Почти каждое воскресенье въ теченіе двухъ лѣтъ послѣ поступленія въ училище Александръ Прибыльскій былъ моимъ постояннымъ гостемъ. Знакомое мнѣ училищное начальство не могло нахвалиться имъ: прекрасный ученикъ въ классѣ, замѣчательный фронтовикъ, строгій исполнитель дисциплины, онъ не заслуживалъ ни отъ кого ни одного упрека и всѣ впередъ знали, что онъ выйдетъ изъ училища однимъ изъ первыхъ и, вѣроятнѣе всего, первымъ: будетъ записанъ на мраморную доску. Я, пользуясь его исключительнымъ довѣріемъ, зналъ даже болѣе — зналъ, чгго онъ сдѣлаетъ все отъ него зависящее, чтобы и въ офицерскомъ званіи сдѣлать быструю карьеру: академія, серьезное изученіе военныхъ наукъ, все это уже входило въ его дальнѣйшіе, тщательно составленные планы будущаго… Онъ, какъ я подшучивалъ надъ нимъ, жилъ по циркулю.
— Ахъ, если бы война! — сказалъ онъ мнѣ однажды, разсматривая карту военныхъ дѣйствій только-что начавшейся тогда франко-прусской войны и отмѣчая булавками съ флагами движенія войскъ и ходъ битвъ.
За этимъ занятіемъ, какъ ребенокъ за постройкой карточныхъ домиковъ, онъ могъ проводить цѣлые часы, обдумывая и обсуждая, что вошло бы, если бы тотъ или другой отрядъ двинулся не въ ту, а въ другую сторону.
— Ну, да спасетъ насъ судьба отъ этого бѣдствія, — проговорилъ я въ отвѣтъ на его восклицаніе.
— Какое же бѣдствіе? — возразилъ онъ поспѣшно. — То, что убьютъ во время войны тысячи людей? Такъ вѣдь они и безъ того умерли бы годомъ или десяткомъ лѣтъ позже? Не все ли равно? Помните, какъ морякъ отвѣчалъ на вопросъ о томъ, какъ можетъ онъ не бояться моря, гдѣ погибли его предки? Правда, его предки погибли всѣ въ морѣ, но вѣдь и у спрашивавшаго всѣ предки погибли на постели, однако, онъ не боялся же ложиться на постель? Право, это все одно и то же. А война нужна, она необходима для освѣженія воздуха, для прогресса.
— Очень ужъ вы безапелляціонно это говорите, — замѣтилъ я. — Есть люди, научно образованные, которые говорятъ совершенно другое. Вотъ, напримѣръ…
Онъ перебилъ мою рѣчь:
— Нѣтъ, нѣтъ, это пустяки! Безъ войны нельзя жить: борьба — это законъ, природы, одолѣвать и побѣждать должны сильные; послѣ войны пробуждается энергія и у побѣдителей, и у побѣжденныхъ, миръ — это застой и болото, развивающіе только плѣсень, тину, развращеніе и деморализацію; война и только война создаетъ важныхъ подвижниковъ, патріотовъ, героевъ…
— А помните заключеніе Прудона въ его «Войнѣ и мирѣ»? Онъ прямо говоритъ: «Человѣчество не желаетъ болѣе войны».
— Ахъ, что понимаютъ всѣ эти кабинетные ученые! Они говорятъ: «Человѣчество не желаетъ болѣе войны», а человѣчество только и движется впередъ борьбою…
Онъ засыпалъ меня цѣлой массой горячихъ и страстныхъ фразъ въ защиту войны и потомъ, смѣясь, закончилъ:
— А о массѣ убитыхъ пусть ужъ плачутъ нервныя барыни! Я лично готовъ бы хоть сейчасъ идти подъ пули: побѣдить или умереть! Вѣдь умереть все равно придется рано или поздно, а тутъ, кромѣ смерти, есть еще шансъ выиграть побѣду, отличиться, стать во главѣ другихъ людей.
Онъ, обыкновенно сдержанный, оживлялся при этомъ и весь горѣлъ, какъ въ огнѣ. Я сознавалъ, что изъ него выйдетъ недюжинный военный, который оставитъ по себѣ слѣды въ этой области дѣятельности.
Уже съ первыхъ же дней его поступленія на службу всѣ окружавшіе его товарищи и начальники стали сознавать, что этотъ человѣкъ пойдетъ далеко, и волей-неволей начали относиться къ нему съ уваженіемъ. Идя къ намѣченной дѣли, онъ старался избѣгать даже свѣтскихъ развлеченій, баловъ, театровъ и собраній, затягивающихъ обыкновенно въ свой водоворотъ молодежь и отнимающихъ много дорогого времени въ лучшую пору жизни. Аскетомъ онъ, впрочемъ, не былъ; говорили даже, что животные инстинкты развиты въ немъ въ сильной степени; но онъ какъ-то умѣлъ обдѣлывать дѣла своего закулиснаго разврата безъ большой затраты времени, безъ увлеченій, безъ тѣни поэзіи, презирая несчастныхъ жертвъ общественнаго темперамента и третируя ихъ, какъ животныхъ.
— Къ несчастью, безъ этой скотины не обойдешься, — говорилъ онъ цинично и, когда ему замѣчали, что его взгляды безнравственны, онъ коротко спрашивалъ:- А вы иначе смотрите?
И въ его голосѣ звучала холодная и жестокая насмѣшливость: въ нравственность людей въ сношеніяхъ мужчинъ и женщинъ онъ не вѣрилъ и говорилъ, что именно въ этой области человѣкъ остался и останется вполнѣ скотомъ.