех видах и экспроприаций. После этого «Степан-Игнат» выехал в Россию; по дороге был арестован австрийскими властями, но вскоре был освобожден. Приметы его: 25 лет, выше среднего роста, плотный, коренастый шатен, волосы острижены ежом, маленькие усы, бороду бреет, глаза серые, нос широкий, скулы выдающиеся, лицо слегка угреватое, говорит низким басом, носит черный поношенный костюм, черный котелок, при нем большой черной кожи чемодан. Судя по донесению вашему от 29 минувшего октября за № 269278 вышеупомянутым «Степаном» — делегатом из Москвы на съезд представителей «Федерации вольных общинников» является сотрудник вверенного вам отделения «Кривцов». В виду изложенного департамент полиции считает необходимым указать вашему высокоблагородию, что вообще выступления секретных сотрудников на съездах и собраниях с предложением о применении террора и экспроприаций недопустимо, о чем розыскным органам подтверждено было циркуляром департамента от 5 февраля 1909 года за № 123224, тем более недопустимым представляется ярое отстаивание на съезде «Степаном» (Кривцовым) необходимости применения широкого террора и экспроприаций. Сообщая об этом вашему высокоблагородию, департамент полиции предлагает обратить особенное внимание на необходимость постоянного соответственного инструктирования подведомственных вам сотрудников особенно же при выполнении ими таких серьезных поручений, как участие в качестве представителя на партийном съезде». Казалось бы все хорошо, но появляется бумага от 23 ноября 1913 года (читает): «Начальник отделения по охранению общественной безопасности и порядка в городе Москве подполковник Мартынов, письмом от 3 сего ноября за № 269280, ходатайствует о возмещении из сумм департамента полиции 600 руб., кои им израсходованы на поездки секретных сотрудников «Мека» и «Кривцова» за границу для освещения первым «Ленинского совещания 25 сентября сего года в Галиции» и вторым «Октябрьского съезда вольных общинников в Париже». О разрешении департаментом полиции отправки сотрудника «Мека» заграницу в делах особого отдела сведений не имеется, отправка же «Кривцова» разрешена письмом бывшего вице-директора С. Е. Виссарионова от 18 февраля сего года, за № 111170. По рассмотрению донесений подполковника Мартынова о результатах освещения помянутых двух съездов, особый отдел приходит к заключению, что работа сотрудников «Мека» и «Кривцова» является вполне плодотворной, и поэтому произведенный на их поездку расход всецело оправдывается доставленными ими сведениями. Ценность таковых сведений, по мнению особого отдела, не умаляется тремя нижеприведенными обстоятельствами отрицательного характера, являющимися результатом недостаточно настоятельного и точного со стороны полковника Мартынова инструктирования сотрудника «Кривцова». По донесению командированного министерством внутренних дел заграницу для сношения с местными властями и Российскими посольствами и консульствами от 23 октября сего года, за № 1648, «Кривцов», выступавший на съезде под партийной кличкой «Степан» и «Игнат», обратил на себя внимание ярым отстаиванием террора и экспроприаций во всех их видах. В дальнейшем по получении сведений о выезде сего лица в Россию, департамент полиции сделал распоряжение об аресте его на границе, запросив предварительно подполковника Мартынова, не является ли «Степан» — сотрудником «Кривцовым». Как оказалось, эти партийные клички «Кривцова» не были известны подполковнику Мартынову, и поэтому он ответил, что «Степан» и «Кривцов» разные лица, введя, таким образом, департамент полиции в заблуждение. Лишь благодаря счастливой, в данном случае, невнимательности пограничного пункта, «Степан», он же «Кривцов» не был арестован на границе при возвращении со съезда, иначе он был бы несомненно провален. Изложенное недоразумение не последовало бы, если бы подполковник Мартынов осведомил, как это установлено циркулярами департамента полиции, командированного министерством внутренних дел заграницу для сношения с местными властями и Российскими посольствами и консульствами о выезде своего сотрудника на съезд в Париж. Так как недопустимость слишком активного выступления сотрудников во вред правительству предусмотрена циркуляром департамента полиции от 5 февраля 1909 года, за № 123224, то по сему поводу ваше превосходительство изволили сделать надлежащие указания подполковнику Мартынову, изложенные в уведомлении от 9-го сего ноября, за № 106307». Вместо того, чтобы арестовать этого человека, как очень опасного, департамент полиции выражал свое удовольствие по поводу его неарестования, ибо иначе этот ценный для полиции человек, был бы, несомненно, провален. (Читает) «Докладывая об изложенном вашему превосходительству, особый отдел полагал бы обратить означенный расход на агентурные суммы отделения по охранению общественной безопасности и порядка в городе Москве, о чем и осведомить подполковника Мартынова». Бумага эта за подписью исполняющего обязанность вице-директора Васильева.
Белецкий. — Я, конечно, косвенно, должен отвечать за это. Для выяснения я хотел бы доложить, что в тексте, где я просматривал, писалось сбоку «С. Б.». Тут же — подпись Джунковского, товарища министра, 4 декабря 1913 года. Это ассигновочный доклад, который шел к подписи Джунковского. Генерал Джунковский требовал, чтобы все ассигновочные журналы проходили через него. А. Т. Васильев — кандидат Джунковского, он его назначил, когда Виссарионов ушел. Его больше знал Курлов, который был связан с делами чисто коммерческого характера [надо: «связан с ним делами…» и т. д. — Белецкий намекает на то, что Курлов был должен Васильеву]. Это я прошу не писать.
Председатель. — Нет, почему же? У нас имеются все сведения.
Белецкий. — Поповский был секретарем, которого Джунковский очень ценил, он был с А. Т. Васильевым в хороших отношениях. Генерал Джунковский, вероятно, подписал, не думая, потому что он этой мысли не держался. Хотя я ушел от него, но считаю своим долгом заявить, что генерал Джунковский был поклонник того заявления, которое я в циркуляре провел. Во всяком случае, если бы он утвердил, то обратил бы на это серьезное внимание.
Председатель. — Вы также не станете отрицать, у нас есть указания на это, что, весьма часто, розыскные учреждения прибегали к услугам лиц, которые совершили государственные преступления и были привлечены в качестве обвиняемых к дознанию и следствию, а также лиц, скрывавшихся от воинской повинности?
Белецкий. — В сущности, вы сами хорошо знаете эту систему. Комплектовался состав агентуры при содействии лиц прокурорского надзора из тех, которые привлекались по 102 статье, по тем или другим делам политического характера.
Председатель. — Вы, повидимому, сочли необходимым соблюсти в этом отношении некоторую умеренность. Судя по содержанию циркуляра, вы потребовали представления списка всех сотрудников и предполагали выяснить степени их полезности делу политического розыска (читает): «Начальникам губернских жандармских управлений, жандармских полицейских управлений железных дорог, отделений по охранению общественной безопасности и порядка и г.г. офицерам отдельного корпуса жандармов, ведающим розыск. Милостивый государь, практика приобретения соответственной секретной агентуры весьма часто вынуждала розыскные учреждения прибегать к услугам лиц, совершивших государственные преступления и состоящих под судом или привлеченных в качестве обвиняемых к дознаниям и следствиям. Лица эти, с началом сотрудничества, в целях уклонения от следствия, суда и вообще розыска лиц, переходили на нелегальное положение и проживали по подложным документам. Эти последние обстоятельства чрезвычайно затрудняли приискание сотрудниками подходящих занятий, нередко расстраивали их семейную жизнь и вообще действовали угнетающим образом на их нравственное состояние. Кроме секретных сотрудников, совершивших преступление до начала сотрудничества, розыскные органы пользовались услугами лиц как привлеченных к дознаниям и следствиям, так и разыскиваемых властями за принадлежность к революционным организациям и по обвинению в общеуголовных преступлениях уже во время состояния их при розыскных учреждениях и впоследствии также перешедших на нелегальное положение. Вместе с тем розыскные учреждения пользовались услугами лиц, скрывавшихся от воинской повинности и подлежавших розыску и ответственности за неявку к исполнению таковой. Сообщая об изложенном и имея в виду, что розыскные учреждения и в настоящее время продолжают пользоваться услугами сотрудников, находящихся в вышеописанных или подобных им условиях, имею честь просить вас, милостивый государь, по получении сего, незамедлительно представить мне совершенно секретно, по особому отделу, в зашифрованном виде и с соблюдением циркуляров департамента полиции от 21 января 1910 года за № 125041 и от 19 июня 1913 года за № 111804, список всех таких сотрудников, состоящих при вверенном вам учреждении, указав степень той пользы, которую они приносят делу политического розыска. В список должны быть внесены: кличка сотрудника, действительные имена, отчество, фамилия, возраст и полное звание его, а также все данные, извлеченные из документа, по которому сотрудник нелегально проживает. Кроме того надлежит указать, в каком году, кем был привлечен секретный сотрудник и каким учреждением разыскивается. При составлении этих сведений необходимо также отметить, когда было совершено преступление данным лицом, т.-е. до начала сотрудничества или же во время такового, и, в распоряжении какого розыскного учреждения оно в то время состояло. Надеясь, что собрание этих сведений, конечно, останется в тайне от сотрудников, прошу вас, милостивый государь, принять уверение в совершенном моем почтении и преданности».
Белецкий. — Да, это я помню.
Председатель. — Предъявлен С. П. Белецкому совершенно секретный циркуляр от 5 сентября 1913 года за его подписью, и Белецкий признал, что такой циркуляр действительно им был разослан. — Желательно выслушать дополнительный ответ на вопрос, связанный с делом Малиновского. Имеется указание, что вы предоставляли иногда свободу действий представителям крайних течений и ликвидировали более умеренные группы, например, среди социал-демократии.
Белецкий. — Я заявил, что относительно Малиновского я признал свою виновность. Я понимаю всю нравственную нечистоплотность этого дела, но я должен сказать, что я не позволил бы себе указать Малиновскому на это; я бы просил иметь в виду историю, если бы поинтересовались, 5-е делопроизводство посмотрите за этот период времени. Затем я не позволил бы себе сделать то, что через год было сделано: возбуждение уголовного преследования против депутатов той же самой партии. При мне, как вы знаете, ни один из депутатов, даже в уличных движениях, где был, например, Петровский и Бадаев…
Председатель. — Через год были посажены на скамью подсудимых более крайние члены партии. Нас интересует, в связи с делом Малиновского, обратное положение.
Белецкий. — Из дел департамента полиции вы увидите, что нас, как практиков, больше интересовала не идеология, представителями которой являлись меньшевистские организации, а те, кто осуществлял; нас интересовала партия большевиков и ее задачи; если иногда натыкались на такие случаи, то эта случайность была; я не скажу, чтобы это была система. Нет, мое единственное желание было не дать соединиться этим двум течениям в одно, чтобы легче было бороться; здесь имеют значение еще два отделения. Для вас будет иметь громадное значение, если вы заинтересуетесь трудами седьмого делопроизводства. Это делопроизводство, которое при мне было довольно широко поставлено; в последнее время, при генерале Джунковском, должен отдать справедливость генералу Джунковскому, оно наблюдало за ходом, как последней переписки в фазисе розыска (через розыскные органы наших офицеров), так и за охраной переписки, за дознаниями; вы видели листки красные, зеленые, — это форма судебного ведомства, которая была принята в министерстве, главным образом, для обвинения. [По поводу показания Белецкого о характере работ 7-го д-ства деп. пол. — 7-е д-ство деп. пол. наблюдало (с формальной стороны) за производством в жанд. упр-ниях, с одной стороны, дознаний в порядке 1035 ст. уст. угол. суда, получавших дальнейшее направление в судебном порядке, и с другой — переписок, производившихся в порядке охраны и получавших окончат. разрешение в администр. порядке. Для первого рода дел были заведены, по формам мин. юстиции, красные бланки, для второго — зеленые.] Первоначальное обвинение даст вам возможность судить, какова форма агентурных данных, чтобы возбудить против данного лица то или другое обвинение. А затем вы уже увидите, какой сравнительно небольшой процент из данных дел (я сам заинтересовался этим вопросом в конце моего директорства) проходит в следственном порядке, и какая часть идет в смысле охраны переписки [надо: «в смысле переписки по охране» (в порядке пол. о госуд. охране)]. Затем, если вы возьмете краткие журналы особого совещания (только не те, которые подписывались в заседаниях наших), в каждом деле, при кратком журнале, вы увидите подробный доклад о содержании; тут можно проследить течение, которое в тот или другой момент, при том или другом директоре, при том или другом министре, по отношению к той или другой партии, существовало; я, например, боялся в делах, когда ставилась типография и т. д., чего-нибудь скользкого. Иногда, в первое время, вы увидите, что, наоборот, облицовка, так сказать, дела довольно интересна. В вашем распоряжении имеется много чиновников, которым можно поручить это сделать. Тогда, в сумме данных, вы можете получить характеристику деятельности, это очень интересно. П. К. Лерхе — он 40 лет в департаменте полиции, в большинстве случаев заведывал делом о высылках. Он может дать вам характеристику каждого директора, отношения каждого товарища министра и министра к делам.
Председатель. — Мы должны вам задать вопрос, касающийся известного циркуляра о евреях 9 января 1916 года, за подписью Кафафова, который послужил основой для запроса в Государственной Думе, вы можете вкратце изложить историю этого циркуляра, ваше отношение к нему и отношение к нему Кафафова?
Белецкий. — Если позволите сказать откровенно, Кафафов в данном случае не виноват, он проглядел; он подписал необдуманно, потому что отношение его к евреям не таково. В последнее время он отошел уже от прокурорского надзора, а до этого он был членом судебной палаты, так что политикой сравнительно мало интересовался. Я хорошо знаю его мировоззрение; у него, может быть, есть отрицательные стороны, но он не отличался человеконенавистничеством и нетерпимостью, воззрениями крайне правыми, чтобы сделать это сознательно. Затем этот циркуляр, хотя я должен за него отвечать, потому что я был тогда товарищем министра, мне не показывался. Это было, как снег на голову.
Председатель. — Вы помните, что в основу циркуляра было положено не проверенное вами письмо начальника главного штаба Алексеева на имя министра внутренних дел от 16 декабря 1915 года?
Белецкий. — При обсуждении в Государственной Думе, насколько я знаю от членов Думы, в руках кадетской партии находились документы, указывающие на несколько сгущенное отношение некоторых командующих армиями к евреям, жившим в полосе командования; когда я был уполномоченным и объезжал эти районы, мне приходилось уже слышать такие отзывы.
Председатель. — Не ошибаетесь ли вы, говоря, что не видали этого циркуляра? У нас имеются указания, что он был показан, и вы на нем положили свою резолюцию: «Издать распорядительный циркуляр для пресечения сего и сообщить об этом в департамент общих дел, как ведающий делами о евреях».
Белецкий. — Это, может быть, на письме генерала Алексеева. Только самого циркуляра я не видел. Резолюцию ведь можно написать так и так. Весь вопрос заключается в форме циркуляра. Я бы иначе конструировал, придал бы, может быть, другую облицовку. Иногда бывает, что, если директор затрудняется, он представляет товарищу министра на просмотр; вы найдете много дел, которые я своей рукой исправлял.
Председатель. — Не важно, где находится резолюция, а важно выяснить, сделали ли вы распоряжение об издании распорядительного циркуляра для пресечения этого, а также о сообщении директору департамента общих дел, как ведающему делами о евреях?
Белецкий. — Раз у меня резолюция имеется, значит я сделал это. Мне говорил об этом генерал Алексеев, когда я был в ставке, кроме того, я знаю со слов генерала Троцкого.
Председатель. — Постарайтесь вспомнить, что вам Кафафов говорил в связи с этой пометкой.
Белецкий. — Кафафов мне этого циркуляра не показывал, и потом, когда мне пришлось отвечать в Государственной Думе, он сказал прямо, что он его подмахнул, т.-е. этот циркуляр надо было написать совершенно иначе.
Председатель. — При приведении в исполнение не возникли ли трудности, вследствие чего, вместо распорядительного циркуляра, был послан осведомительный?
Белецкий. — Нет, он мне не докладывал по этому предмету; если бы он докладывал, я заинтересовался бы, и была бы отметка: «доложено товарищу министра к исполнению». Ответ в Думе давался Штюрмером. По инструкции о контр-разведке, чины корпуса жандармов работающие в районе расположения армии, должны всецело исполнять требования, касающиеся борьбы со шпионажем. Именно это распоряжение имелось в виду, чтобы в этих случаях они были осведомлены, чтобы могли принять предупредительные меры и поставить в известность чинов военных; но только сгущенные…
Председатель. — Дело не в сгущении, а в том, что здесь выдвигается обвинение против целой нации. В особенности в атмосфере того времени это могло иметь очень серьезные последствия.
Белецкий. — О моем отношении к еврейскому вопросу, я думаю, многие знают, я не отличался человеконенавистничеством; даже такой знаток по еврейскому вопросу, как докладчик, может всегда сказать; если вы возьмете дела департамента полиции, вы увидите, что во время процесса Бейлиса вопрос стоял остро, могли быть погромы в Юго-Западном крае. Погромов тогда не было.
Председатель. — Было ли так: когда этот секретный циркуляр обнаружился, и можно было ожидать запроса в Государственной Думе, вы, встретившись с Кафафовым, упрекали его, зачем он подписал циркуляр, тогда как вы этого не рекомендовали?
Белецкий. — Когда я уже ушел и когда Кафафову пришлось выступать, я удивлялся, как он мог такой циркуляр написать в такой редакции; он говорил мне, что подмахнул. Вообще, я должен сказать, что приходилось очень много исправлять, потому что иногда писалось, не понимая; сотни тысяч номеров входящих и сотни тысяч номеров исходящих…
Председатель. — Сколько заявлений вы подали министру?
Белецкий. — Я министру подал больших заявлений два и третье о том, что кроме того, что я мог сказать, я другого не знал. Они скорее имеют значение личного характера. Это то, что я вам доложил о сотрудниках. К министру дошли сведения о моей близости с Курловым в последний период, когда я уже нигде не состоял на службе и занимался только благотворительною ролью уполномоченного. Потом вопрос о моей близости к великой княгине Марии Павловне. Затем, в связи с Протопоповым. Может быть, это все связано с тем заявлением, о котором в одной из своих речей сказал Пуришкевич, называя меня и Курлова нимфами и мегерами. [Очевидно П. назвал Бел. и Курл. нимфами-егериями, вдохновлявшими Протопопова, подобно тому, как легендарная нимфа Егерия вдохновляла римск. царя Нуму Помпилия.]
Председатель. — Изложите письменно период, когда вы были товарищем министра внутренних дел, т.-е. время вашего сотрудничества с Хвостовым и директорства Васильева.
Белецкий. — Может быть, разрешите мне потом написать вопросы? Так трудно мне будет осветить. Эта моя деятельность прошла в такое время, когда на меня возлагалось очень много поручений чисто так сказать конфиденциального, придворного свойства, касающиеся Распутина и т. д. Может быть, вам было бы интересно выслушать сначала, а потом зафиксировать?
Председатель. — Из всего того, что вы говорите, видно, что вы великолепно ориентируетесь в том, что нам нужно. Если бы вы вкратце изложили все в форме заявления, это бы очень облегчило наш допрос.
Белецкий. — Т.-е., я сделаю на себя обвинительный акт?
Председатель. — Почему обвинительный акт?
Белецкий. — Я вам говорю, что я так много пережил за это время. Я далек от мысли что-нибудь скрывать, потому что моя совесть заставляет меня говорить.
Председатель. — Так что это не будет обвинительным актом против вас?
Белецкий. — Нет, я даже рад повиниться в том, в чем я чувствую, что меня совесть упрекает; по поводу тех пунктов, в которых мне совесть подсказывает, меня могут обвинить с точки зрения сегодняшних взглядов.
Председатель. — Я бы желал, чтобы вы продолжали и представили нам быт ваш товарищем министра, ваши отношения к Распутину, ваши придворные связи.
Белецкий. — Это много преувеличивают. Я все скажу вам, но мои отношения к Распутину, т.-е. не к нему, но к тем, кто был выше его, распадаются на три периода: первый период относится к моему директорству при Маклакове; второй период — ко времени, когда я был товарищем министра; он закончился моим уходом; третий период — знакомства, оставшегося с того времени; тут связь моя с Вырубовой и, быть может, влияние, которое я имел.
Председатель. — Я хочу вам предоставить полную свободу, потому что мы не следователи.
Белецкий. — Завтра, как раз день, когда я имею право писать жене. Разрешите передать его вне очереди. Это письмо по делу.
Председатель. — Лучше написать сейчас, это будет сразу передано.
Белецкий. — Я ничего не имел бы против, если бы сделали осмотр того, что находится в моем кабинете, но у меня мать старуха, жена — больной человек, маленькие дети. Когда меня взяли окончательно, это на них страшно подействовало. Я попрошу жену передать эту записку, если она найдет, и записку, которую я представил через Вырубову государю императору; это единственная записка, которую я представил, а затем, если это будет интересно, я могу представить доклад о жизни Распутина, который имеется в моем распоряжении, один экземпляр, потому что за мной наблюдал комиссар. Остальное я сдавал аккуратно в министерство, в департамент полиции.
Щеголев. — Вы говорили в прошлый раз о том, что известия об отношениях Джунковского и Никольского попали в заграничную печать; никаких известий не было в самом департаменте полиции?
Белецкий. — Я хотел сказать, что я припоминаю. Я не для записи…
Председатель. — Почему же это не может быть записано? Вы неприличных вещей говорить не будете? Это можно записать.
Белецкий. — Я говорю, что, насколько я припоминаю, один раз, когда Джунковский лечился в Киссингене и приехал в Париж, он заметил фигуру генерала Герасимова в штатском платье. Я спросил тогда, проверяя через некоторых знакомых (я тогда с генералом Герасимовым не был знаком, познакомился с ним позднее, в Ялте, когда оставил при Джунковском свое место), потом я проверял через заграничную агентуру, через Красовского [надо: «Красильникова»]. Одна дама в больших бриллиантах, довольно красивая, приходила и давала какие-то материалы Бурцеву; можно думать, что это дело Герасимова. В. Л. Бурцев здесь, он, может быть, скажет, кто давал. Генерал Джунковский, несмотря на то, что дочь Герасимова вышла замуж за его племянника, относился отрицательно к генералу Герасимову и к Комиссарову. Герасимов был уволен с должности генерала для поручений, которую занимал при Маклакове. Безусловно, при том самолюбии, которое имел генерал Герасимов, у него осталось известное недоброжелательство к Джунковскому и до настоящей поры.