Если вамъ случалось сиживать въ какомъ-нибудь буфетѣ желѣзнодорожнаго вокзала или общественнаго сада, то вы, конечно, замѣчали не разъ собаченокъ, останавливающихся передъ тѣми столами, за которыми кто-нибудь пьетъ чаи или закусываетъ. Кто сидитъ за этими столами — до этого собаченкамъ нѣтъ дѣла; онѣ слѣдятъ только за однимъ — за которымъ столомъ ѣдятъ. Онѣ останавливаются передъ столомъ и начинаютъ пристально и какъ-то жалобно смотрѣть въ глаза закусывающему человѣку, изрѣдка повиливая хвостомъ; этотъ человѣкъ можетъ ихъ отогнать, если онѣ надоѣдятъ ему, онѣ обойдутъ съ другой стороны и остановятся съ тѣмъ-же самымъ выраженіемъ глазъ, съ тѣмъ-же самымъ повиливаньемъ хвостомъ. Въ концѣ концовъ, имъ бросаютъ подачку. Такъ онѣ живутъ всю жизнь: у нихъ нѣтъ хозяевъ, нѣтъ жилья, нѣтъ мѣста, которыя онѣ сторожатъ, исполняя свои обязанности, нѣтъ; такъ сказать, данной имъ роли, но онѣ кормятся и кормятся иногда очень не дурно. Если и есть что-нибудь непріятное въ ихъ жизни, такъ это-то, что ихъ могутъ гонять отвсюду и что на нихъ могутъ поднимать палку всѣ. Участь такихъ собаченокъ выпадаетъ на долю цѣлой массѣ такъ называемыхъ барышень-бѣлоручекъ, не имѣющихъ ни капиталовъ, ни занятій и скитающихся отъ стола къ столу въ кругу богатыхъ родныхъ и знакомыхъ. Мари Хрюмина принадлежала къ числу такихъ созданій. Вѣчно она ночевала или оставалась гостить гдѣ-нибудь «у тети», «у кузины», «у подруги», возвращаясь въ неуютную комнату къ своей матери во вдовьемъ домѣ только на нѣсколько часовъ по необходимости перемѣнить бѣлье, платье. Чаще и дольше всего она гащивала въ былые дни у княжны Олимпіады Платоновны, эксплуатируя послѣднюю, насколько было можно; она даже мечтала незамѣтнымъ образомъ совсѣмъ поселиться у княжны и захватить кое-что изъ наслѣдства княжны, въ случаѣ смерти Олимпіады Платоновны. Но пріемъ послѣднею на воспитаніе дѣтей племянника разрушилъ всѣ планы Мари Хрюминой: ея отношенія къ княжнѣ стали холодны и ей снова пришлось скитаться по разнымъ родственницамъ и знакомымъ. Эти скитанія были не легки, не веселы, наносили не мало уколовъ самолюбію дѣвушки и при каждой непріятности въ душѣ Мари Хрюминой возникали упреки «этимъ противнымъ нищимъ», вытѣснившимъ ее изъ дома княжны. Правда, «нищіе», то есть Евгеній и Оля, были вовсе не виноваты въ томъ, что Мари Хрюмина стала сначала рѣже гостить у княжны, а потомъ не поѣхала съ княжной въ Сансуси, не желая «похоронить» себя въ деревнѣ. Но тѣмъ не менѣе Мари Хрюмина ненавидѣла этихъ нищихъ, ненавидѣла ихъ отца, ихъ мать. Однако судьба сыграла съ ней странную шутку: при первой-же встрѣчѣ съ Евгеніей Александровной, Мари Хрюмина была изумлена ласками Евгеніи Александровны. Евгенія Александровна цѣловала всѣхъ и каждаго, кого можно было цѣловать: не обошла она и Мари Хрюмину.
— Душечка, какъ жаль, что мы не были знакомы раньше! воскликнула Евгенія Александрова своимъ щебечущимъ голосомъ. — Владиміръ скрывалъ меня отъ всѣхъ родныхъ, не сблизилъ ни съ кѣмъ… Я увѣрена, что мы были бы давно друзьями, если бы я васъ узнала раньше.
Затѣмъ послѣдовали поцѣлуи и приглашенія къ себѣ запросто, гостить, вмѣстѣ ѣздить въ театръ, въ маскарады. У этихъ двухъ женщинъ явились вдругъ даже свои маленькіе секреты.
— Ахъ, что это за родные, говорила Мари Хрюмина про князей Дикаго, — хуже, чѣмъ чужіе. Черствость и эгоизмъ, вотъ все, чѣмъ надѣлила ихъ судьба. Конечно, я небогатая дѣвушка, во мнѣ нечего искать, потому я и встрѣчаю только холодность!
— Душа моя, развѣ я этого не понимаю! съ чувствомъ воскликнула Евгенія Александровна. — Я сама испытала все это. Меня знать не хотѣли, покуда я была женой Владиміра, когда я столько перестрадала.
— Да, да, тогда про васъ Богъ знаетъ, что говорили, замѣчала Мари Хрюмина. — А теперь не знаютъ, гдѣ посадить, какъ принять!
— Неужели вы думаете, что я не понимаю, за что меня ласкаютъ! вздыхала Евгенія Александровна. — Деньги, вліяніе моего мужа — вотъ что дало мнѣ значеніе у такихъ особъ, какъ княгиня Марья Всеволодовна.
— О, это извѣстная эгоистка и лицемѣрка! раздражительно говорила Мари Хрюмина. — Вотъ теперь она няньчится съ вами, льститъ вамъ въ глаза, а за глаза… Но нѣтъ, я не должна, милая моя Евгенія Александровна, огорчать васъ!
— Ахъ, говорите, говорите все! приставала Евгенія Александровна. — Я привыкла къ людской двуличности, къ людскимъ клеветамь.
— Нѣтъ, лучше не знать, что говорятъ люди! Зачѣмъ огорчать васъ?
— Душа моя, не бойтесь! Я такъ рада, такъ рада, что нашла, наконецъ, хоть одно существо, которое можетъ быть моимъ преданнымъ другомъ! Я прошу васъ говорить мнѣ все, все, что вы знаете!
Обѣ женщины обнялись, изливаясь въ преданности другъ другу.
— Вы знаете, княгиня начинаетъ распускать слухи, что вы вовсе и не желаете спасти своихъ старшихъ дѣтей, что вы заботитесь только о своемъ спокойствіи, что вы очень легко относитесь къ вопросу о дѣтяхъ, сказала Мари Хрюмина. — И вѣчно у нея разныя театральныя фразы являются въ подобныхъ случаяхъ. Тоже говорила про васъ и воскликнула: «Господи, и это матери!»
Евгенія Александровна уже замигала глазами и по ея щекамъ прокатились двѣ слезинки.
— Богъ съ ними, Богъ съ ними!.. Пусть клевещутъ! проговорила она. — Что-же я могу сдѣлать, когда мои дѣти не у меня, отняты, въ чужомъ домѣ!
— Да и стоитъ-ли думать о нихъ, когда они уже безповоротно взяты княжной! возразила Мари Хрюмина. — Мнѣ тяжело говорить вамъ, какъ матери, о нихъ. Но, право, они не стоятъ вашихъ слезъ о нихъ: Оля — это какая-то пустая дѣвочка, чуть не играющая въ куклы до сихъ поръ, очень ограниченная по уму, а Евгеній… Знаете-ли, что онъ не иначе называетъ васъ, какъ Евгеніей Александровной! Черствое сердце и самое вредное направленіе идей….
Евгенія Александровна плакала.
— И княгиня хочетъ еще, чтобы вы мучались, стараясь передѣлать-то, что уже не поправимо! продолжала Мари Хрюмина. — Хорошо ей клеветать на другихъ, когда про нее никто не смѣетъ слова сказать: какже можно — святая христіанка…
— Но мнѣ больно, мнѣ больно, что они начинаютъ бросать въ меня грязью! волновалась Евгенія Александровна.
— Изъ магазина модистка пріѣхала, доложилъ лакей.
— Ахъ, извините меня, душа моя, я удалюсь на минуту, обратилась Евгенія Александровна къ Мари Хрюминой. — Это принесли платье къ балу въ дворянское собраніе. Этотъ балъ съ алегри устраивается въ пользу «общества» княгини Марьи Всеволодовны. Вы будете тамъ тоже?
— Я? сказала Мари Хрюмина съ изумленіемъ. — Гдѣ-же мнѣ! Тамъ будутъ такіе туалеты!
— Фи, стоитъ-ли объ этомъ думать! воскликнула Евгенія Александровна. — Ради Бога, поѣзжайте! Я безъ васъ буду тамъ, какъ въ лѣсу, одна. Я стою у колеса алегри, вы будете моимъ асистентомъ. Нѣтъ, право, поѣзжайте!
— Но я не могу, возражала Мари Хрюмина.
— Изъ-за платья?.. Да?
— Да.
— Это пустяки! Вы поѣдете!
— Но какже!
— Вы поѣдете, душечка! Идемте къ модисткѣ!
— Но, Евгенія Александровна…
— Вы меня хотите обидѣть? Да? Значитъ, вы тоже только на словахъ меня любите?
— Другъ мой!
Обѣ женщины снова обнялись. Черезъ полчаса, въ восторгѣ отъ заказаннаго платья, Мари Хрюмина уже прыгала и хлопала въ ладоши, что при ея тощей фигурѣ выходило довольно оригинально и занимательно.
Евгенія Александровна стала выѣзжать вездѣ и всюду съ Мари Хрюминой и для Мари Хрюминой настали счастливые дни. Отношенія Евгеніи Александровны къ Мари Хрюминой были похожи на отношеніе первой къ той злосчастной швеѣ, которую въ былые дни принимала Евгенія Александровна у себя, дѣлая на нее разные сборы и домашнія лотереи. Она всѣмъ и каждому говорила теперь:
— Ахъ, это милая дѣвушка! Это родственница моего перваго мужа. Не могу-же я ее оставить, если ей не помогаютъ болѣе близкіе родные. Меня такъ тревожитъ ея участь!
— Удивительно добрая женщина Евгенія Александровна, говорили про госпожу Ивинскую въ ея кружкѣ. — Кому только можетъ сдѣлать добро, тому и дѣлаетъ.
Злые-же языки говорили, что, стоя рядомъ съ Мари Хрюминой, Евгенія Александровна кажется еще очаровательнѣе и свѣжѣе.
Мари Хрюмина за эту доброту своей подруги платила полнѣйшею преданностью и передавала ей всѣ малѣйшіе толки, ходившіе въ кругу знакомыхъ о госпожѣ Ивинской. Евгенія Александровна знала всѣ намеки княгини Дикаго на ея счетъ, знала, что нѣкоторые изъ родныхъ княгини Дикаго косятся на нее, на Евгенію Александровну, и называютъ женитьбу на ней Ивинскаго сумасбродствомъ выживающаго изъ ума старика, знала, что кто-то замѣтилъ, что она никогда не возьметъ къ себѣ старшихъ дѣтей, чтобы никто не зналъ ея лѣтъ, и тому подобное. Всѣ эти толки на время волновали ее и волновали довольно сильно, такъ какъ теперь она все сильнѣе и сильнѣе желала стоять на высотѣ своего положенія, заставить забыть все былое. Но ни одни свѣтскіе толки не возмутили ее такъ сильно, какъ возмутилъ ее разсказъ Мари Хрюминой о томъ, что говорила про нее княжна.
Однажды Мари Хрюмина заѣхала къ княжнѣ Олимпіадѣ Платоновнѣ и среди, разговора замѣтила, что она сошлась съ Евгеніей Александровной, что онѣ вмѣстѣ ѣздятъ въ театры, на балы.
— Ну, мать моя, кажется, стыдиться-бы надо играть на старости лѣтъ роль repoussante, замѣтила съ презрѣніемъ княжна.
Выраженіе и тонъ этой фразы были такъ грубы, что Мари Хрюмнна вся вспыхнула и чуть не разрыдалась. Она уже давно отвыкла отъ. грубостей княжны, которыя когда-то она переносила съ примѣрнымъ смиреніемъ.
— Я, ma tante, кажется, ничѣмъ не заслужила оскорбленій! заговорила она горячо. — Если я нашла подругу, если меня ласкаютъ, то за это нельзя оскорблять меня, оскорблять тѣхъ, кого я люблю!
— Ахъ, люби кого тебѣ угодно! отвѣтила рѣзко княжна. — Къ тебѣ уже ничто не пристанетъ, слава Богу, не молоденькая! А только стыдно порядочной дѣвушкѣ, какихъ-бы лѣтъ она ни была, выѣзжать въ свѣтъ съ опозоренной личностью. Я еще понимаю, что княгиня Марья Всеволодовна, какъ покровительница всякихъ кающихся грѣшницъ, можетъ допускать къ себѣ подобную личность. Но тебѣ-то, бѣдной и честной дѣвушкѣ, стыдно выѣзжать съ этою развратницей на разныя любовныя свиданія.
— Ma tante, вы сами не знаете, что говорите! воскликнула съ гнѣвомъ Мари Хрюмнна. — На какія это любовныя свиданія я выѣзжаю?
— Да сама-же ты говоришь, что ѣздишь съ нею по театрамъ и по баламъ, сказала княжна. — А для чего она ѣздитъ? Ловить новыхъ любовниковъ, вѣрно, еще желаетъ, ну, а ты ширмой служить можешь. Не дѣвочка, слава Богу, сама должна понимать все это!..
— Богъ съ вами, ma tante! Богъ съ вами!.. Ни я, ни она не заслужили этихъ оскорбленій! проговорила со слезами въ голосѣ Мари Хрюмнна, уязвленная въ самое сердце. — Очень жаль, право, что я заговорила объ этомъ. Впрочемъ, и то хорошо, что я знаю, какого вы мнѣнія объ Евгеніи Александровнѣ. Это избавитъ хотя ее отъ лишнихъ непріятностей. Она хотѣла сдѣлать вамъ визитъ…
— Что-о? воскликнула княжна, сдвинувъ брови. — Она ко мнѣ хотѣла сдѣлать визитъ? Вы тамъ всѣ съ ума сошли, кажется!.. Да если она когда-нибудь осмѣлится, такъ она услышитъ отъ меня то, чего не слыхала, можетъ быть, ни отъ кого еще! Да, да, вы тамъ, въ вашемъ свѣтѣ, нынче всѣ съ ума сошли, якшаетесь Богъ знаетъ съ кѣмъ, какихъ-то жидовъ, благо они банкиры, въ салоны принимаете, кокотокъ, благо онѣ вышли замужъ за полуумныхъ богачей, въ дамы-патронесы возводите! Ну, а я стараго вѣка человѣкъ. Мнѣ ужъ поздно на вашъ ладъ себя передѣлывать, да и не для чего… Въ наше время такія-то личности черезъ порогъ не переступали въ свѣтскія гостиныя.
Мари Хрюмина ехидно и злорадно улыбнулась.
— Что-жь, ma tante, вамъ-же хуже будетъ, если Евгенія Александровна не пріѣдетъ къ вамъ сама, а потребуетъ отъ васъ дѣтей въ себѣ, злобно замѣтила она.
— Дѣтей потребуетъ къ себѣ? воскликнула въ сильномъ гнѣвѣ княжна. — Да ты это изъ чего взяла? Кто ей отдастъ ихъ?
— Она мать!
— Мать, бросившая ихъ чуть не съ пеленъ! Мать, никогда не справившаяся о нихъ! волновалась княжна. — Что ты мнѣ говоришь! Какія могутъ быть у нея права на этихъ дѣтей! Да если-бы у нея и были какія-нибудь права на нихъ, такъ я, слава Богу, еще не всѣ связи потеряла, не беззащитной какой-нибудь проходимкой сдѣлалась! Да я къ властямъ обращусь, я поѣду, къ шефу… А, да что съ тобой говорить! Поглупѣла ты совсѣмъ, треплясь среди всей этой дряни…
Княжна махнула рукой и замолчала. Но она была взволнована и съ трудомъ переводила духъ.
Мари Хрюмина поднялась съ мѣста и, сухо раскланявшись со старухой, исчезла. Она помчалась въ Евгеніи Александровнѣ такъ быстро, точно она боялась, что она разразится истерическими слезами прежде времени. Къ счастію, этого не случилось: истерическія рыданія начались именно въ ту минуту, когда она сбросила съ себя шляпку и опустилась на кушетку въ будуарѣ госпожи Ивинской.
— Мари, Мари, что съ тобой, мой другъ! приставала Евгенія Александровна.
— Ахъ, что она про тебя говоритъ, какъ она тебя позоритъ! всхлипывая, твердила Мари Хрюмина.
Новыя подруги уже дошли до такой близости, что говорили другъ другу «ты».
Боже мой, какія густыя краски наложила Мари Хрюмина на разсказъ о свиданіи съ княжной, какое громадное количество этихъ красокъ потратила она на свое описаніе. Она даже сообщила, что княжна уже собирается ѣхать къ митрополиту, чтобы онъ наложилъ эпитимью на Евгенію Александровну, что княжна уже справлялась у шефа жандармовъ, нельзя-ли выслать Евгенію Александровну за дурное поведеніе. Разсказъ принялъ какіе-то чудовищные размѣры. Она описала въ подробности, что разсказала княжна дѣтямъ про ихъ мать, какъ вооружила дѣтей противъ матери. И среди всего этого хаоса чудовищныхъ извѣстій, среди рыданій, звучалъ одинъ припѣвъ; «и меня назвала старою дѣвкой!»
Надо было знать хорошо всю мелочность Евгеніи Александровны, чтобы впередъ предвидѣть, къ какимъ результатамъ можетъ привести подобное сообщеніе. Еще за какіе-нибудь полчаса Евгенія Александровна въ глубинѣ души была очень благодарна княжнѣ, что та держитъ у себя ея дѣтей и «не прикидываетъ» ей ихъ; еще полчаса тому назадъ Евгенія Александровна поморщилась-бы съ большимъ неудовольствіемъ, если-бы кто-нибудь сказалъ ей, что ея дѣти переселятся къ ней. Теперь было не то: теперь она желала только одного — отмстить этой старухѣ, показать ей свое значеніе, заставить ее раскаяться за неосторожныя слова. Покуда въ ней затрогивали чувства матери, она могла спокойно не думать, какъ живутъ ея дѣти въ чужомъ домѣ; когда, въ ней затронули чувства мелочно-самолюбивой женщины, она готова была сдѣлать все, только-бы отмстить оскорбившей ее личности, хотя-бы это погубило ея дѣтей. Легкомысленная и необдуманная, какъ всегда, она уже не разсуждала о томъ, выгодно-ли, удобно-ли ей брать къ себѣ дѣтей, заботиться о нихъ, возиться съ ними, — она только видѣла необходимость отнять ихъ у княжны, заставить старуху поплакать.
— А, она думаетъ, что я все таже Евгенія Александровна Хрюмина, которую не хотѣли принимать къ себѣ родные ея мужа! говорила она въ ярости, ходя по будуару.
— Она думаетъ, что ея связи сильнѣе связей моего мужа, моихъ связей! Она забываетъ, что Владиміръ, принявъ при разводѣ всю вину на себя, отдалъ всѣ права на дѣтей мнѣ. Она думаетъ, что со мной такъ-же легко сладить, какъ съ нимъ! Меня вѣдь нельзя подкупить!.. Посмотримъ, посмотримъ! Глупая старуха! Теперь я понимаю, отчего княгиня Марья Всеволодовна охладѣла ко мнѣ, откуда идутъ всѣ толки про меня! Это она, она… Ну, что-жь, надо покончить это дѣло!..
— Нѣтъ, ты представь себѣ, говоритъ, что я служу тебѣ ширмой! восклицала, еще всхлипывая, Мари Хрюмина.- Ѣздимъ на свиданія!
— Это надо кончить, надо кончить! Она хочетъ, чтобы мой мужъ заподозрилъ меня, чтобы меня выгнали отвсюду, я понимаю это! волновалась Евгенія Александровна. — Нѣтъ, довольно я молча страдала отъ нихъ, довольно!
— Къ митрополиту хочетъ ѣхать, поясняла Мари Хрюмина. — Я говоритъ, выведу все на чистую воду… Ты, говоритъ, старая дѣвка и покрываешь ее!..
Господинъ Ивинскій засталъ Евгенію Александровну въ слезахъ и крайне встревожился.
— Что съ тобой, Женя? озабоченно спросилъ онъ.
— Ахъ, Жакъ, я такъ несчастна, такъ несчастна! воскликнула томнымъ голосомъ Евгенія Александровна. — Мои несчастныя дѣти гибнутъ и мнѣ не даютъ права даже взглянуть на нихъ!
— Какія дѣти? спросилъ господинъ Ивинскій, совсѣмъ забывшій, что у его жены есть еще дѣти кромѣ тѣхъ, которыхъ онъ призналъ своими.
— Евгеній и Ольга, пояснила Евгенія Александровна. — Меня не хотятъ даже допустить къ нимъ. Но вѣдь я мать, Жакъ! Что будетъ, если они погибнутъ. Говорятъ, Евгеній стоитъ на краю пропасти… Господи, неужели я еще должна пережить судъ надъ нимъ…
— Но я не понимаю, чего тутъ волноваться? проговорилъ господинъ Ивинскій, пожимая плечами. — Вели ихъ привезти сюда — вотъ и конецъ весь.
Дѣйствительно, это было такъ просто!
— А ты? спросила Евгенія Александровна, обнимая мужа и ласкаясь къ нему. — Ты позволишь имъ жить у меня?
— Да мнѣ-то что? небрежно замѣтилъ Ивинскій и улыбнулся снисходительной улыбкой:- Я ихъ не увижу почти. Мнѣ нужна ты и только ты!
Онъ нѣжно поцѣловалъ жену.
— Тамъ внизу совершенно пустой этажъ. Можно отвести имъ нѣсколько комнатъ, взять гувернера или кого тамъ надо, сказалъ онъ.
— Жакъ — ты ангелъ! воскликнула Евгенія Александровна, цѣлуя его руку. — Ты возвращаешь мнѣ спокойствіе!.. Но если она ихъ не отдастъ?..
— Ахъ, Женя, какія глупости! проговорилъ мужъ съ улыбкой. — Что за особенное благополучіе няньчиться съ чужими дѣтьми! Они, я думаю, княжнѣ уже давно успѣли надоѣсть…
— О, ты ее не знаешь! Она изъ ненависти ко мнѣ не отдастъ ихъ! возразила Евгенія Александровна.
— Тогда мы велимъ отдать ихъ, многозначительно отвѣтилъ господинъ Ивинскій. — Вообще, дитя мое, ты ужасно впечатлительна. Надо-же привыкнуть смотрѣть хладнокровно на вещи. Тебя волнуетъ такой пустякъ, какъ какая-то выжившая изъ ума старуха. Ну, поупрямится и покорится необходимости. Право на твоей сторонѣ и, надѣюсь, на твоей-же сторонѣ средства заставить людей уважать это право. Надо-же, наконецъ, тебѣ понять, что ты не какой-нибудь беззащитный ребенокъ.
— А ты мнѣ поможешь, если это понадобится? ласковымъ тономъ спросила Евгенія Александровна, заглядывая ему въ глаза.
— Я? разсмѣялся господинъ Ивинскій. — Глупенькая, тутъ вовсе и не нужно моей помощи. Въ этомъ можетъ помочь тебѣ любой изъ моихъ секретарей, изъ моихъ чиновниковъ…
Евгенія Александровна успокоилась и отдохнула отъ всѣхъ тревогъ этого дня вечеромъ въ театръ.